XIII. ОТЧИЙ ДОМ
Компания, приехавшая вместе со старшим оперуполномоченным Пашениным — Веда, ее муж, йог — Зубарев, Ширяева, Мацей, — сразу же заняла его кабинет, лишила телефона, а самого Пашенина выселила в комнатенку, именуемую «лабораторией». Один из сотрудников уже занимался там «фотоделом» — тиражировал изображения задержанного.
— На даче перерезан телефон… — объявила дежурному Веда. — Сусанна, бедняжечка, всю ночь пыталась дозвониться — не смогла…
В поселке было по-прежнему темно, тихо. В милиции царило возбуждение. Ширяева несколько раз принималась плакать, ее успокаивали. Говорили все разом. Пашенин снова комплексовал: появление большого числа представителей творческой интеллигенции его нервировало.
Веда выступала громче и увереннее всех, именно она — не старший опер — сообщила дежурному последние вести с места происшествия:
— Приехала опергруппа из Судака. С розыскной собакой. Джемом. Сейчас все там. И начальник милиции, и Сусанна. Все на даче.
— Вы подходили к окну со стороны сада? — поинтересовался дежурный. — Окно не разбито?
— Окно цело. Нам показали. Под окном брошен длинный крюк…
— Пожарный багор, — подсказал Георгий. Муж.
— Они пытались его просунуть в форточку, сбросить крючок с внутренней двери. Что-то спугнуло…
Потом вся компания по очереди ходила во двор — «мыть руки». Все та же Веда, проходя, случайно в кабинете участкового заметила Рогова. Он ее тоже заметил.
— Привет, Слава!
— Привет, ребята! — Рогов писал объяснение. На секунду он замер, держа авторучку над форменным бланком.
— Ты тоже здесь? — удивилась она.
— И я, Ведочка, — Рогов криво улыбнулся, но голос его не дрогнул, звучал все так же мягко, ласково.
«Этот будет бороться за жизнь до конца…» — подумал Денисов.
— Давно приехал? — спросила она, все еще ничего не понимая.
— Давно. Очень давно, Ведочка.
Участковый, сидевший напротив, встал, чтобы закрыть дверь.
— Надолго? — еще спросила она.
— Очень надолго. Думаю, на всю жизнь. — Денисов поймал на себе испытующий взгляд.
Веда, к счастью, ничего не поняла или не захотела понять.
— Знаете его? — поинтересовался Пашенин.
— Славу? А как же! Он нам новую дорогу показал в Старый Крым. — Георгий при этих словах заметно помрачнел, но она успокоила его. — Он ухаживал за дочерью… — Веда назвала фамилию довольно известного писателя. — Потом куда-то исчез…
— За окном дачи, где решетка… — спросил дежурный, когда они снова вернулись в кабинет старшего опера. — Там кабинет? — Он готовится отвечать на звонки, которые вот-вот должны были последовать — из Симферополя, Киева, может, даже Москвы.
— Спальня. И казна! Сусанна держит там свои побрякушки…
— В шкафу?
— В металлическом ящике. — Ширяева вытерла глаза платком, вступила в разговор. — Ключ от него всегда при ней. Она бы его ни за что не отдала! Я ее знаю. Представляете, что могло быть!
Денисов ловил на себе взгляды Веды, ее мужа. После происшедшего они выражали только отчуждение и опасливую осторожность.
«Известный синдром. — Денисов отвернулся. — Люди, боящиеся крыс, переносят свой страх и на крысоловку тоже…»
— Я могу засвидетельствовать: Сусанна — женщина очень мужественная! — важно заметил Мацей.
Увидев Денисова в отделении, он с секунду колебался: должен ли он делать вид, что никогда не видел его прежде? Они поздоровались.
— Я, между прочим, сразу догадался, кто вы, — с ходу придумал Мацей. Легенде этой было суждено потом долго гулять по дому творчества «Коктебель».
— Не сомневаюсь.
— МУР?
— Транспортная милиция, Московское управление.
— Длинная у вас рука, однако…
Денисов поймал удивленный взгляд Ширяевой; пришло ли ей в голову, что его приезд в Коктебель связан с нею? С гибелью Волынцева? С их взаимоотношениями?
Что-то удерживало его еще в кабинете Пашенина. Люди, о которых он читал в эссе? Их манера общения?
— В доме, должно быть, были и другие ценности? — допытывался дежурный.
— Может, им было известно о колье? — Ширяева словно кого-то или чего-то ждала — оглядывалась на дверь. — Сусанна купила его, когда мы жили в Париже, на Рю де Риволи. В доме еще коллекция греческих икон. Марки Николая…
— Родственника?
— Да, он вот-вот появится. Следователь сказал, чтобы все, кто вечером приходил на дачу, собрались в отделении милиции. Нас допросят… — Она что-то чувствовала — снова оглянулась.
— Денисов — междугородная… — крикнули из коридора.
Он вернулся в кабинет Лымаря.
У телефона был Бахметьев.
— Ну как? — Бахметьев сплоховал только в первой фразе. Может, оттого, что соединение произошло неожиданно.
— Нормально. Вы из дежурки?
— Да. Сюда уже позвонили из Донецка. Я в курсе убийства Смааль.
— Что Донецк?
— Рогов короткое время, пока не определился, обучался на курсах подготовки начальников почтовых вагонов…
С этой минуты Бахметьев повел разговор твердо. Знание известных Денисову обстоятельств дела как бы уравнивало их.
— У нас на вокзале?
— Да.
«Я мог встречать Рогова на парке прибытия…» — подумал Денисов.
— Понятно поэтому, отчего он решился выбрать местом преступления нашу станцию — он ее отлично знает! С «пумой» тоже все ясно… — Бахметьев говорил, как об известном с самого начала.
«У победы сто отцов…» — заметил классик.
— …В костюме Волынцева оружие лежать не могло. Единственный незашитый карман — узок, пистолет не входит…
Связь неожиданно ухудшилась, голос Бахметьева стал едва слышен.
— …Он выстрелил в момент, когда маневровый закрыл платформу, а хлопок выстрела был едва слышен за стуком колес… Что-то на линии!…
Голос Бахметьева исчез вовсе. Денисов мысленно продолжил:
«…Рогов оставил пистолет на платформе, взял документы и вещи, чтобы личность убитого как можно дольше не могла быть установлена, вошел в стоящий на путях пустой сцеп. Оттуда он видел Салькова, похитившего «пуму» и тем нарушившего желаемый им планшет места происшествия. Сообщив милиции про носильщика и пистолет, он вылетел в Коктебель. Путь к следующему преступлению был открыт…»
— Алло, Москва…
«А до этого Рогов через жену приобрел билеты до Старого Оскола и обратно, а сам заезжал в Харьков к Волынцеву…» Денисов с десяток раз мысленно прошел путь, по которому Бахметьев только пускался в свое недолгое странствие. Но Бахметьев по своей милицейской биографии был обэхээсник и следователь, а он, Денисов, был розыскником.
«…В Харькове Рогов ничего не успел, так как Волынцев, едва прилетев из Тувы, в тот же день мчится в Москву. Рогов едет вместе с Волынцевым в Москву. По-видимому, кто-то, Окунев или Сазонов, действительно родственники его жены. Он знает о них и по телефону пристраивает Волынцева на квартиру. Там тот живет, пока Рогов не совершает убийство, инсценировав его как самоубийство…»
Разговор со столицей окончательно прервался.
— Положите трубочку… — посоветовала телефонистка. Денисов так и сделал. Молча ждал.
В милицейском доме все было привычно — мебель, фотография дочки Лымаря на столе под стеклом. Денисов мог перечислить, что находится у Лымаря в запертом металлическом сейфе, в столе, какую одежду он держит в шкафу на случай приезда начальства. В мрачноватом этом кабинете все было, как в том — родном — с колонной, поддерживавшей арочный свод, со стрельчатыми окнами, выходящими на перрон.
Связь с Москвой отсутствовала.
Подумав, Денисов достал рукопись.
«Отчий дом! Здесь ты всегда желанен. Ты еще и брат, и ребенок. Тебе лучший кусок! Ты один из пальцев на руке. Здесь спасут, не предадут, не бросят! Обмоют после смерти. Здесь не покинут, когда прозвучит команда: «Дети и женщины садятся в шлюпки в первую очередь…»
«Если я вернусь к Отчему дому, я не забуду, как страдал сам, не сделаю другого несчастливым!»
И дальше:
«…обмануть глядящие с надеждой глаза, дрожащие губы, слышать несвойственное, бодрое: «Никуда тебя не отпущу!» Когда строишь на песке, рано или поздно все равно приходится об этом жалеть…»
«Я уходил бесповоротно, навсегда. К идеалу далеких лет. Длинная белая нить пристала к моей одежде. Я снял ее, она поплыла по ветру. Что-то заставило меня оглянуться: нить плыла еще несколько секунд. Отчий дом отделялся от меня, оставаясь вдали».
Снова прозвенела междугородная.
— Алло! — сказал Бахметьев. — А это вот и для тебя новость!… С «пумы»-то они следы удалили! А на газетах, в которые завернули пистолет перед тем как подбросить его в метро, остались их отпечатки! Пальцы бригадира — Романа!…
Денисов не удивился. Дактилоскопия и вообще криминалистические науки, родившиеся как инструмент для раскрытия преступлений, обязательно подводили тех, кто пытался воспользоваться ими для правонарушений.
— Ширяева там, в Коктебеле? — спросил Бахметьев.
— Да. Хотели что-то уточнить?
— Я жду звонка Королевского. Думаю, он решит лететь в Планерское.
Бахметьев вернулся к тому, на чем его прервали:
— Чем ты объясняешь стремительные перемещения Волынцева? — Погибший так и не стал для Бахметьева Ланцем.
— Кое-что я предполагаю. — Денисов был готов к вопросу. -Пусть Королевский в Харькове свяжется с телеграфом. А лучше позвонит соседям Волынцева, у них есть телефон. Должна существовать срочная телеграмма, которая пришла накануне возвращения Волынцева в Харьков…
— Не понял!
Дверь в кабинет открылась, вошли незнакомые сотрудники — майор и еще двое в гражданском. Оперативная группа вернулась с места происшествия. Пора было заканчивать разговор.
Бахметьев это почувствовал, спросил все же:
— Что насчет телеграммы?
— Из-за нее Ланц и торопился в Москву. Чтобы попасть к тамбовскому поезду. Алло! В этой истории есть еще женщина. Он с ней встречался до знакомства с Анастасией. В ту ночь она, видимо, уезжала с нашего вокзала.
— Не понял!
— Он спешил в Москву, чтобы проститься. Может, искал сочувствия и понимания!
— Ну, ладно. Оставляю это на твоей совести. Потом разберемся! Все!
— Мне вылетать? Остаться?
— Решим. В течение получаса я позвоню.
С прибытием опергруппы, осматривавшей дачу Роша, отделение наполнилось сотрудниками милиции. Теперь оно напоминало штаб накануне начала массированного наступления. Звонили по всем телефонам сразу. В район и область хлынула оперативная информация. Одновременно всюду в помещении срочно наводили чистоту и порядок. Не исключался приезд высшего областного начальства.
— Звонок с дверей изъяли? — спросил Денисов у старшего следственно-оперативной группы.
— На даче Роша? — Следователь оказался молоденький, с гонорком. Не приходилось сомневаться в том, что это его первое крупное дело. — Нет! Почему вы спрашиваете?
— Если он арзамасский, выпущенный с нарушением действующего ГОСТа, — предупредил Денисов, — то мог быть установлен не случайно. После затяжного звонка кнопка «залипает», накаляется сердечник внутри, воспламеняется лаковая катушка. — Он помнил предупреждение сводок-ориентировок МУРа, даже если проглядывал их второпях, руководствуясь интересами своей — вокзальной — конторы.
— Не задумал ли он сжечь дачу, чтобы не оставить следов? — Следователь нашел глазами Лымаря. — Товарищ майор! Мы недосмотрели. Поезжайте. Аккуратно снимите. Составьте протокол. Возьмите с собой Пашенина. Срочно!
Лымарь кивнул:
— Сейчас. — Он взглянул на Денисова. — Остаешься?
— Еще не знаю.
Несколько секунд, пока они простились накоротке, показались следователю вечностью:
— Прямо сейчас поезжайте! Берите машину!
— Пока, — старший опер Пашенин тоже подошел. — Вдруг не увидимся! Приезжай!
Лымарь и Пашенин уехали. В ожидании звонка Денисов потолкался по кабинетам. Потекли удивительно неспешные минуты. Ненадолго он стал знаменитостью, на него поглядывали с любопытством. В том числе Веда и ее друзья; их всех допросили, кроме Георгия и Мацея. Компания ждала обоих, чтобы идти вместе.
— Вот! Правда, не особенно качественная… — дежурный подал Денисову фотографию Рогова, — но тем не менее!…
На снимке Рогов выглядел одутловатым, с болезненно-рыхлым лицом, в траурной черной рамке — следе неровно расположенного при печатании негатива.
— Отправили?
— Да, с нарочным, на телеграф. Для Донецка и в Москву.
Мацей подошел тоже — ему хотелось загладить холодность, с которой он первоначально встретил Денисова в отделении.
Он не знал Рогова, внимательно разглядывал фотографии:
— Такой молодой… — Черная рамка ввела его в заблуждение. — Между прочим, с нами человек, который кое-что в этом понимает, может помочь. Никита!
Зубарев — высокий блондин, йог и экстрасенс, по терминологии Денисова, — положил фотографию на стол, принялся пристально вглядываться. От напряжения на висках у него выступили бисеринки пота, потом Зубарев поднял ладони, медленно покружил ими, не касаясь бумаги.
«Самый невзрачный, казавшийся наиболее простым и понятным, — Денисов вспомнил эссе, — а на самом деле философ, знаток древней «кабалы». — Это о нем!» Он пожалел, что не нашел незнакомое слово в большом энциклопедическом справочнике.
Зубарев подвел итог:
— Сердечная недостаточность. И почки не в порядке. Все вместе. Но в первую очередь сердечная недостаточность. Она и была причиной смерти… — Он убрал руки.
Его тоже ввело в заблуждение траурное обрамление.
— Спасибо. — Денисов ни о чем не обмолвился.
Веда вздохнула у окна:
— Не надо про смерть!
В это время в кабинете Лымаря снова раздался пронзительный звонок междугородной, Денисов извинился.
— Думаю, это мне!
И ошибся.
Звонил Киев — дежурный по министерству требовал список опергруппы, выезжавшей на место преступления. Майор из райотдела перечислил всех — Денисов, как находившийся в это время в кабинете, естественно, упомянут не был. Затем майор скромно выслушал поздравления.
«У победы сто отцов…» Денисов пожал плечами. С задержанием преступника всегда заканчивается некий присущий поединку интим, что ли? Чувство единоборства.
Следом за дежурным сразу позвонил Бахметьев.
— Можешь вылетать. К вечеру в Коктебеле будет Королевский. Все сделает сам.
— В Харькове нашлось что-нибудь? — Денисов намеренно не спросил про телеграмму для Ланца, и Бахметьев тоже ничего о ней сказал. Видимо, пока не было ничего известно.
— Разыскали свидетеля. Он видел в Харькове Волынцева вместе с Роговым. Донецк передал им его фотографию. Приедешь — узнаешь подробности.
— По нашей фотографии? Из Планерского?
— По донецкой. Изъяли у него дома.
— Значит, жена Рогова в курсе?
— Идет обыск. Все, пожалуй. Не задерживайся.
Денисов не успел отойти, как его снова вызвали. На этот раз на проводе оказался Донецк. У телефона был один из оперативных уполномоченных, с которыми Денисов разговаривал ночью, — Шулятников.
— Алло, Денисов! Слышно? С нас приходится!…
«Раскрыто»… — понял Денисов.
— У нас была свидетельница — видела, как преступник садился в машину. Твердо опознала Рогова по фотографии, по комплекции тоже подходит…
— Не пойму, как, совершив такое преступление в ноябре, он через полгода решился на новое…
— У Смааль он почти ничего не взял. Ценности лежали в настольной лампе. Потерпевшая словно предчувствовала -попросила зятя спрятать драгоценности, чтобы она и сама не знала, где. Собиралась выезжать за пределы…
— Догадываюсь, чем это для нее обернулось…
— Вот именно. Особая жестокость. Всюду кровь. Всю ночь вместе с ним искала свои кольца по всей квартире… — Он помолчал. — Вашей вдове в Коктебеле сильно повезло.
— Кстати. Как фамилия жены Рогова? Сазонова? Окунева?
— Окунева. А что?
— Это для следователя.
— Ты остаешься? Я, наверное, тоже лечу со следователем в Коктебель…
— Нет! Уже поехал… Минуту — и ты бы меня не застал…
Впереди шла Веда с друзьями, тоже молчаливые, усталые; бессонная ночь ни для кого не прошла бесследно.
Когда Ширяева проходила мимо Денисова, взгляды их встретились.
«У нее большие глаза, округлый подбородок на белом с желтыми пятнышками пирамидальном лице, змеистые прекрасные полные губы Моны Лизы… — Он заучил наизусть как ориентировку словесный портрет, чтобы без запинки цитировать регистраторам, официанткам в Доме творчества, в пансионате, на турбазе — везде, где придется вести розыск. — Длинные сложные уши с серьгами из сердолика под цвет бус. Глаза серо-голубые…»
Денисов мог окликнуть — «Анастасия!» или «Легитим!», Ширяева сразу бы догадалась, что ее и оперативного уполномоченного из Москвы соединяет общая тайна. Ширяева могла спросить о Ланце, а он ничего не мог ей сказать: решать, что является пока следственной тайной и что нет, -было законной прерогативой прилетающего в Коктебель следователя.
Несколько минут все шли молча.
Впереди из-за домов послышалась музыка, кто-то нес включенный транзистор.
«Я вам скажу оди-и-ин секрет… — обвораживая, запел низкий женский голос, — кого люблю-ю, то-го здесь нет…»
Несмотря на дурное настроение, на усталость, компания задвигалась, защелкала пальцами, принялась пританцовывать.
— Наташа, — окликнула Веда, — думаю, нам лучше сразу отправиться к Сусанне. Успокоить…
— Обязательно. — Лицо женщины все еще было прекрасно, мужчины из компании Веды потянулись к ней, чтобы идти рядом.
«О чем ты сейчас думаешь?» — спрашиваем мы каждую минуту друг друга, как дети…» — вспомнил еще Денисов. -«Мне страшно, что все это кончится…» Каждый вечер я готов сказать тебе: «Милая, я больше не могу!», а я говорю вместо этого: «Милая, давай поженимся!»
Ему показалось, что он знает об Анастасии и Ланце все или почти все.
«Неудовлетворенное честолюбие, — подумал он, — капкан даже для более сильных характеров. Любой неуспех Волынцев приписывал исключительно неумению стать своим в кругу профессионалов, войти в который он всю жизнь стремился. Ловушки, расставленные нам в детстве, рано или поздно обязательно срабатывают…»
Компания сворачивала.
— Мы еще увидимся? — спросила Веда.
— Наверное. — Он помахал рукой, и Ширяева в ответ тоже подняла руку.
Наступало утро. В небе отделялись более глубокие черные тона.
У автостанции было заметное движение. Из Феодосии прибыл автобус — пустой, с одним-единственным пассажиром — тот, с которым четыре дня назад прикатил и Денисов, — тряский, отправляющийся с конечного пункта еще затемно. В заднем его стекле тревожно мигали многочисленные огоньки; это караван грузовых машин из Судака сигналил, обозначая обгон.
Денисов вышел на шоссе. Со стороны Судака оно постепенно «одомашнивалось», переходя в более или менее широкую улицу, впрочем, изрядно побитую. Деревьев и мазанок по другую сторону поселка было меньше, давала о себе знать «промышленная зона» — автостоянки, два или три склада, несколько гаражей.
Было еще темно, но на шоссе люди уже ждали попутных машин.
— На Симферополь? — спросил Денисов.
— Да, все на Симферополь. В аэропорт.
У почты степенный человек снимал навесные замки с кабин междугородных автоматов. Делал он это основательно, неспешно, на каждое отпирание уходило не меньше минуты.
Подумав, Денисов вошел в одну из кабин, опустил монету, набрал номер.
В Москве трубку снял Бахметьев, он все еще сидел за пультом дежурного.
— Новости есть? — Денисов поставил сумку. Куртка, жестко перехваченная у воротника, коснулась пола.
— Есть. Слушаешь?
— Да.
— Ты прав насчет второй женщины…
Внимательно перечитывая эссе убитого, этого нельзя было не заметить.
— …Сейчас позвонил Королевский; у соседей Волынцева в Харькове действительно лежала телеграмма. Когда он прилетел из Тувы, ему сразу ее вручили. И он помчался…
— Что в телеграмме?
— Королевский восстановил такой текст, — Бахметьев помешкал, надевая очки. — «Буду Москве проездом поезд 441 вагон 4. Если не встретимся, будь счастлив. Больше не могу. Прощай». И подпись. Какая — в жизни не догадаешься!
— Мне кажется, я знаю. — Денисов вздохнул. — Телеграмма была подписана «Отчий дом».
Даже отсюда было слышно море, неумолчное передвижение гальки. Будто кто-то невидимый, тяжелый, неспеша шел вдоль железнодорожного полотна, загребая ногами свежезасыпанный гремучий балласт.
За деревьями взмыли огни, несколько человек с обочины перешли на дорогу.
Денисов повесил трубку. Поправил под мышкой кобуру.
Преступление было раскрыто. Он мог не спешить.
Было справедливым, чтобы люди, пришедшие раньше его, уехали первыми.
