XII. ПЕРО ЖАР-ПТИЦЫ
— Документы!
— Сейчас… — Мужчина был массивнее и выше его ростом, несколько секунд, тяжело дыша, приходил в себя. Его мучила одышка. — Минуту… Один момент!
Он неожиданно рывком подобрал колено к лицу и с поворотом стопы сильно выбросил ногу в сторону. Ботинок просквозил в нескольких миллиметрах от денисовского подбородка.
Здесь не шутили.
Второй прием провести не удалось. Денисов ударил его в живот, под солнечное сплетение. Рука пошла рычагом, закрепленная в плечевом и локтевом суставах, Денисову удалось вложить в нее весь вес.
Отскочив, он выхватил пистолет.
— Сюда, к дереву! Быстро! Иначе буду стрелять! Патрон в патроннике!
Это было пресловутое дерево с объявлениями, служившее источником всевозможной курортной информации.
— Руки на дерево!
Задержанный положил руки на особо толстую стволину.
— Ноги как можно дальше! Еще!
Каратист отступил на полшага.
— Еще дальше!
Денисов заставил задержанного вытянуться по диагонали, переложил пистолет в левую руку, нагнулся, правой провел по его одежде. В куртке лежали сигареты и спички. Денисов не стал их брать.
Поза каратиста не позволяла оказать сопротивления -отними он на секунду руку от опоры, оказался бы сразу на земле. Кроме того, Денисов в любую минуту мог еще дальше ногой сдвинуть его ступни. Результат был бы тот же.
Подумав, оперуполномоченный решил еще больше обезопасить себя:
— Спокойно! — Он расстегнул на задержанном ремень, напрочь выдернул его из шлевок.
Каратист сгруппировался, ждал, когда Денисов предложит ему выпрямиться.
Позволь это Денисов — неизвестно, как бы развивались дальше события.
Денисов сорвал еще на поясе брюк задержанного единственную пуговицу. Брюки ослабли.
— Встань нормально!
Задержанный вернулся в вертикальное положение. До дежурки он принужден был поддерживать руками штаны, чтобы не свалились.
«Подонок! Мог сделать меня инвалидом… — зло подумал Денисов. Он держал пистолет в левой руке, правая была свободна. — Врезать бы тебе, да положение не позволяет!»
— Фамилия! Имя-отчество! Быстро!
— Рогов Вячеслав Николаевич…
Денисову показалось, что он видел его раньше. Голос определенно был знаком.
— Прописан в Планерском?
— В Донецке.
«Ясно. Ездит из Москвы с нашего вокзала!…»
Центральная улица была пустой. В ночное время на трассе Феодосия — Судак движение замирало.
Мимо спящих на скамьях у автостанции туристов, мимо их огромных рюкзаков Денисов повел задержанного вверх по улице к поселковому отделению.
Было тихо. У перекрестка какой-то человек подошел к ящику с мусором, поставил бутылку из-под шампанского.
— Спички найдутся? — сбоку, с аллеи, ведущей к музею планеризма, вынырнула женщина.
Денисов достал спички, она прикурила.
Рогов все это время смотрел куда-то в сторону, Денисов был настороже, не спускал с него глаз.
— Спасибо.
— Пожалуйста. — Денисов спрятал коробок. — Дорогу найдете?
— Да. Здесь близко.
В дежурке никого, кроме дежурного и старшины — командира строевого отделения, — не было.
Увидев доставленного московским оперуполномоченным, дежурный отчего-то сразу насторожился.
— Документы есть? — Опрос он повел нервно.
— Да нет…
Рогов, наоборот, приободрился.
— Откуда прибыли?
Чтобы успокоить дежурного, Денисов предпочел не вмешиваться.
Рогов повторил то же, что и Денисову:
— Я из Донецка.
— Точный адрес…
Он назвал улицу, дом.
Теперь Денисов смог лучше его рассмотреть.
«…33 — 35 лет, 188 сантиметров, не менее 100 — 110 килограммов. Лицо обрюзгшее, утолщенное книзу… — Ему снова показалось, что он где-то видел его раньше. — Рыхлый, нездоровый цвет кожи. Широкий таз, сильные, накачанные ноги, — как выразилась горничная Дома творчества. В последнем он едва не убедился на себе. — Очки в металлической оправе. Куртка из плащевой ткани…»
— Работаю в районном совете добровольного спортивного общества «Наука»…
Он успел прийти в себя, держался с дежурным мягко, хотя и чуть снисходительно.
— Может, вы меня все-таки отпустите, дежурный? Утром я приду.
— Позже решим. С какой целью вы приехали в Планер-ское? Давно?
— Несколько дней назад. Я в отпуске. Это ведь не возбраняется, правда?
— Откуда идете?
— Гулял! Товарищ ваш… — Он, не глядя, показал на Денисова. — Подошел… Вокруг ночь! Я принял его за другого. Вы извините… — Он развернулся к Денисову, снова, не глядя на него, пожал плечами. — Здесь простое недоразумение…
— Не могу я вас отпустить, — продолжал нервничать дежурный. — Местность паспортизована… Вы без документов…
— В Донецке у вас есть телефон? — спросил Денисов. -Можно было бы позвонить домой…
Рогов сделал вид, что раздумывает.
— Да нет! Не хотелось бы их тревожить…
— До утра придется побыть у нас. — Дежурный развел руками.
Рогов сказал мягко:
— Что ж! Недолго осталось! И все-таки это безобразие, я считаю. А вам не кажется? Что у вас против меня?
«Безусловно, нам приходилось разговаривать. Но где? Неужели на вокзале?» — снова подумал Денисов.
Он подошел к телефону, попробовал заказать Донецк.
— Кто будет говорить? — спросила телефонистка.
— Денисов.
Услышав фамилию, Рогов бросил быстрый взгляд в его сторону.
«Конечно же! Он знает мою фамилию…»
— Связь через час, — предупредила телефонистка. — Техническое окно на линии…
— А как Москву?
— Я же сказала: «техническое окно»!…
Денисов перешел в кабинет начальника милиции. Набрал номер. Лымарь поднял трубку быстро — привык к ночным звонкам.
— …Трудно что-нибудь доказать… — Лымарь внимательно выслушал. — Если бы какой-нибудь вещдок… Как бы не пришлось извиняться да отписываться!
Денисов пропустил реплику.
— Я думаю, он и в этот раз, как и в мае, приехал в Планерское на машине. Ключи, видно, успел выбросить…
— Если б найти машину!
— С этим просто. Она рядом с автокемпингом, у дороги. «Жигуль» 18-17. Надо быстро проверить.
— Я сам займусь.
— Сейчас главное — уцепиться! Машина вся грязная. Где-то под Мелитополем был ливень. Не следил ли он за покупателем, когда тот вез деньги вдове?
Перед Домом творчества было по-ночному пустынно.
Грузовая, подрагивая бортами, прошла в сторону Судака, в кузове были люди — светлячки сигарет вспыхнули и тут же погасли. Навстречу с горы прошелестел ночной велосипедист.
У почты, на повороте, Денисов остановился.
Когда, топча клумбы, он выбежал из ворот Дома творчества к почте, встреча с Роговым произошла именно здесь. И, следовательно, ключи от машины Рогов мог выбросить тоже здесь.
Денисов рассчитывал потратить на поиски несколько минут, может, до получаса, но ему повезло сразу — недалеко от дерева, рядом со скамейкой, он увидел брелок: миниатюрный череп — с ключами.
«Они…» — Денисов положил ключи в карман. Понятых не было, составлять протокол было не с кем.
Здесь же, рядом со скамейкой, валялся бесформенный чугунный отливок — достаточно тяжелый, непонятного назначения. Принадлежал ли он Рогову? Денисов на всякий случай прихватил и его, завернул в платок; под деревьями осталась еще брючная пуговица — он предпочел ее не заметить.
«Вооружен и очень опасен…» — Думая о Рогове, Денисов использовал название известного фильма. Недаром все эти дни он проходил мимо киноафиш.
В кустах у Дома творчества свистели цикады. Денисов снова подошел к почте. Из глубины поселка доносились негромкие звуки: скрипнула калитка, в цементированный желоб на ближайшей водоразборной колонке ударила звонкая струя.
— Не помешал?
Денисов оглянулся. У междугородных автоматов стоял Мацей — в шортах, в сорочке, в шапочке. Похоже, все лето он не знал другой одежды.
— А может, вы предпочитаете гулять в одиночку?
— Да нет.
— Пожалуйста, скажите. Не стесняйтесь.
«Неужели не догадывается, что я не тот, за кого себя выдаю? — Денисов смерил его взглядом. — И даже не делаю из этого особой тайны!»
— Я думал, вы работаете за столом… — Он перевел разговор.
— Когда что-нибудь большое. — Мацей достал трубку. -Например, поэма.
— А стихотворение?
— Обычно приносишь готовое. С улицы, с пляжа. За столом только шлифуешь…
Мацей был одним из тех, кто разговаривал с художницей примерно за два часа до случившегося, поэтому Денисов спросил:
— Как прошел вечер? Были на набережной? Мне показалось, море не очень спокойно!
— Штормит! И сильно… Мы сидели у знакомой. Сусанна Роша, художница. Может, слышали?
— Я читал о ней в районной газете: интересный человек…
— Удивительный! Особенно когда общаешься вот так… -Мацей отмерил чубуком расстояние, как на ринге в ближнем бою. — Когда перед тобой раскрывается человек большой души, необыкновенной судьбы… — Он раскурил трубку. Сладковатый запах смешался с запахом кипарисов.
Денисов воспользовался паузой.
— Мне сказали, что она продает дачу… Наверное, это огромные деньги! Кто же в состоянии купить? Разве какой-нибудь фарцовщик…
— Уже купили, мой друг. — Денисову показалось, что поэт чуточку играет, но, может, это объяснялось простой манерностью. — Точнее, купили еще в мае, только широко не объявляли. Но для своих это был секрет Полишинеля — все обо всем знали.
— Кто же покупатель?
— По-моему, он делец. Фамилия вам ничего не скажет. Купил со всей обстановкой, с мебелью…
Денисов слушал внимательно.
— …Кажется, даже с гобеленами, картинами. С коллекцией якорей, всего, что собрано на берегу. Там даже часть шлюпки с разбитого судна…
Поэт сообщил еще:
— Поселку будет грустно без нее. Да и литераторам! В поселке о ней все трогательно заботились…
Он ни в чем не заподозрил Денисова.
Оперуполномоченный позволил себе быть менее осторожным:
— Дача понравилась мне. Я видел ее с киловой горы. На одном из окон решетка. Художница, должно быть, хранит там картины…
— Решетка на окне? — Мацей удивился. — Впервые слышу.
— А на дверях новый звонок… Странно, что, собираясь уезжать, хозяева заменяют звонок!
— Я и не заметил, что он другой. Зато заметил, что, когда Сусанна читала волошинское «…судьбой и ветрами изваян профиль мой…», голос ее задрожал. Она едва не заплакала.
Оперуполномоченный понял:
«Бесполезно расспрашивать поэта о миллионах вдовы…»
Он вспомнил Брэдбери — землянин и марсианин встретились на ночной пустынной дороге. «Куда вы едете?» — спросил землянин. «На праздник. Там, у канала. Прошлую ночь я провел там». — Марсианин показал рукой, землянин взглянул и увидел руины: «Но город мертв много тысяч лет!» -«Мертв? Я ночевал там вчера…» — Смотрите, колонны разбиты…» — «Разбиты? Я их отлично вижу в свете луны. Прямые, стройные…»
Так было и с нами.
— Начальник еще не звонил, — объявил дежурный, когда Денисов вернулся. — Междугородная тоже молчит.
После составления протокола Рогова поместили в кабинет участкового, под охрану. Задержанный спал, привалясь спиной к стене.
Молоденький сержант, знакомец Денисова, сидевший напротив, шепнул:
— В поселке ни разу его не видел!
Денисов оставил их вдвоем, вернулся к дежурному.
Объявилась междугородная:
— Москву заказывали? Даю… — Москву дали раньше Донецка.
— Переключите на начальника! На кабинет Лымаря! -Там, за двумя дверьми, Денисов мог говорить без помех.
— Слушаю… — Денисов узнал голос помощника дежурного, Сабодаша за пультом в Москве не было.
— Денисов говорит. Из Планерского… — Он продиктовал: -«Рогов Вячеслав Николаевич…» Проверь при мне. Сейчас. Нет ли его во всесоюзном розыске…
— Постараюсь.
Денисов слышал, как помощник неторопливо набирает номер центрального адресного, объясняется на коммутаторе:
— «Рогов…» — «Роман», «Ольга»… Из Донецка… Ничего нет! — крикнул он через пару минут. — Не разыскивается. Все?
— Пока да.
Денисов походил по кабинету. Донецк дали не сразу.
Разговор почти полностью повторился:
— Прошу проверить: «Рогов…»
Дежурный в Донецке записал данные, быстро — быстрее, чем на родном вокзале, — связался с картотекой: выдал ответ:
— Прописан, работает. Все в порядке. Материалами не располагаем.
— Из розыска там никого с тобой радом? — поинтересовался Денисов. Рассказывать о своих неясных подозрениях следовало только розыскникам — память их была организована особым образом.
— Из розыска? Нет.
— Не дежурят?
— На происшествии. Скоро будут.
— Когда вернутся, пусть свяжутся с Планерским. Вот телефон…
Около часа ночи вернулся Лымарь. Он привез с собой двух мужчин, одинаково жилистых, уже в годах, упрямых и неулыбчивых. Денисов понял: оба имели отношение к машине, поставленной у автокемпинга.
— Товарищ майор! — Дежурный вскочил. — За время дежурства…
Начальник милиции махнул рукой. Вместе с Денисовым и вновь прибывшими прошел в кабинет.
— Это братья Севаковские. — Лымарь представил обоих вместе. — Пенсионеры… Сергей Александрович и Петр Александрович… — Он не уточнил, кто есть кто. Жестом пригласил усаживаться. — Будьте как дома. Не забывайте, что в гостях…
Дурашливая присказка содержала некое предостережение, грубоватый намек — так, во всяком случае оценил Денисов.
Лымарь ничего не говорил зря.
— Капитан Денисов, Московское управление внутренних дел на железнодорожном транспорте… — Лицо его, как и в день знакомства, выражало ту же обманчивую приветливость.
При своей внешней похожести, оба брата сильно разнились в одежде и манере поведения.
— Очень приятно, — сказал один из них — в светлом костюме, в галстуке; он опирался на тонкую, с тяжелым набалдашником трость.
Второй — в затрапезном плаще, в кепке — молча кивнул. Он выглядел более угрюмым, малоразговорчивым.
Тем не менее Лымарь обратился именно к нему:
— Вы живете в Курортном. С дочерью и зятем… — Он одной фразой пересказал содержание начатого в дороге разговора. — У вас машина.
— «Жигули», 18 — 17.
— Где она? — Лымарь взглядом пригласил Денисова к разговору.
— Дал одному человеку, — Севаковский отвечал неохотно. — Съездить на пару дней в Симферополь. К приятелям.
— Вы их видели?
— Нет. Он и раньше брал машину. Все было в порядке.
— Как его фамилия?
— Рогов… Слава.
— Где познакомились? — спросил Денисов. — Давно его знаете?
Севаковский взглянул недружелюбно, ответил, однако, полно:
— Здесь познакомился, в Курортном. В позапрошлом году. Они каждый год приезжают. С женой, с ребенком, с родителями жены. Люди видные… Живут у моего брата. — Он, не поднимая головы, кивнул на Севаковского-С-Тростью.
— Часто давали ему машину? — Денисову требовалось свести вопросы в некую схему.
— Несколько раз. Вообще-то они приезжали на своей. У них тоже «жигуль».
— В этом году Рогов был здесь?
— В мае.
— С семьей?
— Семья потом уехала.
— Тоже брал машину?
— Да. — Пенсионер забеспокоился. — Машина действительно цела? Или чтоб успокоить?
— Цела. Он получил ее чистую?
— Да. Только помыл. Где ее нашли?
— На шоссе. Рядом с платной стоянкой.
— Больше он ее не получит! — Севаковский-С-Тростью крутанул набалдашником. В их родне он, видимо, был за старшего, и машиной брата тоже распоряжался сам.
Он повторил вслед за младшим:
— Люди видные… — Уточнил: — У тестя кафедра в институте в Донецке. Металловедения или что-то в этом роде. Теща преподает русский язык иностранцам. Жена тоже преподаватель.
— А сам?
— Слава? Деятель от спорткомитета. Связи большие. Олимпийские шерстяные костюмы, «адидасы», спортинвентарь. Этого навалом.
— Сам он — донецкий?
— Нет. Мать живет с младшей сестрой в Старом Осколе.
«Снова наше направление дороги… — подумал Денисов. -Донецк, теперь Старый Оскол. Знакомый поезд: Узловая -Старый Оскол — Валуйки…»
— Там они и познакомились с Валей, с женой, она там была на практике… — Севаковский-С-Тростью спросил, в свою очередь: — Вы следователь?
— Оперуполномоченный.
— Что-нибудь он натворил?
Денисов не ответил.
— Значит, натворил!…
— Что можно сказать о Рогове?
— Волк-одиночка! — Севаковский усмехнулся. — Вроде со всеми, а близко никого не подпускает… Не смотри, что вроде и на должности, и при звании. И не сидел! А пасть порвет сразу!
Он хотел добавить позабористее, но Лымарь как бы смехом перебил:
— Он знает! В прошлом за самим был грешок!
— Кто старое помянет… — Севаковский оперся на трость. Но Денисов уже и сам видел: братья были в прошлом уголовниками.
— …Не хотел я часто встречаться с ним! Но и отказать, честно говоря, не решился. Погоды сухие стоят, дачи горят, как спички!… — Он повертел тростью. — Два лица! Со стороны если глядеть, мужчина красивый… Не то что наш замухрышка! Любит пожить, пофрантить. Я видел, сколько у него косметики. «Для бритья», «до бритья», «после бритья»!… Кремы, туалетная вода. Все импортное, дорогое. Примет ванну, надушится! Король! Этот, как его… Дионис! А жена мягкая, добрая. Не такой муж ей требовался. Болеет. Тихая такая самочка… Должно быть, фригидна…
Денисов представил Севаковского-С-Тростью во время расцвета его уголовной деятельности — острым на язык, жестким, поверхностно начитанным! Подобием известных ростовских и одесских воров. Симпатии он не вызывал.
— У вас есть телефон Рогова в Донецке?
— Попробую найти. Он у меня дома.
— Сразу позвоните… А как у него с тестем?
Молчавший все это время Севаковский-младший сказал:
— Тестю он первому голову оторвет… Но это потом. А пока нормально: машина, поездка, дача — все за счет тестя… Тесть — для него главное! Он и женился-то на нем, на его деньгах. На наследстве!… — Он замолчал, братья стоили друг друга.
— Рогов не говорил… Он приехал в Планерское из Донецка? Из Москвы?
— Об этом не говорили, — Севаковский-старший оперся о трость.
Денисов прошел по кабинету, подошел к окну. Поселок спал. В отделении было тихо. Близко, за стеной дежурного, пищала рация.
С дачи Роша не позвонили, хотя шум и беготня в саду не могли не потревожить художницу.
Денисов снова вошел в разговор:
— Что еще можно сказать о нем?
— Быстро сходится с людьми. Только приедет — через день уже постоянный пропуск в Дом творчества. На корт, в библиотеку… Уже с писателями под ручку!…
— Много читает?
— Не видел, чтобы читал, а книги менял часто. — Севаковский-С-Тростью вернулся к тому, что успело в нем засесть прочно с начала разговора. — Значит, натворил! Ясно! Тесть — он за дачу заплатит, а на карман — шиш! А Славу без коньяка, без компании — без сотни в кармане, без девочек и представить трудно. При том, что всем должен! Тут-то «адидасы» да олимпийские костюмы, наверное, и пошли в ход…
— Этого человека вы никогда с ним не видели? — Денисов достал снимок. Севаковский-старший долго вглядывался в посмертную фотографию Ланца.
— Никогда.
— Фамилия Волынцев ни о чем не говорит?
— Нет. Впервые слышу.
— Ширяева Наташа, переводчица? Веда?
— Нет, нет.
— Рогов не приходится родственником художнице Роша?
— Сусанне Ильиничне? — Братья усмехнулись. — Ни в коем разе!
Денисов снова вызвал Москву, дежурку:
— Ответы на мои телеграммы пришли? Я давал поручение опросить людей, с которыми Волынцев общался в Коктебеле…
Отвечал помощник, Сабодаша все не было на месте.
— Несколько телеграмм. Их продублировали в Планерское. Еще с вечера. Не получал? Узнай на телеграфе!
Денисов положил трубку, тут же его вызвали вторично. Создалось впечатление, что для девушки с междугородной его разговор с Москвой не остался тайной.
— Тут телеграмма для вас. — Она даже не спросила его фамилию. — Примете по телефону?
Это были ответы на запросы, переданные по телетайпу в Судак утром и накануне.
— …«Хабаровск. Строева Маргарита Алексеевна находилась в Доме творчества «Коктебель» с 28 апреля по 24 мая…» Успеваете? «Знает Волынцева как соседа по столовой. Характеризует малоразговорчивым, замкнутым. Несколько раз видела в бухте Тихой с женщиной средних лет. Ее приметы…»
Денисову почти не пришлось записывать: приметы женщины он знал достаточно хорошо, а установочные данные свидетелей шли от регистратора Дома творчества через него самого.
— …«Зарипов Шукурбек сведениями о дружеских, интимных связях Волынцева не располагает…»
Телеграмм было несколько. «Не располагает», «не установлен», «не помнит»…
Одна из привычных фраз милицейского обихода обязательно присутствовала в каждом ответе; в одном — из Орши — все три встретились вместе.
После звонков и переговоров в отделении снова стало тихо. Трещал сверчок. Дежурный читал милицейский журнал, свежие номера «Советской милиции» принесли днем, при Денисове.
Сбор первых доказательств был закончен, и все дело было в том, чтобы их систематизировать. Однако ничто не подсказывало, как выстроить логический ряд, и не было трудной мысли, которая обычно предшествует озарению.
— Машина не вернулась? — Денисов подошел к столу дежурного.
— От Севаковских? Пока нет.
Лымарь позвонил из дома:
— «Волк-одиночка»! — Он охарактеризовал Рогова словечком, заимствованным у Севаковского-С-Тростью. — Что и говорить! Личность опасная. Но и Волынцев, Ланц этот, хорош!…
В телефонную трубку проникли звуки настраивающегося симфонического оркестра. Знакомый по сотням радиопередач хорошо поставленный голос объявил состав исполнителей.
— Это на линии, — предупредил Лымарь. — Волынцев ублажал Рогова, потому что через него надеялся попасть в компанию знаменитостей! Престижных творческих людей -Веды, Роша, их знакомых… Так?
На стене стукнула минутная стрелка часов, днем Денисов не обратил внимание на металлический плоский квадрат с указателями из жестяных обрезков.
— Пожалуй… — В рукописи на этот счет имелось прямое указание автора.
— А Рогов — авантюрист. Он не упускал случая пустить пыль в глаза. — Лымарь попробовал развить мысль. — Потому и назвался племянником вдовы Роша…
Чувствовалось, что Лымарь не знает рукописи Ланца. Он допускал одну неточность за другой. Сказал, в частности:
— Ланц мог посвятить Рогова в свои проблемы. Вами еще не установлен мотив убийства…
Алюминиевая стрелка на циферблате громыхнула снова, казалось, неиспользованные ночные минуты, уходя, не исчезают, а превращаются в металлолом.
«Проблемы Ланца все известны… — подумал Денисов. -Они все до одной в его рукописи…»
— Может, тебе поговорить с Роговым? — Лымарь все не до конца отдавал себе отчет в происшедшем.
— Есть ли смысл… — Денисов не хотел его обижать. «Рогов наверняка запомнил мою фамилию. Вряд ли он разговорится в моем присутствии…»
Существовало одно важное обстоятельство: в Москве, отвечая в то утро из дежурки по прямому проводу «пассажир — милиция», Денисов, как положено, назвал себя прежде, чем теперь уже знакомый, молодой, с одышкой голос произнес:
«Все знает носильщик, жетон 46. Пусть скажет, куда он дел оружие…»
Дожидаясь звонка от Севаковского-старшего, Денисов форменным образом маялся: вышел в дежурку — там было по-прежнему тихо, все проводившие ночь в поселковом отделении находились на своих местах.
На улице неярко горели светильники. Фотографии на стенде «Их разыскивает милиция» выглядели едва различимыми.
Денисов вспомнил. В туристической поездке по ФРГ, в Гамбурге вместе с Линой рассматривали они фото перед полицейским участком на Репербанштрассе — портреты разыскиваемых преступников были ярко освещены, под каждым была проставлена сумма вознаграждения за предоставление сведений — «50000 д. м.», «100000 д. м.».
«Принципиально разные методы розыска…»
Звонок, которого он с таким нетерпением ждал, раздался около трех утра.
— Не спите? — звонил Севаковский-старший. — Я тоже. Отвык. Днем кое-как перемогаюсь да еще на рассвете прихватываю пару часов. А теперь еще неприятность с машиной… Вы скажите мне правду: цела? Не очень он ее?
— Цела. — Денисова интересовало свое. — Телефон в Донецке нашли?
— Вес перерыл. Записывайте. Это — тестя… — Он продиктовал фамилию, номер телефона. — А это — молодых…
— Спасибо. Как зовут жену Рогова?
— Валентина. Валентина Хрисанфовна… Только она не Рогова, а под девичьей фамилией матери. Там все сложно…
В Донецке, несмотря на глухой ночной час, трубку подняли сразу:
— Алло… — Голос показался Денисову тревожным, женщина не спала.
— Валентина Хрисанфовна? Разбудил? Пожалуйста, извините.
— Пожалуйста. Я болею. — Голос был детский, капризный. Похоже, она была рада звонку. — Весь день сплю… -В том, что жена Рогова не спросила: «Кто звонит?», «Кого вам?», а выполнила предписания этикета, был обнадеживающий знак. — Вам, наверное, Славу? Его, к сожалению, нет.
— Он собирался в Москву…
— Сейчас он в Старом Осколе.
Давно? — Денисов прикинул даты.
— Уже больше недели…
— Я думал, в Москве.
— Нет. Я сама брала ему билет в Старый Оскол. Туда и обратно.
— Когда вы его ждете?
— Завтра. А если успеет, то уже сегодня к вечеру. — Она говорила как человек, которому нечего скрывать. — Он там у родни.
— Звонит?
— Каждый день по нескольку раз… — Она не удержалась от маленькой похвальбы, — но он не знает, что я болею.
— Не сказали?
— Зачем? Он бы все бросил, прилетел!
— Действительно, у вас простуженный голос.
— Тут и другие нехорошие явления… — Денисов почувствовал, что проник в чужой хрупкий мир незнакомого человека, мир, которому, как он понимал, уже в ближайшие часы суждено расколоться. У Денисова не хватило духу намекнуть ей на это.
— Нервы?
— Вот именно.
— Доктор вас наблюдает?
— У мамы двоюродный брат известный невропатолог…
Был соблазн поинтересоваться: «В Москве?», «Как его фамилия? Сазонов? Окунев? Не через вашего ли мужа Волынцев попал в Москву к Сазоновым на квартиру?»
— И что медицина?
— «Поменьше волноваться. Нервные клетки не восстанавливаются…»
— Поправляйтесь, — прощаясь, пожелал Денисов.
Приняла ли она его за другого? Выражало ли нежелание узнать, с кем она разговаривает, небрежение к кругу знакомых мужа и некий обидный снобизм?
«Все было жестко рассчитано Роговым! Вплоть до алиби…»
Денисов с минуту сидел молча.
«Железнодорожные билеты куплены до Старого Оскола и обратно… Спустя какое-то время можно будет доказать, что в дни убийства Волынцева и вдовы Роша Рогов находился за тысячи километров от обоих мест преступлений — от Москвы и от Коктебеля — у родственников, в Старом Осколе…»
В специальной литературе, распространявшейся по списку, и полухудожественной — вся начала века — «Дело об убийстве Марии Лесковой», «Дело об убийстве г. Фон-Зона в Спасском переулке», «Процесс семьи Шарбан», «Дело Тарновской», «Убийство в Гусевом переулке», которую Денисову пришлось прочитать за последние годы, психология убийц рассматривалась разно: надо быть криминологом, чтобы сделать четкие выводы.
«Жить — значит наслаждаться…» — признавалось большинство совершивших корыстные убийства — от банальных до самых изощренных.
Но «волки-одиночки» были опасны особенно.
Денисов запомнил одного из них. Тим Тоде, общительный сельский парень, младший в семье и общий любимец, в течение часа из-за наследства хладнокровно умертвил своих — отца, мать, сестру, четырех старших братьев и служанку, — одного за другим под разными предлогами выманивая из избы во двор. Соседям он объявил, что на дом налетела банда, и он один остался в живых, спрятавшись в погребе.
«Неутолимая жажда удовольствия… Нет жалости, одна озлобленность…»
На общей могиле погибших по выбору Тоде была сделана надпись: «Человек, будь всегда готов предстать перед Всевышним!…»
Еще Денисов подумал о Рогове:
«Первое ли это его преступление?»
Дежурный все еще сидел с журналом.
— Новая повесть. — Он смутился от того, что, войдя в дежурку, московский оперуполномоченный снова застал его за чтением. — Невозможно оторваться…
Денисов заглянул в кабинет участкового.
Рогов спал в той же неудобной позе, откинувшись широкой спиной к стене. Выражение его рыхлого лица было усталым, снисходительно-вялым и недобрым даже во сне.
«Расслабь он мышцы, и на лице появится высокомерная подловатая усмешка…» — подумал Денисов.
Сержант за столом играл карандашами, взад и вперед перегоняя по столешнице.
— Да! Еще телеграмма из Москвы! — вспомнил дежурный. -Вы как раз выходили… Я записал. Вот! — Он спрятал журнал в стол, достал телеграмму.
— …«Сутыгин Арсентий Иванович, — читал вслух Денисов, — находился в Доме творчества «Коктебель» вместе с Волынцевым Александром Андреевичем… Волынцев держал себя замкнуто, дружеских связей ни с кем не поддерживал…» Так!… — В телеграмме дальше стояло: «Незадолго до отъезда из Планерского Волынцев познакомился с молодым мужчиной по имени Слава. Установочными данными на Славу не располагает. Приметы…» Сутыгин давал удивительно точное описание Рогова: «Лицо красивое, но обрюзгшее, манеры мягкие, но сразу видно, что мягкость нарочитая, маска…»
Денисов спрятал телеграмму:
«Первый раз Рогов и Волынцев встретились в документе уголовного дела. Не в эссе и не в моих предположениях!»
Он поблагодарил дежурного:
— А теперь еще раз закажите Москву. Вокзал. Отдел внутренних дел.
— Слушаю… — Трубку в Москве снова взял помощник.
— Попробуй меня соединить… — Денисов продиктовал номер телефона. — Сутыгин Арсентий Иванович…
— Сейчас?
— Ну!
— Попробую…
Щелчком тумблера он словно поверг Денисова в пустоту.
Звуки исчезли. Медленно-однообразно поползли секунды.
Мысленно Денисов увидел освещенный этаж знакомого милицейского здания. Пустой перрон впереди.
«Ушла последняя электричка и три последних ночных поезда… Тамбовский скорее всего подавали на тот же путь, как и шесть дней назад, в ту ночь, когда погиб Волынцев…»
Черная громада элеватора с разбежавшимися по фасаду паутинами лестниц заслоняла вокзал…
— Даю! — ворвался голос помощника дежурного в Москве. -Сутыгин у телефона! Говорите.
— Я из Крыма! — крикнул Денисов. — Из Коктебеля, где вы весной отдыхали. Оперуполномоченный Денисов…
— Меня уже допрашивали… — Голос Сутыгина оказался хриплый, будто ему сдавили горло. — Я знаю: Александр погиб. Все записали…
— Товарищ, который к вам приезжал, был плохо знаком с деталями. Ему дали список вопросов… — Слышимость была отличной. — Очень серьезное дело!
— Спрашивайте!…
Денисов знал: если действительно нужно, люди сразу это чувствуют.
— …Вообще-то нам не пришлось общаться… — прохрипел Сутыгин. — Перекинулись еще в первый день двумя-тремя словами и все поняли друг про друга. Судьба-то одна: работаем! В свободное время, в отпусках — пишем!
— Кто вы по профессии?
— Рыбак! И еще литератор!
— Что вы можете сказать о своем соседе?
— Держался особняком. Замкнуто. Компаний не водил… -Сутыгин задохнулся.
— Давал вам что-нибудь читать?
— Из своего? Несколько эссе. Что-то вроде «Признания в любви Прекрасной даме». Мучился, стеснялся… Оказалось, судьбы наши схожи: неналаженный быт…
— Кто его дама? Назвал?
— Он мне показал ее на теннисном корте. Она была с компанией… И потом я ее встречал. Хорошо одевается. В очках…
— Он к вам проникся, — признал Денисов.
— Мы бы, безусловно, сошлись ближе, к тому все и шло! Но тут ко мне приехали… — Сутыгин как-то особенно шумно закашлялся. — А Саша неожиданно подружился с одним из отдыхавших. Я упомянул его в протоколе допросов. Со Славой!
— Что он собой представляет?
— Весьма скользкий. Живет где-то на юге. Я, между прочим, как-то предупредил, чтобы Саша с ним поаккуратнее…
— Что-то произошло?
— Мы оба ушли, Слава один остался в комнате. Неожиданно мне пришлось вернуться — забыл полотенце. Я видел, как Слава рылся в рукописи. Что мог он там искать?
— Еще минуту, — попросил Денисов.
— Пожалуйста. Как там погода, в Коктебеле? Купаются?
— Да, но сейчас, похоже, погода сильно испортилась… Эссе Ланца… Простите, Волынцева. «Признания Прекрасной даме»… Как они в смысле объема?
— Страниц пятьдесят — шестьдесят…
«У нас, выходит, меньше половины!…»
— По-вашему, Волынцев и Слава раньше знали друг друга?
— Думаю, нет. Я понял, что Слава входил в ту же компанию писателей, что и она…
«Думаю, да», «думаю, нет»… — Денисову показалось, что он исчерпал запас точных сведений. — Надо заканчивать».
Он спросил еще:
— Может, вы знаете и других их общих знакомых?
— Одну, пожалуй! Я забыл об этом, когда допрашивали… -Сутыгин надсадно закашлялся. — Старуха, известная художница! Она живет в Коктебеле…
— Роша?
— Фамилии не помню. Дача недалеко от спасательной станции…
«Роша», — подумал Денисов.
— Саша говорил мне, что он собирается посетить ее вместе со своим новым знакомым…
Концу разговора мешали посторонние включения — это на коммутаторе оперативной связи в Москве, через который шел разговор, кто-то несколько раз нетерпеливо снимал трубку.
— Алло! — Едва Сутыгин простился, крикнул Сабодаш: -Ты искал меня? Живой?
В отличие от других дежурных, Антон никогда не спал ночью и к утру только лучше себя от этого чувствовал.
— Да. Работы много?
— Полно. Я только что вернулся с линии. У тебя там какой час?
— Как и в Москве.
— Понятно. Ты чего-то хотел?
— Срочное дело… Найди ключ от кабинета, в котором занимается Королевский. Он в Харькове. Ключ где-то в дежурке.
— Знаю.
— В шкафу висит костюм, который был на погибшем. В целлофане.
— Так.
— Новый, синего цвета.
— «Вест-Берлин». Карманы зашиты.
— Все, кроме заднего. Вызови из дома эксперта… — Денисов почувствовал, что Антон приуныл на том конце провода. -У него в сейфе пистолет «пума», из которого произведен выстрел… Пока машина ходит за экспертом, позвони Кравцову, он приедет на своей. Надо провести следственный эксперимент. Входит ли «пума» в задний незашитый карман брюк. Понимаешь?
— Значит, все-таки убийство? Ты разгадал! — За всю их совместную службу Сабодаш в нем ни разу не усомнился.
— Думаю, да. И еще! Антон!
— Все, что скажешь!
— Поставь пленку. Ту, что мы утром тогда записали…
— «…Все знает носильщик. Жетон 46»?
— Да! Хочу еще раз услышать…
Последним в серии звонков был вызов из Харькова. Звонил Королевский:
— Что это у нас сегодня? Коллективная бессонница? Звоню в дежурку в Москву — говорят, ты задержал убийцу…
Денисов подробно ввел его в курс дела.
— То есть пока только цепь умозаключений… — Королевский был слегка разочарован.
— Думаю, к утру все будет определеннее… Что в Харькове?
— Пока ничего особенного. — Было слышно, как Королевский щелкнул зажигалкой. — К осмотру квартиры Волынцева приступили поздно. Сделали перерыв на ночь. Утром опять поедем.
— Какое впечатление?
Следователь подумал.
— Жил в однокомнатной квартире. Один. Не женат… В ванной тем не менее женский халат, в прихожей — босоножки. Тридцать седьмой размер… Материально обеспечен. Предметов роскоши не видно. По крайней мере, на глазах. Гарнитур. Картина…
— Автор — Роша?
— Армянская фамилия. Барсегян? Еще диктофон.
— Записные книжки, кассеты?
— Все есть. Адреса, телефоны. Попробую разобраться, в чем загвоздка… Не знаю, передали ли тебе! Ведь в тот день, когда Волынцева первый раз заметили у нас на вокзале, он утром прилетел в Харьков! Из Тувы!
— В тот день? — Это было новостью.
— Да! Прилетел, бросил вещи… — Королевский чуточку театрализовал: скорее всего был не один, с харьковскими коллегами. — И сразу улетел в Москву! Рюкзак лежит посреди комнаты!
— Раскрытый?
— Да. Такие вот несуразности… — Он был доволен произведенным эффектом. — На всякий случай запиши телефоны, можно звонить.
— В гостиницу?
— И на квартиру Волынцева тоже. Вот телефон его соседей, они мои понятые… Все?
— Посмотри: пишущая машинка, рукописи могли уместиться в рюкзаке?
— Могли, я смотрел.
— Он их взял, по всей видимости!
— Но что за спешка? Тува — Харьков — Москва… Примчаться, чтобы погибнуть!
По неосвещенным аллеям Дома творчества гудел ветер.
Погода испортилась.
Денисов услышал море, оно било глухими ударами неподалеку, за белевшими между деревьями домами. Казалось, в гигантской русской бане плещет на огромную раскаленную каменку волна и с грозным шипением мгновенно испаряется.
В одном из писательских корпусов окно было освещено. Когда Денисов проходил, оттуда доносился негромкий треск пишущей машинки.
«ТИХО!» — предупреждало различимое лишь вблизи объявление на перекрестке. — «РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» Напротив было начертано черной краской:
«ВЕРНАЯ РУКА — ДРУГ ИНДЕЙЦЕВ. Начало в 20 часов».
«Верная рука…» — Денисов поймал себя на том, что, и отойдя на порядочное расстояние, продолжает повторять: «Верная рука», «Кожаный чулок», «Отчий дом»…
Придя к себе, он заварил чай, снова разворошил рукопись:
«Анастасия! Такою я, юношей, представлял себе женщину, которую полюблю и с которой проживу всю жизнь. Потому и полюбил ее в первый же час!…»
«Если бы она любила тебя, разве захотела бы, чтобы ты уехал отсюда раньше! Как просто! Пойми, безумец! И сейчас ее нет. Давай же оправдывай ее, скажи, что она смотрит на часы, скучает. Ты надеешься разжалобить ее сердце, если она увидит, как ты сидишь здесь, не зажигая огня, один в темноте. Услышит твой дрожащий голос… Не будет этого!»
«Чужая красивая драгоценность… Утром я просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой…»
Итог этой темы, отмеченной еще литературным консультантом Союза писателей, восходил к мысли, выраженной в эпиграфе:
«…Тут лежит перо Жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…»
Не это, безусловно, интересовало Рогова, когда ему наконец удалось в отсутствие хозяев номера заглянуть в рукопись Волынцева.
И не это:
«…Не берет за руку, отодвигается, когда я касаюсь ее. «Не целую. Не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе…»
«…Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты…»
Денисов привычно перевернул несколько страниц:
«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие — все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»
«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»
«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал — честолюбивым пронырой и лицедеем…»
Денисов нашел то, что искал:
«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»
«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».
«Перст судьбы: он — племянник…»
«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»
Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности — нехитрый свой скарб.
Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:
«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»
В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.
Денисову стало спокойнее. Он знал, почему неверна версия начальника коктебельской милиции в том виде, как Лымарь ее сформулировал:
«Волынцев мог посвятить Рогова в свои проблемы…»
«Он спутал, Лымарь! Проблемы Ланца хорошо известны. Все. До одной! Из его рукописи!… Именно они привели его ночью в мае к даче…»
Электроника слабо пискнула. В Москве начинало светать, в Планерском рассвет еще и не предвиделся.
«…Он выслеживал счастливого соперника, который готовил убийство вдовы Роша! И теперь нас не может не тревожить вопрос: будут ли учтены показания убитого, записанные им в дневники, где герои надежно упрятаны под псевдонимами?»
Все вставало на свои места:
«Рогов назвался племянником вдовы, чтобы объяснить ночное вторжение на чужую дачу… Он и не предполагал, что вдова Роша, ее племянница, Наташа, Волынцев, а теперь и он, Рогов, после этого навсегда окажутся связаны как родственники, члены одного клана в болезненном воображении неудачливого литератора…»
На шоссе было по-прежнему тихо, только у автобусной станции негромко играла гитара. Туристы пели, сгрудившись у рюкзаков.
«Мать моя, — донеслось до Денисова. — Давай рыдать, давай думать и гадать, куда, куда меня пошлют…»
«…И в случае любого ущерба, нанесенного вдове Роша, в этом самом порядке и будут внесены в первый же протокол допроса Волынцева! «Никогда!» — понял Рогов, прочитав приведенное в эссе Ланца описание, пока жив Волынцев, ему уже не завладеть, не подвергая себя огромному риску, миллионами вдовы Роша!… Никогда!»
Денисов прошел рядом с туристами. Песня оборвалась: его спросили, который час, он машинально ответил.
«Рогову пришлось выбирать: либо отказаться от преступления, либо решиться на двойное убийство. И решать быстро — осенью, когда Роша получала оставшиеся деньги, Ширяева и Волынцев снова собирались в Коктебель…»
— Спасибо, — донеслось с рюкзаков.
— Пожалуйста.
«У волков-одиночек не остается потерпевших. Свидетелей в живых они, как правило, тоже не оставляют. Поэтому он избавился от Волынцева… Это разгадка. Но первое ли это дело Рогова? Слишком тщательно и безжалостно оно готовилось…»
Денисов не раз приходил к выводу о благодатной роли задач, кажущихся неразрешимыми: «К сожалению, только, гордиев узел часто легче рассечь, чем обнаружить…»
— Слушаю. — Лымарь снял трубку подозрительно быстро. Видимо, собрался в отделение. — Не мог уснуть. Звонил -тебя не было. Ты уходил?
— К себе. Собрал вещи.
— Думаешь, уедешь?
— Наверное. Сюда прилетит следователь. Королевский.
— Ты что-то хотел?
— Надо послать сержанта в поселок.
— К Роша?
— К Веде. Хорошо, если она с мужем сходит к художнице.
— Я съезжу сам. Все?
— Да.
Денисов положил рукопись на стол. Она была все еще раскрыта на знаменательном месте:
«…Когда-нибудь мы вместе посмеемся над перипетиями этой ночи…»
Частыми громкими звонками оповестила о себе междугородная. Денисов снял трубку.
— Донецк вызывает… — На линии была все та же телефонистка. — Говорите.
— Денисов, слушаю.
— Доброе утро!… — Донецкий розыскник не стал тратить времени, взял быка за рога. — Как его фамилия, которым интересуешься? Рогов? Дежурный правильно записал?
— Да. Рогов Вячеслав…
— Николаевич… Я проверил. Прописан, работает… Ничего за ним нет.
Денисов надеялся, что задержанный как-то известен Донецкому уголовному розыску.
— И на слуху?
— И на слуху тоже. В связи с чем ты интересуешься?
— Думаю, он одиночка, чистодел. Не оставляет следов…
Розыскник внимательно слушал.
— …Здесь продана дача. Деньги большие. Часть заплатили в мае, часть позавчера. Оба раза делал попытки… Если что, его бы сто лет искали! Машину оставлял у стоянки, но так, чтобы избежать регистрации.
— У него машина? — Донецкий розыскник заинтересовался: у них, видимо, было что-то связанное с машиной.
— «Жигуль».
— А кто на даче?
— Хозяйка. Ей за восемьдесят.
— Одна?
— Да.
— Это меняет дело. Шулятников!… — крикнул он кому-то.
Денисов слышал, как донецкие оперативники коротко перебросились несколькими фразами.
— Здравствуйте. Внешность Рогова можете описать? — спросил Шулятников. Он держался официально.
— Высокий, молодой…
— Еще!
— В очках, рыхлый. Я разговаривал сейчас с его женой. Он обеспечил себе алиби: на всякий случай приобрел билеты в Старый Оскол.
Собеседник на линии уточнил:
— Вы из Планерского? Старший опер?
— Москва. Транспортная милиция.
— В отпуске?
Денисов не мог бы сказать, кто из оперативников его спросил. Первый? Второй?
— Командировка. У нас убийство на Павелецком вокзале. Меньше недели назад. Я подозреваю Рогова.
— А доказательства? Санкцию на арест получите?
— Пока не знаю. Доказательства все больше косвенные.
Абоненты в Донецке тихо посовещались. Наконец один спросил осторожно:
— Как он? Книжки читает?
— С этим благополучно… Первым делом незаконно выхлопотал пропуск на территорию Дома творчества! На корт и в писательскую библиотеку…
— Стоп! Я пошел звонить начальнику розыска.
— Интересует? — спросил Денисов.
— У нас нераскрытое убийство. От ноября прошлого года. Потерпевшая — Смааль Валерия Иосифовна. Тоже одинокая, пожилая. Преступник молодой. Приехал на машине. Всех перебрали — знакомых, родственников…
— Так…
— Теперь книголюбами занялись. Ты сказал — сразу по приезде в библиотеку записался. А наша Смааль работала в библиотеке на общественных началах. Сначала проверим, нет ли на Рогова читательского формуляра…
— Долгое дело?
— Зачем? Наш контингент весь выписан!
