Призраки, зомби и древнегреческие боги помогут проверить, действительно ли современная беспрецедентная увлеченность вампирами и людоедами обуславливается тем, что они являются воплощением антигуманизма. Сопоставление советской и постсоветской книжной и кинопродукции с участием привидений поможет понять динамику развития образа монстров в произведениях современной культуры.

Хотя советская идеология отвергала все мистическое и иррациональное, привидениям все же нашлось место в обязательной школьной программе. Русская классическая литература находилась под влиянием европейского романтизма и английской готики, и в ней тоже водились призраки. И поскольку советская культура записала в свой актив все наследие русской классики, даже советская цензура оказалась не способна очистить страницы классических произведений от призраков.

Советским школьникам были хорошо известны такие литературные выходцы с того света, как статуя Командора из пьесы А. С. Пушкина «Каменный гость» (1830), призрак бедного чиновника Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели» (1842), ну и, конечно же, тень отца Гамлета. В этом контексте нельзя забывать и о «призраке коммунизма», упоминанием о котором открывается «Манифест Коммунистической партии». Однако первое знакомство советского ребенка с призраками происходило гораздо раньше: не одно поколение юных зрителей в СССР получало удовольствие от мультфильма по рассказу Оскара Уайльда «Кентервильское привидение».

Удивительным образом уже после перестройки и отмены цензуры популярность литературных призраков, с которыми ничего не смогла поделать советская цензура, стала увядать; духи сдали позиции вампирам, зомби и прочей нежити. Отношение к призракам стало ироническим: они еще иногда появляются во второсортных российских триллерах, в комедиях или музыкальных постановках, но, как говорится, погоды уже не делают.

Исключение составляет фильм Александра Велединского «Живой» (2005). Созданный в кризисные годы чеченской войны, фильм рассказывает историю юноши по имени Кир, который поехал служить по контракту, чтобы заработать денег на свадьбу с любимой девушкой. По дороге домой на мокром ночном шоссе он внезапно слышит визг тормозов и голоса своих товарищей по оружию, которые спасли его в бою ценой собственной жизни. Он начинает общаться с призраками погибших боевых друзей, которые теперь сопровождают его повсюду. Кир не в состоянии приспособиться к жестким реалиям постсоветской действительности и в конечном счете присоединяется к друзьям-однополчанам. Происходит это в финале истории — повторяется сцена из начала фильма. Пустынное шоссе, визг тормозов и голоса погибших товарищей. Становится ясно, что Кир погиб в самом начале и все дальнейшие события есть не что иное, как его предсмертный кошмар. Эта кинолента была хорошо принята российской публикой, но вовсе не потому, что это история о привидениях. Поставленный талантливым режиссером, этот фильм поднял острые политические проблемы и успешно использовал важный троп готической эстетики — кошмар.

Итак, в произведениях постсоветской культуры полным-полно разных мистических и сверхъестественных монстров, а вот популярность привидений пошла на убыль. На первый план выдвинулись нелюди — вампиры, зомби, оборотни и прочие. Отметим, что и у англоязычной аудитории призраки не вызывают особого интереса. Некоторые склонны считать, что показатель успеха — это количество подписчиков в Твиттере; в таком случае разрыв получается огромным. Дело в том, что даже самые популярные шоу и кинофильмы о призраках колоссально отстают от вампирских историй. Речь идет о двух-, а может быть и трехкратной разнице.

Чем может быть вызвано такое пренебрежение призраками, в отличие от живых мертвецов? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить о специфике взаимоотношений духов с людьми. Статуя Командора оживает в пушкинском «Каменном госте» для того, чтобы покарать главного героя — печально знаменитого дамского угодника Дон Жуана, соблазнившего вдову Командора. Статуя Командора увлекает сластолюбца за собой в загробный мир. Таким образом, призрак здесь вершит правосудие и выполняет функцию морального судьи, хотя это и стоит Дон Жуану жизни. В гоголевской «Шинели» чиновник Акакий Акакиевич мечтает лишь о том, чтобы выкроить из своего жалкого жалованья средства на новое теплое пальто, но грабители отбирают эту обнову в первый же день. Скромный титулярный советник обращается за помощью к «значительному лицу», которое оскорбляет и унижает его. Акакий Акакиевич умирает в нищете, но его призрак начинает бродить по ночному Петербургу, пугая высокопоставленных чиновников, срывая с них шинели, и одним из них оказывается тот самый генерал. Итак, снова дух-мститель представляет собой руку правосудия. А в вышеупомянутом фильме «Живой» призраки погибших боевых товарищей помогают главному герою по-новому осмыслить систему моральных ценностей постсоветского общества, а заодно и свою собственную. Само присутствие на экране духов умерших солдат — показаны они так, что их не отличить от живых, они шутят, активно общаются с Киром — обостряет ощущение резкого контраста между их решением спасти раненого товарища ценой своей жизни и полнейшей абсурдностью их участия в этой позорной войне. Налицо гигантская пропасть между миром коррупции небольшого российского городка и идеалами дружбы и сострадания, между нищетой и лишениями постсоветского общества и жалкими имперскими амбициями постсоветской России. Образы Кира и его товарищей показывают, что в постсоветском обществе нет места жалости, уважению человеческого достоинства и сожалению о бессмысленно загубленных жизнях.

Все эти призраки следуют по стопам тени отца Гамлета. С тех пор как Шекспир создал этот канон, призраки стали преследовать злодеев и помогать положительным героям осуществлять справедливое возмездие. В качестве примера можно вспомнить такие произведения, как «Комната с гобеленами» Вальтера Скотта или «Рождественская песнь в прозе» Чарлза Диккенса. Призраки склонны считать, что отмщение — дело справедливое, даже если виновного приходится умертвить. Их роль в такого рода повествованиях сводится к тому, чтобы покарать всякого, кто это заслужил. Как правило, действия привидений морально обоснованы, ибо они стремятся восстановить справедливость, нарушенную в прошлом. Что касается марксистского «призрака коммунизма», то его задача была в том, чтобы наводить ужас на капиталистов, предсказывая их неминуемую гибель как расплату за бесчеловечную эксплуатацию трудящихся. Итак, призраки — это воплощение совести. В отличие от этого, идея морального возмездия никогда не ассоциировалась с вампирами — ни с нынешними, ни с классическими.

Моральная и духовная миссия призраков тесно связана с этимологией слова. У латинского spectrum («появление» или «видение») найдется немало аналогов в современных языках: например, в английском это «specter», имеющий отношение к латинскому глаголу spectare («смотреть на, видеть, наблюдать»). В английском и французском слова «spirit» или «esprit» могут означать соответственно «душа» или «призрак». В русском слова «дух» и «душа» отличаются только родом и одной фонемой. Еще один синоним, определяющий визуальную и нематериальную природу духов — «привидения» (то есть то, что «привиделось») и «призраки» (от старинного глагола «зреть» — «видеть», а также «предвидеть»).

Это важное качество призраков отражено в их образе: в отличие от вампиров, оборотней и зомби, духи бестелесны. Прозрачные и нематериальные, призраки могут принимать различные очертания, но неизменно ассоциируются с человеческой душой. Призраки — проекция человеческой духовности. В литературных произведениях и легендах они нередко представляют собой мятущиеся души, так и не обретшие вечного покоя. Таким образом, если герой умирает и становится призраком, то это происходит отнюдь не по его собственному выбору, без его осознанного желания расстаться со своей человеческой сущностью. А вот в современных вампирских сагах стать «обращенным», возродиться после смерти в качестве вампира — это выбор осознанный. «Обращение» в вампирском мире считается шагом вперед и эстетическим достижением. Смерть дает возможность стать вампиром. Белла Свон становится вампиром после смерти во время родов и не скрывает своих чувств: «Я никогда не воспринимала себя как нормальный человек, я не такая и не хочу быть как все <…> Теперь же я ощущаю в себе силу, я поняла, кто я есть, и теперь этот мир мой. Я — его часть». Джессика из «Настоящей крови» также в восторге оттого, что можно сбросить человеческий облик и стать вампиром. Елена Гилберт поначалу страшится вампирской сущности, но затем осознает, что это — ее предназначение. В «старые добрые» времена Дракулы превращение в вампира было чем-то омерзительным, смертельной угрозой для окружающих, для родных и близких. Но в наши дни стать вампиром — значит обрести бессмертие и красоту. А вот привидения не имеют поклонников, желающих стать такими же бесплотными существами, как они.

Еще одно существенное отличие призраков от вампиров, а также от зомби — это диетические пристрастия. Для призраков люди не являются пищей. Призрак не вонзает в человека зубы, не пьет его кровь, не пожирает его плоть и мозги, человек для него не является объектом охоты. Да, призрак может погубить человека, но не ради того, чтобы полакомиться человечиной. Другими словами, привидения не посягают на понятие «человек»; напротив, они укрепляют моральные ценности, важную основу понятия человеческой исключительности. Призраки не имеют отношения к готической эстетике — они принадлежат к системе ценностей, основанной на принципе антропоцентризма, в которой человек рассматривается как высшая ценность. И по этой же причине они так важны для готического романа. Я берусь утверждать, что именно по этой причине призраки менее популярны у современных зрителей и читателей, чем людоедские монстры. Вампиры отличаются от призраков тем, что они отражают радикальную переоценку места людей среди других живых существ.

Косвенно эту гипотезу подтверждает растущая популярность другого вида живых мертвецов — зомби. Началось все со знаменитой «Ночи живых мертвецов» Джорджа Ромеро в 1968 году. Однако пик их популярности пришелся на 1985 год, когда вышел фильм «Возвращение живых мертвецов» Дэна О’Бэннона. Если у Ромеро зомби пожирали человеческую плоть, то у О’Бэннона они разрушают могилы, а их любимое лакомство — мозг. Коль скоро зомби предстают в качестве архетипа пренебрежения человеческой исключительностью, то звездный статус им обеспечен. Среди множества других сверхъестественных существ живой мертвец, пожирающий человеческий мозг, олицетворяет собой новое восприятие человека. Можно ли придумать более мощную метафору отрицания человеческой личности и человеческой исключительности? Но несмотря на это и отталкивающую внешность, тот факт, что зомби может быть назван вполне «симпатичным и достоверным персонажем», как, например, в фильме «Тепло наших тел» (Джонатан Ливайн, 2013), где повествование ведется именно от лица зомби, подтверждает наблюдение, что именно их отношение к людям создает им их популярность, а вовсе не их способность выразить критику «капиталистического общества».

Смерть является главным посланием вампирской саги. В этих смертельных романах взросления физическая гибель превращается в ритуал, в процесс перехода от презренного человеческого облика к совершенству монстра-людоеда. Нелюди, представленные в современной популярной культуре, попирают все эстетические идеалы, связанные с человеком, и способствуют процветанию культа насильственной смерти. Танатопатия, таким образом, является предельным выражением презрительного отношения к людям, к их ценностям и к человеческой цивилизации в целом. Призраки, напротив, играют незначительную роль в усилении культа смерти, потому что никак не влияют на процесс дегуманизации рода человеческого.

Еще один мысленный эксперимент позволит показать, что популярность вампиров связана с их возможностью и желанием употреблять людей в пищу. Давайте сравним древнегреческих и древнеримских богов с современными вампирами: между ними немало общего. И те и другие нечеловечески прекрасны, они спокойно пренебрегают законами материальной реальности, могут читать мысли, для них не существует пространственных ограничений, и, наконец, они бессмертны. Античные боги не имеют ничего общего с немного скучноватой непогрешимостью христианских святых; напротив, эти боги — настоящий букет людских пороков (очень похотливы, дико завистливы, безобразно жадны). Казалось бы, все это вполне созвучно нынешней культуре потребления; отчего же тогда, в отличие от вампиров, олимпийские небожители не вызывают аналогичных симпатий публики? Возможно, дело в том, что олимпийцы не являются людоедами и не относятся к людям как к скоту. Напротив, их культурная миссия состояла в том, чтобы утвердить красоту человеческого тела и показать, каким образом человеческая природа может стать возвышенной. Их предназначением было вдохновить эпохальные изобретения — науку, философию и демократию; они стояли у истоков западной цивилизации. Поэтому они никак не вписываются в каноны готической эстетики или культа смерти.