Глава 25

МАША

Лодка с тихим плеском скользит к середине пруда в Парке Горького. От воды веет прохладой – такой приятной в жаркий летний день. Я щурюсь на солнце и свешиваю руку за борт лодки, пропуская прохладную воду сквозь пальцы.

Мимо проплывают лебеди, и я не могу сдержать восторженного возгласа:

– Смотри, какие красивые!

Сворачиваю на них шею и слышу ласковый мужской голос:

– Самая красивая – ты.

Лодка качается подо мной, а синее небо – над головой. Я оборачиваюсь и смотрю на самого любимого мужчину на свете.

Он такой сильный. Легко и уверенно управляется с веслами, пока я сижу на носу лодки. И любуется мной так искренне, что у меня сердце сжимается от счастья.

Так и хочется вскочить на ноги и броситься к нему, чтобы поцеловать.

Но лодка покачивается подо мной, и я, поборов порыв, продолжаю сидеть и смотреть на него. Чем я его заслужила? Такого красивого, такого надежного, такого заботливого… Лучшего мужчину на свете.

Проснувшись утром, я достаю из-под подушки блокнот. Неудивительно, что мне снились сны, в которых мои фантазии ожили. Я же спала на них всю ночь!

Медленно пролистываю блокнот, задерживаясь на каждом рисунке и продолжая грезить наяву под стук дождя за окном. А потом рву их в мелкие клочья – чтобы никто не увидел. Вчера Дэн чуть не поймал меня за руку. Я не могу рисковать, сохранив рисунки, которые выдают меня с головой. Я даже спрятать их здесь не могу, потому что это не мой дом. Но когда я дохожу до последнего рисунка, останавливаюсь.

Он получился особенно живым и реальным. Я изобразила себя с Громовым на фоне фонтана в Парке Горького. Бесстыже позаимствовала кадр с фотографии с женой, но вписала вместо нее себя. Добавила себе в руки мороженое, а Громову пририсовала мальчишескую улыбку. Я ни разу не видела, чтобы он улыбался так беззаботно и счастливо, и мне безумно жаль, что мы с ним разошлись во времени на девятнадцать лет и никогда не будем ровесниками. Никогда не будем вместе. Ведь что-то же он увидел во мне, когда Дэн притащил меня к ним на ужин в тот первый вечер. Я тешу себя надеждой, что понравилась ему не как девушка сына, а сама по себе. Но что бы там ни было, вчерашний день дал понять, что Громов по-прежнему любит свою умершую жену, а у меня нет никаких шансов. Его буквально трясло, когда он застал меня вчера с их фотографиями. Отпустить прошлое он явно не готов, а значит, о будущем не стоит и мечтать.

Рука уже тянется, чтобы порвать последний рисунок. Но я не могу. Сгибаю его пополам, потом еще. Оглядываюсь в поисках укромного места и натыкаюсь на высокую спинку кровати. Между ней и стеной – щель всего в сантиметр. Вряд ли Дэн вздумает туда заглянуть, да и рука не пролезет. Я опускаю рисунок ровно посередине – словно бросаю в почтовый ящик. Может, когда-нибудь, несколько лет спустя эту кровать отодвинут, и тогда Громов вспомнит, что гостила у них такая смешная девушка Маша… А может, рисунок найдет Катя, которая хозяйкой войдет в этот дом и решит все переделать? Я так и представляю, как ее руки с ухоженным маникюром остервенело рвут рисунок в мелкие клочья. Тогда он никогда не дойдет до адресата и не расскажет Громову о моей любви.

А если рисунок найдет Дэн и решит, что у его отца был со мной роман? Я цепенею. Что я наделала? Надо срочно достать рисунок, пока он не попался кому-то на глаза. Но как я ни пытаюсь, дотянуться до сложенного листка не удается. Кровать не получается отодвинуть – она как будто привинчена к полу, а подлезть с боков я тоже не могу: щель слишком узкая для моей руки, хотя белый листок и маячит в каком-то метре от моего носа.

Ладно, займусь этим позже. А пока Дэн не проснулся, схожу умыться.

Приоткрываю дверь – в коридоре никого. Только бы не столкнуться с Дэном в ванной! К счастью, пересечься с его отцом мне не грозит, так как у того в спальне есть своя душевая. Кстати, вчера к ужину Громов так и не спустился, как будто не хотел меня видеть. Мы с Дэном ужинали в одиночестве, а потом смотрели кино в гостиной. Признаться, я больше смотрела на портрет его матери на стене, чем на экран телевизора, и представляла ее живой на свиданиях с Громовым. К счастью, Дэн был слишком увлечен блокбастером про автомобильные гонки, чтобы заметить, что я витаю мыслями далеко-далеко.

Сейчас, проходя мимо спальни Дэна, слышу его голос и удивляюсь, кому он звонит так рано.

– Погодка с утра не задалась, – бодро тараторит Дэн, – а значит самое время…

Он спотыкается на полуслове, а затем повторяет фразу с самого начала. Я понимаю, что он записывает сторис для Инстаграма, и быстро бегу в ванную. Путь открыт!

Распахиваю дверь, проскальзываю внутрь и скорее запираю ее. Фух, теперь можно спокойно умыться… Я еще не успеваю обернуться, как до меня доносится осторожное покашливание.

– Доброе утро, Маша.

Я резко оборачиваюсь и едва не упираюсь в грудь Громова. Грудь голая и мускулистая, мужчина явно много времени проводит в фитнес-клубе. На коже еще блестят капельки воды – он только что принял душ и никак не ожидал моего вторжения. А реакция у него отменная! Пока я запирала дверь, стоя к нему спиной, он успел обернуть полотенце вокруг бедер и прикрыться.

– Что вы тут делаете? – выпаливаю от испуга я, пятясь к двери. – У вас же своя ванная есть!

Громов удивленно моргает. «И вообще – запираться надо!» – собираюсь упрекнуть его я, но прикусываю губу. Он ведь у себя дома. Наверное, он привык делить с сыном ванную и не запираться. И вообще-то это я ворвалась к нему, а не он!

– В моей ванной засор, – спокойно объясняет Громов.

Наверное, Катя своими длинными волосами весь слив забила, догадываюсь я. А еще замечаю, что без делового костюма и только после душа Громов выглядит совсем молодым. У него крепкое спортивное тело, как у студента. А не как у сорокалетних выпивох, которых я видела летом на речке в деревне. На их рыхлое пузо и дряблую грудь только взглянешь, скорей хочется отвернуться. А Громов вполне мог бы сниматься для рекламы какого-нибудь мужского парфюма в одних трусах. Пресс у него литой, даже вон кубики имеются. Я про них только в книгах читала, а в жизни видеть не приходилось.

– Маша, ты позволишь?.. – Громов вопросительно смотрит на меня, намекая, что мне пора.

Я вспыхиваю до корней волос. Стою тут, неприлично таращусь на него, едва слюни не пускаю! Как фанатка на рок-звезду.

– Простите, пожалуйста! Мне так неловко! – Я резко отпрыгиваю от него к двери, собираясь выскочить из ванной. Но поскальзываюсь на мокром полу и лечу спиной назад.

Громов не дает мне упасть – подхватывает в нескольких сантиметрах от пола. Даже сквозь футболку я чувствую жар его рук, кольцом обхвативших мою талию. Его лицо так близко, что я вижу, как бьется жилка на его виске, и чувствую мятный запах зубной пасты из его приоткрытых губ. Мое сердце колотится так, что вот-вот вырвется из груди. Я смотрю в его глаза – такого же зеленого цвета, как у сына. Только старше и мудрее. Это глаза человека, который много пережил и потерял свою единственную любовь. Но сейчас я вижу в них свое отражение, и это завораживает.

На какой-то миг я забываю обо всем. Как будто за стенами этой комнаты нет никого, кроме нас. Как будто мы одни во всем мире. Как будто все события последних дней были ради этого – чтобы я оказалась здесь, в объятиях этого мужчины. Дэн – лишнее звено. Он только статист, который сыграл отведенную роль и отошел на второй план, оставляя нас двоих в свете софитов…

А потом я слышу тихий шелест – это полотенце соскальзывает между нами, падая на пол и оставляя Громова обнаженным.

– Черт! – Он резко ставит меня на ноги, а другой рукой подхватывает полотенце и прикрывается им.

А я пулей вылетаю из ванной и спешу укрыться в своей комнате.

Иначе сгорю со стыда!

Повезло еще, что Дэн по-прежнему записывает свои сторис, и я не столкнулась с ним в коридоре. А то как бы я ему объяснила, что делала в ванной с его полуголым отцом! Вот ведь позор!

Прижимаю ладони к полыхающим щекам и пытаюсь успокоиться. Сердце колотится как бешеное. Того и гляди выпрыгнет из груди. Ну, Маша, ну, ты попала!

Уже один раз ввалилась к Громову в спальню в разгар любовных утех. Хорошо, что тогда любовники были слишком увлечены друг другом и меня не заметили! Но сейчас опозорилась по полной программе. Да лучше бы я на голого Дэна в ванной наткнулась, чем на его отца в полотенце!

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть в испуге.

– Маша, ванная свободна, – доносится до меня голос Громова.

Я таращусь на дверь, боясь, что она откроется. Но слышу, как удаляются шаги и хлопает дверь его спальни.

Путь свободен. И, кажется, Громов не слишком сердится, раз постучал ко мне. Но мне все равно хочется телепортироваться отсюда за тысячу километров, лишь бы не смотреть ему в глаза.

Разве я смогу теперь забыть то, что увидела на короткий миг, когда полотенце упало? Громов был возбужден. И причиной тому – я.

Я малодушно отсиживаюсь в комнате, дожидаясь, когда Громов с Дэном уедут из дома.

– Идешь завтракать? – Дэн, уже одетый в институт, заглядывает ко мне.

Я мотаю головой.

– Нет аппетита. Может, позже.

– Ты не заболела? – хмурится Дэн. – Не простудилась после ресторана?

Я вспоминаю пронизывающий ледяной ветер на парковке и мокрые волосы, а еще раньше – как Доминика макала меня головой в раковину. И ее угрозы, летящие нам вслед.

– Все в порядке, – отвечаю я ему. – Дэн, у тебя не будет проблем с Доминикой?

– У меня? – Он насмешливо вздергивает брови. – Да что она мне сделает?

– Она угрожала отомстить, – напоминаю я о ее словах.

Мало ли что может выкинуть девчонка, убежденная в своей безнаказанности.

– Даже не переживай, – он ободряюще мне подмигивает. – Это просто пустые слова. Точно не хочешь позавтракать вместе?

Я мотаю головой.

– Ладно, – Дэн отступает к двери. – У меня сегодня четыре пары. Вернусь часам к пяти. Не скучай!

На пороге он оборачивается.

– Ты, вроде, хотела съездить на конюшню порисовать лошадей?

– А можно? – оживляюсь я.

– Я предупрежу, что ты придешь, – обещает он и закрывает за собой дверь.

Я слоняюсь по комнате, не зная, чем заняться, и выглядываю в окно. Наконец, Громов с сыном выходят из дома, и машина выезжает за ворота.

А я осмеливаюсь спуститься вниз и, к моему удивлению, обнаруживаю на кухне женщину, которая протирает стол.

– Доброе утро! – Оксана приветливо поворачивается ко мне. – Я сырники нажарила. Будешь?

– С удовольствием. – Я неловко присаживаюсь за стол, и повариха ставит передо мной тарелку с румяными сырниками.

– Чай, кофе? – спрашивает она.

– Я сама сделаю, – вскакиваю я.

– Сиди, – Оксана машет руками, – это моя работа. Так что будешь?

– Капучино, – я присаживаюсь обратно и спрашиваю: – Как ваше здоровье?

– Уже хорошо, – бодро говорит она, ставя кружку в кофемашину. – Давление на днях подскочило, но это бывает. Я больше переживала, что мои мальчики без еды остались. Но Денис сказал, что ты им блинчиков напекла…

До меня не сразу доходит, что, говоря «мои мальчики», Оксана подразумевает Громова с сыном. А когда доходит, я закашливаюсь.

– Ты не заболела? – Оксана взволнованно поворачивается от кофемашины. – Дмитрий Кириллыч сказал, что тебя недавно просквозило.

По моему лицу чуть не расплывается глупая улыбка, но в последний момент я сдерживаюсь. Громов волнуется обо мне?

– Все в порядке, – смущенно бормочу я.

– А то смотри, сделаю тебе чай с малиной, – предлагает Оксана.

– Лучше кофе.

Оксана включает кофемашину, а я задумчиво смотрю ей в спину. Не могу понять ее отношения к хозяевам. То ласковое «мои мальчики», как будто она говорит о своих муже и сыне, то уважительное «Дмитрий Кириллыч». Похоже, что к хозяевам она привязалась душой, но с Громовым выдерживает дистанцию. Хотя они примерно одного возраста, и Оксана вполне могла бы стать его супругой. Влюблена ли она в него, гадаю я, пока повариха готовит кофе. Мечтала бы быть хозяйкой в этом доме, а не прислугой?

– Приятного аппетита, – Оксана с улыбкой ставит передо мной чашку с кофе, и я обращаю внимание, что на ее правой руке нет кольца.

Она не садится за стол и возвращается к работе, продолжая прибираться у плиты.

А мне так неловко завтракать одной, что я окликаю ее:

– Может, составите мне компанию?

– Вообще-то я еще не пила кофе. – Она охотно берет кружку, делает себе капучино и садится напротив.

Место Громова во главе стола остается свободным. Его не смеет занять никто, кроме хозяина дома.

– Вы давно тут работаете? – спрашиваю я, разглядывая Оксану.

Впервые я вижу ее так близко и замечаю лучики морщинок в уголках глаз и губ. Ей лет сорок, как и Громову. Она, конечно, не такая ухоженная и красивая, как Катя. Но зато у нее добрый взгляд и ямочки на щеках, когда она улыбается.

– С прошлого лета, – голос Оксаны звучит тепло. Она явно довольна своим местом работы и хозяевами. Но поддерживать разговор она не спешит и молча изучает меня, как будто решая, стоит ли мне доверять.

А я мысленно примеряю на нее роль хозяйки этого дома – супруги Громова и матери Дэна, но вынуждена признать, что она на нее не подходит. Оксана гармонично смотрится у плиты, но я не могу представить ее ни в библиотеке с книгой у камина, ни в гостиной на диване у телевизора, ни в спальне Громова. При воспоминании о Кате в постели Громова, я вспыхиваю и втыкаю вилку в румяный сырник.

– Вкусные сырники, – хвалю я, попробовав. – Как у моей мамы.

Я осекаюсь, а Оксана замечает мое замешательство и мягко спрашивает:

– А твоя мама знает, что ты здесь?

Я не звонила матери уже неделю. С того дня, как послала ей фотографию из зоопарка, а она отругала меня за то, что я развлекаюсь, вместо того чтобы усердно работать и выплачивать долг. Как ей объяснить, почему я осталась без работы и сейчас живу в доме миллионера?

– Нет, – признаюсь я, не в силах врать Оксане.

– Я так и думала, – с пониманием вздыхает домработница.

Конечно, какая мать отпустит свою дочь жить в доме с двумя едва знакомыми мужчинами?

– Я задержусь тут ненадолго, – вырывается у меня.

– А жаль, – внезапно говорит Оксана.

Я в недоумении поднимаю на нее глаза от тарелки с сырниками.

– Ты хорошо влияешь на Дениса, – она тепло улыбается. – Сегодня он даже поблагодарил меня за завтрак.

– А обычно не благодарит? – удивляюсь я.

– Ни разу за весь год, что я тут работаю.

Я смущенно отпиваю кофе.

– И Дмитрий Кириллыч сегодня впервые за долгое время улыбнулся, – добавляет она. – Наконец-то их отношения с сыном стали налаживаться.

– Они плохо ладят? – вырывается у меня.

– По-всякому. – Оксана пожимает плечами, давая понять, что сплетничать о хозяевах не собирается.

– Дмитрий Кириллыч очень привязан к сыну, – замечаю я.

– У него ведь больше никого нет. Вот он Дениса и балует.

– Даже слишком, – вырывается у меня, и я быстро отхлебываю кофе.

– Да, порой слишком, – тихо соглашается Оксана и задумчиво вертит кружку в руках. – Иногда я думаю, что все было бы иначе, если бы мать Дениса была жива…

– Дмитрий Кириллыч ее сильно любил? – вырывается у меня.

Чашка с кофе вздрагивает в руке Оксаны.

– Должно быть, сильно, раз больше не женился и никого в этот дом не привел, – медленно говорит Оксана. – Хотя мог бы. Ему ведь было девятнадцать, как сейчас Денису, когда жена умерла, а он остался с младенцем на руках. Сам еще мальчишка…

За столом повисает тяжелая пауза, и по моей коже бегут мурашки. Как будто призрак матери Дэна возник в кухне и наблюдает за нами. Такое же чувство у меня было в библиотеке, когда я взяла томик «Джейн Эйр».

– Она умерла во время родов? – тихо спрашиваю я.

Оксана бросает на меня строгий взгляд и сердито говорит:

– Ты закончила? – Она поднимается со стула и тянется за моей тарелкой. – Я помою посуду.

– Дэн однажды проговорился, что винит себя в смерти матери, – я умоляюще смотрю на нее. – Больше он ничего не рассказал, но я вижу, как его это тяготит, и хочу помочь.

Оксана вздрагивает, а затем горячо возражает, вставая на защиту Дэна:

– Что? Глупости! Мальчик тут ни при чем. Такая уж судьба!

Она тяжело опускается обратно на стул, и я в ожидании смотрю на нее.

– А знаешь, я не удивляюсь. Бедный мальчик! – вздыхает она. – Я пришла сюда на работу прошлым летом. Хозяин ничего не рассказывал о прошлом, а я и не спрашивала. Какое мое дело? В октябре у Дэна был день рождения – 18 лет. Отец подарил ему ключи от машины, Денис был счастлив и собирался в клуб к друзьям. А в дверях он столкнулся с курьером – привезли целую охапку лилий. Я открыла курьеру и ахнула: «Красота какая!» А Денис изменился в лице и выскочил вон. Оказалось, курьер перепутал дату и привез букет на день раньше. Громов заказал их на кладбище – для своей покойной жены, матери Дениса. На следующий день они отправились туда с сыном…

Я слушаю Оксану и с трудом сдерживаю слезы. Каково было Дэну увидеть в свой день рождения букет, заказанный на могилу матери? Каково было Громову, будучи ровесником Дэна, хоронить жену и забирать младенца из роддома?

– Такие дела, – глухо говорит Оксана и тянется за бумажной салфеткой. – День рождения Дениса – это день смерти его матери. Сначала отмечают, потом на кладбище едут.

Она шумно сморкается в бумажную салфетку, вскакивает из-за стола и начинает собирать посуду.

– Разболталась я с тобой, – смущенно говорит она. – Обычно я себе такого не позволяю.

– Я никому не скажу, – обещаю я и вижу, как Оксана расслабляется.

Предлагаю ей помочь на кухне, но она машет руками:

– Не отбирай мою работу! Иди, отдыхай!

Я почти дохожу до порога, когда она громко меня окликает:

– Маша, стой!

Я оборачиваюсь.

– Совсем забыла. Дмитрий Кириллыч сказал, ты в конный клуб собиралась, рисовать?

Я киваю.

– Он позвонил туда, предупредил, что ты заедешь. И деньги оставил на такси.

Почему-то от этих ее слов, от заботы, которую проявил ко мне Громов, меня окончательно прорывает. Слезы рекой текут по щекам, и Оксана испуганно охает, бросаясь ко мне.

– Ты что, девочка?

Она по-матерински обнимает меня и гладит по голове. А я рыдаю у нее на груди – оплакивая и Громова, потерявшего жену, и Дэна, выросшего без матери и считающего себя виноватым в ее смерти, и свои несбывшиеся мечты. Если бы я влюбилась в мажора, у меня был хотя бы один шанс из ста. С его отцом у меня нет ни одного.