В этой главе мы рассмотрели схожие черты между монстрами англо-американского происхождения и их постсоветскими аналогами. Теперь можно остановиться на их культурной специфике. Наиболее принципиальное различие состоит в том, какую социальную роль играют в воображаемом мире русские и англоязычные вампиры.

В американском варианте вампиры — маргиналы. Они боятся быть разоблаченными и тщательно скрывают свою сущность. В телесериале «Родня: избранные» вампирский принц управляет своим кланом, в котором действует сложный набор строго установленных правил, так называемый «маскарад». Нарушившего правила ожидает суровая кара. Даже те вампиры, что появляются на людях, никак не влияют на их жизнь, предпочитая держаться особняком. В «Дневниках вампира» люди противостоят вампирам; существующий Совет Учредителей прикладывает все усилия для того, чтобы разоблачить их и защитить свой город. Сколь могущественны бы ни были вампиры по сравнению с людьми, в англоязычных историях они никогда не определяют законы человеческого бытия.

Что характерно, некоторые писатели и кинематографисты трактуют эту вампирскую маргинальность в историческом ключе. В таких историях, как «Мир иной» и «Сумерки», в Средние века миром правили вампиры. Однако со временем люди взяли верх, и в современном обществе ничего подобного уже не наблюдается. Нынешним вампирам приходится признать свой маргинальный статус. Американским вампирам надо адаптироваться, общаться с людьми и в известной степени придерживаться их правил. Например, в «Сумерках» вампиры посещают школу и тщательно скрывают тот факт, что они не стареют. Возможно, маргинальный статус — это одно из тех свойств англоязычного вампира, которое пробудило дополнительные симпатии широкой публики, исследователей и критиков, что тоже сказалось на непонимании более широкой культурной роли современных монстров.

Что же касается постсоветских вампиров, то их роль в воображаемом мире существенно отличается от англоязычных собратьев. Да, они тоже создают секретные сообщества, но по отношению к людям никоим образом не маргиналы. Структура, которую они образуют, больше всего напоминает мафиозную организацию или ФСБ. Вампиры устанавливают свои правила и управляют людьми. В постсоветской беллетристике (как и в политическом дискурсе) постоянно присутствуют средневековые аллюзии. Но, в отличие от США и Великобритании, в данном случае готические мотивы вовсе не означают, что тоталитарное вампирское правление относится к далекому прошлому. Монстры постсоветских фантазий воплощают собой особенности современных социальных трансформаций, происходящих в стране.

В работе «Готическое общество: морфология кошмара» (2007) я показывала, что постсоветские чудовища из книг и фильмов символизируют неосознанную историческую память о сталинском режиме. Я утверждала, что анализ постсоветской фэнтези позволяет обнаружить скрытые механизмы того, как неосознанная и неосужденная память о терроре продолжает коррумпировать и уродовать постсоветское общество. В этих вампирских сагах вампиры обращаются с людьми так же, как охранники с узниками лагерей, — вот в каком виде всплывает подавленная память о сталинских репрессиях. Постсоветские книги и киноленты, о которых идет речь, не имеют ничего общего с реализмом; тем не менее с их помощью можно понять российские реалии потому, что эти произведения отображают меняющиеся представления о морали и об обществе. В «Готическом обществе» речь шла об опасности исторической амнезии, которая стала важным орудием путинской политики памяти, направленным на реабилитацию сталинизма.

Постсоветская культурная продукция отличается от западной тем, что иллюстрирует складывающийся российский общественный порядок. Вымышленные готические монстры — отличная метафора неосредневековой готической цивилизации, черты которой проступают в нынешнем российском обществе. То, как монстры обращаются с людьми, заставляет вспомнить премодерные обряды и представления об обществе. В основе межличностных отношений сейчас мы наблюдаем квазифеодальную социальную зависимость наряду со стремительной дегуманизацией «низших сословий», уделом которых, судя по всему, может стать закрепощение, пассивное признание условного характера собственности и полное отсутствие независимой судебной системы. Готическое общество создает образы и язык для концептуализации этих перемен, которые коренятся в советском непоправимом прошлом, в советском ГУЛАГе. Путинский режим превращает память палачей в национальную историю. Хотя в настоящее время в США и Европе танатопатия не имеет политической подоплеки, а готическая эстетика представляет собой сугубо культурный тренд, пример России показывает, что при определенных условиях антигуманистическая эстетика может стать знаком важных социальных и политических перемен.