Глава 24

МАША

На следующее утро я просыпаюсь рано. Сегодня понедельник, Громову на работу, Дэну в институт. А мне впервые за долгое время никуда не нужно спешить, и это так странно!

Валяться в постели я не привыкла, поэтому, накинув халат, иду умываться. В коридоре никого, хозяева еще спят.

Но, когда я выхожу из ванной и направляюсь к себе, замечаю приоткрытую дверь комнаты, из-за которой доносится шипение, а затем раздраженный возглас. Я замедляю шаг и заглядываю туда. Это одна из гостевых комнат. Внутри стоит гладильная доска с брошенной на ней белой рубашкой, а у доски – Громов, в футболке и в трикотажных штанах. Утюг, опасно притулившись на краю доски, шипит, выпуская пар, а мужчина дует на обожженные пальцы.

– Помочь? – спрашиваю я, приоткрывая дверь.

Громов вздрагивает и оборачивается. Секунду он смотрит на меня, как будто не понимая, кто я и как тут оказалась, а затем отводит глаза и неловко признается:

– Оксана сегодня не вышла, а у меня, как нарочно, ни одной глаженой рубашки.

Так непривычно видеть всемогущего и властного Громова беспомощным перед гладильной доской и утюгом.

– Давайте я поглажу, – предлагаю я, пряча улыбку.

– Не надо, – отмахивается он, – ты совсем не обязана…

– Мне не трудно, – уверяю я.

– Спасибо, Маша. – В его голосе слышится облегчение, но на меня он даже не смотрит и быстро выходит из комнаты, как будто сбегает.

А я беру в руки утюг. Ну конечно, воды внутри нет, а поверхность раскалилась. Осмотревшись, замечаю на открытой полке шкафа пластиковую емкость-лейку. Внутри даже осталось немного воды, как раз хватит, чтобы управиться с рубашкой.

Пока утюжу, рассеянно оглядываю стены и кровать. Комната почти такая же, как моя, только стены не сиреневые, а жемчужно-серые. Похоже, эту гостевую спальню домработница использует для глажки белья. Дэн обмолвился, что, кроме поварихи Оксаны, к ним еще приходит уборщица Тамара, но сейчас она в отпуске, и Оксана выполняет ее работу тоже.

Прохожусь утюгом по рукавам, налегаю на карман. Гладить блузки мне не привыкать – это стандартная униформа официантки. Но мужскую рубашку я глажу впервые. Мама растила меня одна, и в доме были только женские вещи.

Привычные движения успокаивают, утюг скользит по ткани, и я тихонько напеваю себе под нос. Можно помечтать, что я в этом доме не гостья, а хозяйка. И рубашку глажу своему любимому мужчине.

– Маша, ты что тут делаешь? – Голос Дэна возвращает меня к реальности, и я резко ставлю утюг на гладильную доску.

– Рубашку глажу…

Взгляд Дэна мрачнеет.

– Отец тебя заставил? Я с ним поговорю!

Парень выбегает из комнаты в коридор, а я за ним.

– Ты чего, Дэн! – Я повисаю у него на руке. – Я сама предложила. Шла мимо и увидела, как он с утюгом мучается. Мне несложно!

– Ты не прислуга, – запальчиво возражает мажор. – Ты моя девушка!

Чтобы погасить скандал, приподнимаюсь на цыпочки и чмокаю его в губы. Дэн сразу же затихает, а за спиной хлопает дверь. Конечно же, его отец появился в тот самый миг и застал наш поцелуй!

Отстранившись от Дэна, вижу, что Громов стоит напротив.

– Я погладила, – вырывается у меня, как будто я обязана перед ним отчитываться.

– Спасибо, Маша, – кивает он и проходит в комнату за рубашкой.

– Может, мне тоже что-нибудь погладишь? – шепчет Дэн, затем берет мою руку, кладет ее себе на грудь и ведет вниз к животу.

Я отдергиваю руку и отпрыгиваю от него, а он смеется:

– Я имел в виду футболку или свитер.

Из комнаты выходит Громов, на ходу застегивая рубашку.

– Завтракать идете? – спрашивает он, направляясь к лестнице. – Денис, поторопись, скоро выезжаем!

Дэн ныряет в спальню, чтобы переодеться в институт. А я захожу в комнату с гладильной доской, вспомнив, что не выключила утюг. Но я зря беспокоюсь – Громов о нем позаботился.

Когда я спускаюсь в столовую, на столе уже стоят разогретые блины. Вчера я наготовила много, а красная икра в этом доме, похоже, не переводится. Кроме блинов, на столе еще свежие круассаны, французский багет, сырники, творог, какие-то закуски. Я как будто попала на завтрак в отель.

– Откуда? – удивляюсь я.

– Доставка! – объясняет Дэн, поворачиваясь от кофемашины, где готовит кофе.

Громов, в застегнутой наглухо рубашке и брюках, выглядит как олигарх с обложки «Форбс» и уже ничем не напоминает того растерянного мужчину у гладильной доски, который, обжегшись, дул себе на пальцы. Но тот Громов, признаться, нравился мне больше.

– Это тебе, – Дэн ставит передо мной первую чашку с кофе и возвращается приготовить кофе для себя.

Громов провожает сына одобрительным взглядом, как будто для того заботиться о ком-то – значительный прогресс. Он даже не смотрит на меня, но, когда его рука тянется за блинчиком, я не могу сдержать улыбку. Из всех ресторанных изысков на столе он выбрал мои вчерашние блины, и это очень приятно.

А вот Дэн, вернувшись с чашкой кофе, тянется за круассаном и намазывает его шоколадной пастой. Я тоже следую его примеру. Круассан тает во рту и намного вкуснее тех, что готовят у нас в кафе. Я жадно проглатываю его, запивая капучино, и бросаю взгляд на тарелку, где лежат еще несколько штучек.

– Бери! – смеется Дэн, придвигая ко мне блюдо.

Соблазн велик, и я подхватываю еще один.

– Нам пора, Дэн, – торопит Громов, вставая из-за стола.

Мажор тоже поднимается с места, а я замираю на стуле. Они сейчас уйдут, а я останусь тут одна? Так странно…

– Чем займешься, Маша? – спрашивает Дэн.

– Почитаю. – Я вспоминаю про томик «Джейн Эйр», который читала вчера перед сном.

Я как раз остановилась на том, как мистер Рочестер знакомит влюбленную в него Джейн со своей невестой – аристократкой Бланш Ингрэм. Я много раз читала книгу, но сейчас мое сердце особенно болело за Джейн, а на месте красавицы Бланш я представляла Катю.

– Можешь брать в библиотеке все, что хочешь, – разрешает мне Громов и выходит из столовой.

А Дэн задерживается, чтобы меня поцеловать. Но я отворачиваюсь, и поцелуй приходится в щеку.

– Недотрога, – шутливо ворчит Дэн. – У меня сегодня шесть пар, так что вернусь ближе к ужину. Не скучай без меня!

Я киваю, но, когда он отходит от стола, кричу вслед:

– А ужин?

– Закажем доставку, – Дэн машет рукой на прощание.

А я допиваю кофе и начинаю убирать со стола, мыслями возвращаясь к оставленной у кровати книге.

Я Джейн Эйр, которая влюбилась в мистера Рочестера. Вот только у меня нет ни единого шанса. Никто не оставит мне богатое наследство, чтобы я могла стать ему ровней. И никогда Громов не обратит на меня внимание. Глупая Маша! Как я могла так вляпаться?

МАЖОР

– Как у вас с Машей? – интересуется отец, когда мы отъезжаем от дома.

– Хорошо, – откликаюсь я.

В другой ситуации послал бы предка подальше с такими вопросами, но это же он – спонсор моего романа с Машей. Я уже так привык отчитываться ему нашими селфи со свиданий, что даже странно, что сейчас не приходится их посылать. Ведь мы уже два дня живем под одной крышей.

– А у тебя с Катей? – спрашиваю я, когда мы проезжаем мимо дома актрисы.

– Хорошо, – так же скупо отвечает отец.

– У вас все серьезно? – допытываюсь я.

Наконец-то мы только вдвоем, и ему не уйти от ответа.

– Жениться я пока не собираюсь, – отшучивается отец.

– Пока? – Я настораживаюсь.

– Мы просто весело проводим время.

– Слушай, я не против, чтобы ты весело проводил время с кем-то на городской квартире. Но ты притащил ее в наш дом!

«Где в гостиной висит портрет мамы», – мысленно добавляю я.

– А что в этом такого? Мы соседи.

– Ты ее любишь? – напрямик спрашиваю я.

Отец молчит, сосредоточенно глядя на дорогу, и я не могу понять его мыслей.

– А ты Машу? – внезапно спрашивает он.

– При чем тут я? Не переводи разговор.

– Денис – ты самое дорогое, что у меня есть, – серьезно произносит он. И впервые мне не хочется высмеять его слова, я понимаю, что он говорит искренне. – Я любил твою мать. И хочу, чтобы в твоей жизни тоже была такая любовь…

Он говорит что-то еще, но я его уже не слышу, невидящим взглядом уставившись в лобовое стекло и стискивая кулаки. Для меня не секрет, какие сильные чувства были между родителями. Я слышу об этом с детства и привык к тому, что мама – единственная в сердце отца. Но сегодня впервые он заговорил о своих чувствах к ней в прошедшем времени. Не «люблю», а «любил». Может, он сам не заметил, как оговорился, но для меня это меняет все. Я не позволю Кате занять место моей матери – в сердце отца и в нашем доме. Никогда!

– Денис, ты меня слышишь? – окликает отец.

– Извини, отвлекся. – Я разжимаю кулаки и выдавливаю из себя улыбку. – Что ты говорил?

– О машине, которую подарю тебе на день рождения.

– Правда? – оживляюсь я, но по усмешке отца сразу понимаю, что он меня подловил.

– Только машины тебя и волнуют, – он качает головой.

– Хорошо тебе говорить, когда сам за рулем, – возражаю я. – А я без тачки как без рук.

– А мог бы и без головы остаться, – мрачнеет отец, напоминая мне об аварии, попавшей в новости.

– Обошлось же. Хватит меня наказывать!

– Я не наказываю, Денис, – отец устало вздыхает. – Я хочу тебя защитить. И не хочу, чтобы ты пострадал.

– Да понял я, понял. Буду осторожен за рулем. Было бы чем рулить!

Я с надеждой поворачиваюсь к нему, и отец сдается.

– Будет. На день рождения получишь новую машину. Только пообещай не гонять и не нарушать правила.

– Конечно! Буду пай-мальчиком.

За возможность сесть за руль новой тачки я пообещаю что угодно. Отец это тоже понимает, его не проведешь. Поэтому он лишь качает головой и устало вздыхает.

– Ты же понимаешь, что безопасность Маши тоже будет в твоих руках?

Маши? Какой Маши? Ах, да… Я отгоняю образ новой сверкающей тачки, на которой я лихо подруливаю к универу, на зависть Доминике, Майку и остальным приятелям, и киваю.

– Конечно, па, – горячо уверяю я. – Не стану же я рисковать жизнью любимой девушки! Я что, дебил?

Отец красноречиво косится на меня, пока мы стоим в пробке на МКАД, но говорит совсем не то, чего я ожидал.

– Она хорошая девушка, Дэн. Не обижай ее.

– Эй, вообще-то это я твой сын, а ты говоришь так, как будто она тебе дочка, – шутливо возмущаюсь я.

Машина резко дергается с места, так что я откидываюсь на сиденье.

– Не говори глупостей, – возражает он. – Просто у нее нет отца, и вступиться за нее некому.

– А что с ее отцом? – удивляюсь я. Маша никогда не говорила о своей семье, а я не расспрашивал. И теперь не могу удержаться от изумления. – А ты откуда знаешь?

– Она рассказала.

Отец осекается, а я сверлю его подозрительным взглядом. Это когда же, интересно? Я-то думал, что Маша общалась с ним только в моем присутствии.

– Ты что, ее допрашивал? – сердито уточняю я. – Когда? Когда она тебе рубашку гладила? Или пока блины пекла?

Память подкидывает мне несколько вариантов, когда у отца была возможность поговорить с Машей наедине.

– Да она как-то сама упомянула, – оправдывается отец.

Но на меня не смотрит, делая вид, что сосредоточен на дороге. Мне бы тогда насторожиться, с чего это Маша так с ним разоткровенничалась, но я пропустил этот сигнал и стал думать, как мне избавиться от Кати.

МАША

Она красивая – мать Дэна. И совсем юная, как я.

Я стою в гостиной у камина и смотрю на ее портрет.

Она похожа на принцессу из сказок Диснея – пышные золотистые волосы, ласковые серые глаза, губы бантиком, лицо сердечком. Милая и нежная.

Я изучаю ее, а она – меня. Не могу избавиться от чувства, что это не просто портрет, а частичка души, запертая в красивой золотистой раме.

Как несправедливо умереть такой молодой. Сколько ей было – восемнадцать, девятнадцать? Успела ли она взять на руки своего новорожденного сына? Или его первый крик совпал с ее последним вздохом?

От этих мыслей мурашки по коже, и я сбегаю из гостиной в библиотеку.

Забираюсь с ногами в кресло у неработающего камина, заворачиваюсь в красный клетчатый плед и открываю томик «Джейн Эйр».

Любимая история захватывает меня с головой, и я сама не замечаю, как дочитываю вторую половину книги.

Настенные часы с маятником на стене показывают четыре часа дня. В доме по-прежнему тихо, никто не вернулся. Но мне и не хочется встречаться с Дэном, который наверняка потащит меня куда-то гулять. Притворяться его девушкой становится все более тошно. Скорее бы уже Громов разобрался с моим долгом, тогда я смогу покинуть этот дом и вернуться к привычной жизни. Но при одной мысли об этом сердце колет иглой. Ведь расставшись с Дэном, я навсегда потеряю возможность видеть его отца…

Я возвращаю новый томик «Джейн Эйр» на полку, с которой его брала, и прохожусь по библиотеке, изучая корешки книг.

Сколько же здесь историй! За всю жизнь не перечитать! И за каждой – словно портал в другую жизнь. В деревне не понимали моего увлечения чтением, высмеивали, когда видели меня с книгой. А мама приговаривала: «Опять читаешь? Тебе что, делать нечего?» и нагружала работой по дому или в огороде. А для меня книги были возможностью вырваться из рутины, сбежать из деревни на просторы Англии и Франции, побывать в прошлом или полететь в космос. Читая их, я проживала другие жизни – более интересные и захватывающие, чем моя.

Взгляд скользит по корешкам, которые кажутся абсолютно новыми, ни разу не открытыми. Не похоже, чтобы Дэн увлекался чтением. А вот Громова в кресле с книгой в руках я могу представить легко. Если бы бизнес не отнимал все его время и у него оставалась свободная минутка…

Я задираю голову, пытаясь рассмотреть дальние полки, и внезапно мое внимание привлекает знакомый корешок. Старое издание «Джейн Эйр», которое я брала в сельской библиотеке.

Я подвигаю деревянную лесенку, стоящую у окна, взбираюсь по ней и тянусь за книгой. Так и есть, «Джейн Эйр». Не настолько потертая, как библиотечный экземпляр, который брала я. Но видно, что ее читали не раз. Мое сердце забилось чаще, когда я поняла, кто читал эту книгу. Переплет легко раскрылся в моих руках, как будто спешил поведать мне свою историю. И между пожелтевших страниц я увидела цветную фотографию – влюбленные у фонтана в Парке Горького. На миг мне показалось, что я вижу Дэна, только с другой прической и в старомодной одежде. Но потом я поняла, что это его отец. А рядом с ним – девушка с портрета в гостиной. Мать Дэна, живая и счастливая.

Снимок выскальзывает у меня из рук, закружившись в воздухе. Я тянусь за ним в попытке поймать и роняю книгу. Она падает переплетом вверх, а в стороны разлетаются фотографии, которые хранились между ее страниц. Я пошатываюсь на лесенке, едва не упав, но в последний миг цепляюсь за край книжной полки и удерживаю равновесие. Бросаю испуганный взгляд на дверь, боясь увидеть там разъяренного Громова, но в библиотеке я по-прежнему одна.

Скорее! Нужно вернуть книгу обратно на полку, пока никто не заметил. Я спускаюсь с лестницы и поднимаю книгу. Часть страниц примялась от падения, и я осторожно разглаживаю их, заметив на полях заметки карандашом. Жена Громова подчеркивала цитаты и записывала свои мысли, читая роман. Я быстро пролистываю несколько страниц, чувствуя себя так, словно подглядываю в замочную скважину. Женщина умерла, ее тело рассыпалось в прах, но ее мысли остались на книжных страницах – такие близкие мне и похожие на мои собственные. Она отметила мои любимые сцены и выделила любимые цитаты. Только я выписывала цитаты в блокнот, ведь моя книга была библиотечной.

Между страниц я обнаруживаю еще несколько фотографий ее с Громовым. Они были так счастливы и молоды, что у меня защемило сердце. Я ни разу не видела у Громова такой счастливой и беззаботной улыбки, которая была у него на этих фото, где ему девятнадцать лет. Ровесник Дэна…

Я собираю фотографии с пола. Влюбленные на ВДНХ – катаются на роликах. В зоопарке у вольера с жирафом. Вот девушка одна – с розовой сахарной ватой на палочке, а отец Дэна, наверное, ее снимает… А вот снова вместе – на крыльце Пушкинского музея.

Они ходили теми же маршрутами, что и мы с Дэном, посещали те же места. Так же катались на роликах и на лодке. Вот только они были искренне влюблены и счастливы. А мы просто играли свои роли влюбленных…

Внезапно меня пронзает озарение. Я раскладываю фотографии на полу, повторяя порядок наших с Дэном свиданий.

Парк Горького.

Зоопарк.

ВДНХ.

Музей.

Все сходится. Я закусываю губу от волнения.

Пусть порядок фото спутался, когда они выпали из книги, я уверена, что мы с Дэном повторили ту же очередность свиданий, что и его родители.

Вот в чем был тайный замысел Громова. Он надеялся, что эти свидания сблизят нас так же, как сблизили его с женой. Вот только любовь нельзя повторить и спланировать. Она сама выбирает, к кому постучать в сердце.

– Что ты тут делаешь? – От резкого мужского голоса я вздрагиваю и роняю фотографию, которую держу в руке, и она падает на пол к остальным.

В библиотеку входит Громов в деловом костюме и грозно нависает надо мной, сидящей на полу.

– Где ты это взяла? – Он наклоняется и сгребает снимки к себе.

– Извините, – бормочу я. – Я достала книгу, а они случайно выпали.

Я протягиваю ему книгу его жены, и мы одновременно поднимаемся на ноги.

– Ты в этом доме гостья, – чеканит Громов, затем кладет фотографии внутрь, захлопывает книгу и смеряет меня тяжелым взглядом.

Я без труда считываю подтекст: знай свое место и не лезь, куда не надо.

Он отворачивается, чтобы убрать книгу обратно на полку.

Умная Маша бы промолчала, но я спрашиваю:

– Парк Горького, зоопарк, музей… Дэн водил меня туда же, куда вы – его мать.

Громов резко оборачивается ко мне, и я вижу, как нервно бьется жилка у него на виске. Он едва сдерживается, но я уже не могу остановиться.

– Зачем? – тихо спрашиваю я.

– Я надеялся, что это сработает.

У меня перехватывает дыхание от мысли, что Громов незаметно следовал за нами на каждом свидании. Каково ему было видеть, как сын гуляет с девушкой по тем же местам, где он сам был счастлив с женой?

– Любовь так не работает, – бормочу я.

– Что ты знаешь о любви, девочка? – Громов горько усмехается, и его глаза темнеют.

Он до сих пор любит ее – свою мертвую жену, мать Дэна. Даже девятнадцать лет спустя.

И я молча отступаю к выходу, оставляя его наедине с воспоминаниями.

Оказавшись в своей комнате, хватаю карандаш и блокнот. Эмоции захлестывают, и есть только один способ с ними справиться – излить на бумаге.

Я начинаю рисовать. Парк Горького, ВДНХ, зоопарк, музей… Двое влюбленных и история их любви – в россыпи набросков.

Двое в лодке на озере.

На роликах.

У фонтана.

Перед глазами стоят старые фотографии, которые я недавно видела. Но я рисую историю любви, которой не было и не будет. Я запечатлеваю Громова таким, какой он сейчас, а рядом с ним – себя.

– Рисуешь? – Голос Дэна звучит так внезапно, что я подпрыгиваю на кровати и прижимаю блокнот с незавершенным рисунком к груди.

Я так увлеклась, что не заметила, как он вошел.

– Тебя стучать не учили? – сержусь я, и с его лица сходит веселая улыбка.

– Я стучал, ты не ответила, – обижается он. – Что рисуешь?

– Так, ничего. – Я закрываю блокнот и прячу под подушку.

О чем я вообще думала, когда рисовала его отца? Если Дэн увидит, это будет катастрофа.

– Ничего? – Мажор недоверчиво вздергивает бровь и смотрит на подушку.

Если он захочет взять блокнот, я не смогу его удержать, он ведь намного сильнее.

– Лошадь, – выпаливаю я.

– Лошадь? – удивленно переспрашивает Дэн.

– Ну да, лошадь. Мне так понравилось вчера кататься, а они такие красивые. Вот я и нарисовала по памяти Снежу.

– Покажи, – Дэн настойчиво тянет руку.

– Ни за что! – ужасаюсь я. Парень снова с подозрением смотрит на меня, а я импровизирую: – Получилось плохо. Лучше рисовать с натуры.

– Какие проблемы? Езжай завтра на конюшню и рисуй сколько хочешь.

– А можно? – загораюсь я.

– Почему нет? Чего ты будешь киснуть дома, пока меня нет.

– Спасибо, Дэн! – благодарю я, незаметно заталкивая блокнот подальше под подушку.

– Только обещай, что покажешь мне рисунок! – подмигивает он.

– Если его будет нестыдно показать, – подыгрываю ему я и спешу перевести тему. – Как прошел твой день?

– Как обычно. Лекции, занятия… Прогуляемся перед ужином?

Я охотно выхожу за ним, уводя подальше от блокнота под подушкой.

– Отец забыл позвонить в ресторан, – объясняет он, пока мы спускаемся вниз. – Похоже, у него нелады на работе. Смурной какой-то сегодня. Сидит в библиотеке, виски глушит.

Знаю я, почему он такой смурной… Понурившись, я выхожу за Дэном во двор и бросаю взгляд на библиотеку. В окнах горит свет, и больше всего на свете мне хочется оказаться там и утешить Громова. Но это невозможно, и я иду вслед за его сыном за ворота.