III. ОБАЯНИЕ ТИПОВЫХ ВЕРСИЙ
— Сазоновы? — Лифтерша не стала даже сверяться со списком. — Есть. Восьмой этаж.
Денисов на минуту зашел в каптерку, она была просторной — с телевизором, с цветами на окнах. Сбоку стоял новый еще диван.
— Знаете их?
— А как же! Сам — в медакадемии заведовал, профессор. Жена — преподавательница. Оба на пенсии.
— Так и живут вдвоем?
— Живут. Дети большие. И внуки.
— А гости, знакомые? Никто не приезжал на этих днях?
Лифтерша кивнула. С самого начала она показалась Денисову приметливой.
— Двое. Несколько дней уже здесь. Сегодня вернулись поздновато. Считай, что в третьем часу.
— Молодые?
— Лет по двадцать пять — двадцать восемь. В то дежурство поселились. При мне. И еще один. Этого сегодня первый раз увидела. Лет под сорок, черноватый.
— Здесь сейчас?
— Ушел. Под вечер еще.
— Что-нибудь было у него с собой?
— Портфель. Желтый… Подниматься будете? — спросила лифтерша.
— Обязательно.
— Пешком придется. Лифт ночью выключаем: шум, жильцы жалуются. Дом не простой…
Поднимаясь, Денисов оценил здание. Дом был дореволюционной постройки, с лепниной на высоких потолках, с ажурной паутиной лестниц. На многих дверях виднелись дополнительные механические звонки.
«Жильцов, похоже, не так много, — подумал Денисов. -Чужие должны бросаться в глаза…» Впрочем, через несколько минут все должно было выясниться.
— Входите. Прошу.
Дверь открыл человек, похожий на отставника-армейца -гладковыбритый, морщинистый, с прямой спиной, он не спросил предварительно: «Кто? Кого вам?» Увидев милицейское удостоверение, словно обрадовался.
— Малышка! — крикнул кому-то в сторону широченного коридора. — Из милиции к нам… С Павелецкого вокзала! Да выключи ты радио! — Свет в коридоре не горел, только в громадной прихожей. — Проходите, мы с женой уже кофе пьем. С утра пораньше. Сюда, на кухню.
Кухня выглядела просторной. Рядом с дверями лежали несколько пачек подготовленной к сдаче макулатуры. Верхний лист на одной чернел машинописным текстом, неожиданно крупным, не принятым в служебной переписке.
— Моя жена, Елена Дмитриевна… — представил Сазонов.
У мойки возилась немолодая худенькая женщина в вельветовых брючках и кофточке; увидев Денисова, женщина завернула кран, выключила воду.
— Садитесь. — Она вытерла руки, заговорила: — В ногах правды все-таки нет, говаривал мой отец, когда разрешал мне выйти из угла… — Сазонова мило коверкала «р» и «л», получалось довольно забавно. — Были жестокие времена…
«Человека, у которого детство было счастливым, узнаешь сразу…» — тем не менее подумал о ней Денисов.
Сазонов заметил:
— Я смотрю, тебя довольно часто наказывали, Малышка. Такое впечатление, что ты каждый день стояла в углу.
— Это правда. Да вы садитесь, пожалуйста.
Денисов сел против жестяных круглых банок с чаем, экзотического вида бутылок. Здесь же стояли часы, которые не шли.
— Как же, Малышка, ты будильник буцкнула! Теперь, наверное, его никакая мастерская не выправит…
Супруги разыгрывали интермедию, обоим хорошо знакомую, Денисов понимал это; мысли его были впереди, как у шахматиста, проигрывающего в уме возможные варианты:
«Смогут ли они опознать труп? Кто им погибший — родственник, знакомый? Какое отношение к случившемуся имеют другие двое гостей — молодые?…»
Но сначала требовалось на месте все уточнить.
— Ваш телефон… — он назвал номер, — установлен давно?
— Уже восемнадцать лет. — Сазонов присел с другой стороны стола. — Лишь немного подправили, когда переходили на семизначные номера.
— Меня интересует человек, у которого вчера на вокзале видели номер вашего телефона. Я хочу спросить, у вас жил кто-нибудь на этих днях?
— Сейчас тоже живут. — Сазонов показал за стену, Денисов почувствовал, как велико помещение. — Наши знакомые. Из Орска.
— Давно?
— С неделю. Мы не против, правда, Малышка? Паркет не жалко… — Паркет был и в самом деле в плачевном состоянии, требовал срочной циклевки.
Пока они говорили, Сазонова особым образом заваривала кофе — Денисову не приходилось видеть раньше: кофе был помещен в бумажную воронку, залит кипятком. Просачивавшийся сквозь бумагу напиток становился густым и ароматным.
— Не приходилось пробовать? — угощая его кофе, Сазонова сообщила доверительно: — Хозяйка я, знаете ли, все-таки никудышная, но кофе сварить смогу.
— А что случилось? — спросил Сазонов.
— Кроме них, гостил еще кто-нибудь?
— Мужчина. Он вчера уехал.
— Кто он?
При этом вопросе Денисов почувствовал замешательство Женщина поднялась.
— Елена Дмитриевна, тут тебя… — заметил Сазонов. — Кто он? Как зовут? Ты же его поселила!
— Да, я. — Женщина явно смутилась, но тут же перешла наступление. — Но ты же разговаривал с ним. Обсудил хоккейные проблемы. Мальчишке должны больше понять друг о друге. Я и спрашиваю тебя: «Кто он?»
— Мы почти не виделись. Я пришел, он уехал.
— Мог бы и побыть дома. И вообще, что за манера оставлять жену с незнакомым молодым мужчиной?! — Она обернулась к Денисову. — Как вы считаете?
— Какой он из себя? — Денисов сделал несколько быстры коротких глотков. Кофе был отличный.
— Лет сорока… — Сазонов пожал плечами.
— Худощавый, высокий… — Сазонова пришла на помощь. В костюме.
По отдельным частям портрета, набросанного супругами можно было с осторожностью идентифицировать личность погибшего.
— Как он попал к вам.
Сазонова объяснила:
— Он должен был на пару дней остановиться у Окуневых Но Иван Яковлевич с семьей на даче…
— Он был у них?
— Разговаривал с домработницей по таксофону. Она ему дала наш адрес и телефон. Так бывало не раз! Наши гости едут к ним, его — к нам!
— Перед тем как приехать, он позвонил?
— Конечно же! Я разговаривала с ним. Пригласила: «Приезжайте, пожалуйста». А что я должна была сказать, если человеку негде остановиться?
— Скоро он приехал?
Она задумалась:
— Минут через сорок.
— Сколько езды от Окуневых до вас?
— Минут двадцать на машине. Но он ехал с вокзала.
— Он сказал?
— Да. С вашего вокзала. Я еще спросила: «Бог мой, куда же ездят с него!» Он ответил: «На Донбасс. В Тамбов».
Денисов больше не сомневался, что они говорят об одном и том же лице.
— Кто такие Окуневы?
— Наши друзья. — Сазонова в некоторых случаях могла ограничивать себя. Ответила немногословно. — Сам Иван Яковлевич преподавал, доцент. После войны вместе с нашим заведовал в 3-м медицинском.
— Потом он переехал в Рязань, я имею в виду институт, -вставил Сазонов.
— Окуневы действительно на даче?
— Скорее всего. Обычно до начала зимы там сидят. Только они да сторожа. Во всяком случае в Москве, их нет, я звонила.
— Телефона на даче нет?
— Был. Потом отказались: нет покоя!
Денисов вернулся к погибшему:
— Но имя-отчество этого человека? Откуда он?
— Вы меня простите. — Все время, пока Денисов находился в квартире, она не выходила из своей роли девочки-подростка, которая отводилась ей в обкатанном десятилетиями семейном спектакле. — Когда он называл отчество, я поймала себя на том, что забыла имя. В результате не услышала отчества. Переспрашивать было неудобно. Очень милый застенчивый человек. Я не могла заставить его со мной пообедать, с большими усилиями удалось влить в него чашку чая. И то — без сахара.
— У меня просьба. — Денисов поблагодарил за кофе. -Внизу нас ждет машина. Я попрошу ненадолго поехать со мной на вокзал.
— Обязательно? — Сазонов опечалился. — И непременно обоим? У Елены Дмитриевны с ногами…
— Ничего, ничего, — перебила та. — Немного проветриться не мешает. Тебе тоже. Засиделись. Собирайся. Надо же выручить человека! Скажите, он кому-то дал наш телефон, и за это его задержали?
— Пассажирке из Нижнего Тагила, ей негде ночевать.
— И это все, что он натворил?
— Да.
В коридоре Денисов снова зацепился взглядом за пачки подготовленной к сдаче макулатуры.
— Внукам собираем. — Сазонова заметила его интерес. -Полная квартира книг, антиквариат. «Нет, бабушка, ты ничего не понимаешь, нужны макулатурные». Домработница ни одной бумажки не выбрасывает, вяжет в узлы. Ох, эта внуки! Мне почему-то не дают их взять к себе; боятся, что я их испорчу.
— Домработница видела гостя?
— Она пришла, когда он уходил. А Олег и Дима как раз обедали.
— Кто они?
— Два милых молодых человека. Из Орска. Мама одного из них когда-то работала с Николаем Алексеевичем. Инженеры транспорта…
— Они тоже видели его?
— Да.
— Я прошу их разбудить. Им придется тоже проехать в отдел.
Осмотр заканчивался. Бахметьев и криминалист о чем-то разговаривали, сидя на корточках рядом с погибшим.
Мелкий моросящий дождь несколько раз принимался идти и все не шел, словно не решался.
Перрон так и остался серым, сумрачным. Пахло гарью. За забором элеватора, на стройке жгли мусор. Запах был чем-то близок предчувствию дождя, грязно-серому небу.
На соседней платформе было много людей — шла посадка на Астрахань и прибыл скорый Липецк — Москва.
Судебный медик — рыжебородый, в джинсах, с крепким молодым жирком на животе — курил у вагона, превращенного в камеру хранения. Над головой держал раскрытый зонт-автомат.
Узнав Денисова, медик помахал рукой. Бахметьев обернулся:
— Сазоновы здесь?
— Да.
— Как их самочувствие?
— Профессорша, по-моему, всплакнула. Сейчас они придут вместе с Королевским.
— Новое есть? — Бахметьев поднялся. Ему было тяжело разговаривать сидя, снизу вверх.
— Все, как я докладывал. Приехал по рекомендации друга Сазонова — Окунева.
— Надо с ним срочно связаться.
— Кравцов уже поехал.
— Окунев тоже медик?
— Невропатолог.
— А что их домработница?
— Тоже на даче.
— Дача, кажется, по белорусскому ходу?
— В Звенигороде.
— А как те двое, которые ночевали у Сазоновых?
— С ними Худяков. Дознаватель.
Денисов воспользовался минутой, подошел к судебному медику:
— Добрый день.
— Привет, командир, — судмедэксперт усвоил манеры и сленг оперативных уполномоченных и даже слегка ими бравировал. — Нашли людей, у которых он ночевал? Поздравляю.
Денисов вздохнул.
— Главное, установить личность, дальше — связи… Кто его видел последним? Где? С кем? Возможности, представляемые типовыми версиями раскрытия преступлений, выглядели безграничными. А дальне как по маслу. Корысть? Месть? Ревность?
— Пожалуй, — Денисов согласился, этикет был соблюден. -Что с ним все-таки?
Эксперт погладил бороду:
— Два отверстия…
Денисов подумал про кровь на пиджаке погибшего, представил бурую лужицу внизу, под трупом, на асфальте.
— Пока трудно сказать, какое входное, какое выходное. Труп переворачивали. Трупное окоченение только в мышцах лица. Температура подтверждает время наступления смерти… — Каждый час температура тела падает на один градус. — Не думаю, чтобы его откуда-то транспортировали к вам. Смерть наступила здесь, на платформе.
— Что еще?
— Остальное больше для следователя. Королевскому, в протокол… — Он разворошил свою рыжую, лопатой, бороду. — «Тело средней упитанности, без шрамов, чистое…» Тебе не интересно.
— Татуировки?
— Я бы сказал.
— А что не для протокола? Неофициально?
— Приватно? — Большую часть времени эксперт как бы находился в состоянии игры — старался не замечать суровых сторон своей профессии. — Выстрел в грудь или в спину. С близкого расстояния. Смерть наступила от разрыва внутренних органов. После вскрытия расскажу подробности. Звони. А лучше приезжай. — Медик тоже устал: прежде чем приехать, всю ночь мотался по происшествиям в разных частях города.
— Протокол осмотра подписан?
— «Окончен труд…»
Денисов вместе с ним спустился с платформы. Из невыключенной рации под курткой доносились голоса. Дежурный переговаривался с оперативными работниками — те все еще находились на платформе, в залах. Смена железнодорожников с ночной уходила на двое суток — со всеми надо было успеть переговорить; заканчивался опрос пассажиров, ночевавших на вокзале…
Садясь в машину, эксперт процитировал:
— «Когда оборвутся все нити… — Это было из студенческой песни. — И я лягу на мраморный стол, вы, пожалуйста, не уроните мое сердце на каменный пол…»
— Это он… — Сазонов неловко качнулся от носилок, на которые перенесли труп. — Был у нас. Прошлой ночью.
Перед тем так же безоговорочно погибшего опознала Сазонова.
— Как люди пускают? Не боятся! — Ревизор из понятых отвернулся: профессор и его жена — в брезентовых куртках с капюшонами — явно не внушали ему доверия.
— Когда он к вам пришел? — спросил Бахметьев.
— Днем. — Сазонова поправила капюшон. — Часа в четыре. Я как раз выходила к мусоропроводу, а он появился из лифта. «Елена Дмитриевна? Я вам звонил… Окуневы на даче». Не помню, как он все объяснил. Я пригласила войти. Он продолжал извиняться, чувствовал себя неловко. Я поняла, что у него дела в Москве, надо где-то устроиться на сутки. Гостиницу он не забронировал…
Слушали ее внимательно. И не только потому, что от памяти Сазоновой зависело направление поиска — речь ее отличалась от короткого усеченного разговора оперативников.
— …Я сказала: «Господи! Всегда рады. Столько свободного места». Ему понравилась маленькая, у входа, там раньше жила Катя, сестра. Миленькая комнатеночка с балконом…
— Вещи у него были? — Бахметьев достал чистый платок, на секунду приложил к покалеченному глазу.
— Только портфель. Очень потертый, по-моему, свиной кожи. У Николая Алексеевича одно время был такой.
— Тяжелый, как по-вашему?
— Портфель? Я не могу вам сказать. Я не трогала его.
— Вечер того дня гость ваш провел дома?
— Ушел и вернулся оч-чень поздно.
— Когда именно?
— Я считаю, часа в три ночи.
— Кто открывал?
— Мы дали ему ключ. Это удобно, согласитесь.
— Да. Но вы все равно проснулись?
— Мы почти не спим. Где-то немножечко под утро.
— Он вернулся один?
— Я полагаю.
— Свет зажигал?
— Да.
— Газ? Что-нибудь готовил?
— Нет. Мы с Николаем Алексеевичем оставили на столе в комнате термос с чаем. Но он не пил. По-моему, лег сразу спать.
— А утром?
— Силой влили в него чашку чая. Но все как-то быстро, суетно. По-моему, он стеснялся. Я не люблю таких. Надо посидеть, потолковать.
— Вчера он был у вас до самого вечера?
— Да. Но дважды выходил.
— Надолго?
— Первый раз часа на два, потом еще на час. Перед уходом принес несколько грейпфрутов. Очевидно, слышал, как я заказывала их Зое Федоровне, домработнице. Я еще заметила ему: «Вы внимательный. Было бы хорошо закрепить вас за нами навечно…»
— По-вашему, он с кем-то встречался в Москве?
— Думаю, да. По крайней мере звонил по телефону, разговаривал.
— С кем?
— Этого я не знаю.
— О чем он еще говорил с вами?
— Ни о чем… У нас большая библиотека. Я знаю, что он читал. Вот и все.
Заморосил дождь. Пришла очередная электричка — к метро двинулся очередной поток пассажиров, точно пригнанный по очертаниям платформы. Люди шли мимо вокзала; только ничтожная их часть обживала залы: приезжие, пассажиры поездов дальнего следования.
«Погибший был один из них, — подумал Денисов, наблюдая идущих. — Уезжал с нашего вокзала? Провожал? Встречал?!»
— Молодые люди, что живут у вас? Они не были знакомы с ним раньше? — следователь Королевский кивнул на носилки.
— Ни мне, ни Николаю Алексеевичу они об этом не говорили. Не думаю.
Денисов спросил:
— Комната, в которой он жил, убиралась?
— Вчера вечером… — У нее получилось «вче-а вече-м». -Как раз приходила Зоя Федоровна. Она приходящая, заглядывает то после работы, то перед работой. Но крайне редко!
— Где она сегодня?
— Поехала за ребенком. Ему в школу, в первый класс. Забыла, как называется городок. Скоро должна быть… Может, уже завтра к вечеру.
— Мы его только раз видели, этого человека — вчера днем… — Хотя парней, ночевавших у Сазоновых, было двое, отвечал один — Сухонин, чернявый, без шеи, с низкими бачками. Его друг больше молчал, поглядывал по сторонам. — Не могу сказать твердо: он это или нет…
— Не пришлось посидеть вместе? — спросил Бахметьев. — Может, за столом?
— Нет. Елена Дмитриевна звала его пить чай, он отказался.
— Знакомились?
— Только поздоровались. Вернее, кивнули друг другу. Потом он снова ушел к себе в комнату.
— И все время там находился?
— Я, во всяком случае, в кухне его не видел.
Приятель Сухонина — приземистый, широколицый — оторвал взгляд от перрона, поспешил присоединиться:
— Я тоже.
Оба были уже допрошены, но живые их образы и голоса, интонация, порядок слов давали для мысли розыскникам: больше, чем по-школьному полные, включавшие в себя наполовину вопросы следователя, ответы из протоколов.
— Из Орска давно? — поинтересовался Бахметьев.
— Неделю назад. — В конце каждой фразы, даже если по смыслу требовалось отточие, Сухонин ставил точку.
— В отпуске?
— Заканчиваем. Скоро на работу.
— Ваши родители знакомы с Сазоновыми?
— Мать.
— Она тоже в Орске? А работает?
— На пенсии. Была главным невропатологом.
— Вчера вечером вы где были?
— На ВДНХ, потом в парке Горького.
— Вдвоем?
— С девушками.
Бахметьев ничего не значащим взглядом нашел дознавателя, тот такими же безучастными ко всему глазами передал:
«Показания проверяются. Есть адреса, за девушками уехали…»
Снова пошел дождь. Рядом с пунктом технического осмотра вагонов, у края платформы, появилась крытая грузовая машина, известная в милицейском обиходе как «перевозчик трупов». В нем ждали привычный груз вместе с копией протокола осмотра.
«Увезут, по-видимому, в Лефортовский морг как неопознанного», — подумал Денисов.
— Но хотя бы словом перебросились? — поинтересовался еще Бахметьев. — Может, он сказал что-нибудь? Или вы? Что-нибудь бросилось в глаза?
Сухонин обернулся к приятелю, тот пожал плечами:
— Может, это? Я шел из кухни, дверь в комнату к нему была закрыта неплотно. Вижу: пишет. Прилежно, голову нагнул к плечу.
— Письмо? Не видели?
— Не знаю. Как-то уж очень серьезно. И бумаги целая стопка…
«Стопка бумаги… — подумал Денисов. — Трудно объяснить!»
К носилкам уже подходили двое из крытой машины:
— Можно брать?
— Минутку! — Королевский обернулся к свидетелям. — Посмотрите, пожалуйста, костюм на нем тот же самый?
— Я не знаю. — Сазонов отошел. Жена его подошла ближе:
— Он. Новый и весьма элегантный.
Носилки качнули, поднимая, Денисов проводил их глазами.
Свидетели уехали. Денисов по рации нашел младшего инспектора:
— Где находитесь?
— Временная камера хранения… — Это были все те же вагоны, стоявшие на приколе у вокзала.
Оперативная группа разыскивала портфель погибшего среди сданной на хранение ручной клади. Отрабатывалась «школа»: преступник мог оставить портфель на время, пока все успокоится, и осторожно взять его потом — через подставное лицо или лично — вместо того чтобы ночью нести с собой заметную наметанному глазу вещь. Не исключалось и то, что погибший сам по какой-то причине сдал портфель на хранение.
— Пока ничего?
— Нет, — отозвался Ниязов. — Готовимся к следующему этапу…
Следующим были автоматические камеры хранения, ячейки-автоматы. Все шесть тысяч. На каждой следовало удалить контрольный винт, ключом-«вездеходом» захватить изнутри невидимый снаружи рычаг запорного устройства.
— Вещественных доказательств почти нет, — по пути в отдел Бахметьев подытожил результаты осмотра. — Никаких документов, никаких личных вещей… Новый костюм… — Бахметьев на ходу провел по лицу платком. — Карманы, кроме заднего брючного, заклеены пленкой
Эксперт-криминалист, следуя занудливой дотошности, не мог не уточнить:
— Фирма «Аро, Вест-Берлин». Размер 50А.
— В каком-то магазине получили же эти костюмы… — Бахметьев как бывший работник ОБХСС привычно делал ставку на бухгалтерские документы, накладные; Денисов вздохнул. — Ничего, найдем! Человек не иголка! — Это было его любимое, по сути своей, программное заявление.
Подошел Сабодаш. Ему удалось вырваться из дежурной части, чтобы доложить Бахметьеву не по рации, лично:
— Звонил Кравцов. Он разговаривал со звенигородским дежурным, который ездил к Окуневым. Им ничего не известно, обещали минут через тридцать собраться, выехать в Москву. Кравцов перехватит их по дороге.
— Надо будет завезти в Лефортовский морг, предъявить труп на опознание.
— Понял, — кивнул Сабодаш.
— Окуневы предполагают, кто мог приезжать?
— Нет.
— Кого-нибудь ждали на этих днях?
— Кравцов спрашивал. Нет. Окунев — доцент, заслуженный врач. Много учеников, друзей. Можно думать на любого.
— Дождемся результатов опознания. А что домработница?
— Окуневых? Тоже едет сюда.
— Припоминает, кто ей звонил?
— Говорили с ней. «Никто не был, никто не звонил». «Телефон и адрес Сазоновых никому не давала, никто не просил».
— В общем, о пострадавшем по-прежнему ничего не известно. Так? — Бахметьев обернулся к следователю.
Денисов пошел один, привычно присматриваясь к перрону.
У багажного отделения под арку осаживала машина с мусоросборниками. На одном Денисов увидел дату мелом и отметку — «8 пл.».
«Восьмая платформа…»
Мусоросборники с пометками, где каждый из них находился в ночь происшествия, перевозили на задний двор.
