Глава 27

МАША

Дом спит, когда я осторожно выхожу из комнаты с сумкой в руках. Крадусь по лестнице и оставляю сумку у двери в прихожей. А затем так же тихо поднимаюсь обратно. Я не могу уйти, как вор. Я хочу проститься.

За дверью Дэна тихо. Он спит. Мажор никогда не просыпается так рано. Но не с ним я хочу проститься. Мы уже все сказали друг другу вчера.

Я прохожу мимо и останавливаюсь у двери его отца. Я долго сомневалась, но все-таки решилась. Я хочу, чтобы он знал, почему я ушла. Чтобы не считал Дэна виноватым в нашей ссоре. В руке у меня листок – с оправданием для Дэна. Портрет, который я нарисовала вчера, расскажет ему о моих чувствах. В глубине души теплится надежда, что если он его увидит, то разыщет меня. Ведь это он выбрал меня для своего сына. Это он увидел во мне то, чего не разглядел Дэн. Это он всегда был третьим в наших с Дэном отношениях и незримо присутствовал на наших свиданиях. В парке, на ВДНХ, на прогулках – я всегда чувствовала на себе его взгляд. А он рассматривал мои фотографии, которые присылал ему для отчета сын. Мы связаны крепче, чем можно представить. И я очень хочу верить, что у меня есть шанс…

Я медлю у двери. Сначала я хотела просто подсунуть рисунок под дверь. Но сейчас понимаю, что не могу уйти, не взглянув на Громова напоследок.

Желание так велико, что пересиливает страх и наполняет меня небывалой дерзостью. Прежде, чем я успеваю задуматься и пожалеть о том, что творю, я нажимаю на ручку и толкаю дверь в спальню Громова.

Дверь не заперта и тихо открывается передо мной. Я переступаю порог и замираю, замечая движение у окна. Сердце пропускает удар, пока я жду, что Громов шагнет ко мне и строго спросит, что я делаю в его спальне. Но это лишь ветер всколыхнул занавески, ворвавшись в приоткрытую форточку.

Громов спит на кровати, и я замираю при виде спящего мужчины. Он лежит на боку, лицом к двери. Одеяло сбилось до пояса, а в комнате довольно прохладно.

Боясь дышать, я подхожу к нему и кладу на тумбочку свой рисунок.

Смотрю на Громова в рассветных сумерках, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку и мысленно зарисовывая его портрет. Во сне он кажется таким ранимым и беззащитным, каким я никогда его не видела. Черты лица разгладились, и сейчас ему не дашь сорока лет. Он кажется лишь немногим взрослее сына, как старший брат.

В открытую форточку веет прохладой, и я склоняюсь над Громовым, укрывая его одеялом до плеч. Как бы не простудился…

– Надя, – с нежностью, какой я никогда не слышала в его голосе, бормочет он во сне, а у меня обрывается сердце.

Он до сих пор любит свою умершую жену. Не красавицу Катю, которая недавно грела его постель, он зовет во сне, а мать Дэна, покинувшую его почти двадцать лет назад.

Я отступаю от постели, желая сбежать, но Громов внезапно ловит меня за руку, и я замираю, боясь дышать.

– Это ты, Надя? – хрипло бормочет он с закрытыми глазами.

Я молча глажу его по щеке свободной рукой, и он улыбается во сне.

– Я так скучаю, Надя, – тихо говорит он, разбивая мне сердце.

Его губы, шепчущие не мое имя, так близко, что я не могу сопротивляться соблазну. Другого шанса не будет. Он никогда не поцелует меня наяву, ведь в его сердце по-прежнему живет мертвая жена. Дэн был прав, говоря, что его отец – однолюб. Есть только один шанс – украсть его поцелуй, пока он спит и грезит о своей любимой, которую потерял навсегда.

Я едва касаюсь его губами, боясь разбудить. Но Громов с неожиданной горячностью отвечает на поцелуй. И не успеваю я опомниться, как его руки крепко обхватывают меня за талию, роняя на кровать.

Я замираю, оказавшись на спине в его постели, пропахшей его терпким возбуждающим запахом. А Громов нависает надо мной, продолжая страстно целовать. Его глаза по-прежнему закрыты. Он целует не меня, а Надю, которую видит во сне. Но я почти сразу забываю об этом, когда его язык страстно раздвигает мои зубы, а горячая ладонь ныряет под свитер и сжимает грудь под чашечкой бюстгальтера. Мы жарко целуемся, и я плавлюсь в его руках, сгорая от новых острых ощущений. Мои пальцы зарываются ему в волосы, скользят по спине, гладят плечи. Я хочу почувствовать его всем телом, но испуганно замираю, когда что-то большое и твердое упирается мне в пах. Даже сквозь джинсы я чувствую, как сильно он возбужден…

– Ох, детка, как же я по тебе скучал, – бормочет он, покрывая лихорадочными поцелуями мою шею.

А я совершенно теряю голову, страх и стыд. Я готова идти до конца, только бы он не останавливался. Только бы и дальше гореть в его руках… Я закрываю глаза и позволяю ему делать со мной все, что он хочет. Он опытный мужчина, и я хочу стать женщиной в его объятьях.

Но внезапно порыв холодного ветра врывается в форточку. Занавески взлетают, впуская в комнату лучи рассветного солнца. Я жмурюсь, а потом слышу потрясенный голос:

– Маша?

Я открываю глаза и встречаюсь взглядом с Громовым. Он сонно моргает, как будто не веря тому, что видит. А затем резко скатывается с меня, вскакивает с кровати и заворачивается в одеяло, пряча свою наготу.

– Какого черта? – гневно рычит он. – Ты что здесь делаешь?

Свет лампы на тумбочке ослепляет меня, окончательно приводя в чувство. Сгорая от стыда, я вскакиваю с кровати по другую сторону. Бежать мне некуда, за спиной – окно, впереди – Громов. Сон слетел с него, и теперь передо мной не тот страстный влюбленный, который меня целовал и шептал нежности на ушко, а взбешенный мужчина, который обнаружил, что в его спальню прокралась бесстыжая девица – на минуточку, девушка его сына! – и чуть его не соблазнила.

Мамочки, стыд-то какой! От резкого перехода от страсти к стыду у меня слабеют колени, а перед глазами темнеет. Только бы меня не стошнило на его дорогущий ковер.

– Может, объяснишь, как ты здесь оказалась? – едва сдерживаясь, шипит он.

Орал бы в полный голос, да боится разбудить сына, спящего в соседней комнате.

– Я просто зашла попрощаться, – слабым голосом лепечу я, одергивая желтый свитер. Хорошо, хоть раздеться не успела, и не приходится оправдываться перед ним нагишом.

– И оказалась у меня в постели? – Его суровый голос полон презрения, и мне хочется умереть, лишь бы не видеть разочарования в его глазах.

А самое ужасное, что он прав. Это я пришла к нему в спальню, это я первой его поцеловала, это я воспользовалась тем, что он не контролировал себя во сне и залезла к нему в кровать.

Да, Маша, ниже упасть ты не могла. Теперь тебе от этого никогда не отмыться…

– Простите, – бормочу я, едва сдерживая слезы. Но они уже текут по щекам – горячие и безудержные.

Я бросаюсь к двери, давясь рыданиями.

– Подожди, Маша, – Громов хватает меня за руку.

Стыд придает мне сил, я вырываюсь и выбегаю из его спальни. Но натыкаюсь на Дэна, который идет из ванной, машинально ловит меня и замирает, когда его отец выскакивает из своей спальни, завернутый в одеяло на голое тело.

Я говорила, что хуже быть не может? Еще как может!

МАЖОР

– Что происходит? – хрипло спрашиваю я, переводя взгляд с Маши, прижавшейся ко мне, на отца.

Я встал в туалет и толком не проснулся. Но постепенно в моем сознании складывается картинка: заплаканная Маша, выбежавшая из комнаты отца, а за ней – он сам, в одеяле на голое тело.

– Это не то, что ты думаешь, – испуганно всхлипывает Маша.

Но я уже задвигаю ее за плечо, закрывая от отца.

– Что ты с ней сделал, скотина? – рычу я.

Маша цепляется за мои руки, что-то лихорадочно бормоча, но я уже не слышу ее. В голове огненным шаром вспыхивает ярость, и я подлетаю к отцу, резко ударяя кулаком в нос.

– Это моя девушка! – ору я.

– Прекрати, Дэн! Все не так! – вскрикивает Маша.

Но я снова и снова бью отца, обрушивая кулаки ему в живот и в грудь и тесня к лестнице. Он не сопротивляется, осознавая, что облажался.

– Хватит! – кричит Маша, вклиниваясь между нами, когда мы оказываемся на самом верху ступеней. Еще удар – и я отправлю отца считать спиной ступени. Уже заношу руку, когда слышу срывающийся от гнева голос Маши:

– Как ты можешь его обвинять после того, как сам спал с…

Она осекается и испуганно смотрит на моего отца. Тот усмехается разбитыми губами.

– С Катей? Я в курсе.

– Откуда? – ахает Маша.

Я хмурю брови. Если не она меня сдала, то кто?

– Тут везде камеры, – отец указывает на глазок под потолком. – Забыл?

Я чертыхаюсь. Предок настолько помешан на нашей безопасности, что утыкал камерами весь дом. Только в спальни их не впихнул. А жаль, мне бы хотелось посмотреть, чем таким они там занимались с Машей, после чего она выскочила вся в слезах, а он – в одном одеяле. Но, с другой стороны, моего перепиха с Катей он тоже не видел. Только как Маша заглянула ко мне и убежала, а за ней погнались я и Катя.

– Наверное, мне стоит извиниться? – с издевкой спрашиваю я. – Или нет? Я переспал с твоей девушкой, а ты с моей. Мы квиты.

– Ничего не было, – вспыхивает Маша.

– Ну да, конечно! У тебя губы как после гиалуронки раздуло.

Маша закусывает зацелованную губу, а мне хочется выть. Не сказать, чтобы я всерьез ей увлекся, но мы ведь провели столько времени вместе.

– Почему он, а не я? – с обидой спрашиваю я. – Что, подцепить мажора тебе мало? Захотелось олигарха?

– Да, я же дешевка и тварь продажная, – говорит Маша срывающимся голосом. – Мне же только деньги от вас нужны, что, неясно?

Она толкает меня в грудь и сбегает по лестнице.

Я растерянно смотрю ей вслед. Отец застывшим изваянием замирает рядом, придерживая одеяло на бедрах. И взгляд у него такой, как будто он бы кинулся за ней, если бы не я.

– Может, объяснишь, что происходит? – раздраженно цежу я.

Не люблю чувствовать себя дураком. А сейчас мне кажется, что меня одурачили.

– Я платил ей за свидания с тобой, – глухо говорит отец.

– Что? – Мне кажется, я ослышался.

– Она хорошая девушка, просто попала в беду. Я выплатил ее долг перед коллекторами. А она гуляла с тобой, чтобы ты не напивался допьяна со своими дружками-мажорами.

– Ты знаешь, что я ей тоже платил? – злорадно спрашиваю я.

– Знаю, – спокойно кивает отец. – Она мне сразу сказала.

– Когда? – теряюсь я.

– Да в первый же вечер. Помнишь, ты облился вином и ходил переодеваться? Вот тогда мы и поговорили.

Теперь я чувствую себя кретином вдвойне. Получается, что Маша все это время меня обманывала. Брала деньги и с отца, и с меня. А вот он был в курсе всего.

– Зачем ты вообще все это заварил? – поражаюсь я.

– Я думал, что если вы будете чаще видеться, то влюбитесь друг в друга. Но я ошибся. Прости меня, сын.

Он смотрит на меня так, как будто от моего ответа зависит его жизнь. А я вспоминаю слова Маши, что отец любит меня больше жизни.

Я усмехаюсь:

– С тебя по-прежнему тачка.

– Хорошо, – он поспешно кивает.

– Извини, что помял, старик. – Я протягиваю руку в знак примирения, и он горячо ее пожимает.

А потом мы расходимся по комнатам. Но тут я вспоминаю, что забыл спросить, что делала Маша в его спальне, и захожу к нему.

Отец стоит у кровати и держит в руке рисунок.

Я подхожу к нему со спины, но он меня не слышит, целиком погруженный в свои мысли.

Заглядываю ему через плечо и вижу портрет, написанный рукой Маши. Отец на рисунке выглядит моложе, добрее и красивее, чем есть. И это может значить только одно.

– Она тебя любит, – потрясенно говорю я.

Отец вздрагивает и оборачивается:

– Я нашел его на тумбочке. Она вошла, пока я спал…

Он умолкает, и я нетерпеливо спрашиваю:

– А потом?

– Не знаю, – отец выглядит смятенным, как человек, потерявший память. – Я проснулся, она была в моей постели. Кажется, мы целовались.

– Да уж точно целовались, – хмыкаю я. – У нее все губы распухли. Надеюсь, братика мне не успели сделать?

Отец бросает на меня панический взгляд.

– Нет, ты что, Дэн! Ты же видел, она была одета.

– Ты ее только слегка помял и зацеловал, – понимающе киваю я.

Отец вскидывает голову, и я треплю его по плечу:

– Да ладно, старик, проехали.

Я широко зеваю и иду к двери. На пороге оборачиваюсь:

– Как думаешь, она вернется?

– Не думаю, – отец качает головой.

– А ты не будешь ее искать?

Отец медлит, и я боюсь услышать, что Маша его тоже зацепила. Как я смогу жить, если он приведет ее в дом в роли мачехи?

– Нет, – тихо, но твердо говорит он.

Что ж, похоже, мой предок еще не совсем сбрендил, и мачехи-ровесницы у меня не будет.

– Пойду спать, – я широко зеваю и выхожу из его спальни.

А все-таки жаль, что в его комнате нет камер. Я бы посмотрел на то, как именно Маша попала к нему в постель.