«А на какой полке в вашем магазине издания Библии?» — «В разделе „Бестселлеры“. Сразу справа от романа „Сумерки“». Шутки шутками, но даже роман Стефани Майер (2005), переведенный на тридцать семь языков, нельзя считать непревзойденным рекордом популярности в этом жанре. На мировом рынке с ним успешно конкурируют другие вампирские саги — например, «Дневники вампира» (серия романов, автор — Л. Дж. Смит; авторы сценария и продюсеры телевизионной многосерийной версии — Кевин Уильямсон и Джули Плек, 2009) и телесериал «Настоящая кровь» (Алан Болл, 2008). По мнению Дэвида Пантера и Гленнис Байрон, «ни один другой монстр не может сравниться с вампиром — настолько этот образ долговечен, широко распространен и метафоричен». Для того чтобы оценить размах увлеченности вампирской тематикой, надо учесть, что соответствующая субкультура стремительно разрастается; здесь и ролевые игры, и невероятно популярные тематические интернет-сайты. Американские и российские подростки выплескивают свои бурные эмоции на вампирских форумах: «Вот бы стать вампиром!» Некоторые исследователи склонны даже считать, что жанр ужасов уже превращается в некоторую форму новой религии. Российская публика так же увлечена вампирскими сагами голливудского производства, которые гораздо более популярны, чем вампиры, сделанные в России. Российская субкультура поклонников вампиров возникла в результате вампирского бума в англо-американской литературе и кинематографе, и она мало чем отличается от американской. Различий в вампирских сайтах по обе стороны Атлантики очень мало. На внешние рынки постсоветская вампирская продукция попадает редко. Так что «Ночной дозор» (1999) Сергея Лукьяненко скорее исключение, чем правило: после беспрецедентного успеха в России появился перевод на английский. Но такое весьма скромное присутствие российских текстов за рубежом не очень удивляет.

Как известно, вампирские истории, происхождение которых в западноевропейской литературе изучено досконально, никоим образом не являются постсоветским, советским или даже русским изобретением. Что касается России, то повесть «Упырь» (1841), принадлежащая перу графа А. К. Толстого, стала первым произведением русской прозы о вампирах. Однако в данном случае вряд ли можно говорить о каких-либо фольклорных истоках; напротив, эта история — своеобразный отклик на растущую популярность вампирской тематики в Западной Европе, особенно в Англии и Франции. Более раннее произведение А. К. Толстого на эту тему — рассказ «La Famille du Vourdalak» («Семья вурдалака», 1839) — было написано и опубликовано на французском языке, перевод на русский появился значительно позже. Но и до Толстого образы вампиров, представленные в таких произведениях, как «Гяур» (лорд Байрон, 1813), «Кристабель» (Сэмюэл Тэйлор Кольридж, 1816), «Вампир» (Джон Полидори, 1819) и «Мертвая возлюбленная» (Теофиль Готье, 1836), были широко известны читателям в России, которым не приходилось долго ждать появления переводов этих английских текстов; воспринимали эти истории с энтузиазмом.

Что же касается русской литературы и искусства, то вампирская тематика в XIX–XX веках продолжала оставаться на периферии, упоминания об этих существах лишь изредка встречались в прозе и поэзии. Характерный пример — небольшое стихотворение А. С. Пушкина «Вурдалак» (1835). Это юмористическая миниатюра повествует о том, как испуганный мальчик по имени Ваня ночью на кладбище принял пса за вурдалака («…съест упырь меня совсем!..»). В конце 1830‐х годов прогрессивная общественность во главе с литературным критиком В. Г. Белинским (1811–1848) рассматривала основное предназначение литературы как борьбу за привнесение в Россию западных демократических свобод. В силу этого характер русской прозы XIX века в основном определяли представители Натуральной школы. Поэтому вампиры были не в моде, за исключением переложения фольклора, в частности, ранним Гоголем.

После публикации романа Брэма Стокера «Дракула» в 1897 году в Западной Европе начался новый подъем готического романа, но он мало сказался на российской культуре. В частности, перевод «Дракулы» на русский появился более чем десять лет спустя после его первой публикации. Даже под влиянием декаданса русские литераторы не спешили сочинять истории о всяческой нежити. Недотыкомка в «Мелком бесе» Федора Сологуба был все-таки бесом, то есть вполне подпадал под объяснение христианскими догматами. Непродолжительное возрождение интереса к готике в основном на страницах дешевой периодики (о котором речь шла выше) в преддверии большевистского переворота также мало повлияло на литературный процесс.

При советском режиме вампирская тематика не имела никаких шансов, после того как компартия провозгласила единственно верный эстетический принцип — «метод социалистического реализма». Все сверхъестественное воспринималось в штыки. Каждое явление должно было быть разъяснено с позиций материализма, согласно марксистскому пониманию общественных процессов, истории и культуры. Немногочисленные произведения классиков XIX века в мистическом жанре воспринимались терпимо, но не могло и речи быть о том, чтобы издать новый (не юмористический!) роман, где главными героями были бы вампиры. После распада СССР с середины 1990‐х годов на волне зарубежного вампирского бума всякого рода нелюди (в первую очередь вампиры) стали очень популярны на постсоветском пространстве.

Сопоставительный анализ современных вампирских бестселлеров и классики этого жанра, как в беллетристике, так и в кинематографе, позволит ответить на три вопроса. Во-первых, кто главный герой в современных вампирских произведениях? Во-вторых, в каких отношениях находятся вампиры с представителями рода людского? И в-третьих, каковы культурные особенности нынешних вампиров по сравнению с их литературными и кинематографическими предшественниками?

Что касается первого вопроса, то здесь надо отметить один весьма существенный аспект: в современных художественных произведениях вампир выступает в качестве главного действующего лица или рассказчика: его или ее чувства и переживания в центре сюжета. Вот несколько типичных примеров: в фильме «Интервью с вампиром» (Нил Джордан, 1994) вампир Луис, который был «обращен» могучим и таинственным вампиром Лестатом, ведет повествование. В телевизионном сериале «Родня: избранные» (Джон Ликли, 1996) главное действующее лицо — вампирский «принц» Джулиан Луна. А в популярном фильме «Выживут только любовники» (Джим Джармуш, 2013) два главных персонажа, Адам и Ева, вампиры.

И это характерная черта не только для американской продукции; тот же тренд прослеживается и в российских блокбастерах. Вампир Антон — главный герой и рассказчик в культовом романе Сергея Лукьяненко «Ночной дозор», который повествует о вампирах, ведьмах и всевозможных оборотнях. В другом известном постсоветском романе — «Empire V: Повесть о настоящем сверхчеловеке» Виктора Пелевина (2006) — в качестве рассказчика выступает новообращенный вампир Рама.

Применительно к тем произведениям, где вампир является главным действующим лицом и (или) рассказчиком, я использую термин «сильная модель». Конечно, не только вампиры ведут рассказ от первого лица; эту почетную роль авторы доверяют также зомби и оборотням. К примеру, в фильмах «Угасание» (Мэтью Коуэн, 2007) и «Тепло наших тел» (Джонатан Ливайн, 2013), а также в романе «Я, зомби» (2012) рассказчиком является зомби. В заключительном романе саги «Сумерки» под названием «На рассвете» рассказчик Джейкоб — оборотень. Помимо «Empire V» и «Бэтман Аполло» (2013), где главным повествователем является тот же вампир Рама, в творческом багаже Пелевина имеются еще два произведения, в которых главные действующие лица и рассказчики — нелюди: «Священная книга оборотня» (2004), дневник человека-лисицы, а также ранний рассказ, в котором главный герой — молодой ученый Саша — превращается в оборотня.

Что касается так называемой «слабой модели», то в этом случае среди главных действующих лиц вампирской саги есть и представители рода человеческого. В качестве примера уместно вспомнить первые три книги эпопеи «Сумерки» («Сумерки», «Новая луна» и «Затмение»). Школьница Белла Сван начинает встречаться с вампиром по имени Эдвард Каллен. Ей хочется стать вампиром, как и он. В любовный треугольник оказываются вовлечены Белла, оборотень Джейкоб Блэк и Эдвард. Эдвард женится на Белле. Молодая женщина умирает во время родов, и муж «обращает» ее в вампира. В «Дневниках вампира» также имеется любовный треугольник: девушка и два вампира. Главная героиня, Елена Гилберт, влюбляется в вампира и тоже в конце концов «обращается». В американском телесериале «Настоящая кровь» вниманию зрителей опять-таки предлагается любовная история между девушкой и вампиром. А вот пример несколько иного порядка: центральный персонаж картины «Ван Хельсинг» в финале убивает Дракулу, но сам превращается в оборотня.

Существенное различие между современными вампирскими историями и классикой жанра состоит в том, кто является главным героем повествования. Если говорить о поэзии, то можно вспомнить такие ранние сочинения о вампирах, как «Der Vampir» (Хайнрих Огюстус Оссенфельдер, 1748); поэма «Кристабель» (Сэмюэл Тэйлор Кольридж, часть первая — 1797) и «Талаба Разрушитель» (Роберт Саути, 1801). После публикации «Кристабель» прошло почти два десятилетия, прежде чем вампиры появились на страницах прозы. Первой ласточкой стало произведение «Вампир» Джона Уильяма Полидори (1819). Источником вдохновения для Полидори послужило то же самое творческое состязание с Байроном, которое подвигло Мэри Шелли на создание «Франкенштейна». Вампир в этой истории — некий лорд Ратвен, определенно имеющий сходство с самим лордом Байроном. Полидори был личным врачом поэта, и именно Байрону это произведение было первоначально приписано. Однако Ратвен в этой истории вовсе не главное действующее лицо, а малоприятный и явно опасный антагонист. В ранее упомянутом рассказе А. К. Толстого «Семья вурдалака» повествование ведется от имени молодого и обаятельного маркиза д’Юрфе, который рассказывает слушателям о своей встрече с упырями в Сербии. В произведении Джозефа Шеридана Ле Фаню «Кармилла» (1872) в качестве рассказчика выступает девушка по имени Лаура. Она подружилась с молодой красивой дамой; впоследствии выяснилось, что эта дама — вампир и зовут ее не Кармилла, а графиня Миркалла Карнштайн. Итак, в этих историях рассказчиком, ведущим повествование, является человек, и мы сопереживаем и сочувствуем этому персонажу. Так дело обстояло и во многих других, менее выдающихся произведениях XIX–XX веков. То же самое относится и к хрестоматийному «Дракуле» Брэма Стокера — это собрание свидетельств различных людей (заметьте: не вампиров).

Аналогичным образом дело обстоит с ранними кинофильмами о вампирах. Пионером этого жанра выступил французский кинематографист Жорж Мельес. В фильме «Замок дьявола» (1896) Мефистофель появляется в виде летучей мыши и исчезает после того, как благородный рыцарь показал ему распятие. В картине «Носферату, симфония ужаса» (Ф. В. Мурнау, 1922) вампир — омерзительный антагонист. Таким же является и вампир из фильма «Дракула» (Тод Браунинг и Карл Фрёнд, 1931), несмотря на жутковатое обаяние Бела Лугози. Роль монстров в этих историях ограниченна, вторична; эти существа — источник ужаса и различных чудес, они либо символизируют притягательное зло, либо помогают восторжествовать силам добра. Главный акцент здесь был именно на человеческих переживаниях. Подобная тенденция прослеживалась в вампирских историях с середины XVIII века до середины 1980‐х годов; далее главными действующими лицами стали уже не люди, а монстры. Таким образом, в том, с кем публика должна самоидентифицироваться, произошла кардинальная перемена.

Это смещение культурной доминанты — от антропоцентризма к нечеловеческому — делает нынешний образ монстра ключом к пониманию особенностей популярной культуры наших дней. Отличный пример — фильм Стюарта Битти «Я, Франкенштейн» (2014), где все события излагаются с точки зрения монстра.

В наше время вампиры не только вытеснили людей на второй план повествования; по сравнению с людьми они всемогущи и неуязвимы. В классических историях описываются некоторые способы умерщвления вампиров — например, серебряная пуля или осиновый кол. До относительно недавнего времени эти методы были действенны, человек мог одержать победу даже над самим Дракулой, но сейчас все изменилось. В романах Стефани Майер человек абсолютно не способен уничтожить вампира. В «Ночном дозоре» Лукьяненко люди совершенно беспомощны в противостоянии с нелюдьми; лишь оборотень или старший по иерархии вампир может оборвать жизнь себе подобного. В некоторых других книгах и фильмах вампира может погубить солнечный свет, огонь или укус оборотня. В основном же нынешние вампиры бессмертны и превосходят человека во всем: они способны летать, обладают магической силой, могут читать мысли смертных и воспламенять предметы усилием воли. Вампиры проходят сквозь стены и предвидят будущее. Эти невероятные возможности соотносятся с их описаниями в классических нарративах, но за одним важным исключением: в традиционных готических историях вампир всегда, рано или поздно, появлялся в качестве совершенно омерзительного чудовища. Вот, например, как описывает Дракулу рассказчик Джонатан Харкер:

И тут я увидел нечто, наполнившее меня ужасом до глубины души, — наполовину помолодевшего графа: его седые волосы и усы потемнели, щеки округлились, под кожей просвечивал румянец, губы стали ярче прежнего, на них еще сохранились капли свежей крови, стекавшей по подбородку. Даже его пылающие глаза, казалось, ушли вглубь вздувшегося лица, ибо веки и мешки под глазами набрякли. Такое впечатление, будто это чудовище просто лопалось от крови. Он был как отвратительная пресытившаяся пиявка. Дрожь и отвращение охватили меня, когда я наклонился к нему в поисках ключа <…>. Мне безумно захотелось избавить мир от этого чудовища.

При первой же встрече с Дракулой бедняга Харкер испытывает чувство физического отторжения, даже еще не зная, с кем он имеет дело:

Когда граф наклонился и дотронулся до меня рукой, я невольно содрогнулся, почувствовав — не знаю отчего — сильное отвращение, и, как ни старался, не мог его скрыть.

В «Кармилле» Ле Фаню, несмотря на красоту графини Миркаллы, сердце юной рассказчицы, Лауры, переполнено ужасом, когда она вспоминает свою подругу:

Но прошло еще много времени, прежде чем ужас от пережитого стал забываться, и теперь Кармилла вспоминается мне в двух разных образах: иногда — как шаловливая, томная, красивая девушка, иногда — как корчащийся демон, которого я видела в разрушенной церкви.

Еще один пример: прелестная сербская пейзанка по имени Снедка из рассказа «Семья вурдалака» превращается в чудовищный скелет на глазах у ошеломленного маркиза.

В современных текстах вампиры могут быть пугающими, но не отталкивающими. Так, если они превращаются в животных («Родня: избранные» или «Дневники вампира»), то подобная трансформация делает их еще более привлекательными. В «Empire V» Пелевин столь красочно описывает процесс трансформации в летучую мышь, что читатель невольно восторгается этой поразительной герменевтикой внутреннего мира вампира. Это разительно отличается от описания Харкером графа Дракулы, когда он «боком спускается по стене замка, словно гигантская ящерица», — рассказчик переполнен чувством отвращения. В классических историях животные повадки вампиров лишь подчеркивали их чудовищность. Так, Кэрол Сенф считает, что в каноническом романе Стокера Дракула и прочие вампиры представлены как существа совершенно иного порядка, стоящие ближе к представителям животного мира, чем к людям. Дракула передвигается как зверь — точнее сказать, рептилия; это «существо настолько бесчеловечное, что любому читателю становится ясно, что держаться от него надо подальше».

И тут опять наблюдается разительный контраст между современными и классическими вампирами: кровожадные герои современных вампирских саг представлены невероятно привлекательными. Вот какое впечатление производят они на школьницу из «Сумерек»:

Одна высокая, стройная, с длинными золотистыми волосами и фигурой фотомодели. Именно такие чаще всего появляются на обложках глянцевых журналов. По сравнению с ней остальные девушки в зале казались гадкими утятами. <…> Я смотрела на них потому, что никогда в жизни не видела ничего прекраснее, чем их лица, разные и одновременно похожие. В школе заштатного городка таких не увидишь — только на обложках журналов и полотнах голландских мастеров.

А вот еще более восторженное описание вампира Эдварда Каллена:

Наверное, даже на небесах не найдешь ангела красивее! <…> На ярком солнце он выглядел более чем странно. Я никак не могла привыкнуть, хотя и наблюдала за ним уже несколько часов. Бледная кожа, слегка покрасневшая после вчерашней охоты, сияла, словно усыпанная алмазами. Эдвард неподвижно лежал на траве, а расстегнутая рубашка обнажала сверкающий мускулистый торс и блестящие руки. Мерцающие, цвета бледной лаванды веки были полузакрыты, хотя он, конечно, не спал. Мне казалось, что передо мной статуя, вытесанная из неизвестного людям камня, гладкого, как мрамор, сверкающего, как хрусталь.

При этом современные вампиры элегантны и обладают безукоризненным вкусом. Помимо физического совершенства, они также артистически одарены, а их интеллект и социальные навыки несопоставимы со скромными человеческими возможностями. Кроме этого, современные вампиры — носители высокой культуры. В фильме «Поцелуй проклятой» (Ксан Кассаветис, 2013) вампиры представляют собой рафинированную артистическую элиту. Пожалуй, наиболее типичным недавним примером этой тенденции может послужить кинокартина «Выживут только любовники», согласно которой все достижения человеческой культуры, включая величайшие музыкальные произведения и даже пьесы Шекспира, — это заслуга вампиров.

Со времен эпохи Возрождения считалось, что человек — его природа, тело, разум — это вершина эстетического совершенства. В современных же вампирских сагах люди бесконечно далеки от таких идеальных существ, как вампиры. Представителям рода человеческого в этих историях остается лишь поделиться с читателем своим чувством унижения от сравнения с совершенством вампира, как, например, это делает Белла из «Сумерек»: «<…> рубашка была распахнута на груди, обнажая шею и мускулистый, как у греческой статуи, торс. Разве такой красавец может быть моим? И не мечтай!» А в каком блеске предстают голливудские вампиры в исполнении таких актеров, как Брэд Питт или Кейт Бекинсейл!

Важный момент: авторы современных вампирских саг нарочито подчеркивают непривлекательность человека по сравнению с элегантным вампиром. К примеру, Белла Свон в романе «Сумерки» — девушка некрасивая, и даже в день своей свадьбы на фоне вампиров женского пола она смотрится крайне невыигрышно. Одной из вампирш приходится приложить все усилия для того, чтобы Белла выглядела подобающим образом. В «Ночном дозоре» тоже немало упоминаний о человеческом несовершенстве:

Я пробежал мимо светящихся витрин, уставленных поддельной «гжелью», заполненных бутафорской едой. Мимо, по проспекту, неслись машины, шли редкие прохожие. Это тоже было подделкой, иллюзией, одной из граней мира, единственной доступной для людей. Хорошо, что я не человек.

В романе Пелевина «Empire V» люди до такой степени социально неприспособленные и умственно отсталые, что новообращенным вампирам приходится проходить специальный обучающий курс («Дискурс и гламур»), позволяющий достичь необходимого уровня философской утонченности и уверенности в себе. Главный герой книги — недавно «обращенный» вампир Рама так рассуждает на тему странного отношения нынешних людей к вампирам:

По какой-то странной причине люди были склонны идеализировать вампиров. Нас изображали тонкими стилистами, мрачными романтиками, задумчивыми мечтателями — всегда с большой долей симпатии. Вампиров играли привлекательные актеры; в клипах их с удовольствием изображали поп-звезды. На Западе и на Востоке селебритиз не видели в роли вампира ничего зазорного. Это действительно было странно — растлители малолетних и осквернители могил стояли куда ближе к среднему человеку, чем мы, но никакой симпатии человеческое искусство к ним не проявляло. А на вампиров изливался просто фонтан сочувственного понимания и любви…

Подобное обожание не ограничивается лишь миром выдумки. Тот факт, что даже на страницах Forbes можно увидеть статьи, посвященные вампирской тематике, говорит о том, что вампир стал органичным элементом современной культуры. Еще один пример безудержного увлечения вампирами — в интернете есть различные списки «детских вампирских имен». Родственники дракона, однажды покорившего воображение Толкина, вампиры олицетворяют собой готическую эстетику лучше, чем любые другие представители нежити, потому что они воплощают собой нечеловеческий идеал нашего времени.

У современных вампирских историй — литературных и кинематографических — есть одна существенная общая черта: многие из них ориентированы на подростковую аудиторию и являются романами взросления. Истоки жанра относятся к концу XVIII века; основная задача повествований такого рода состояла в том, чтобы помочь подросткам соответствовать культурным нормам мира взрослых своего времени. Как неоднократно подчеркивали критики, в таких произведениях, как «Сумерки», «Дневники вампира», «Интервью с вампиром» и «Empire V», в центре сюжета — молодой человек или девушка на пороге взросления, переживающие первую любовь и первые серьезные отношения. Но при этом критики обычно упускали из виду тот факт, что в качестве образца для подражания юношества выступает не человек, а «живой мертвец». Как красноречиво выразился Дэймон Сальваторе, вампир из «Дневников вампира», «мне нравится быть живым мертвецом!».

Действительно, и в старых, и в новых историях вампиры — это живые мертвецы. В классических произведениях жанра описано, как они в буквальном смысле слова спят в своих гробах. Читавшие роман «Дракула» наверняка вспомнят дневниковую запись Джонатана Харкера от 30 июня, в которой описан граф Дракула, спящий в своем гробу. Знаменитый вампир должен был брать с собой в путешествия не только этот гроб, но и щепотку земли из собственной могилы. В некоторых современных фантазиях (например, «Интервью с вампиром» и «Ван Хельсинг») этот старинный вампирский обычай остается без изменений, но большинство современных вампиров ведут себя не столь старомодно. Правда, солнечного света они по-прежнему побаиваются (см. «Дневники вампира», «Родня: избранные» и «Королева проклятых» [Майкл Раймер, 2002]). Например, в «Сумерках» кожа вампира лишь поблескивает на солнце. А Пелевин в «Empire V» придумал весьма оригинальную замену вампирскому гробу: вампир проводит время в некоем подобии шкафа (на вампирском жаргоне — «hamlet»), повиснув вниз головой, как летучая мышь.

Неудивительно, что в современных вампирских сагах, будь то «Empire V», «Сумерки» или «Дневники вампира», главный герой (девушка, реже юноша) непременно попадает в серьезную беду. «Empire V» начинается с того, что вампир убивает юношу Рому. Юные герои обычно становятся объектами вампирской охоты; их похищают, а затем убивают, или им с трудом удается выжить в автокатастрофе. Беллу Свон и Елену Гилберт мы постоянно видим истекающими кровью. В полном соответствии с готической эстетикой, в «Сумерках» юной девушке снится кошмарный сон — ее убивают. «Раньше я не думала всерьез о смерти, хотя за последние месяцы поводов было предостаточно. Даже когда подобные мысли приходили в голову, я и представить не могла, что все случится именно так». В центре повествования, как правило, одинокий подросток, не отличающийся ни особыми способностями, ни внешней привлекательностью (типичный пример — Белла Свон в романе Стефани Майер). Это юное создание порой находится на грани самоубийства и постоянно попадает в смертельно опасные ситуации, которые описываются весьма реалистично:

Боже, только бы меня не стошнило. Джеймс не станет меня жалеть и обязательно сделает больно! Это реальный шанс отомстить Элис, и он ни за что его не упустит. Колени задрожали, и я поняла, что в любую секунду могу упасть. <…> он резко присел и стал похож на готового к броску волка. Приятная улыбка быстро превратилась в оскал.

В вампирских сагах насилие против людей — обычное дело, удел человеческий — стать жертвой. В этом внутренняя логика и структура этих романов для юношества. Даже в наиболее «романтичных» вампирских сагах, таких как, например, «Сумерки», очевидно, что вампир — это не просто возлюбленный. Вампиры убивают людей и делают это с большим удовольствием:

— Есть еще одно совершенно ненужное оружие — мы ядовитые. — Девушка сверкнула белоснежными зубами. — Яд не убивает, а только парализует, причем медленно. Достаточно одного укуса; попав в организм, яд причиняет жертве такую боль, что она не в состоянии сопротивляться. Хотя, как я уже говорила, жертве и так некуда деться.

Мучения и жестокая смерть при встрече с нелюдьми — вот что ждет юных героев. В «Сумерках» Белла совершает попытку самоубийства, чтобы «обратиться» в вампира: она бросается вниз со скалы. После брачной ночи со своим вампирским женихом Эдвардом она описана как жертва сексуального насилия:

Под слоем налипшего пуха на бледной коже расцветали багровые синяки. Они поднимались до плеч и переходили дальше, на грудную клетку. Высвободив руку, я ткнула пальцем в гематому на левом предплечье — синяк на мгновение пропал и тут же появился снова. Едва касаясь, Эдвард приложил руку к синяку на плече. Очертания точно совпали с контуром его длинных пальцев.

Не меньше натурализма и в сцене ее смерти во время родов. Неудивительно, что роман «Пятьдесят оттенков серого», который построен на описаниях сцен экстремального сексуального насилия, вырос из фанфика, написанного поклонницей «Сумерек».

Литературоведы утверждают, что основной посыл вампирских повествований — уход от действительности, а основная целевая аудитория — подростки на пороге совершеннолетия. Психологи считают, что это читатели, склонные отождествлять себя именно с нелюдьми: «Используя спектр разного рода оценок, можно сделать следующий вывод: те, кто читает истории о магах, психологически ощущают себя магами; те же, кто увлечен чтением вампирских историй, ощущают себя вампирами». Таким образом, нет ничего удивительного в том, что огромное количество людей вполне серьезно думают, что вампиры, ведьмы, зомби и им подобные — реальные существа.

Итак, рассмотрим более пристально взаимоотношения между людьми и вампирами. Один из наиболее частых доводов, объясняющих популярность вампирских историй, — это описание романтической любви. Тем не менее остается непонятным, почему нашей культуре, для того чтобы раскрыть эту тему, центральную для романа со времен Лонга, автора знаменитой любовной истории «Дафнис и Хлоя», нужен кровожадный людоед? Какими бы запутанными ни были романтические отношения между современными вампирами и представителями рода людского, ясно одно: человек — добыча для вампира, его основное блюдо и любимое лакомство. Для начала обратимся к произведениям двух популярных постсоветских авторов, Виктора Пелевина и Сергея Лукьяненко.

«Empire V» Пелевина начинается с детских воспоминаний недавно «обращенного» вампира о веере в форме черной летучей мыши, висевшем у него над кроватью. Кошмар этого романа начинается с убийства юноши по имени Рома. Вампир Брама кусает его и трансплантирует в мертвое тело вампирский язык, то есть квинтэссенцию вампиризма.

Может быть, вся моя вампирическая карьера — это просто смерть, которую я пытаюсь скрыть от себя как можно дольше? <…> Я попытался отогнать эту мысль, но не смог. Наоборот, я находил все больше подтверждений своей жуткой догадке. Мне вспомнилось, что вампиры во все времена считались живыми мертвецами — днем они лежали в гробах, синие и холодные, а по ночам вставали согреться глотком теплой крови… Может быть, чтобы стать вампиром окончательно, надо было умереть?

Итак, повествование ведется от первого лица — вампира, которого теперь зовут Рама II; именно сквозь призму его восприятия читатель оценивает происходящие события. Вампиры обучают Раму своим обычаям и обрядам и, что самое главное, раскрывают сущность своей философии и мифологии. Опытные вампиры рассказывают новообращенному о своем происхождении. Все они — потомки летучей мыши, которая является для них началом всего. Он узнает, что с незапамятных времен вампиры разводили людей, как скот — необходимый источник свежей крови и умственной энергии. Для этого потребовался целый ряд важных изобретений, в частности создание культуры и цивилизации (и, что еще важнее, товарно-денежной системы и философии). Все это необходимо вампирам для того, чтобы держать людей в невежестве относительно их предназначения и безраздельно править ими, не прилагая особых усилий. Вот что говорит по этому поводу своим подопечным Энлиль Маратович, вампир-наставник:

<…> вампиры считают людей чем-то вроде дойного скота, специально выведенного, чтобы служить источником пищи. <…> Вампиры поставили задачу перейти от мясного животноводства к молочному. Они решили создать себе дойное животное. В результате появился человек.

Когда Рама спрашивает: «А каким образом вампиры создали для себя людей?», наставник поясняет: «Правильнее говорить не „создали“, а „вывели“. Примерно так же, как собака или овца были выведены человеком».

Раме объясняют, что современные вампиры не пьют человеческую кровь каждодневно (это было бы слишком грубо); тем не менее основной людской удел — быть источником пропитания для своих повелителей. Энлиль Маратович продолжает рассуждения:

— Ты знаешь, что такое пищевая цепь? Или, как иногда ее называют, цепь питания? <…> Как кролик и удав, как кузнечик и лягушка <…> или как лягушка и француз. Ну или как француз и могильный червь. Считается, что люди — вершина пирамиды, поскольку они могут есть кого угодно, когда угодно и в каком угодно количестве. На этом основано человеческое самоуважение. Но на самом деле у пищевой цепи есть более высокий этаж, о котором люди в своем большинстве не имеют понятия. Это мы, вампиры. Мы высшее на Земле звено <…> Вампиры не только высшее звено пищевой цепи, — продолжал Энлиль Маратович, — они еще и самое гуманное звено. Высокоморальное звено.

Польза от человеческого тела также в том, что в нем хранится язык, который и превращает человека в вампира. Когда тело становится слишком дряхлым, язык просто находит новое.

В «Ночном дозоре» Лукьяненко два вампирских клана — Темные и Светлые — правят всеми монстрами. Кланы вовлечены в глобальную борьбу за власть. Люди не принимают в ней никакого участия и абсолютно не в состоянии повлиять на ее исход. Вампиры решают их судьбу.

Люди полностью лишены инициативы и не принимают никакого участия в политической жизни. К ним относятся, как к неполноценным особям, чьи достоинство, нравственность и свобода — в лучшем случае предмет для насмешки. Свое презрение к людям вампиры выражают по-разному, например:

Давным-давно я научился плевать на человеческий мир. Он — наша основа. Наша колыбель. Но мы — Иные. Мы ходим сквозь закрытые двери и храним баланс Добра и Зла. <…> Мы не обязаны любить обыденный мир. Мы храним его лишь потому, что паразитируем на нем.

Люди никогда не могут стать ни вампирами, ни оборотнями, ни магами — важными протагонистами во вселенной «Ночного дозора». У монстров все их способности являются врожденными, что делает их существами совершенно иного порядка. Даже имена вампиров в «Ночном дозоре» носят говорящий характер: их называют Другими, чтобы подчеркнуть глубину онтологической пропасти, отделяющую их от людей. В начале романа Темные вампиры изображаются более человеколюбивыми, нежели Светлые, но читатель вскоре узнает, что по отношению к людям и Светлые и Темные в сущности ведут себя одинаково: грубо и цинично. В отличие от Светлых вампиров, Темные избегают убийства людей и используют кровь добровольных доноров либо кровь животных. Но представители обоих кланов с жадностью высасывают у людей выделяемую ими ментальную энергию, как позитивную, так и негативную. Все вампиры чтят договор, регулирующий правила охоты на людей, но убивать их разрешается лишь для употребления в пищу и только до тех пор, пока это делается по правилам: «— А так, так вот просто вампиры на людей не охотятся?» — спрашивает мальчик. И вампир отвечает:

— Охотятся <…> По лицензии. Иногда… Иногда им нужна живая кровь. <…>

— Так на меня могли напасть… по этому вашему Договору? По лицензии?

— Да, — сказал я.

— И выпили бы кровь? А вы прошли бы мимо и отвернулись? <…>

— Да.

В мире «Ночного дозора» люди — не более чем добыча, источник пропитания. Их можно только съесть, любое другое действие по отношению к ним рассматривается как нарушение Договора.

Я дошел до конца узкого переулка, вымощенного кирпичом. Наступил на клочок газеты и подумал: именно здесь невезучий вампир был обращен в прах. Ему действительно не повезло: влюбился, и в этом его единственный проступок. Он полюбил не себе подобную, а смертную, то есть свою добычу.

Далее в «Ночном дозоре» один вампир инструктирует другого вампира так: «Костя… чтобы жить, тебе нужна кровь. И хотя бы иногда — человеческая».

Надо уточнить: восприятие людей лишь в качестве добычи присуще не только постсоветским вампирам, точно так же обстоит дело и с их западными собратьями. Даже если по воле автора вампир выбирает для себя «вегетарианскую» стезю (то есть питается кровью животных, донорской или заменителем под названием «Наст Кровь» в сериале «Настоящая кровь»), все равно базовые правила отношения к людям остаются неизменны. Например, вампир Стефан в «Дневниках вампира», проявляющий нечто вроде сознательности, отказывается пить человеческую кровь, за что подвергается насмешкам своего брата Дэймона, считающего, что, чтобы добыть кровь, тоже надо убивать, и с его точки зрения нет никакой разницы между убийством людей и животных. В «слабой модели» вампирских историй «вегетарианцы» сосуществуют с менее разборчивыми вампирами, которые активно охотятся на людей.

Схема взаимоотношений «человек — вампир» наиболее последовательно представлена у Стефани Майер — c не меньшей прямотой, чем у ее постсоветских собратьев по перу. У этого автора вампир — хищник в чистом виде. Вот что говорит Эдвард своей возлюбленной Белле: «Я самый совершенный хищник на земле, ясно? Тебя привлекает все: мой голос, грация, лицо, даже запах…»

Хотя Эдвард утверждает, что вовсе не хочет пугать Беллу, все же ему не удается найти лучшего способа описать свое отношение к «лакомой подруженьке», чем по аналогии с пищей:

— Знаешь, у каждого свои вкусы. Кому-то нравится шоколадное мороженое, кому-то клубничное…

Я кивнула.

— Прости за аналогию с едой, лучшего объяснения не подобрать.

Я улыбнулась.

Оборотень Джеймс ведет себя более прямолинейно; почуяв присутствие Беллы, он восклицает: «Ого, да ты притащил закуску!» В «Настоящей крови» людей именуют «мясная закуска» (66). В «Сумерках» хищническая суть вампиров трактуется как их уникальное свойство, достойное восхищения:

Как настоящие хищники, мы обладаем солидным арсеналом оружия: сила, скорость, быстрая реакция, не говоря уже о дополнительных качествах, которыми наделены лишь некоторые, например Эдвард, я и Кэри. Добавь к этому еще и физическую красоту! Мы совсем как плотоядные цветы, которые соблазняют, а потом губят.

С легкой руки автора «Сумерек» среди англоязычных поклонников вампирской тематики приобрел широкую популярность один эвфемизм. Оказывается, вампиры не убивают людей, они ими «питаются». Не будем забывать, что для Эдварда именно запах крови Беллы делает ее неотразимо привлекательной: в романе она описана как невзрачная девушка; на этот счет она шутит: «Наверное, по материнской линии я альбинос…». И вампир Стефан («Дневники вампира») периодически «питается» кровью своей подружки Елены Гилберт. А некоторые вампиры утверждают, что умерщвление людей — это ключ к самобытности. Вот диалог из «Дневников вампира»:

ЭНДИ. Но почему ты убиваешь людей?

ДЭЙМОН. Просто мне это нравится. Такова моя природа, моя сущность <…> А она хочет, чтобы я был лучше — получается, что я не могу быть самим собой. Ты понимаешь, в чем моя проблема, Энди?

В результате симпатии публики оказываются на стороне обаятельного кровососа Дэймона в исполнении Яна Сомерхалдера, даже когда он заявляет: «Вампиры едят людей. Такова естественная иерархия пищевой цепочки».

Вопрос «Кусать иль не кусать?» часто встает на страницах вампирских историй. Но даже если какой-нибудь вампир придерживается «вегетарианской» диеты, воздерживаясь от каннибализма, все равно человек остается естественной пищей для вампира. Для моего анализа особенно важно, что успех такого рода беллетристики, по мнению критиков, определяется именно способностью монстра (вампира или оборотня) превратить человека в пищу: «По-видимому, Райс упустила из виду тот факт, что читателю неинтересны оборотни с хорошим вкусом; читателю подавай оборотня, который уверен, что человек — это вкусно» — пишет обозреватель «Вашингтон пост» по поводу романа Энн Райс «Волчий дар» (2012).

По сравнению с классическими историями современный вампир существенно преобразился. Вплоть до конца ХХ века в канонических вампирских нарративах — будь то «Дракула» Стокера, «Семья вурдалака» А. К. Толстого или многие другие повести, романы и кинофильмы — нападение вампира на человека считалось чем-то аномальным, нарушением природных и нравственных устоев. Человек никоим образом не расценивался просто как естественная добыча и пища для вампиров. Главными действующими лицами были именно люди, а не вампиры. Оборотни, вампиры и ведьмы внушали лишь ужас и отвращение как воплощение смертельной опасности.

Напротив, в произведениях современной популярной культуры нелюди представляют собой эстетический идеал и структурируют повествование. Ожидается, что публика будет сопереживать именно монстрам, идентифицировать себя с их чувствами и помыслами. Трудно переоценить значение этого переворота: впервые в истории западной цивилизации человек стал рассматриваться просто как корм для других существ, пусть даже и вымышленных. Хищные звери, преступники-психопаты или пучеглазые пришельцы (какую бы форму ни принимал людоед в ту или иную эпоху) никогда прежде не воспринимались как эстетический идеал, как совершенные существа высшего порядка, которые именно в силу своего совершенства имеют право относиться к людям как к пище. В наши дни, наоборот, людоеды, «питающиеся» человеческой плотью и кровью, вовсе не вызывают чувство отвращения или моральное осуждение. Иногда монстры относятся к людям, как к любимым питомцам, иногда вежливо терпят общество смертных подруг; в любом случае, люди для них — существа низшего порядка, поэтому вполне естественно включить их в свое меню.

В отличие от литературных предшественников, человек у современного монстра вызывает чувство глубокой разочарованности или откровенного презрения. Вот два характерных момента из «Дневников вампира». В первом случае Дэймон разъясняет Елене, почему идея стать человеком для него совершенно неприемлема:

ЕЛЕНА. Так ты скорее умрешь, чем станешь человеком; думаешь, мне это по душе?

ДЭЙМОН. <…> Да, по мне лучше смерть, чем быть человеком <…> Лучше умереть прямо сейчас, чем вспоминать на закате своих лет, как все было хорошо и каким я был счастливым. Елена, я тот, кто я есть, и менять ничего я не собираюсь.

А вот разговор Дэймона с вампиром Ребеккой, пожелавшей «возвратиться» в прежнее, человеческое состояние. Речь идет о том, насколько унизительно быть человеком:

ДЭЙМОН. Так ты хочешь исцелиться, в самом деле хочешь? Что ж, позволь мне дать тебе один совет. Взгляни на этих девушек — похоже, они счастливы. А лет через пять такая девушка выйдет замуж за посредственность, и у нее будет унылая карьера. И вот тут-то девушка начинает осознавать, что…

РЕБЕККА. Что же именно?

ДЭЙМОН. То, что тебе никогда не придется пережить. Что жизнь — это хлам, если ты средний человек. А в чем твое принципиальное отличие от них? Ты — вампир! Если же ты примешь решение и станешь человеком, ты просто никто и ничто. Поверь мне, лучше забыть об этом проклятом исцелении раз и навсегда.

Вот еще пара характерных реплик из диалога между братьями-вампирами Дэймоном и Стефаном:

СТЕФАН. Они люди, Дэймон. Она не марионетка, и живет она не ради твоего удовольствия, не ради того, чтобы мог к ней присосаться, когда тебе заблагорассудится.

ДЭЙМОН. А куда она денется. Они все такие, они-то и будут только тем, что я пожелаю.

Безграничное презрение к людям — вот основа мировосприятия современных монстров. Дэймон продолжает рассуждать о вампирской сути:

Она сказала «прощай» роду человеческому <…> Это просто выключить, как нажать кнопку. <…> Коль скоро ты вампир, ты не испытываешь чувств — никакой вины, стыда, сожаления. Ну так что, если можно нажать кнопку, сделаешь это? <…> Я — да, вне сомнений [нажал кнопку. — Д. Х.], и вот отчего, Рик, со мной так весело.

Такие установки типичны для большинства современных вампирских историй. Пример — «Выживут только любовники»: вампирская пара решила для себя, что род людской обречен. Эти двое уничижительно именуют людей «зомбированные». Характерен финал этой картины: эта пара, Адам и Ева, изначально воздерживавшаяся от человеческой крови, начинает охотиться за супружеской парой. А главный герой «Ночного дозора» — вампир, который, казалось бы, был сначала дружелюбен по отношению к людям, саркастически обращается к человечеству: «Я что, должен тратить свою жизнь ради вас?»

Новый образ нелюдей в современных книгах и фильмах заставляет задаться вопросом: как эстетическая идеализация монстров отражается на восприятии человеческой личности? Этот вопрос до сих пор остается без должного внимания, несмотря на многообразие интерпретаций вампирской темы. Коль скоро люди рассматриваются как пища для существ более высокого порядка (существ не только более могущественных, но и более приятных в эстетическом плане), то, по-видимому, речь идет о радикальном пересмотре статуса человека. Современные вампирские истории ставят под сомнение (если вообще не отвергают полностью) идею человеческой исключительности.

В этой связи напрашивается параллель между интеллектуальным климатом XVIII века, временем возникновения готического романа и сегодняшним днем. Авторы готического романа, например Мэри Шелли, были осведомлены о философских спорах в Англии об особенностях рода человеческого по сравнению с другими живыми существами. Однако в то время научный прогресс являлся мощной идеологией, сулившей оптимистические перспективы постоянного и непременного совершенствования как общества в целом, так и человеческой природы. В силу этого любые противоречия относительно статуса человека решались в пользу концепции человеческой исключительности.

В наши дни, разочаровавшись в теории прогресса и рационализме, мы являемся свидетелями совершенно противоположной тенденции, и эти дебаты приобретают противоположный смысл. Науки о человеке сходятся в том, что граница между людьми и нелюдьми размыта. Антропологи отвергают понятие человеческой исключительности, утверждая, что нет принципиальной разницы между человеком и земляным кротом, и продвигают сетевой анализ, причем всем задействованным в нем объектам, будь то люди, книги или лабораторные крысы, приписывается одинаковый статус и все они рассматриваются как равноправные участники социального взаимодействия. Иными словами, даже гуманитарные науки активно вовлечены в процесс негативной переоценки статуса человека.

Хотелось бы подчеркнуть, что в современных вампирских историях роль вампиров (как и прочих нелюдей) однозначна. В отличие от животных из басен Эзопа или Лафонтена, нелюдей из сказок или персонажей средневековой менипповой сатиры, нынешние вампиры никогда не выступают в качестве аллегории людских пороков или добродетелей. У них есть только одна функция: отрицание ценности человеческой жизни и человека как объекта искусства. Этих монстров нельзя считать реинкарнацией ницшеанского Ubermensch («супермен»), хотя у пелевинского «Empire V» имеется иронический подзаголовок — «Повесть о настоящем сверхчеловеке». Нелюди есть воплощение отрицания человеческой исключительности. Возможно, по этой причине роман «Люди не задействованы» (2007) занял в свое время почетное место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».