Глава 11
Когда поэтесса пошатнулась, судья Ди, который был к ней ближе всех, вскочил и подхватил ее под руку.
— Вы ранены? — отрывисто спросил он.
Поэтесса посмотрела на него пустыми глазами и, запинаясь, пробормотала:
— Она... она мертва. В гримерной. Зияющая рана... во все горло. Я... у меня все руки...
— Что там она несет? — вскричал академик. — У нее что, ладони порезаны?
— Нет, похоже, это с танцовщицей произошел несчастный случай, — серьезно сказал, обращаясь ко всем, судья Ди. — Сейчас мы пойдем и посмотрим, что с ней.
Он поманил к себе До и вывел поэтессу из помещения. Та тяжело опиралась на его руку. В боковом зале советник Као и домоправитель давали распоряжения служанке. Все они ошеломленно посмотрели на Юлань, а служанка выронила поднос, который с грохотом упал на пол. Когда судья Ло догнал своего коллегу, тот прошептал:
— Танцовщицу убили.
Ло повернулся к советнику.
— Беги к главным воротам и вели никого не выпускать! И прикажи писцу позвать судебного врача! — Обращаясь к домоправителю, он добавил: — Проверь, чтобы немедленно заперли все ворота, и позови хозяйку! — Повернувшись к ошарашенной служанке, он распорядился: — Отведи госпожу Юлань в приемную в конце балкона, устрой ее поудобнее в кресле и оставайся с ней, пока не придет хозяйка.
Судья Ди вытащил из-за кушака служанки салфетку и наскоро вытер руки Юлань. Ран на них не было.
— Как пройти в гримерную? — спросил он коллегу, передавая полуобморочную поэтессу служанке.
— Идем! — быстро ответил Ло и двинулся по узкому боковому коридору слева от пиршественного зала.
Он распахнул дверь в конце коридора и, ахнув, застыл на месте. Бросив быстрый взгляд на темный пролет ведущей вниз лестницы, судья Ди поспешил за ним в узкую продолговатую комнату, где пахло потом и духами. Там никого не было, но свет высокой лампы с белым шелковым абажуром освещал лежащее на спине поперек эбонитовой скамьи полуобнаженное тело Маленькой Феникс.
На ней была только полупрозрачная нижняя рубашка, белые мускулистые ноги свисали до самого пола. Раскинув по сторонам тонкие голые руки, она уставилась в потолок неподвижными глазами. Из глубокой раны с левой стороны шеи текла густая кровь, которая медленно расползалась лужей по камышовой обивке скамьи. На худых плечах танцовщицы отпечатались кровавые следы чьих-то пальцев. Ее сильно загримированное, похожее на маску лицо с длинным носом и изломанным ртом с мелкими острыми зубками напомнило судье Ди лисью морду.
Судья Ло коснулся ее тела под одной из маленьких грудей.
— Должно быть, это случилось всего несколько минут назад, — пробормотал он, выпрямляясь. — А вот и орудие убийства! — И он указал на измазанные в крови ножницы, которые валялись на полу неподалеку.
Ло нагнулся к ним, а судья Ди окинул быстрым взглядом женскую одежду, аккуратно сложенную на кресле напротив простого туалетного столика. На высокой стойке в углу висело просторное платье зеленого шелка с широкими рукавами, красный кушак и два длинных прозрачных шелковых шарфа. Повернувшись к своему коллеге, он сказал:
— Ее убили, когда она собиралась надеть костюм для выступления.
Судья взял с туалетного столика нотную тетрадь студента и убрал ее в рукав. Его взгляд упал на небольшую дверь справа от той, через которую они вошли.
— Куда она ведет?
— В пиршественный зал, прямо за ширму.
Судья Ди повернул дверную ручку и чуть приоткрыл дверь. Из-за нее донесся голос придворного поэта:
— Надеюсь, в резиденции До есть лекарь. Чтобы...
Тихо прикрыв дверь, судья сказал:
— Тебе придется хорошенько тут все осмотреть. Наверно, мне стоит вернуться в пиршественный зал, чтобы исполнять вместо тебя обязанности хозяина.
— Да, Ди, пожалуйста, отправляйся к гостям. Хорошо, что ты сказал, будто произошел несчастный случай. Пусть гости и дальше так считают, нам незачем их расстраивать. Сообщи, что она напоролась на ножницы. Увидимся позже, когда я всех допрошу.
Судья, кивнув, вышел. Столпившимся в боковом помещении перепуганным слугам он велел заняться делами, вернулся в пиршественный зал и проговорил, снова заняв свое место:
— Танцовщица уронила ножницы прямо на правую ногу и перерезала себе какой-то сосуд. Поэтесса пыталась остановить кровь, но ей стало дурно, и она поспешила позвать нас на помощь. Если вы не возражаете, я пока заменю Ло.
— Да, в подобных обстоятельствах женщины легко теряют голову, — сказал академик. — Я рад, что Юлань хотя бы не поранилась сама. Хотя эту девочку Феникса мне тоже жаль. Но не могу сказать, чтобы я сильно расстроился оттого, что мы не увидим лисьего танца. Мы собрались здесь не для того, чтобы смотреть, как эта девица выделывает всякие коленца, а для более возвышенных целей.
— Повредить ногу — это большая неприятность для танцовщицы, — заметил придворный поэт. — Ну что ж, теперь, когда нас всего четверо, мы вполне можем отбросить формальности. Почему бы нам не объединить эти три стола в один? Если Юлань придет в себя и вернется, мы найдем место и для нее.
— Очень хорошо! — воскликнул судья.
Он хлопнул в ладоши и велел слугам придвинуть боковые столы к главному. Они с Могильщиком переставили свои кресла и сидели теперь за импровизированным квадратным столом напротив Шао и Чана. Судья сделал служанкам знак снова наполнить кубки. После того, как все выпили за скорейшее выздоровление танцовщицы, два слуги внесли поднос с жареной уткой и оркестр заиграл очередную мелодию. Академик поднял руку и прогремел:
— Велите унести этот поднос, Ди. И скрипачей всяких тоже отошлите. У нас было уже довольно еды и довольно музыки! Теперь можно начать пить всерьез!
Придворный поэт провозгласил следующий тост, за ним пришла очередь Могильщика Лу, потом судья Ди от имени отсутствующего хозяина поднял тост за его троих гостей. Академик вовлек Чана в нескончаемую дискуссию о достоинствах классической прозы по сравнению с современными стилями изложения. Это позволило судье начать разговор с Могильщиком. Тот был изрядно пьян; определенно, его обеты никак не касались воздержания от вина. Испарина, покрывшая грубое лицо Лу, сделала его еще больше похожим на жабу. Судья Ди начал:
— Вы, господин, уже давно не живете в буддийском монастыре, почему же вас продолжают называть Могильщиком?
— Да прозвали так, когда я был еще молод, и прижилось, — хрипло ответил его собеседник. — Хотя признаю, что это неправильно. Я уже давно не могильщик, потому что оставляю похороны мертвецов им самим. — И он одним глотком осушил свою чашу.
— Похоже, в этом уезде много буддистов. На одной улице я заметил с полдюжины буддийских храмов, но нашел время заглянуть только в один, в храм Тонкого прозрения. К какой ветви буддизма он принадлежит?
Могильщик окинул его взглядом своих глаз навыкате, которые теперь приобрели странный красноватый блеск.
— Ни к какой. Там обнаружили, что кратчайший путь к высшей истине находится в самом человеке. Чтобы узнать, где и как искать его, не нужен Будда. В этом храме нет ни пышных алтарей, ни святых книг, ни шумных религиозных обрядов. Это тихое место, и я всегда там останавливаюсь, когда прихожу сюда.
— Послушайте, Могильщик! — воскликнул академик. — Тут Чан сказал мне, что его стихотворения с годами становятся все короче! Пожалуй, это закончится тем, что он придет к двустишиям, в точности как вы!
— Ах, если бы я только мог! — с легкой завистью проговорил придворный поэт, щеки которого раскраснелись.
Судья подумал, что Чан переносит опьянение хуже, чем академик, чье бледное лицо с тяжелой челюстью было таким же непроницаемым, как всегда. Качая головой, поэт продолжил:
— На первый взгляд ваши строки кажутся банальными, Лу, иногда даже создается впечатление, что они не имеют смысла! И все же их никак не удается выбросить из головы, пока однажды вдруг не приходит понимание, о чем они. Я хочу поднять особый тост за нашего великого поэта, мастера двустиший!
После того, как все опустошили свои кубки, придворный поэт добавил:
— Теперь, когда, так сказать, весь зал в нашем распоряжении, почему бы вам, Лу, не расписать для нашего хозяина ширму, а? Чтобы ваша несравненная каллиграфия компенсировала ему все пропущенные тосты.
Уродливый монах поставил свою чашу.
— Избавьте меня от вашего легкомыслия, Чан, — холодно сказал он. — Я серьезно отношусь к своему делу.
— Хо-хо, Могильщик! — закричал академик. — Мы не примем ваших отговорок. Вы просто не решаетесь расписать ширму, потому что чересчур много выпили. Могу биться об заклад, что вы уже еле на ногах держитесь! Давайте, сейчас или никогда!
Придворный поэт расхохотался. Не обращая на него внимания, Могильщик негромко сказал судье:
— Положить эту большую ширму на пол будет непросто, ведь слуги все еще в смятении. Если вы раздобудете лист бумаги, я напишу стихотворение для нашего хозяина здесь, за столом.
— Ладно же! — сказал ему академик. — Мы великодушны. Раз вы слишком пьяны, чтобы писать свои гигантские иероглифы, мы позволим вам отделаться одной крошечной надписью. Ди, прикажите слугам, чтобы принесли тушь и бумагу!
Двое слуг убрали со стола, а вскоре явилась служанка с рулоном чистых листов бумаги и подносом с письменными принадлежностями. Судья Ди выбрал толстый белый лист размером пять чи на два и развернул его на столе. Могильщик тем временем растирал тушь и что-то шептал, шевеля толстыми губами. Когда он взял кисть для письма, судья положил руки на верхний край бумаги, чтобы она не уползала и не сворачивалась.
Могильщик поднялся. Одно короткое мгновение он смотрел на бумагу, а затем его рука пришла в движение, и Лу написал две строки, причем на каждую потребовалось одно-един-ственное движение, быстрое и точное, как удар хлыста.
— О Небеса! — воскликнул академик. — Это именно то, что древние называли вдохновенным письмом! Не могу сказать, что я очень впечатлен содержанием, но каллиграфия заслуживает того, чтобы ее высекли в камне для будущих поколений!
Придворный поэт прочел написанное вслух:
Все мы вернемся туда, откуда явились.
Туда, где осталось пламя угасшей свечи.
— Не могли бы вы объяснить нам, что это значит, Могильщик?
— Не мог бы. — Могильщик выбрал более тонкую кисть и посвятил стихотворение судье Ло, расписавшись одним росчерком: Старина Ау.
Судья Ди велел служанкам повесить лист со стихотворением на центральную секцию большой ширмы. Его поразило, что это двустишье вполне подходило на роль эпитафии молодой танцовщице, чье мертвое тело лежало сейчас в соседней комнате.
Вошел советник Као и, наклонившись к судье Ди, зашептал что-то ему на ухо. Судья кивнул и проговорил:
— Мой коллега просит передать, что, к его величайшему сожалению, не будет иметь чести присоединиться к вам, господа. Поэтесса Юлань тоже молит ее простить, потому что у нее страшно разболелась голова. Надеюсь, что благородное собрание любезно разрешит мне по-прежнему замещать хозяина.
Академик осушил свою чашу и сказал, вытирая усы:
— Ди, вы отлично справляетесь с этой ролью, но я думаю, на сегодня хватит, как по-вашему, господа? — Он встал. — Поблагодарим До завтра, когда вместе отправимся к алтарю Луны.
Судья Ди проводил его до широкой лестницы, следом за ними туда направился и советник с придворным поэтом и Могильщиком. Спускаясь, Шао с широкой улыбкой проговорил:
— В следующий раз, Ди, нам с вами нужно будет побеседовать подольше! Горю желанием узнать ваше мнение относительно управленческих вопросов. Мне всегда интересно послушать, что молодые чиновники могут сказать о... — Внезапно он с сомнением посмотрел на судью, будто пытаясь припомнить, не говорил ли всего этого раньше. — Как бы там ни было, увидимся завтра! Спокойной ночи!
После того, как судья Ди и советник Као развели троих гостей по их покоям и попрощались с ними, отвесив множество низких поклонов, судья спросил:
— Господин Као, а где судья Ло?
— В прихожей главного зала, господин. Я вас провожу.
Судья Ло сидел за чайным столиком, сгорбившись в кресле, положив локти на стол и повесив голову. Услышав, как вошел судья Ди, Ло поднял на него загнанный взгляд. Его круглое лицо осунулось, и даже усы поникли.
— Я пропал, Ди, — хрипло произнес он. — Я совершенно уничтожен. Безвозвратно.
