10
Эгоистичные названия

Поскольку научные названия можно давать в честь кого угодно, не возникнет ли у открывателя нового вида искушение назвать его своим именем? Если мне вдруг посчастливится найти и описать новый восхитительный вид райской птицы, могу ли я назвать его Paradisaea heardii? А если могу, то стоит ли это делать?

Меня много раз уверяли, что подобное нарциссическое самовозвеличение недопустимо, но, как оказалось, это не так. Международный кодекс ни ботанической, ни зоологической номенклатуры этого не запрещает, поэтому придуманное мной название Paradisaea heardii могло бы стать вполне законным, а наука и сама птица навсегда остались бы с этим названием. На самом деле некоторые ученые называли виды в свою честь, хотя таких названий мало, потому, видимо, что среди систематиков это считается моветоном. Так делать просто не принято, но если все же такое происходит – крайне редко, разумеется, – все закатывают глаза в недоумении.

Впервые такое недоумение было выражено в отношении не кого-нибудь, а самого Карла Линнея, который (как вы помните) изобрел биноминальную систему, создав возможность называть виды в честь кого угодно, в том числе и себя. Любимым растением Линнея был нежный лесной полукустарничек с ползучими побегами, который иногда называют зонтичной травой или лесным чаем. (На шведском, родном языке Линнея, он называется не столь красиво – giktgräs, или трава подагры.) Ее научное название Linnaea borealis (линнея северная), а точнее, Linnaea borealis Linnaeus – добавление «Linnaeus» указывает на автора названия. Поэтому часто можно встретить утверждение, что Линней назвал род Linnaea в честь самого себя. На самом деле не все так просто.

Вот история о том, как линнея получила свое имя. Раньше ее называли Campanula serpyllifolia, как и целую группу отдаленно похожих растений, встречающихся от крайнего севера Европы до Средиземноморья. Линней, однако, понял, что северные растения – совсем не то же самое, что южные (хотя их колокольчатые цветки похожи, сегодня северные и южные виды относят к совершенно разным семействам растений). Следовательно, северной разновидности было нужно новое название, и в книге «Genera Plantarum» (1737) Линней назвал ее Linnaea. Звучит как восславление самого себя – вот только Линней указал, что автор названия не он, а Ян Фредерик Гроновиус (пожилой голландский ботаник, который был покровителем и другом Линнея). Так что, по крайней мере если верить Линнею, его именем растение назвал именно Гроновиус.

Если автор названия Гроновиус, то почему в конце стоит имя Linnaeus? В более позднее время так бы и произошло, но в случае столь старых названий имеется технический нюанс. В ботаническом кодексе говорится, что самой ранней авторской публикацией для установления приоритета в названиях растений считается книга Линнея «Species Plantarum», 1753 г., и все названия, которые там фигурируют, получают приписку Linnaeus, даже если Линней только записал название, уже присвоенное кем-то другим. Именно так, по крайней мере на первый взгляд, вышло с линнеей северной Гроновиуса.

Значит, можно снять с Линнея обвинения в нарциссизме и возвеличивании своих заслуг? Если копнуть глубже, то выясняется, что все-таки нет. В биографии Линнея, написанной в 1971 г., Уилфрид Блант предположил, что Линней сам способствовал тому, чтобы «[растение] было переименовано в Linnaea borealis в его честь». Хотя Блант высказал это обвинение лишь вскользь, не предоставляя доказательств, оно, скорее всего, правдиво. Линней славился тщеславием и вовсе не был склонен недооценивать свой вклад в ботанику; он явно считал, что заслуживает названия в свою честь, даже если ему придется самому приложить к этому руку. Обратите внимание на следующее: имеется рукопись 1730 г., которая позднее (в 1736 г.) превратится в «Fundamenta Botanica». В рукописи Линней сравнивает морфологические признаки двух растений: одно под названием Campanulam, а другое Linnaeam. Судя по этому сравнению, он уже тогда решил, что северная разновидность Campanula serpyllifolia отличается от южной и нуждается в новом названии и что это новое название должно быть непременно Linnaea (или что-то в этом роде). А учитывая время написания этого труда, весьма маловероятно, что название действительно было предложено Гроновиусом. В 1730 г. Линней был 23-летним студентом-медиком, еще учившимся на втором курсе университета в Упсале. Он только начал завоевывать репутацию как ботаник, и до встречи с Гроновиусом оставалось целых пять лет (это произошло, когда Линней отправился в Голландию). Даже если бы до 1730 г. Гроновиус вообще что-нибудь слышал о Линнее, то, конечно, ему бы и в голову не пришло назвать растение в его честь, особенно учитывая, что в то время названия в честь людей не были обычной практикой. Вернемся еще на год назад. В другой рукописи, на этот раз «Spolia Plantarum» от 1729 г., северной разновидности Campanula serpyllifolia присвоено название Rudbeckia. Но под словом Rudbeckia видны следы подчистки, и очень похоже, что раньше там было написано Linnaea. Невозможно представить, чтобы Гроновиус назвал растение в честь Линнея в 1729 г. или раньше.

Если Линней вынашивал идею назвать растение своим именем задолго до того, как Гроновиус мог его придумать, то более позднее приписывание авторства этого названия Гроновиусу почти наверняка можно считать либо лицемерием, либо подтасовкой фактов со стороны Линнея. Возможно, мы никогда точно не узнаем, как это произошло, но в свете имеющихся улик забавно читать объяснение названия в еще одной его ранней работе, «Critica Botanica». Здесь он утверждает, что линнея «была названа известным ученым Гроновиусом и является… скромным, незаметным растением, часто пренебрегаемым, цветущим лишь короткое время, – как и сам Линней, который так на нее похож». Скромность в этом отрывке явно напускная. Нетрудно представить себе Линнея, который во время написания этих строк жмурится от удовольствия и радуется, как ловко он все подстроил, чтобы любимое растение носило его имя.

История о том, как Линней способствовал появлению этого названия, бытует среди ученых по крайней мере с того времени, как Блант выдвинул свое обвинение, и (до сих пор) не имеет доказательств. Почему же ее так любят пересказывать? Я подозреваю, все дело в том, что эта мысль сама по себе приносит удовлетворение. Есть какое-то постыдное удовольствие в осуждении чужого поведения, и эта странная особенность человеческой психики проявляется не только в социальных сетях, но и в научной литературе. Литература эта полна обвинений в том, что ученые назвали тот или иной вид в свою честь, – и многие из этих обвинений продолжают жить, хотя они и беспочвенны.

Возьмем, например, североафриканскую улитку с непроизносимым названием Cecilioides bourguignatiana. Название дано в честь некоего Жюля-Рене Бургинья, французского зоолога, который описал более чем 2500 видов моллюсков и присвоил им названия (хотя его интересы были гораздо шире: он писал трактаты по ботанике, геологии, археологии и т. д.). В 1864 г. он опубликовал 500-страничную монографию о моллюсках Алжира, в которой упомянул и описал свою улитку (под названием Ferussacia bourguignatiana). В анонимной заметке, опубликованной в Американском журнале конхологии (American Journal of Conchology), книгу Бургинья похвалили, назвав ее «великолепной работой», но в примечании к ней было весьма сухо выражено неодобрение: «Мы не припомним, чтобы когда-либо прежде автор называл вид в честь себя самого, как это сделал г-н Бургинья в отношении вида Ferussacia bourguignatiana». У Бургинья было множество врагов и репутация высокомерного человека, поэтому ничего удивительного, что его обвинили в том, что он назвал Ferussacia bourguignatiana в свою честь. Но автору примечания, пожалуй, следовало бы читать чуть внимательнее, так как название улитке присвоил вовсе не Бургинья. Он лишь представил новое описание (с новым названием рода) улитки, название которой – Achatina bourguignatiana – двумя годами ранее обнародовал итальянский натуралист Луиджи Бенуа. Никакой таксономической погрешности здесь нет, но историю продолжают пересказывать уже более полутора веков (она приведена, например, в книге «Наречение землеройки» Джона Райта (The Naming of the Shrew).

Другие предполагаемые случаи присвоения видам своего имени, как выясняется, связаны с путаницей в родственных связях. Возьмем, например, случай с навозным жуком Cartwrightia cartwrighti, название которого было опубликовано в 1967 г. энтомологом Оскаром Картрайтом, что выглядит и правда подозрительно. Хотя название рода Cartwrightia действительно дано в честь Картрайта, но только другим энтомологом, Федерико Исласом Саласом (в чью честь Картрайт, в свою очередь, назвал жука Cartwrightia islasi). Картрайт был очень доволен названием Cartwrightia (и видовыми названиями жуков из 16 других родов, которые были названы еще при его жизни), но он не сам их так назвал. А как же Cartwrightia cartwrighti? Да, его назвал Картрайт, но только не в свою честь. Так он отдал должное своему брату Раймонду Картрайту – тот нередко сопровождал его в экспедициях, во время которых часто находят новые виды. Думаете, это мало похоже на правду? Чайка Сабины, Larus sabini, была названа в 1818 г. Джозефом Сабиной в честь его брата Эдварда Сабины. Эдвард подстрелил первый экземпляр этой чайки во время одной из многочисленных британских экспедиций в поисках Северо-Западного прохода через Канадскую Арктику. Джозеф, очевидно предвидя скептицизм, который могло вызвать такое название, предусмотрительно пояснил, что название sabini дано «согласно традиции присваивать название вида в честь первооткрывателя».

Примерно таким же образом Джордж Френч Ангас в 1849 г. дал ньяле (южноафриканской антилопе) название Tragelaphus angasii, но не для того, чтобы увековечить себя; он написал, что название angasii присвоено «в честь моего уважаемого отца, Джорджа Файфа Ангаса, эсквайра». (На самом деле Ангас указал, что название предложил некто по фамилии Грей из Зоологического общества Лондона. Неясно, какой из нескольких Греев это мог быть, но в любом случае Ангас был первым, кто опубликовал название, поэтому он и считается его автором.) Полагаю, что путаница в таких случаях, как у Картрайта, Сабины или Ангаса, вполне понятна. В конце концов, определенный вывод напрашивается сам собой, а истинные намерения автора названия распознать не всегда легко. Если этимология названия и объясняется, то обычно где-то в недрах научной статьи, нередко опубликованной в малоизвестном журнале, которую сможет найти только очень заинтересованный (или очень хорошо разбирающийся в теме) читатель. Поэтому ученый, желающий назвать вид в честь члена своей семьи, часто использует имя, а не фамилию – примером может послужить паук-скакун Icius kumariae, которого Джон Калеб недавно назвал в честь своей (видимо, не боящейся пауков) жены Кумари.

Иногда название действительно дается автором в честь самого себя, но по чистой случайности. «Подождите, – скажете вы, – как можно случайно назвать вид в свою честь?» И снова все упирается в формальную сторону дела. Приоритетным считается название, приведенное в самой первой публикации, – звучит просто, но случаются накладки, из-за которых нетерпеливый автор, спешащий дать название виду, может попасть впросак. Так, например, произошло с рыбой Aphyosemion roloffi Roloff. В 1930-е гг. аквариумист-любитель Эрхард Ролофф нашел в Западной Африке рыбу из семейства карпозубых и счел ее новым видом. Он послал образцы Эрнсту Ахлю, ихтиологу из берлинского Музея естественной истории, и Ахль подготовил описание с названием Aphyosemion roloffi – в честь Ролоффа, обнаружившего новый вид. В этом нет ничего необычного, и, если бы Ролофф немного подождал, история бы так и закончилась. Однако он не удержался и написал статью в журнал аквариумистов, в которой упомянул новый вид и его название. Тем временем в силу определенных обстоятельств публикация статьи Ахля была отложена до 1938 г., а статья Ролоффа вышла раньше, в 1936 г., и по правилам номенклатуры автором названия стал сам Ролофф, а не Ахль. Чуть позже Ролофф снова чуть не попал в ту же ситуацию с еще одной карпозубой рыбой Rivulus roloffi (на сей раз с Гаити). В 1938 г. Ролофф отправил образцы Rivulus помощнице хранителя Британского музея Этельвин Тревавас. Затем он поспешил опубликовать журнальную статью с упоминанием вида и его названия, а публикация Тревавас из-за войны появилась только в 1948 г. На сей раз, видимо к счастью, описание Ролоффа было слишком кратким, чтобы название было признано официально. Иногда название этой рыбы указывают как R. roloffi Roloff – не без тайного удовольствия от порицания самовосхваления, – но все же правильно писать R. roloffi Trewavas, так что в данном случае Ролофф остается вне подозрений. Стремление Ролоффа поскорей использовать названия «своих» видов легко понять; он обожал рыб и наверняка был в восторге от того, что в его честь назвали не одну, а целых две карпозубые рыбы. Впрочем, это обычная ошибка любителя – опередить события и стать первым (путь и случайно), кто опубликовал новое название.

Как и в случаях с Ferussacia bourguignatiana, Cartwrightia cartwrighti и Rivulus roloffi, по большей части названия, данные в честь самого автора, появляются не из-за его эгоистических устремлений, а из-за возникшей путаницы. Бывает дым и без огня. Но порой огонь все же полыхает. В 1785 г. Зигмунд фон Хохенварт назвал в свою честь ночную бабочку Phalaena hochenwarthi – по крайней мере, мы вынуждены это предположить, так как выбор названия он не объяснил. Точно так же в 1937 г. коллекционер и писатель-натуралист Айвен Сандерсон мимоходом упомянул в научно-популярной книге летучую мышь, которую назвал Hipposideros sandersoni. Хотя он ничего не сказал об этимологии названия, можно предположить, что он хотел таким образом застолбить его. Куда яснее ситуация с названием носорога Rhinoceros jamrachi, которое в 1875 г. дал Уильям Джамрах, увидев всего одного живого носорога, отправленного в Англию. Джамрах был торговцем экзотическими животными, а не ученым, но явно был весьма высокого мнения о собственном вкладе в науку. Он пребывал в уверенности, что «его» носорог – это новый, ранее неизвестный вид, и, рассказывая о своем споре с несогласными с ним зоологами, писал: «Я топнул ногой и воздал хвалу науке». На случай если читателей это не убедит, он закончил статью так: «Я доволен тем, что присвоил название одному из ТРЕХ НОВЫХ ВИДОВ носорогов, которых самолично, живыми, привез в Англию». Так что, хотя Джамрах не говорит прямо, что назвал R. jamrachi в свою честь, это довольно очевидно. К несчастью для Джамраха, он сильно заблуждался: «его» новый носорог был всего лишь еще одним представителем давно известного вида индийского носорога, которому Линней дал название Rhinoceros unicornis задолго до Джамраха. Второй шанс на номенклатурное бессмертие представился ему в 1906 г. с казуаром Casuarius jamrachi (на этот раз названным в его честь Вальтером Ротшильдом), но и тут ничего не получилось, так как оказалось, что такого вида не существует (образец, скорее всего, относился к виду C. benneti, казуар-мурук). Сегодня названия Rhinoceros jamrachi и Casuarius jamrachi – просто невалидные синонимы, а сам Джамрах и «его» носорог с казуаром давно позабыты. Единственное видовое название jamrachi, которое используется сегодня, – это улитка Amoria jamrachii, но только названа она не в честь Уильяма Джамраха, а в честь его отца Чарльза. Так и вижу, как Уильям топает в бешенстве ногами, узнав об этом.

Уловки Линнея и случайное упущение Джамраха могут создать впечатление, что никто никогда не признается в том, что назвал новый вид в честь себя самого. Это верно, но не совсем. Признания в таких вещах встречаются крайне редко, но благодаря некоему полковнику Роберту Тайтлеру есть как минимум один пример, который не вызывает сомнений. Тайтлер был офицером бенгальской армии, служившим в Индии, и увлеченным натуралистом-любителем, который наблюдал и собирал птиц, млекопитающих и рептилий. В 1864 г. он написал короткую статью, описывающую новый, по его мнению, вид циветт с Андаманских островов (как и носорог Джамраха, новая циветта Тайтлера не выдержала испытания временем: вскоре выяснилось, что это просто хорошо известная гималайская циветта, Paguma larvata). Без долгих предисловий статью он начал так:

«Поскольку млекопитающие, найденные на этих островах, должны представлять интерес, позволю себе прислать следующее описание НОВОГО вида Paradoxurus, который я назвал в свою честь – PARADOXURUS TYTLERII».

Тайтлер, как и многие персонажи, рассказы о которых украсили эту главу, был любителем. Возможно, он не знал, что среди профессиональных ученых называть виды в свою честь считается дурным тоном. Или, возможно, он испытывал самоуверенность, традиционно присущую офицерам имперской армии, и чужое мнение его не интересовало. Так или иначе, дав новому, как он думал, виду свое имя Paradoxurus tytlerii, он недвусмысленно выразил свои намерения – и тщеславие – прямо на бумаге.

Итак, у любого есть возможность назвать вид в свою честь, но это моветон, и, за редким исключением, никто так не делает, что представляется разумным, но все же вызывает удивление. В конце концов, ученые – авторы названий являются (вопреки стереотипам) такими же людьми, как и все остальные. Среди них есть люди скромные и есть хвастуны, те, кто любит держаться в тени, и те, кто считает себя центром Вселенной; есть те, кто уважает социальные нормы, и те, кто их попирает; есть ученые, которые противятся искушению, и те, кто не может перед ним устоять. Любопытно, что искушению назвать вид в свою честь все же никто (за редким исключением) так и не поддался.