Вернувшись в сосновый лесок на задворках храма Тонкого прозрения, судья оставил свой фонарь под деревом. Когда он, как сумел, почистился, то вернулся на территорию храма через заднюю калитку. Окно угловой комнаты, где ему померещился Могильщик, теперь было закрыто.

На ступенях главного зала разговаривали трое монахов. Судья подошел к ним.

— Я приходил навестить Могильщика Лу, но, судя по всему, его здесь уже нет.

— Господин, досточтимый Лу пришел сюда позавчера. Но сегодня утром он переселился в резиденцию его чести судьи уезда.

Судья поблагодарил монахов и двинулся к главным воротам. Двое его носильщиков сидели на корточках у обочины и играли в какую-то азартную игру черными и белыми камешками. Они быстро поднялись, и судья велел им нести его в судебную управу.

По прибытии судья Ди сразу же направился в главный двор. Он хотел переговорить с Ло до того, как прибудут остальные гости; а после этого пойти быстро переодеться во что-то более подходящее к случаю.

В прекрасном ландшафтном саду перед главным залом суетилось с полдесятка служанок, они развешивали на цветущих кустах разноцветные фонарики, а двое молодых слуг устанавливали по другую сторону пруда с лотосами бамбуковый помост для фейерверков. Подняв глаза к балкону второго этажа, Ди увидел судью Ло. Тот стоял у красной лакированной балюстрады и беседовал со своим советником. На Ло было элегантное широкое платье из голубой парчи и высокая крылатая шапочка из черного газа. Обрадовавшись, что ужин еще не начался, судья Ди поспешно поднялся по широкой лестнице из полированного дерева.

Увидев спешащего к нему по балкону судью, его коллега потрясенно воскликнул:

— Мой дорогой друг! Почему ты до сих пор не переоделся? Гости могут прийти в любой момент!

— Я должен кое-что срочно сообщить тебе, Ло. Наедине.

— Као, пойди и посмотри, все ли в порядке у домоправителя в пиршественном зале. — Когда советник скрылся в доме, Ло довольно резко спросил: — Ну, что случилось?

Привалившись к балюстраде, судья Ди рассказал коллеге, как мелодия «Логово черной лисицы» стала подсказкой, которая привела его в заброшенное святилище, и что за разговор там у него состоялся. Когда он закончил, судья Ло с широкой улыбкой воскликнул:

— Превосходно, старший брат, превосходно! Это значит, теперь, когда нам известен мотив, мы уже на полпути к разгадке дела об убийстве Суна! Он приехал сюда, чтобы найти убийцу своего отца, но тот пронюхал, что студент напал на его след, и убил беднягу. Этот мерзавец искал у Суна записи, относящиеся к старому убийству восемнадцатилетней давности. Искал и нашел!

Когда судья Ди кивнул, До продолжил:

— В моих архивах Суна интересовали детали дела его отца. Мы должны поднять все документы, относящиеся к году Собаки, и найти нераскрытое убийство, исчезновение, похищение или что там еще будет, затронувшее семью по фамилии Сун.

— Любое такое дело, — поправил его судья. — Если студент хотел вести свое расследование тайно, он вполне мог воспользоваться вымышленным именем. Он собирался раскрыть свою настоящую фамилию и официально предъявить обвинение, когда найдет убийцу и соберет доказательства его преступления. Что ж, этот человек убил Суна, но теперь мы идем за ним по пятам. — Подергивая себя за усы, он продолжил: — Есть еще один человек, с которым мне хотелось бы повстречаться, и это отец Шафран. Стыд и срам бессердечному прохвосту, который допустил, чтобы его незаконнорожденное дитя жило в такой грязище! К тому же девушка явно больна. Мы должны поговорить с танцовщицей, До. Не исключено, что она знает отца Шафран, а даже если нет, сможет хотя бы дать нам его описание. Ведь она видела этого мерзавца, когда он выходил из развалин без платка на лице. Когда мы его найдем, то заставим признаться, какую женщину он совратил, и посмотрим, что удастся сделать для бедной девочки. Маленькая Феникс уже пришла?

— О да, она в импровизированной гримерной за пиршественным залом. С ней Юлань, помогает накраситься и что там еще нужно. Давайте позовем ее сюда. Остальные две танцовщицы тоже в гримерной, а мы хотим поговорить с девицей наедине. — Он бросил взгляд за балюстраду. — Святые Небеса, академик и Чан уже пришли! Я должен бежать вниз, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. А тебе лучше спуститься к себе по вон той маленькой лестнице и переодеться, да поскорее.

Судья Ди сошел по узеньким ступенькам в конце балкона и зашагал в свои покои.

Надевая темно-синее платье с неброским цветочным узором, он с сожалением размышлял о том, что скорый отъезд помешает ему стать свидетелем дальнейшего развития захватывающего дела об убийстве. После того, как будет установлена личность отца студента, убитого восемнадцать лет назад, Ло придется вникнуть в обстоятельства его смерти, детально проверив всех, кто общался с ним тогда и при этом до сих пор живет в Цзиньхуа. На это уйдет много дней, если не недель. Он, судья, еще лично проследил бы за тем, чтобы Шафран переселили в приличное жилище, а затем, после того как о ней позаботятся лекари, Ло следовало бы заставить ее рассказать, о чем она беседовала с убитым студентом.

Судья спрашивал себя, зачем студенту понадобилась Шафран. Дело просто в его интересе к необычной музыке? Это казалось весьма маловероятным. Правда, не исключено, что Сун мог влюбиться в девушку. Служанка Мэна упоминала, что он отдавал предпочтение любовным песням, а теперь еще выяснилось, что серебряные заколки для волос, насчет которых студент с ней советовался, предназначались Шафран. Это давало расследованию много интересных направлений. Судья надел перед зеркалом туалетного столика бархатную шапочку с крыльями и поспешил в главный двор.

На ярко освещенном балконе он увидел переливающийся блеск парчовых нарядов. Судя по всему, это гости любовались перед ужином иллюминацией в саду. Это избавило судью от неловкости появления в пиршественном зале, когда все высокие гости уже расселись по своим местам.

Поднявшись на балкон, судья Ди первым делом поклонился академику, который блистал в струящемся одеянии из золотой парчи и высокой квадратной академической шапочке с двумя длинными черными лентами, свисавшими вдоль его широкой спины. Могильщик Лу надел винно-красное платье с широким черным кантом, придавшее его облику определенное достоинство. Придворный поэт выбрал для этого вечера коричневую шелковую одежду, на которой золотой нитью были вышиты цветочные узоры, и высокую шапочку с золотыми ободками. Чан действительно воспрянул к вечеру и теперь вел оживленный разговор с наместником До.

— Скажи, Ди, — бодро спросил Ло, — ты ведь согласен, что одной из характерных черт поэзии нашего уважаемого друга являются живые чувства?

Чан Ланьпо поспешно замотал головой.

— Давайте не будем тратить драгоценное время на пустые комплименты, Ло. С тех пор, как я попросил освободить меня от придворных обязанностей, я провожу большую часть времени за редактированием собственных стихов, написанных в последние тридцать лет, и вижу, что моей поэзии не хватает именно живых чувств.

Ло попытался было протестовать, но поэт поднял руку.

— И я скажу вам, в чем причина. Я всегда вел размеренную, безбедную жизнь. Моя жена, как вам известно, тоже поэт, детей у нас нет. Мы живем в красивом загородном доме, я холю и лелею своих золотых рыбок, а в последние годы увлекся еще и искусством бонсай, жена ухаживает за садом. Иногда к нам заезжают поужинать городские друзья, и мы засиживаемся до глубокой ночи, беседуем, пишем стихи. До недавнего я всегда полагал себя счастливым, а потом вдруг осознал, что моя поэзия — лишь отражение воображаемого мира, существующего только у меня в голове. А раз у моих стихов нет связи с реальностью, они всегда получались бескровными, лишенными подлинной жизни. И теперь, после посещения святилища своих предков, я продолжаю вопрошать себя, оправдывают ли несколько томов безжизненных стихотворений мое пятидесятилетнее существование.

— Мир, который вы называете воображаемым, господин, — серьезно сказал Ло, — на самом деле куда более реален, чем так называемая подлинная жизнь. Наш повседневный, внешний мир преходящ, вы же ухватили непреходящую суть внутренней жизни.

— Спасибо на добром слове, Ло. Но все же я чувствую, что если бы мог однажды испытать всепоглощающее чувство, даже, быть может, трагедию, нечто, что полностью перевернуло бы мое безмятежное существование, я создал бы...

— Вы в корне не правы, Чан! — прервал его раскатистый голос академика. — Подойдите сюда, Могильщик, я хочу знать и ваше мнение тоже. Послушайте, Чан, мне под шестьдесят, и я почти на десять лет старше вас. Сорок лет я был человеком действия, служил почти во всех важных правительственных учреждениях, возглавлял большую семью и испытал все множество сокрушительных чувств, которые только может дать человеку жизнь, хоть частная, хоть общественная. Но позвольте мне сказать вам вот что: лишь после того, как в прошлом году я вышел в отставку и стал не спеша в одиночестве посещать места, которые мне некогда нравились, я начинаю видеть за повседневной суетой вечные ценности и понимать, что они лежат вне нашей мирской жизни. У вас же, напротив, была возможность пропустить эту предварительную фазу активных действий, Чан. Вы, друг мой, лицезрели Небесный Путь, даже не выглянув из окна!

— О, так вы цитируете даосские тексты! — заметил Могильщик. — Основатель даосизма был речистым старым дурнем. Вначале заявил, что молчание предпочтительнее всяких речей, а потом надиктовал книгу из пяти тысяч слов.

— Я совершенно с вами не согласен, — запротестовал придворный поэт. — Будда...

— Будда был шелудивым побирушкой, а Конфуций — докучливым педантом, — отрезал Могильщик.

Судья Ди, потрясенный последним заявлением, посмотрел на академика, ожидая яростного протеста. Но Шао лишь улыбнулся и спросил:

— Если вы ни во что не ставите все три религии, Могильщик, чему же вы привержены?

— Ничему, — не задумываясь ответил тучный монах.

— Ого! Да только это неправда. Вы привержены каллиграфии! — провозгласил академик. — Я скажу вам, До, чем мы займемся! После ужина надо будет растянуть на полу ту вашу громадную шелковую ширму из пиршественного зала, и старина Лу изобразит нам на ней один из своих стихотворных шедевров. Метелкой, или что он там обычно для этого использует!

— Великолепно! — воскликнул Ло. — Эта ширма станет бесценным наследием будущих поколений!

Теперь судья Ди припомнил, что встречал порой на внешних стенах храмов и других строений прекрасные надписи, каждый иероглиф которых был более шести чи в высоту, за подписью Старина Ау. Он с новым чувством уважения посмотрел на толстого уродца и спросил:

— Господин, как вам удается писать такие громадные иероглифы?

— Я стою на козлах и орудую кистью в пять чи длиной. А когда расписываю ширмы, то переступаю по уложенным на них сверху лестницам. Велите вашим слугам приготовить ведро туши, Ло!

— Кому тут нужно ведро туши? — раздался мелодичный голос поэтессы.

Теперь, тщательно накрасившись, она просто лучилась красотой, и ее оливково-зеленое платье было сшито так, что скрывало некоторую избыточную полноту фигуры. Судья наблюдал за беспечной непринужденностью, с которой она присоединилась к общему разговору, сразу взяв верный тон с академиком и Чаном: непосредственность коллеги по перу сочеталась в ее речах с почтительностью. Лишь долгая карьера куртизанки могла дать женщине подобную легкость в общении на равных с мужчинами вне семейного круга.

Старый домоправитель распахнул раздвижные двери, и Ло пригласил своих гостей в пиршественный зал. Ярко расписанные потолочные балки поддерживались четырьмя толстыми колоннами, покрытыми красным лаком, и на каждой из них были золотом сделаны сулящие удачу надписи. Иероглифы на правой колонне гласили: «Весь народ наслаждается годами всеобщего мира», им вторила надпись на соседней колонне: «Счастливы те, кем правит мудрый и праведный государь». Арочные дверные проемы по обе стороны обрамляла замысловатая резьба. Левая арка вела в боковой зал, где слуги подогревали вино. Во втором смежном зале напротив разместился оркестр из шести музыкантов: двух флейтистов, двух скрипачей, девушки с губным органом и еще одной, сидевшей за большой цитрой.

Когда оркестр заиграл веселую мелодию «Приветствую высоких гостей», судья Ло церемонно отвел академика и придворного поэта на почетные места перед огромной трехстворчатой белой шелковой ширмой у дальней стены. Оба гостя возражали, уверяя, что недостойны такой чести, но дали Ло себя убедить. Он пригласил судью Ди сесть за стол слева, так что он оказался соседом Чана, а потом провел Могильщика Лу на место во главе правого стола. Затем он попросил поэтессу сесть по левую руку судьи Ди, а сам занял самое скромное место возле Могильщика.

Каждый стол покрывала дорогая красная парча с вышитой золотом каймой: тарелки и чаши были из великолепного цветного фарфора, винные кубки — из чистого золота, а палочки для еды — из серебра. На блюдах горами лежали кушанья из приправленных специями мяса и рыбы, ломти спрессованной ветчины, специальным образом приготовленные утиные яйца и бесчисленное количество других холодных деликатесов. И хотя зал и заливал свет расположенных вдоль стен высоких светильников, на каждом из трех столов стояло по две длинных красных свечи в кованых серебряных подсвечниках. Когда служанки подали вино, судья Ло поднял свой кубок и выпил за здоровье и удачу всех присутствующих. После этого все взялись за палочки для еды.

Академик сразу же завел разговор с Чаном, и они стали вспоминать общих столичных знакомых и обмениваться новостями. Таким образом, у судьи появилась возможность обратиться к поэтессе. Он вежливо поинтересовался, когда она прибыла в Цзиньхуа. Оказалось, что ее два дня назад привез сюда конвой в составе десятника и двух солдат, поселив в комнатенке маленькой гостиницы за «Сапфировым павильоном». Без следа смущения она добавила, что зашла поболтать о былых деньках к старой даме, заправлявшей этим заведением, потому что та некогда работала в том же публичном доме, что и она сама.

— В «Сапфировом павильоне» я познакомилась с Маленькой Феникс, — добавила Юлань, — она превосходная танцовщица и очень умная девушка.

— Мне она показалась несколько излишне честолюбивой, — ответил судья Ди.

— Вам, мужчинам, никогда не понять женщины, — сухо проговорила поэтесса. — И, возможно, это очень хорошо — для нас.

Она смерила раздраженным взглядом академика, который в этот момент произносил продуманную, затейливую речь.

— Итак, я уверен, что говорю от имени каждого, когда выражаю глубокую благодарность судье До, одаренному поэту, блестящему управленцу и безупречному хозяину! Мы благодарим его за то, что в канун сулящего удачу праздника Луны он собрал тесный круг близких по духу старых друзей, пребывающих в совершенной гармонии за этой праздничной трапезой! — Обратив сверкающие глаза к поэтессе, он сказал: — Юлань, сочините для нас оду в честь этого события! «Счастливое воссоединение» — вот ее тема.

Поэтесса взяла свой кубок с вином и некоторое время вертела его в руках, а потом продекламировала сильным, звучным голосом:

Когда она замолчала, судья Ло с довольной улыбкой кивнул. Но судья Ди заметил, что Могильщик смотрит на поэтессу с беспокойным блеском в выпуклых глазах. А она уже декламировала следующую строфу:

Повисло потрясенное молчание. Придворный поэт густо покраснел. Сердито посмотрев на поэтессу, он проговорил, с трудом владея собственным голосом:

— Вы упоминаете о ситуации, которая сложилась исключительно временно, Юлань, и только в тех местах, где свирепствуют наводнения или засухи.

— Такая ситуация существует всегда и везде. И вам это известно! — возразила поэтесса.

Судья Ло поспешно хлопнул в ладоши, музыканты завели радостную, живую мелодию, и в зал вплыли две очень молодые девушки-танцовщицы. На одной было длинное струящееся платье из прозрачного белого газа, на другой — лазурно-голубое одеяние. Присев в низких реверансах перед главным столом, они подняли руки над головами и начали медленно поворачиваться, так что низ их длинных рукавов взвихрился вокруг них широкими кругами. Пока одна танцевала, приподнявшись на кончиках пальцев своих крошечных ножек, другая опускалась на одно колено, а потом они быстро сменяли друг друга. Это был известный танец «Две ласточки весной», и, хотя девушки старались изо всех сил, они, казалось, стеснялись своей наготы под тонкими одеяниями. Им явно не хватало раскрепощенности опытных танцовщиц. Гости не обращали на них особого внимания и вели общий разговор, а слуги тем временем выставляли на стол исходящие паром горячие блюда.

Судья Ди незаметно наблюдал за напряженным лицом своей соседки, которая вяло ковырялась в тарелке. Он знал из ее биографии, что ей действительно довелось испытать нищету, и оценил ее искренность. Однако по отношению к их щедрому хозяину чтение подобных стихов было поступком нелюбезным, более того, просто грубым. Судья нагнулся к ней и спросил:

— Вы не находите свое стихотворение несколько жестоким? Я знаю, что, вдобавок ко всей своей галантности, судья Ло еще и очень добросовестный чиновник, который не только тратит свои личные средства на то, чтобы нас развлекать, но и щедро жертвует их благотворительным обществам.

— Да кто захочет благотворительности? — надменно спросила поэтесса.

— Неважно, желанная или нежеланная, она по-прежнему помогает множеству людей, — не согласился с ней судья Ди. Он никак не мог раскусить эту странную женщину.

Музыка прекратилась, и две молодые танцовщицы отвесили поклоны, за которыми последовали вялые аплодисменты. На столах появились очередные блюда, принесли и новое вино. Потом Ло поднялся со своего места и с широкой улыбкой сказал:

— Танец, который вы сейчас видели, был всего лишь скромным вступлением перед главным номером программы! После того, как подадут тушеного карпа, будет короткий перерыв для фейерверка в саду, которым мы сможем полюбоваться с балкона, а потом вы увидите старинный местный танец, насладиться зрелищем которого удается крайне редко. Его исполнит для вас танцовщица по имени Маленькая Феникс в сопровождении двух флейт и барабанчика. Мелодия носит название «Логово черной лисицы».

И он уселся обратно на свое место под приглушенное бормотание удивленных гостей.

— Великолепная мысль, Ло! — прогремел академик. — Наконец-то будет танец, о котором я не слышал прежде.

— Очень интересно, — заметил придворный поэт. — Как уроженец этого уезда, я знаю, что с лисами тут связано множество старых преданий. Впрочем, именно об этом танце я никогда не слышал.

А Могильщик спросил Ло хриплым, каркающим голосом:

— Вы считаете, что правильно будет исполнить магический танец в этом...

Конец его фразы потонул в бодрой мелодии, которую грянул оркестр. Судья Ди хотел возобновить беседу с поэтессой, но та покачала головой.

— Пожалуйста, давайте поговорим позже. Мне нравится эта музыка. Когда-то я под нее танцевала.

И судья переключил свое внимание на удавшегося на славу тушеного карпа в кисло-сладком соусе. Внезапно снаружи донесся свистящий звук, и в небо взмыла шутиха, оставляя за собой хвост разноцветных огней.

— Прошу всех на балкон! — провозгласил судья Ло. И добавил, обращаясь к стоявшему возле ширмы домоправителю: — Погасить везде свечи!

Все поднялись и перешли на балкон. Судья Ди встал рядом с поэтессой у покрытой красным лаком балюстрады, с другой стороны от нее остановился Ло, а чуть поодаль от него стояли советник Као и старый домоправитель. Оглянувшись через плечо, судья заметил краем глаза высокую фигуру академика и предположил, что Чан и Могильщик тоже где-то там, но не видел их, потому что все свечи потушили и пиршественный зал окутала непроницаемая тьма.

Внизу на садовых подмостках крутилось большое колесо цветных огней, из прикрепленных к нему шутих в разные стороны летели сверкающие искры. Колесо все ускорялось и ускорялось, пока внезапно не рассыпалось дождем пестрых звездочек.

— Очень красиво, — заметил за спиной Ди академик.

За колесом последовал букет цветов, который через некоторое время с грохотом взорвался, разлетевшись во все стороны бабочками. Их сменила длинная череда ослепительно ярких символов. Судья хотел завязать разговор с поэтессой, но передумал, увидев, какое у нее бледное, осунувшееся лицо. А она неожиданно повернулась к Ло и проговорила:

— Вы отлично нас развлекаете, судья. Великолепное зрелище!

Подчеркнуто скромный ответ ее соседа потонул в новой серии громких взрывов. Судья Ди с удовольствием вдохнул поднявшийся из сада едкий пороховой дух, который слегка отрезвил его, захмелевшего от чересчур большого количества слишком поспешно выпитых кубков. В небе возникла картина, изображающая символическую триаду — Счастье, Богатство и Долголетие. Раздался последний взрыв, и в саду воцарилась темнота.

— Большое вам спасибо, Ао, — сказал придворный поэт. Он подошел к балюстраде вместе с академиком и Могильщиком Лу. Пока они восторгались и хвалили Ло, Юлань тихо сказала судье:

— Все-таки эта символическая триада — изрядная глупость. Если ты счастлив, богатство сделает тебя несчастным, а долголетие заставит пережить свое счастье. Давайте вернемся в дом, тут становится свежо, и свечи уже опять зажигают.

Когда гости вернулись на свои места, шесть слуг внесли дымящиеся блюда с пельменями. Однако поэтесса не стала садиться.

— Схожу посмотреть, готова ли Маленькая Феникс к выступлению, — сказала она судье. — Понимаете, она надеется заработать себе репутацию, станцевав перед таким избранным обществом. Готова биться об заклад, она мечтает о приглашении в столицу. — И Юлань вышла в арочный дверной проем за их столом.

— Я предлагаю тост за нашего щедрого хозяина! — воскликнул академик.

Все подняли свои кубки с вином. Судья подцепил пельмень с приправленной имбирем начинкой из рубленой свинины и лука. Он заметил, что Могильщику подали специальное блюдо из обжаренного соевого творога, но тот даже не притронулся к угощению, а сидел, вертя в толстых пальцах кусок цуката и глядя выпученными глазами на дверной проем, в котором исчезла поэтесса. Вдруг судья Ло уронил на стол стукнувшие палочки для еды и с приглушенным восклицанием указал на дверь. Судья Ди развернулся в своем кресле.

В дверном проеме стояла Юлань. С мертвенно бледным лицом она в оцепенении смотрела на свои руки. Они были в крови.