Для большинства американцев взрыв административного здания в Оклахома–Сити, в результате которого погибло 169 и было ранено свыше 500 человек, прогремел как гром среди ясного неба. После долгих лет, в течение которых средства массовой информации говорили исключительно об арабских, исламских и иных террористах из третьего мира, новость о том, что в Соединённых Штатах существовала разветвлённая местная сеть антиправительственных боевиков, была по меньшей мере неожиданной. Однако тем, кто внимательно следил за развитием ситуации, не пришлось гадать на кофейной гуще, чтобы понять, что в самом центре страны зреет что–то зловещее. Произошедшее 19 апреля 1995 года в Оклахома–Сити лишь по масштабу отличалось от насилия со стороны ультраправых, которое уже в течение некоторого времени ощущалось в стране.

Вооружённые отряды в Америке к середине 1990-х годов насчитывали от 40 до 100 тысяч членов. По территории Соединённых Штатов они были распределены неравномерно, невзирая на законодательство многих штатов, запрещавшее или регулировавшее военизированную деятельность. В бурную реку военизированного движения вливались различные притоки, включая противников контроля за оружием, сторонников запрещения абортов, недовольных налогами, фундаменталистов, защищавших семейные ценности, ветеранов войны во Вьетнаме, мечтавших о возмездии в стиле Рэмбо, противники защитников окружающей среды, выступавшие за её «разумное использование» (wise use), внесистемные «свободные люди», признававшие только первые десять поправок к Конституции и воздерживавшиеся от получения водительских прав и карточек социального страхования.

Военизированное движение представляло собой сложное и многоплановое явление, составной частью которого являлись белые расисты и неонацисты. По крайней мере 25% от приблизительно 225 ультраправых военизированных формирований на территории Соединённых Штатов имели тесные связи с расистами. И хотя последние зачастую занимали руководящие позиции в движении, утверждать, что все формирования носили расистский или антисемитский характер, было бы преувеличением.

Тем не менее через эти структуры проходило достаточно большое количество жёлчного бреда. Так, например, «Militia News», издававшиеся «Ассоциацией христианских гражданских свобод» в местечке Эфтон, штат Теннесси, уделяли много внимания «жидобольшевикам». В публикациях также утверждалось: Хиросима и Нагасаки были выбраны целями для атомных бомбардировок потому, что в этих городах заметную часть населения составляли христиане. Подобного рода материалы часто распространялись на встречах членов военизированных формирований. Расистские идеи часто стояли на втором плане — их прикрывала тема ношения оружия. Белые расисты включались в обсуждение этих вопросов, скрывая старую ненависть за новыми словами. Пытаясь сделать свои взгляды более популярными и привлечь к себе новых сторонников, руководители военизированных формирований обрушивались с критикой не на этнические меньшинства, а на правительство США.

Убеждённые расисты, то есть те, кто сознательно воспринимал расизм как идеологию, находились в численном меньшинстве, тем не менее они были движущей силой военизированного движения с момента его возникновения. Проживавший в Торонто немецкий неонацист Вольфганг Дрёге (Wolfgang Droge) признавал, что его американские коллеги использовали тактику уловок, чтобы направить действия военизированных формирований в нужном им направлении. «Если бы они позиционировали себя белыми расистами, то утратили бы доверие. Поэтому некоторые важные люди в военизированных формированиях уклонялись от этого ярлыка. Но я уверен, что втайне они продолжают поддерживать движение “Белой силы”», — заявил Дрёге на встрече со стратегами американского ополчения, когда они посещали Канаду.

Одним из пионеров и ключевых представителей возникшего после «холодной войны» военизированного движения был Джон Трочман (John Trochmann), создавший в феврале 1994 года «Ополчение Монтаны» (Militia

of Montana, MOM). Оно получило прозвище «Мать всех ополчений», поскольку стало прототипом многочисленных военизированных групп, быстро формировавшихся по всей территории Соединённых Штатов. Как и у многих других военизированных объединений, в основе MOM были неонацисты и профессиональные белые расисты.

Руководителя MOM Джона Трочмана хорошо знали в лагере «Арийских наций» в Северном Айдахо. Когда он в 1990 году выступал на очередном конгрессе «Арийских наций» в Хейден Лейк, жидкая длинная борода делала его похожим на библейского пророка. Трочман воспользовался возможностью, чтобы заявить, что им следует отказаться от свастики и капюшонов в пользу Иисуса Христа и Библии. Именно так он и поступил, создавая «Ополчение Монтаны». Приглушив чисто неонацистскую тематику и скрыв свои расистские верования, Трочман надеялся заинтересовать широкую аудиторию недовольных американцев, которых, несомненно, оттолкнул бы гитлеровский бред.

Кирку Лайонсу и Луису Биму тактика Трочмана представлялась разумной. Все они были друзьями и сторонниками ветерана Вьетнама Рэнди Вивёра (Randy Weaver), одержимого «сионистским оккупационным правительством» и несколько раз посещавшего Хейден Лейк. Вивёр прославился среди ультраправых после того, как был ранен в перестрелке с федеральными агентами США в августе 1992 года, причём тогда погибли его жена и сын. В ходе осады уединённой хижины Вивёра в лесной глуши Руби Ридж в Северном Айдахо был убит и федеральный маршал США. В течение 18 месяцев Вивёр вместе с семьёй отбивались от агентов ФБР и Бюро по контролю над оборотом алкогольных, табачных изделий и огнестрельного оружия. Члены «Арийских наций», включая Трочмана, доставляли Вивёрам в их забаррикадированный дом еду и прочие необходимые припасы. Позднее Трочман и Бим создали группу поддержки Рэнди Вивёра «Граждане, объединённые борьбой за правосудие» (Citizens United for Justice). Лайонс также предложил подать иск против правительства США за нарушение гражданских прав Вивера.

Лайонс и Бим подливали масла в огонь, используя любую возможность. Как пара стервятников, почуявших падаль, они появились и на месте продолжавшегося 51 день противостояния федерального правительства и секты «Ветвь Давидова», возглавлявшейся Дэвидом Корешем (David Koresh). Бим и несколько других белых расистов собрались близ находившегося неподалёку от города Уако, штат Техас, ранчо, где размещалась секта, чтобы продемонстрировать свою поддержку приверженцам религиозного культа. В то же самое время Лайонс заявил, что представляет интересы матери Кореша. В этом качестве он попытался получить ордер на временное приостановление действий федеральных правоохранительных органов, однако запрос был отклонён судьёй. Пожар на ранчо в апреле 1993 года, возникший в результате плохо подготовленного рейда федеральных агентов, погубил 85 человек. После бойни Лайонс подал от имени родственников некоторых жертв трагедии иск на сумму в 520 миллионов долларов. «Правительство США — это величайшая сила зла, на сегодня это крупнейшая в мире угроза гражданским свободам», — заявил Лайонс, который позднее выступал в качестве юридического консультанта для многих групп американских ополченцев.

«Нет новым Уако, нет новым Вивёрам!» — такие слова стали боевым кличем обозлённых правых экстремистов, разделявших антипатию Лайонса по отношению к федеральному правительству США. Две этих трагедии оказались своего рода запалом, вызвавшим стремительный рост числа военизированных организаций. Реальная стратегия создания общенациональной военизированной сети была сформирована на закрытой встрече, состоявшейся в Эстес Парк, штат Колорадо, 23 октября 1992 года. Среди 150 руководителей ультраправых организаций были и Лайонс с Бимом. Встреча была организована пастором «Христианской идентичности» Питом Петерсом (Pete Peters), напыщенным белым расистом, утверждавшим, что Библия оправдывает убийство гомосексуалистов. Петерс десятью годами ранее благословил членов «Ордена» на их смертоносный крестовый поход, но позднее начал осознавать контрпродуктивность неонацистских лозунгов. «Петерс привёл свои идеи в соответствие с требованиями 1990-х годов, — объяснял бывший член «Арийских наций» Флойд Кохран. — Он не поддерживает Гитлера. Он не использует свастику или балахоны Ку–клукс–клана. Вместо этого он прибегает к помощи Библии и американского флага. Петерс говорит привычным нам языком. Его ненависть замаскирована Богом».

Во время встречи в Скалистых горах несколько выступавших поддержали идею создания низового военизированного движения, которое должно было послужить и в качестве центров кристаллизации массового движения против контроля за оружием, и в качестве источника вербовки новых членов террористических ячеек. Посланник «Арийских наций» Бим стал ключевой фигурой в этом обсуждении. Он предложил свой план «Сопротивление без руководителей», подразумевавший создание мелких автономных групп из пяти или шести убеждённых бойцов, связанных вместе общей идеологией, а не единым командованием. «Все члены тайных ячеек или отдельные лица, скорее всего, будут одинаково реагировать на внешние события в соответствии с общей тактикой сопротивления, — объяснял Бим. — Средства распространения информации, такие как газеты, листовки, компьютеры, широко доступны для всех, позволяют всем находиться в курсе текущих событий и обеспечивают спланированный ответ, который примет самые разные формы. Нет необходимости отдавать приказы. Идеалисты, преданные делу свободы, начнут действовать, когда поймут, что их время пришло. Или получат подсказку от тех, кто начал свои акции раньше».

Одним из преимуществ предложенного Бимом сценария внутренней войны было снижение риска выявления военизированных структур и проникновения в них правительственных агентов или осведомителей. Секретная структура позволяла скрыть ведущих тактиков, таких, как он, предоставляя в то же время подпольным ячейкам практически неограниченную свободу действий. Сам Бим заметил по этому поводу: «Самое худшее для правительственных агентов — если им, конечно, предоставить свободу выбора — это противостоять тысяче тайных ячеек».

Предложения Бима вскоре были приняты большинством движения боевиков в качестве одной части сложной двухуровневой стратегии, позволявшей сторонникам «Белой силы» скрывать свои не имевшие командиров ячейки сопротивления в широко распространившейся сети официальных, иерархически структурированных военизированных организаций. Так действовало и «Ополчение Монтаны» (МОМ) Трочмана. Оно быстро стало нервным центром всего военизированного движения, распространяя устав по ведению боевой деятельности среди сотен вновь появлявшихся групп. Наставление MOM открывалось библейским оправданием действий «патриотов» по подготовке войны с правительством США и другими врагами. Это руководство для террористов содержало подробные инструкции по проведению различных операций: взрывов, налётов на хранилища оружия, ударов по уязвимым зданиям федеральных органов, похищений важных лиц, уничтожений собственности лиц, не относящихся к американцам, диверсий на продовольственных складах, уничтожения нежелательных лиц.

MOM и другие военизированные формирования использовали коротковолновое радио, факсы, обучающие видеозаписи, компьютерные доски объявлений, группы интернет–пользователей и саму сеть для рассылки своих подстрекательских сообщений среди «патриотов». «Похоже, здесь мы имеем дело с первым низовым социальным движением, члены которого общались преимущественно с помощью нетрадиционных электронных средств обмена информацией», — заметил Чип Берлет из «Political Research Associates», независимой наблюдательной организации ультраправых. «Ополчение Монтаны» утверждало, что может менее чем за час разослать оповещение своим сторонникам с помощью «сети факсов патриотов» (Patriotic Fax Network). В подобных обстоятельствах было предсказуемо, а скорее всего, даже неизбежно, что некоторые не обладающие здравым рассудком личности проглотят наживку и начнут действовать, исходя из собственных диких фантазий, по–своему реализуя боевой план, составленный неонацистскими стратегами.

MOM подкрепляло свои боевые указания конспирологической литературой, рассказывавшей о международной банковской элите и войсках ООН, предназначенных исключительно для введения военного положения в интересах всемирного правительства. В этом отношении они повторяли многие идеи «Свободного лобби» (Liberty Lobby). Издававшийся «Лобби» еженедельный таблоид «Прожектор» («Spotlight») официально заявлял о совместной деятельности с «Ополчением Монтаны». «Мы благодарим Бога за “Spotlight”», — заявил Трочман на конференции «Свободного лобби» в Вашингтоне, состоявшейся через несколько месяцев после взрыва в Оклахома–Сити.

Представители MOM часто давали интервью «Spotlight». Это издание было популярно среди белых расистов, неонацистов и других членов военизированных организаций. Распространяя сказки о таинственных чёрных вертолётах и о других символах «нового мирового порядка», в своих публикациях «Spotlight» часто основывался на «сенсациях» и фотографических «доказательствах», предоставленных Трочманом и его сторонниками. «Ополчение Монтаны» также рекламировало в «Spotlight» свои материалы, включая и видеофильм о том, как правительство США наняло городские уличные банды для конфискации оружия у богобоязненных американцев. Подобные сообщения, невзирая на всю свою смехотворность, были для боевого движения хлебом насущным.

Возможно, ещё большее беспокойство, чем крупные арсеналы, собранные боевиками, вызывал тот факт, что исповедуемые ими фобии в духе «не наступай на меня» (имеется в виду так называемый «Гадсеновский флаг» — один из первых флагов США, на котором была изображена свернувшаяся гремучая змея и начертан девиз «Не наступай на меня»; после замены на звёздно–полосатый использовался как символ патриотизма, разногласий с властью и поддержки гражданских свобод. — Примеч. пёр.) хорошо совпадали с широко распространёнными предчувствиями и тревогами. Говоря не столько о решении проблем, сколько о «козлах отпущения», боевики привлекали к себе глубоко разочарованных людей с реальными домашними проблемами. Отодвинутые на обочину жизни действиями транснациональных корпораций, многие из этих людей испытывали серьёзные экономические трудности и стремились отыскать виновников своих неудач. Они приходили к выводу, порой до некоторой степени оправданному, о том, что политический процесс идёт в интересах горстки могущественных избранных, выступающих против интересов простых людей. Хотя эта вера имела под собой рациональные основания, члены ополчений ошибочно возлагали переживаемые ими тяготы на некие масштабные всеохватывающие заговоры. Более трезвый анализ выявлял молчаливый сговор различных групп самодостаточной правящей элиты, приводивший к неуклонному снижению реальных доходов подавляющего большинства.

Принимая во внимание количество американцев, вошедших в ряды различных ополчений, бредовые идеи начали овладевать миллионами недовольных. Этот процесс не могли остановить крохи, достававшиеся массам со стола преуспевающих социальных групп. Среда ополченцев полнилась дикими слухами. Это были и планы правительства по управлению мыслями граждан, и торнадо, вызванные экспериментами ЦРУ с погодой, и секретные отметки на обратной стороне дорожных знаков, которые должны были способствовать неизбежному вторжению сил ООН. Получилась «американская мечта» наоборот: все указывало на «огромный заговор», как выразился некогда сенатор Маккарти, а также на зловещую кабалу и безрадостное будущее. Единственным ответом, как представлялось, было вооружённое восстание.

Здесь мы впервые встречаемся с Тимоти Маквеем (Timothy McVeigh) и его предполагаемым сообщником Терри Николсом (Terry Nichols), обвинёнными в подрыве здания федеральных учреждений в Оклахома–Сити 19 апреля 1995 года. Оба они проходили военную службу в одной и той же пехотной части в Форт–Рили, штат Канзас, потом оба находились в той взрывоопасной зоне, где движение ополченцев пересекается с безумными расистами. В конце военной службы Маквей оказался вовлечён в деятельность гражданской правой группы с ярко выраженными антиправительственными взглядами. Убеждённый в том, что военные врачи вживили чип ему в ягодицу, он превратился в скитающегося с места на место параноика с мрачным лицом. Фанатично любивший оружие, он всегда носил его при себе.

Ненависть Маквея к правительству усугубил катастрофический рейд федеральных сил на ранчо в Уэйко в Техасе, где укрывались члены секты «Ветвь Давидова». Он посетил это место, а также побывал у заброшенной хижины Рэнди Вивёра в Руби Ридж. Истории о перестрелке с Вивёром представляли собой большой пласт фольклора ополченцев. Осенью 1994 года Маквей несколько раз побывал в городке Кингмэн в штате Аризона, где познакомился с членами «Арийских наций». Он также посетил ежегодный съезд журнала «Солдат удачи» («Soldier of Fortune») в Лас–Вегасе, собиравший наёмников, где одним из главных выступающих был Кирк Лайонс, сообщивший о поданном им иске в связи с событиями в Уэйко.

Вслед за своим армейским приятелем Николсом Маквей отправился в Мичиган, где они вместе посещали встречи ополченцев. Тесно связанное с организацией Трочмана в Монтане, «Ополчение Мичигана» было одной из сильнейших и наиболее влиятельных военизированных организаций США. Как и MOM, оно имело связи среди белых расистов. Утверждается, что Маквей был также замечен на встрече ополченцев во Флориде.

Связавшись с неприглядной стороной ополчения, Маквей и Николс погрузились в изучение газет и видеозаписей ультраправых. Они жадно читали «Spotlight». Когда Маквей решил продать противотанковую пусковую установку и 37-миллиметровые сигнальные ракеты, он разместил объявление в газете «Свободного лобби». Просматривая это издание, он был в курсе всех новостей об «Арийских нациях» и их мероприятиях, анонсировавшихся в календаре «Spotlight». Журнал также помещал рекламу литературы, издававшейся «Христианской идентичностью», прочую расистскую пропаганду. Повесть «Дневники Тернера» («The Turner Diaries»), подтолкнувшую членов «Ордена» к вакханалии грабежей и убийств, Маквей также читал, продавал и раздавал .

Используя полученную от «Spotlight» карточку для междугородних телефонных звонков, Маквей за две недели до взрыва в Оклахома–Сити связался с Элоим–Сити — раскинувшимся на 400 акрах поселении «Христианской идентичности» на границе штатов Арканзас и Оклахома. По словам главы Элоим–Сити Роберта Миллара, Маквей хотел поговорить с Андреасом Штрассмайером, бывшим лейтенантом немецкой армии, который занимался в поселении белых расистов вопросами безопасности и военизированной подготовкой. Отвечая на вопрос, почему он с 1991 года выбрал местом своего жительства Элоим–Сити, где прихожане в религиозном экстазе вели бессвязные речи и участвовали в квазирелигиозных ритуалах, разжигавших ненависть, Штрассмайер был краток: «Меня привлекал альтернативный стиль жизни».

Штрассмайер утверждал, что ничего не помнит о загадочном телефонном звонке Маквея. Однако немецкий специалист по военизированной подготовке сообщил в данных суду письменных показаниях, что вскоре после событий в Уэйко встречался с Маквеем на оружейной выставке в городе Талса. Тогда Штрассмайер продал Маквею боевой нож и дал свою визитку. По словам Штрассмайера, на этом их знакомство закончилось, и больше он не имел с Маквеем никаких дел.

Будучи в Талсе, Штрассмайер побывал дома у своего собутыльника Денниса Мэхона, проживавшего в Оклахоме куклуксклановца, сжигавшего кресты в объединённой Германиии. Мэхон часто проводил выходные в Элоим–Сити, попивая пиво вместе со Штрассмайером. («Когда ты много пьёшь с человеком, хорошо узнаешь его», — говорил Мэхон, после своей поездки в Германию возглавивший «Белое арийское сопротивление».) Мэхон и Штрассмайер подружились с Кэрол Хоу, привлекательной молодой женщиной, работавшей платным осведомителем государственного Бюро по контролю над оборотом алкогольных, табачных изделий и огнестрельного оружия (ATF) и присматривавшей за местными неонацистами. Позже Хоу показала под присягой, что видела Маквея в компании Штрассмайера в Элоим–Сити. Она также рассказала своим кураторам в ATF, что слышала, как Штрассмайер и Мэхон обсуждали планы подрыва зданий федеральных учреждений в Оклахоме за несколько месяцев до произошедшего в апреле 1995 года теракта. Однако обвинения Хоу не были подкреплены доказательствами, а сама она не вызывала особого доверия, так как регулярно меняла ключевые элементы своих показаний.

Штрассмайер отрицал какую–либо причастность к теракту в Оклахома- Сити. Тем не менее у него, несомненно, были широкие связи в кругах бандитов из расистского подполья США. В Элоим–Сити Штрассмайер проживал в одной комнате с Майклом Брешиа (Michael Brescia), позднее признавшимся в членстве в «Арийской республиканской армии» (ARA). Эта секта фанатиков–расистов планировала свергнуть правительство США, очистить страну от негров и евреев и установить новое законодательство, целиком основанное на их странном толковании Библии. (Четверо из шести известных членов ARA жили в Элоим–Сити или часто наведывались туда.) Чтобы собрать деньги на свою деятельность, ARA в середине 1990-х годов совершила ограбления 22 банков в восьми штатах Среднего Запада. Эти вооружённые нападения были осуществлены экстремистами ARA, которых обучил тактике и навыкам обращения с оружием не кто иной, как Штрас- смайер. Во время ограблений обладавшие определённым чувством юмора бандиты выглядели достаточно эксцентрично, скрываясь под масками графа Дракулы и Рональда Рейгана. Признанный руководитель группы Питер Лэнган (Peter Langan)) по прозвищу Командор Педро был трансвеститом, брившим гениталии и красившим ногти на ногах розовым лаком. На момент выхода этой книги он отбывает длительный тюремный срок, а остальные фанатики из «Арийской республиканской армии» или уже на том свете, или также за решеткой.

Немцу, работавшему инструктором военизированной подготовки «Арийской республиканской армии», удалось избежать «длинной руки» закона даже невзирая на то, что патрульные штата Оклахома получили ориентировку на Андреаса Штрассмайера. Это означало, что он был вооружённым и потенциально опасным «нелегальным чужаком». Несмотря на то что в ряде правительственных агентств США знали о его пребывании в Элоим–Сити, иммиграционные власти даже не предпринимали попыток его депортировать. Наиболее вероятным объяснением подобной халатности являлось наличие у семьи Штрассмайера хороших связей во влиятельных немецких кругах. Отец Андреаса, Гюнтер Штрассмайер, некоторое время являлся фактическим руководителем аппарата канцлера Гельмута Коля. Один из наиболее видных деятелей христианских демократов в Берлине, Гюнтер был близким другом и советником Коля. В ноябре 1989 года они вместе отмечали на улицах падение Берлинской стены. Известно, что Гюнтер воспользовался имевшимися в его распоряжении дипломатическими рычагами, когда у его сбившегося с пути сына возникли неприятности.

В 1991 году американский адвокат Андреаса Штрассмайера, вездесущий Кирк Лайонс, посетил родителей своего клиента в их пышной резиденции в Берлине. Лайонс заверил их, что Андреас наслаждается своей жизнью в Оклахоме. Возможность приехать в Америку Андреасу обеспечил в первую очередь сам Лайонс. Он также познакомил своего молодого немецкого друга с людьми из Элоим–Сити.

18 апреля 1995 года, за день до взрыва в Оклахома–Сити, в юридическую фирму Кирка Лайонса в Северной Каролине позвонил под вымышленным именем Тимоти Маквей. Разговор длился 15 минут. Маквей уже подготовился к взрыву здания в Оклахома–Сити. Движение «патриотов» было наготове, поскольку «Ополчение Монтаны» призвало всех своих сторонников к оружию по случаю второй годовщины событий в Уэйко. Именно тогда Маквей, при содействии Николса и «других неизвестных» (как говорилось в федеральном обвинительном акте), решил нанести свой удар. Задержанный вскоре после теракта Маквей будет осуждён к смертной казни. Николс позднее, в ходе отдельного процесса, был приговорён к пожизненному заключению.

Предполагается, что Маквей входил в небольшую террористическую ячейку, действовавшую в соответствии со стратегией «Сопротивления без руководителей», предложенной специалистом «Арийских наций» по тактике Луисом Бимом. Её целью было породить антиправительственное насилие, в то же самое время снабдив полуподпольные ополченческие организации средством отрицания своего участия в этой деятельности. Это позволило бы замаскировать их связь с отколовшимися от них экстремистами.

Первой реакцией со стороны ультраправых на события в Оклахома- Сити было безграничное веселье. Своё радостное возбуждение не смог скрыть и Деннис Мэхон. «Взрыв был просто прекрасен. Я просто ненавижу федеральное правительство… Удивляюсь, что такого не произошло на всей территории страны», — задумчиво говорил он.

Стареющий поклонник Гитлера Кейт Томпсон сначала также разделял энтузиазм Мэхона. «Честно говоря, новости о взрыве в Оклахома–Сити обрадовали меня. Насилие — это единственное, что люди понимают», — заметил он. Однако, по словам Томпсона, его мнение поменялось, когда он «понял», что правительство США спровоцировало этот террористический акт с целью дискредитировать ультраправых. «Взрыв не мог быть организован парочкой оболтусов», — заключил он.

Вскоре именно эта гипотеза стала официальной линией поведения, которой придерживались друзья Томпсона в «Spotlight» и ополченческое движение в целом. Они утверждали, что за повлекшим множество жертв взрывом стоит федеральное правительство, а Маквей — всего лишь козёл отпущения. Они соглашались с тем, что американские официальные лица воспользуются случившимся, чтобы разгромить движение ополченцев, которые теперь в глазах общественного мнения стали неразрывно связаны с массовым убийством. Как и другие события, бойня в Оклахома–Сити прекрасно вписывалась в теорию Большого заговора.

К моменту взрыва в Оклахома–Сити «Свободное лобби» (Liberty Lobby) продолжало оставаться ведущей «зонтичной организацией» американских расистов. Оно служило мостом между различными секторами ультраправых как на американской территории, так и за границей, без меры восхваляя военизированное движение и его героев. После того как Рэнди Вивёр выиграл судебный процесс против правительства, «Spotlight» анонсировал его в качестве одного из «выдающихся спикеров» на встрече «Христианской идентичности» в Лейк–Тахо, штат Невада. Он оказался в компании стратега «Арийских наций» Луиса Бима и основателя «Свободного лобби» Уиллиса Карто, которые также должны были делать доклады на этом мероприятии.

«Свободное лобби» также участвовало в предвыборной борьбе в разных странах, поддерживая кандидатов, которые рассматривались в качестве «популистских» — условное обозначение для отдельных лиц и групп, более точно описываемых как «неонацистские» или «неофашистские». Популисты, которых обхаживал «Spotlight», включали в себя Владимира Жириновского из России — человека, который в ходе своего визита в Соединённые Штаты предупреждал белых американцев о том, что они могут «сдать» свою страну чернокожим и испанцам. (По словам Жириновского, Республиканская партия разделяла его взгляды по этому вопросу.) «Spotlight» отмечал «разумность высказываний» Жириновского, даже невзирая на то, что он не так давно угрожал нанести ядерный удар по ряду стран. «Свободное лобби» восхваляло также лидера французского «Национального фронта» Жана–Мари Ле Пена, неонацистский Deutsche Volksunion в Германии, а также миллиардершу с Филиппин Имельду Маркос.

У себя дома «Свободное лобби» сыграло видную роль в организации политической карьеры бывшего куклуксклановца Дэвида Дюка (David Duke). Некогда носивший свастику Дюк был членом небольшой группы, отколовшейся от «Американской нацистской партии». «Spotlight» посвятил ему статью ещё в середине 1970-х, где назвал Дюка очень смышлёным. В то время в Ку–клукс–клане он был «Имперским мудрецом Рыцарей Луизианы». Он привлёк к членству в организации таких людей, как Луис Бим и Том Метцгер, которые позднее стали видными деятелями расистского подполья Америки. В течение нескольких лет Дюк распространял с помощью каталога заказов по почте неонацистскую классику, включая и «Империю» Фрэнсиса Паркера Йоки.

Оставив Клан, Дюк создал «Национальную ассоциацию содействия прогрессу белого населения» (National Association for the Advancement of White People, NAAWP), которую назвал правозащитной организацией, имевшей целью защиту идентичности и интересов белых американцев. NAAWP выступала за разделение Соединённых Штатов на отдельные территории по расовому признаку. Чтобы избежать негативных ассоциаций с «белым расизмом», Дюк и ряд других неонацистов пользовались более невинно звучащим термином «белый сепаратизм».

Дюк, как и его советники из «Свободного лобби», был яростным отрицателем Холокоста, называя его «мифом, навязанным христианам евреями». В 1986 году глава NAAWP посетил конференцию негационистов, проводившуюся в Южной Калифорнии Институтом пересмотра истории. В ходе этого сборища была сделана магнитофонная запись разговора Дюка и одного из его коллег–неонацистов. «Не стремлюсь быть, как Макиавелли, но посоветовал бы вам не так много публично говорить о [национал- социализме]…», — заявил Дюк. На вопрос «почему?» он пояснил: «Я, как барабанщик, пытаюсь привлечь новых людей. Проблема в том, что, если вас обзовут нацистом, это прозвище прилипнет накрепко. Это повредит вашей способности общаться с ними. К сожалению, дела обстоят именно так. Для того чтобы сместить правительство, могут понадобиться десятилетия».

В разговор вступил коллега Дюка: «Для того чтобы начать дело, не требуется очень много людей. Гитлер начинал с горстью.»

«Правильно! — воскликнул Дюк. — И вам не кажется, что все может произойти прямо сейчас, если нам удастся все правильно скомпоновать?»

Именно о правильной компоновке и думал Дюк, когда реализовывал предложенную «Spotlight» «трехпартийную» предвыборную стратегию. Она предусматривала работу с двумя основными партиями совместно с поддержкой независимой третьей — в зависимости от того, что представлялось более перспективным. В 1988 году Дюк принял участие в праймериз президентских выборов, проводившихся в южных штатах, как представитель демократов. Затем, быстро перебежав на другую сторону, он стал кандидатом в президенты уже от ультраправой Популистской партии, ещё одного порождения сторонников Карто. Позже Дюк боролся за место в ходе специальных выборов в Законодательное собрание штата Луизиана уже как кандидат–республиканец. Для того чтобы собрать деньги на поддержку своей кандидатуры, он воспользовался общенациональной сетью спонсоров, созданной на основе позаимствованных им обширных списков из почтовой рассылки «Свободного лобби». В организации самой рассылки ему помогали штатные сотрудники «Свободного лобби», которые также консультировали Дюка по вопросам правильного составления отчётности о финансировании кампании. После того как он с небольшим преимуществом одержал победу на состоявшихся в феврале 1989 года выборах, Дюк нанял в качестве своего юридического советника давнюю сторонницу «Свободного лобби» Тришу Катсон (Trisha Katson), регулярно публиковавшуюся в «Spotlight». Тридцатидевятилетний Дюк утверждал, что порвал с расистским прошлым и стал подлинным республиканцем. Однако, даже будучи законодателем, он продолжал продавать отрицавшую Холокост литературу и прочие публикации издательства «Noontide Press», принадлежащего «Свободному лобби». Он с восхищением высказывался о Йозефе Менгеле, нацистском враче, проводившем чудовищные эксперименты над узниками Освенцима. «Это был гений, — сказал Дюк в 1989 году своему коллеге–законодателю из Нового Орлеана. — Его генетические исследования на близнецах просто невероятны».

В 1991 году Дюк принял участие в напряжённой кампании по выборам губернатора штата Луизиана. Его поддержал созданный «Свободным лобби» «Комитет народных действий», собравший деньги, обратившись к подписчикам «Spotlight». Идеально причёсанный и сияющий голливудской Дюк усердно избегал грубых расистских формулировок. Вместо превосходства белых и неполноценности чёрных он подчёркивал культурные различия. «В руках Дюка расизм приобретает человеколюбивый, позитивный облик», — отмечала Лесли Сэван, корреспондент еженедельника «Village Voice». Она смогла вскрыть самую суть проблемы, указав на то, что Дюку «удалось переформулировать свой предрассудок в предмет плюралистической гордости». Выступая по общенациональному телевидению, Дюк выглядел толерантным и разумным человеком. «В том, что люди с чёрным цветом кожи гордятся своим культурным наследием и своей расой, нет ничего плохого, — настаивал он. — Точно так же нет ничего плохого и в том, что этим гордятся белые люди».

Кампания Дюка, слишком гладкая в высказываниях, смутила многих из тех, кто мог бы узнать экстремизм, облачённый в нацистский или куклуксклановский наряд, однако не распознал его в скользких фразах, характерных для популярных республиканских политиков, критиковавших систему социального обеспечения, неучтённую иммиграцию, пренебрежение положением меньшинств и меры по преодолению последствий дискриминации. Несмотря на то что Дюк обращал внимание на те же вопросы и пользовался теми же выражениями, которые принесли в последние годы заметные успехи Республиканской партии, он подвергся осуждению со стороны как президента Джорджа Буша, так и остальных республиканских лидеров. Однако, даже проиграв гонку за кресло губернатора, Дюк собрал голоса большинства белых избирателей. Достигнутый им на выборах результат показал, что взгляды белых расистов, оформленные соответствующим образом, могут привлечь широкие массы избирателей.

Одним из малозаметных нюансов губернаторской кампании Дюка стала её поддержка священником Билли Маккормиком (Billy McCormick), главой луизианского отделения «Христианской коалиции». Возглавлявшаяся телевизионным проповедником Пэтом Робертсоном (Pat Robertson), «Христианская коалиция» являлась наиболее влиятельной низовой организацией в рамках Республиканской партии. В союзе с организацией Дюка «Христианская коалиция» стремилась взять под свой контроль организацию Республиканской партии штата Луизиана. Это было частью работы по постепенному, округ за округом и штат за штатом, захвату власти в Республиканской партии. С этой целью «пехоте» Робертсона был дан приказ смягчить высказывания о своих религиозных убеждениях и при необходимости скрывать связь с «Христианской коалицией», которая, как считалось, действует как освобождённая от налогообложения внепартийная группа.

В 1995 году «Христианская коалиция» заявляла, что в её рядах находится свыше полутора миллионов человек. Их союз с Дюком в Луизиане казался на первый взгляд удивительным, принимая во внимание отвращение, которое бывший куклуксклановец испытывал к Израилю и евреям вообще, — это противопоставляло его просионистским проповедникам наподобие Робертсона. Однако поддержка Робертсоном Израиля не свидетельствовала о тёплых чувствах по отношению к евреям. Он рассматривал их как «духовно глухих» и «духовно слепых». Скорее, эта поддержка проистекала из одного относящегося к концу света новозаветного пророчества о том, что перед вторым пришествием все евреи должны собраться в государстве Израиль, чтобы массово обратиться в христианство или погибнуть в битве при Армагеддоне.

Симпатии «Христианской коалиции» по отношению к Дэвиду Дюку станут понятнее, если мы ближе познакомимся с паранойей Пэта Робертсона. В 1992 году он выпустил ставшую бестселлером книгу «Новый мировой порядок», разоблачавшую сложнейший и тянущийся уже многие столетия заговор сатанинской клики масонов, оккультистов и европейских банкиров. Все они «совершенно случайно» носили еврейские имена. Возрождая старую утку о горстке богатых евреев, поддерживавших как безбожный коммунизм, так и монополистический капитализм в рамках далеко идущего тайного плана, глава «Христианской коалиции» утверждал, что проявлениями заговора являлись все события мировой истории — от французской и русской революций до покушения на президента Авраама Линкольна.

«Песнопения» Робертсона напоминали не только антисемитские мотивы прошлого — в своей библиографии он ссылался на ряд печально известных антисемитов, — но и басни современных боевиков. В своих книгах и на своём популярном кабельном телеканале Робертсон выступал против единого мирового правительства и ООН. Вечернее телевизионное шоу Робертсона «Клуб 700» («The 700 Club») также популяризировало взгляды ополченцев относительно инцидента в Уэйко и вопросов контроля над оружием. В качестве экспертов программы выступали представители «Ополчения Монтаны». Они комментировали фото чёрных вертолётов и другие подвергавшиеся ложному толкованию явления, якобы угрожавшие американским гражданам. Обозреватель газеты «New York Times» Фрэнк Рич выразился, пожалуй, удачнее всех: «Пэт Робертсон плещет бензин в горящую психику неуправляемых ополченцев, которые носятся по всей стране».

Несмотря на то что «Христианская коалиция» и военизированное движение расцвели на одном и том же зловонном компосте конспирологических теорий, долго перегнивавшем в среде американских маргиналов, их подход к политике был разным. «Христианские солдаты» Робертсона шли курсом, рассчитанным на большинство избирателей, пытаясь захватить систему изнутри. Ополченцы брались за оружие и объявляли войну «рес- публикратам», правившим страной от имени злобных скрытых сил. Как и Робертсона, некоторых стойких приверженцев ополченцев беспокоили масоны и иллюминаты XVIII века; другие были одержимы международным еврейским заговором. Неважно, носили ли эти конспирологические теории расистский характер или нет. Они отражали один и тот же антисемитский архетип — хотя многие сторонники ополчения этого и не замечали. Подобная широко распространённая безграмотность показывала огромный потенциал ненависти, сосредоточенный на ультраправом фланге, где вчерашние тайные общества легко превращались в «сионистское оккупационное правительство».

Перекрёстное опыление между американскими белыми расистами и их до некоторой степени менее радикальными (и намного более многочисленными) правыми религиозными братьями символизирует глубокие политические изменения, катализатором которых выступило окончание «холодной войны». До краха СССР идеологическим клеем, скреплявшим различные фракции американских правых, был антикоммунизм. Он предоставлял удобное прикрытие сегрегационистам, нападавшим на движение защитников гражданских прав, обвиняя в принадлежности к коммунистам Мартина Лютера Кинга (к этим обвинениям присоединился и «Spotlight»). Когда Советского Союза не стало, антикоммунистический клич стал скорее архаичным, нежели объединяющим, и наступившая пустота была заполнена вновь появившейся расистской тематикой. Окончание «холодной войны» не только способствовало возрождению ультраправых — как на национальном, так и на международном уровне, — но и перестроило силы, размывавшие грань между консерваторами и ранее маргинальными секторами правых расистов.

Американские неонацисты и религиозные правые различались по взглядам на ключевые моменты, но были едины в негативном отношении к контролю над оружием, к абортам, гомосексуализму, цветной иммиграции. Последние вопросы были в центре борьбы Патрика Бьюкенена за выдвижение своей кандидатуры от Республиканской партии на выборах президента США. «Наша культура превосходит все другие культуры. Она превосходит их потому, что нашей религией является христианство», — заявлял он. Исполненная патриотической христианской риторики, его речь была направлена против иностранцев и выставляла козлами отпущения неизвестных «чужаков» («Слушай, Хосе, теперь мы тебя сюда не пустим!») и призывала к протекционистским мерам во внешней торговле. В ходе республиканских праймериз 1996 года Бьюкенена поддерживали несколько видных правых религиозных деятелей, а также «Свободное лобби». «Предвыборная платформа Бьюкенена представляет собой не что иное, как формулировку позиций «Свободного лобби» по этим же вопросам», — отмечал «Spotlight»^, .

После окончания «холодной войны» на сцене вновь появилась и дискредитированная евгеника, заявившая о себе публикацией книги «Изгиб колокола» («The Bell Curve») Чарльза Мюррея и Ричарда Херренстайна. Названный бестселлер утверждал, что интеллект — это генетически обусловленная характеристика конкретной расы, а значит, не следует тратить драгоценные ресурсы в бесплодных попытках улучшить участь тех, кому суждено постоянно оставаться в бедности. К классу генетически ущербных людей были отнесены чернокожие и мулаты. Авторы основывали свои заключения на «доказательствах», взятых из сомнительных источников. Библиография книги полна ссылок на псевдонаучные журналы, наподобие ежеквартального издания «Человечество» («Mankind Quarterly), которое публиковал активный поклонник евгеники Роджер Пирсон (Roger Pearson). Пирсон однажды опубликовал статью, заявлявшую, что евреи в погоне за мировым господством поддерживали борьбу чёрных за свои права, с тем чтобы ослабить гены белых путём расового кровосмешения. Ряд размышлений Пирсона относительно превосходства арийской расы был опубликован издательством «Свободного лобби» «Noontide Press».

Авторы книги «Изгиб колокола» придали легитимность бредовым идеям Пирсона. Газета «Уолл–стрит джорнэл» недвусмысленно одобрила книгу, а журнал «Ньюсвик» в крайне благожелательной рецензии охарактеризовал изыскания как находящиеся на магистральном пути научного поиска. «Изгиб колокола», основанный на работах псевдоучёных, связанных с неонацистами, стал тем редким случаем, когда взгляды «Spotlight» и серьёзной прессы совпали.

Многие из упоминавшихся в книге экспертов, в частности, Роджер Пирсон и другие авторы ежеквартального «Человечества», финансово поддерживались грантами от Фонда «Пионер» (Pioneer Fund), названного лондонской газетой «Сандей телеграф» «неонацистской организацией, тесно связанной с ультраправыми американскими политиками». Фонд был основан в 1937 году американскими сторонниками проводившейся Гитлером программы по практическому воплощению идей евгеники. Свою деятельность фонд посвятил «улучшению расы» с помощью селекционного скрещивания. Хотя чудовищные преступления Третьего рейха принесли евгенике после Второй мировой войны дурную славу, «Pioneer Fund» продолжал поддерживать жизнь научного расизма в кругах американских исследователей. Ежегодно выделялись миллионы долларов на проведение работ по выяснению взаимосвязей между расой, наследственностью и интеллектуальным уровнем. При поддержке фонда проводилось множество исследований, пытавшихся доказать умственную неполноценность чернокожих.

Однако авторам «Изгиба колокола» не требовалась финансовая поддержка от неонацистов. Мюррей и Херренстайн получили средства от Института американского предпринимательства (American Enterprise Institute, AEI), одного из виднейших «мозговых центров» Вашингтона, поставлявшего в телевизионные шоу массу учёных мужей для защиты позиций крупных корпораций. Поддерживаемый множеством компаний, входивших в список Fortune 500, Институт также санкционировал публикацию книги Динеша Д'Сузы «Конец расизма», защищавшей рабство и представлявшей сегрегацию как попытку защитить негров. Подобно «Изгибу колокола», эта книга возродила унизительные расовые стереотипы. Однако вместо того чтобы прибегнуть к аргументам из генетики, её автор объяснял трудности, с которыми приходилось сталкиваться афроамериканцам, очевидной ущербностью их культуры.

То, что две этих заметных книги финансировались Институтом американского предпринимательства, показывает, как ультраправые идеи, некогда отвергавшиеся вашингтонским истеблишментом, переместились с периферии в центр сцены. Это также демонстрирует стремление руководства ряда связанных с крупными корпорациями политических сил США поддержать расистскую пропаганду в попытке перенацелить недовольство среднего класса, вызванное экономическими трудностями, в сторону бедняков и цветных. Американские политики, выступавшие за резкое сокращение программ социального обеспечения, теперь могут мотивировать свою позицию некогда запретным (а теперь вполне респектабельным) утверждением о том, что предполагаемым выгодоприобретателям помочь невозможно в силу их природной когнитивной или культурной неполноценности. Именно об этом в течение многих лет говорили Дэвид Дюк и его друзья — куклуксклановцы. «“Контракт с Америкой” Гингрича — это практически мои слова. Это та платформа, с которой выступал я сам», — заявил Дюк, весьма польщённый подобным развитием политической ситуации. «Подражание — это самый искренний вид лести», — добавил он.

Охранники тюрьмы Union County в штате Нью–Джерси макали голову неизвестного иностранца в унитаз, выкрикивая: «Говори, что Америка — это номер один!» В 1995 году в той же самой тюрьме другой нелегальный иммигрант был обыскан с раздеванием догола и избит. При этом ему сломали ключицу. Трое сотрудников этого исправительного учреждения были позднее осуждены и приговорены к различным срокам тюремного заключения за избиения иммигрантов и издевательства над ними.

Приводя Union County в качестве примера, адвокат Питер Шей утверждал, что популярные политики сознательно поощряли антииммигрантские настроения, которые способствовали психологическим и физическим издевательствам над лицами, находившимися в местах предварительного заключения. «Провокаторами являются безрассудные политики, которые, выставляя свои кандидатуры на повторные выборы, ищут объекты для обвинений за неудачи в фискальной политике, за безработицу, недостаточную занятость — на кого можно свалить все недовольство избирателей». Именно такую точку зрения высказывал Шей, исполнительный директор расположенного в Лос–Анджелесе Центра прав человека и конституционного права.

Американские неонацисты, как и их немецкие единомышленники, были в первых рядах тех, кто «прославился» жестоким отношением к иностранцам в 1970–1980-е годы. В годы своей наивысшей активности в Ку- клукс–клане и Дэвид Дюк, и Том Метцгер, и Луис Бим принимали участие в насильственных действиях против иммигрантов. Однако лишь после окончания «холодной войны» иммиграция стала по–настоящему больным вопросом, и американские официальные лица поспешно присоединились к кампании против беженцев. В 1993 году прогрессивный обозреватель Рут Конифф (Ruth Conniff) так охарактеризовала изменившуюся политическую ситуацию: «То, что некогда считалось правыми взглядами на иммиграцию — “вторжение” третьего мира на территорию США, угроза со стороны иммигрантов для американской экономики и образа жизни, необходимость укрепления границ, — теперь является частью общепринятого мнения».

В годы правления администрации Клинтона Служба иммиграции и натурализации США начала масштабное техническое перевооружение, которое обошлось казне в 300 миллионов долларов. Его целью стала попытка создать вдоль всей границы с Мексикой «электронную стену», которая должна была предотвратить недокументированное проникновение иностранцев на территорию США. Операция «Gatekeeper» («Привратник»), проводившаяся Пограничной службой США с целью сократить количество нелегалов, проникающих в Калифорнию, вынудила многих будущих иммигрантов пересекать границу с риском для жизни, что за четыре года, прошедших с 1994-го, привело к гибели более чем 300 человек. Правозащитная организация «Международная амнистия» осудила злоупотребления со стороны Пограничной службы, утверждая, что задержанные подвергались избиениям и изнасилованиям. Они не получали пищи и воды, содержались в холоде, а также в течение длительного времени им не оказывали медицинскую помощь.

Иммигранты стали целью для политиков не только в США и Германии, но и в других странах Западной Европы, где, по данным Европарламента, в середине 1990-х годов каждые три минуты совершалось преступление с расистскими мотивами. Настораживающая частота связанного с ксенофобией насилия на Европейском континенте совпала с ростом популярности нескольких радикальных правых популистских партий, наслаждавшихся широко распространившейся к моменту окончания «холодной войны» атмосферой неуверенности. Крах коммунизма вызвал массовую миграцию из стран Восточной Европы на более преуспевающий Запад. Туда же устремились и беженцы из стран третьего мира. Хотя западные правительства ранее осуждали «фараонов» восточного блока за нежелание отпустить свои народы, теперь, когда люди могли свободно путешествовать, «добро пожаловать» было убрано. Призыв «Auslander raus!» («Иностранцев — вон!») стал не только лозунгом бешеных немецких неонацистов где–то на периферии общественной жизни. Отныне он отражал мнение значительной части западноевропейской публики.

Присутствие в Западной Европе 20-ти миллионов иммигрантов было, возможно, самым очевидным знаком тех хаотичных структурных изменений, которые сопутствовали появлению глобальной экономики с её взаимозависимыми рынками, неограниченными возможностями по движению капитала и новыми информационными технологиями. Все эти факторы оказали огромное влияние на рабочую силу Западной Европы, пытавшуюся бороться с высокой безработицей и стагнирующими зарплатами. Как и в Соединённых Штатах, многим людям приходилось напрягаться гораздо сильнее, а получать меньше, чем раньше. Те, кто не смог приспособиться к быстрым переменам, попадали в сложные обстоятельства. Именно эту ситуацию зачастую отказывались признать популярные политики. Вслед за разжиганием антииммигрантских настроений ультраправые популисты набрали дополнительные очки, примерив на себя образ оппозиционеров и обрушившись на коррумпированное двухпартийное «статус–кво». По крайней мере, они утверждали, что отличаются от других, — именно этого и ждали разочарованные в политиках избиратели. Число тех, кто при возможности выступил бы против «тех, наверху», постоянно росло.

Ультраправые демагоги затронули очень болезненный вопрос, увязав показатели безработицы с числом гастарбайтеров или иммигрантов, прибывших в страну. К этой уловке обманным и разрушительным путём прибегло руководство «Фламандского блока» («Vlaams Blok»), наиболее откровенно ксенофобской, если не сказать расистской, из крупных популистских партий Западной Европы. Призывая к созданию свободного от иностранцев фламандского государства, «Фламандский блок» получил свыше 25% голосов избирателей Антверпена на выборах 1991 года. В результате блок стал крупнейшей политической партией города. Четыре года спустя партия получила 13% голосов всех избирателей Фламандии. Среди её ведущих стратегов был ряд бывших членов неонацистской организации «Фламандский военный орден» («Vlaamse Militanten Orde», VMO), запрещённой бельгийским правительством как террористическая.

«Фламандский блок», возглавляемый недавними обитателями политической периферии, оказал большое влияние на всю Бельгию. Под давлением ультраправых бельгийское правительство ограничило иммиграцию, а генеральный комиссар по вопросам беженцев поощрял своих юристов за каждое отвергнутое прошение об убежище.

Аналогичные процессы происходили и во Франции, где признанные политические лидеры пресмыкались перед бунтарями из «Национального фронта» Жан–Мари Ле Пена. Именно благодаря Ле Пену для французских официальных лиц стало политкорректным уничижительно высказываться о дурно пахнущих чужаках, вторгающихся в их страну. В 1994 году Национальное собрание Франции, надеясь лишить ветра паруса Ле Пена, внесла изменения в закон, предоставлявший гражданство страны всем рождённым на земле Франции. Отныне определять французское гражданство следовало в первую очередь по принципу крови. На состоявшихся в следующем году президентских выборах «Национальный фронт» завоевал 15% голосов избирателей. Это привело к приходу к власти консервативного правительства, воплотившего в жизнь многое из предложенной Ле Пеном политики. Иммигранты по всей стране подвергались внезапным и достаточно жёстким проверкам со стороны полиции, что заставило организацию «Международная амнистия» провести своё расследование. В результате она осудила французские правоохранительные органы за злоупотребления, в частности за неспровоцированную стрельбу и убийство нескольких молодых мусульман. По примеру своих германских коллег французские официальные лица депортировали десятки тысяч иностранцев. То, что эти меры стали прямым ответом на высказывания Ле Пена, ни для кого секретом не являлось.

Кем же был этот зловещий человек, длинная тень которого опустилась на Францию? Бывший регбист, высветлявший волосы с целью подчеркнуть арийское происхождение, Ле Пен в молодости лишился левого глаза в стычке с политическими противниками. Известный высказываниями в поддержку нацизма, который он считал «массовым движением, носившим исключительно народный и демократический характер», Ле Пен в 1972 году создал «Национальный фронт». Чтобы собрать деньги на его деятельность, он продавал аудиозаписи речей Гитлера и военных песен Третьего рейха. Комитет, основавший «Национальный фронт», включал в себя сторонников режима Виши, ветеранов Waffen SS, католических ин- тегралистов, а также бывших членов террористической группировки белых расистов, пытавшихся убить генерала Шарля де Голля.

Планируя войти в число признанных политических деятелей страны, Ле Пен утверждал, что его движение не имеет ничего общего с фашизмом, который он называл устаревшей итальянской политической доктриной. Однако это не помешало ему установить связи с «Итальянским социальным движением» (Movimento Sociale Italiano, MSI), старейшей неофашистской партией Западной Европы. Это произошло после того, как «Национальному фронту» удалось в 1984 году провести горстку своих представителей в Европарламент. Годом ранее на митинге, охранявшемся скинхедами, Ле Пен продемонстрировал своё истинное лицо, предложив: «Давайте соединим фасции наших национальных сил с тем, чтобы все вновь услышали голос Франции — сильный и свободный». Свой антисемитизм он едва скрывал. Однажды Ле Пен сказал о Холокосте как о «незначительном эпизоде истории». В другой раз он подал иск в отношении журналиста, назвавшего его «духовным сыном Гитлера», однако апелляционный суд принял решение в пользу репортёра. Несгибаемый нацист генерал Леон Дегрель называл Ле Пена «близким другом», а представители «Национального фронта» посещали Дегреля в его роскошном приморском жилище в Испании.

На руку «Национальному фронту» сыграло и стечение некоторых благоприятных обстоятельств. Его успехи на выборах в середине 1980-х послужили примером для целого ряда правоэкстремистских партий Западной Европы. Ключевым вопросом неизбежно была иммиграция. Именно иммиграцию Ле Пен считал причиной роста безработицы, уличной преступности, наркомании, эпидемии СПИДа. Однако наихудшим, по мнению «Национального фронта», было то, что приток мигрантов в Европу представлял смертельную угрозу французской идентичности. Подчёркивая острую необходимость национального возрождения, партия Ле Пена зачастую получала до 30–35% голосов на местных выборах и в середине 1990-х годов уже контролировала муниципальные собрания четырёх городов.

Ксенофобские призывы пользовались популярностью среди утратившего покой населения, но на Алена де Бенуа шоу Ле Пена не производило впечатления. «Утверждать, что в основе проблем, с которыми сталкивается сегодня наше общество, лежит присутствие в стране большого числа иммигрантов, — это абсурд, — заявлял он. — Даже если бы во Франции не было ни одного иммигранта, ситуация была бы точно такой же». Де Бенуа недвусмысленно отрицал утверждение о том, что иммигранты угрожали французской идентичности. В конце концов, заявлял он, «не они создали идеологию потребления». Иммигрантов нельзя было обвинить и «в колонизации Франции — ведь сами французы смотрят по телевизору исключительно американские фильмы». Франция не может справиться с иммиграцией только потому, утверждал де Бенуа, что уже находится в серьёзном сомнении относительно своей собственной идентичности.

Принимая во внимание неопровержимость критических высказываний де Бенуа, по иронии судьбы именно его идеи этноплюрализма позволили Ле Пену и «Национальному фронту» обойти обвинения в расизме. Ведь Ле Пен утверждал, что не имеет ничего против иностранцев, но лишь стремится защитить национальную идентичность. Признавая, что его мыслями злоупотребили в ксенофобских целях, де Бенуа призывал к солидарности с беженцами и лицами, находящимися в поисках убежища. Эти люди, покинув свою родину, в наибольшей степени рисковали утратить свою идентичность и традиции, указывал де Бенуа. Более того, иммиграция вызывалась экспансией капитализма и насильственной утратой корней, связанной с быстрыми структурными изменениями в развивающемся мире. «Молчащие о капитализме не должны жаловаться на иммиграцию», — утверждал де Бенуа.

Последнее замечание было ударом по Ле Пену, превратившемуся в восторженного сторонника идей «свободного рынка». Он пытался стать Рейганом для Франции 1980-х. В годы противостояния Востока и Запада «Национальный фронт» придерживался пронатовских позиций и призывал к укреплению Атлантического союза. Однако после краха СССР и объединения Германии антикоммунизм утратил смысл своего существования, а партия Ле Пена соответствующим образом пересмотрела свою политику. Как и в США, так и в Западной Европе конец «холодной войны» послужил катализатором возрождения и перестройки ультраправых сил.

С исчезновением СССР все большее место у правых радикалов стал занимать антиамериканизм. Атлантически ориентированные экстремисты, такие как Ле Пен, сблизились с теми, кто ранее высказывал панъевропейские взгляды, придерживался «третьей позиции». В то же самое время Ле Пен начал дистанцироваться от Вашингтона. Это стало очевидным, когда руководитель «Национального фронта» назвал Саддама Хусейна «великим арабским патриотом», осудив возглавленную США войну с Ираком.

Ещё одним важным изменением, последовавшим вслед за окончанием «холодной войны», стал отход «Национального фронта» от позиций фундаменталистов свободного рынка. Их сменил национально–популистский подход, призывавший к большему вмешательству со стороны государства, в частности к введению протекционистских мер, предназначенных для защиты Франции от превратностей глобальной экономики. Основная борьба, по словам Ле Пена, теперь разворачивалась не между капиталистами и коммунистами, а между экономическими националистами и интернационалистами. С тех же самых позиций выступал и противник войны в Персидском заливе Патрик Бьюкенен, сменивший свой мотив свободного рынка после окончания работы в администрации Рейгана. «Я прочёл программу Патрика Бьюкенена, и она практически полностью совпадает с нашей», — заметил один из ответственных деятелей «Национального фронта».

Такие же изменения в экономической стратегии — замену банального невмешательства в экономические дела национально–популистской программой — провела в начале 1990-х годов и австрийская Партия свободы. Опиравшийся на ксенофобские высказывания и собственную телегенич- ность глава партии Йорг Хайдер стал наиболее успешным ультраправым политиком Западной Европы. В октябре 1996 года его партия завоевала 27,6% голосов избирателей на выборах в Европарламент, буквально чуть- чуть отстав от двух правящих партий. Они попытались сократить поддержку Хайдера, приняв расистские законы об иммиграции. Однако вместо ожидаемого результата легитимность Партии свободы повысилась. Как и Ле Пену, Хайдеру удалось переформатировать политические дебаты в своей стране, перетянув центристские партии направо. Сочетая свои антииммигрантские высказывания с резкой критикой Маастрихтского договора 1991 года — гаранта экономического и политического единства Европы, Партия свободы завоевала больше мест в национальном парламенте, чем какая–либо другая правоэкстремистская партия континента.

Хайдер — популист, ездивший на «Порше», — воздерживался от открытого антисемитизма, но выражал своё восхищение ветеранами Waffen SS. Он также восхищался политикой Гитлера в области трудоустройства, не упоминая рабского труда узников концлагерей. Он лишь называл их «лагерями для наказания», как будто бы их заключённые заслуживали того, чтобы там находиться. Когда Италия выпустила на свободу австрийского военного преступника Вальтера Редера, осуждённого на пожизненное заключение за участие в убийстве в 1944 году 1800 итальянцев, являвшихся гражданскими лицами, Хайдер заметил, что тот был «просто солдатом, исполнившим свой долг».

Попытки Хайдера преуменьшить преступления нацистов являлись продолжением традиции, заложенной ещё при создании партии в середине 1950-х годов. Тогда она стала прибежищем бывших членов SS и других нацистов, многие из которых предпочли бы видеть Австрию не независимым государством, а одной из германских провинций. Подавляющее большинство населения в 1938 году приветствовало аншлюс (присоединение) к гитлеровской Германии, а непропорционально большое число граждан вступило в ряды SS и руководило этой машиной уничтожения. Как и в Германии, послевоенная денацификация была проведена во многом поверхностно. В результате многие бывшие гитлеровцы заняли ключевые места в австрийском обществе. Союзники лишь содействовали нежеланию Австрии признавать свою неприглядную роль в годы войны, назвав её первой жертвой Гитлера, а не его первой союзницей. Высокий уровень послевоенного антисемитизма вкупе с умолчаниями в школьных учебниках истории создал в стране ложное представление о Второй мировой войне, что было напрямую связано с возрождением ультраправых после «холодной войны». «Возрождение неонацизма является симптомом, демонстрирующим, что мы не пришли к согласию о нашем прошлом, — заявил Вилли Ласек из венского «Центра современной истории». — Существуют, конечно, и другие факторы, такие как безработица… но прошлое нельзя отделить от этого».

Приблизительно пять сотен австрийских внепарламентских активистов были тесно связаны с немецким неонацистским подпольем. Хайдер, несмотря на свой лоск состоявшегося политика, был объектом восхищения для VAPO, австрийского филиала сети Кюнена. Некоторые фанатики из VAPO в середине 1990-х годов были замешаны в организации серии подрывов спрятанных в конвертах бомб, в результате чего пострадало более 10 человек, включая и бывшего мэра Вены. В другой раз установленная неонацистами мина–ловушка также убила несколько цыган. Кровавые инциденты учащались во время предвыборных кампаний. Это заставило руководителя австрийской Партии зелёных обвинить Хайдера, завзятого ненавистника иммигрантов, в том, что тот являлся «приёмным отцом правого терроризма». Хайдер немедленно подал иск о диффамации, однако Верховный суд Австрии вынес решение против него.

По мере того как Хайдер приближался к коридорам власти, он смягчал свой тон. В 1995 году он уволил сотрудника Партии свободы, отказавшегося признать факт Холокоста. К этому времени пангерманские оды Хайдера сошли на нет, поскольку он сменил свой образ на австрийского патриота. Оппоненты настаивали: это было сделано, чтобы получить больше голосов.

Джанфранко Фини, молодой и харизматичный лидер неофашистского «Итальянского социального движения», также пошёл по пути модификации образа, чтобы улучшить свои перспективы у избирателей. Безупречно выглядевший в своих пошитых на заказ дорогих костюмах и очках в золотой оправе, Фини был решительно настроен вывести «Итальянское социальное движение» из политической глуши, в котором оно находилось с 1946 года. Именно тогда и была основана эта партия, а главной её задачей заявлено сохранение фашистского наследия. В течение 45 лет партийные результаты на выборах измерялись однозначными цифрами, а число депутатов парламента не превышало нескольких человек. Однако конец американо–советского противостояния положил начало крупным переменам в жизни Италии, и они пошли на пользу Фини.

Будучи искушённым стратегом, Фини понял, что после окончания «холодной войны» у его партии появились прекрасные позиции для резкого усиления влияния. Этому способствовала и дискредитация итальянского политического истеблишмента в результате разоблачения масштабной коррупции в правительственных кругах. В 1993 году Фини выдвинул свою кандидатуру на пост мэра Рима и едва не победил, набрав 47% голосов избирателей. На следующий год опросы общественного мнения показали, что Фини стал самым популярным политиком Италии. В рядах Итальянского социального движения находилась и ещё одна восходящая звезда: внучка Муссолини Алессандра завоевала место в парламенте, проведя свою кампанию под антииммигрантскими лозунгами, призывая к «закону и порядку». Одетая в свою фирменную мини–юбку и шёлковую блузку, младшая Муссолини заявила, что восхищается политикой своего деда и намерена продолжать указанный им путь.

Внезапное возрождение «Итальянского социального движения», произошедшее, по словам Алессандры Муссолини, «словно во сне», совпало с резким ростом преступлений против иммигрантов. По свидетельству итальянского министра внутренних дел Никола Манчино, во многом оно было инспирировано волной нападений на иностранцев, захлестнувшей объединённую Германию. Итальянские «нациголовые» совершали антисемитские акции в Риме и других городах, однако ксенофобское поведение не ограничивалось только современными наследниками Гитлера. Ватикан выступал против антииммигрантской политики итальянского правительства и называл иммиграцию одним из основополагающих прав человека, осуждая тех, кто использовал этот вопрос для «политического шантажа».

«Некоторые, в том числе и считающие себя католиками, не могут простить иммигрантам самого факта их существования», — отмечала газета «L'Osservatore Romano», полуофициальный печатный орган Ватикана.

Фини совершил настоящий прорыв, добившись союза с Сильвио Берлускони — медиамагнатом и крупным владельцем недвижимости, избранным в марте 1994 года премьер–министром Италии. Впервые за послевоенную историю страны подлинно фашистская партия вошла в правящую коалицию одной из крупнейших стран Западной Европы. Люди Фини получили пять министерских постов и ряд других ключевых назначений.

Вскоре после этого Фини начал называть себя «постфашистом», поскольку он хотел преобразовать «Итальянское социальное движение» в консервативную партию наподобие английских тори или французских голлистов. Он направил в Освенцим делегацию возложить венок и осудил расовые законы Муссолини, дискриминировавшие евреев. В то же время он называл Муссолини «величайшим политиком» XX века и утверждал, что высадка союзных войск в Европе в 1944 году «ознаменовала утрату Европой своей культурной идентичности». Дух Муссолини жил и в заявлениях официальных представителей Итальянского социального движения о возможном расширении границ Италии. (Имея в виду некоторые территории бывшей Югославии, в официальной внешнеполитической программе движения было заявлено: «Италия должна быть объединена так же, как объединилась Германия».) Выдвинутый «Итальянским социальным движением» кандидат в Европарламент поднял шум своим заявлением о том, что гомосексуалистов следует поместить в концентрационные лагеря.

В январе 1995 года сторонники «Итальянского социального движения» собрались на свой последний съезд. Заявив, что настало время открыть новую страницу истории, Фини сообщил опечаленной аудитории о прекращении деятельности партии. Отныне они должны были действовать под именем «Национального альянса». Большинство верных членов движения, зиговавших при открытии съезда, присоединилось к новой организации.

Хотя правительство Берлускони оказалось недолговечным, участие в нем «Итальянского социального движения» имело серьёзные последствия не только для Италии, но и для всей Европы. Оно разрушило существовавшее в течение многих лет антифашистское табу и создало прецедент для консервативных политиков, ранее сторонившихся союзов с ультраправыми. Был перейдён важный политический порог, отныне приемлемыми и более вероятными в будущем стали правящие коалиции с участием неофашистов, выступающих в обличье правых популистов.

Франц Шёнхубер, властный 70-летний лидер «Республиканцев», был обрадован результатами выборов, прошедших в марте 1993 года в германской земле Гессен. Его ультраправая партия завоевала более 8% голосов (в сравнении с немногим более процента четырьмя годами ранее), и почти 10% во Франкфурте. Консервативное правительство Бонна, возглавлявшееся Христианско–демократическим союзом канцлера Гельмута Коля, немедленно ответило на успех «Республиканцев», заявив о начале реализации общенациональной политики трудоустройства «сначала — немцы», носившей дискриминационный характер по отношению к иностранцам.

Проведённый в этом же году опрос общественного мнения показал, что только 54% западных и 41% восточных немцев заявили, что удовлетворены демократической системой. Это был ещё один знак того, что жители страны называли Politikverdrossenheit (недовольство политикой). Как и их ультраправые сподвижники в других странах Западной Европы, «Республиканцы» извлекли пользу из политических изменений, приведших к сокращению идеологических различий между двумя ведущими партиями. Увлечённые импульсом национализма, ранее занимавшие левоцентристские позиции немецкие социал–демократы сдвинулись вправо настолько, что уже с трудом могли претендовать на роль оппозиционной партии. Основывая свою политику не столько на принципах, сколько на результатах опросов общественного мнения, и Христианско–демократический союз, и социал- демократы, похоже, испытывали недостаток свежих идей — создав вакуум, благотворно влиявший на рост ультраправых.

Посовещавшись со своими активно действовавшими на улицах сподвижниками, лидер неонацистов Кристиан Ворх открыто заявил, что поддержит «Республиканцев» на общенациональных выборах, запланированных на октябрь 1994 года. «Мы хотим видеть наших людей в парламенте, хотя бы для того, чтобы потрясти политическую систему», — объяснил он. Его ссылка на «наших людей» была откровенным признанием того, в каком качестве немецкие неонацисты рассматривали организацию Шёнхубера. Сами «Республиканцы» предпочитали высказываться сдержанно, чтобы сохранить свой демократический облик. Однако условные термины, применявшиеся неофашистами после окончания «холодной войны», — самоопределение, идентичность, экология и отрицание мультикультурального общества — были совершенно понятны Ворху.

Вопреки ожиданиям неофашистов, «Республиканцы» достаточно слабо проявили себя в 1994 году, набрав всего 3,9% голосов в ходе июньских выборов в Европарламент (это составляло приблизительно половину от их показателя 1989 года и было ниже минимального порога, необходимого для того, чтобы получить представительство). В октябре им не удалось собрать достаточного количества голосов, чтобы пройти в Бундестаг. Выступая с позиций жёсткого соблюдения «закона и порядка», чтобы привлечь на свою сторону сторонников «Республиканцев», Христианско–демократический союз опередил своих соперников буквально на волосок. Успеху Коля, впервые в истории избранного канцлером в четвёртый раз подряд, способствовали и голоса приблизительно 50 тысяч немцев, проживавших в Польше, чьи «специальные права» позволили им принять участие в голосовании по почте.

Бледное выступление «Республиканцев» объяснялось целым рядом причин. Они утратили свой основной предвыборный аргумент с отменой Бундестагом либерального немецкого закона о предоставлении убежища. Их тусклый лидер Шёнхубер не пользовался особой популярностью в Восточной Германии, где большинство голосов протестного электората получила левая Партия демократического социализма (Partei des Demokratischen Sozialismus, PDS). В то время как «Республиканцы» дрались с другими ультраправыми партиями, PDS завоевала себе место в новом парламенте, став крупнейшей политической силой Восточного Берлина и большей части бывшей ГДР, где результаты объединения Германии вызвали большое разочарование. Возврат преобразованных коммунистических партий к власти стал характерным для стран бывшего советского блока. Это уже произошло в Венгрии, Польше и Литве.

Захлопнув двери перед политическими беженцами, власти временно ослабили «Республиканцев», однако не положили конец неонацистскому насилию в Германии. В соответствии с данными Федерального ведомства по охране конституции, в 1994 году было зафиксировано 7952 преступления, совершенные правыми экстремистами. Показатель был ниже по сравнению с 1993 годом (10 561 случай), однако выше показателя 1992 года. Количество нападений на иностранцев в 1994 году сократилось по сравнению с 1993 годом, однако число антисемитских выступлений выросло вдвое. Осквернению подверглись мемориалы на месте нескольких бывших концлагерей, а вандалы–антисемиты подожгли синагогу в Любеке. Это был первый со времён Третьего рейха поджог еврейского храма. Скинхеды также избили афроамериканского бобслеиста и его приятеля — американского спортсмена. В другом случае неонацистская банда пристала к девушке–подростку в инвалидной коляске и вырезала свастику ей на щеке, когда та отказалась декламировать непристойные лозунги об иностранцах и инвалидах. Об этих случаях стало известно от лиц, обвинявших немецких чиновников в недостаточно эффективной борьбе с неонацистским насилием.

В течение нескольких лет агрессивные выходки неонацистов были только на руку правительству в усилиях по изменению закона о беженцах. Как только закон был принят, немецкие официальные лица, заботившиеся о своём имидже, посчитали нападения со стороны скинхедов избыточными и контрпродуктивными. После долгих колебаний было решено покончить с неонацистскими пропагандистами. Информаторы спецслужб навели полицию на склады оружия, в домах ультраправых активистов прошли обыски, десятки человек попали в предварительное заключение, а несколько неонацистских группировок было запрещено. Кроме того, министр внутренних дел Манфред Кантер поставил «Республиканцев» под наблюдение после того, как Шёнхубер попытался заключить союз со своим многолетним соперником Герхардом Фраем. Фрай возглавлял более радикальный «Немецкий народный союз» (Deutsche Volksunion, DVU), который уже находился в правительственном списке подрывных структур. Ранее Кантер утверждал, что Христианско–демократический союз «должен реализовывать политику, за которую могут проголосовать и сторонники “Республиканцев”».

В невод правительства попали и ключевые неофашисты, включая Майн- хольфа Шёнборна из запрещённого «Националистического фронта», — все они в итоге оказались за решёткой. Предполагалось, что туда же должен был отправиться и генерал–майор Отто–Эрнст Ремер, поскольку федеральный суд оставил в силе приговор о его заключении под стражу за отрицание Холокоста. Однако 81-летний нацист так и не появился 14 марта 1994 года в тюрьме Байрота, где он должен был в течение 22 месяцев отбывать своё наказание. После того как полиции не удалось обнаружить его дома в Бад Киссингене, земельный прокурор подписал общенациональный ордер на его арест. Бывший телохранитель Гитлера, отличавшийся своей дерзостью, не собирался проводить свои последние дни в тюрьме. Вместо этого он бежал в Испанию, где получил убежище у местных неофашистов.

Протеже Ремера Эвальд Альтханс также ощутил давление со стороны закона. В декабре 1994 года суд Мюнхена приговорил его к 18 месяцам тюремного заключения за распространение видеоматериалов, отрицавших Холокост. В отношении него были выдвинуты и обвинения в участии в документальном фильме «Профессия: неонацист» («Profession: Neo–Nazi»). Альтханс стал настоящей звездой этого фильма. В фильме показали его поездку в Освенцим, где он утверждал, что это место — центр отдыха с плавательными бассейнами, а не концентрационный лагерь нацистов. «Происходящее здесь — фарс!» — кричал Альтханс, обращаясь к нескольким посетителям мемориала.

Полгода, проведённые в тюрьме, похоже, сказались на Альтхансе — он сломался. На берлинском суде летом 1995 года он стал утверждать, что больше не является неонацистом, однако его показания были полны противоречий. Свидетелями защиты выступили его друзья из сообщества мюнхенских гомосексуалистов. Они подтвердили слухи о бисексуальности Альтанса. Альтханс также утверждал, что с 1991 года работал на Федеральное ведомство по охране конституции. Представитель спецслужб Баварии подтвердил, что Альтханс был готов продать пять тысяч адресов неонацистов в Германии и за её пределами, однако это предложение было отклонено — он запросил за него 250 тысяч долларов. Бывшие тайные агенты, внедрённые в неонацистское движение, утверждали, что по крайней мере 10% его членов работали в качестве информаторов на правительство. В то же время представляется маловероятным, что Альтханс действовал именно в этом качестве. Рассказанная им история была скорее лишь частью неудавшейся стратегии с целью сократить своё тюремное заключение.

Берлинский судья назвал Альтханса «умственным поджигателем», чья деятельность привела к волне насилия в отношении иностранцев, и добавил ему три с половиной года заключения к сроку, который тот уже отбывал. Это был тяжёлый удар для 29-летнего «парнишки с плакатов с Гитлером», которого воспитывали для того, чтобы он стал следующим фюрером. Его жалкое выступление на суде вызвало отвращение у бывших товарищей, обозвавших Альтханса проституткой и предателем.

Наперекосяк пошла жизнь и у Герхарда Лаука, отвратительного американского неонациста. Он был депортирован в Гамбург, где предстал перед судом за масштабную контрабанду в Германию неонацистской пропагандистской литературы и был приговорён к четырём годам тюремного заключения. Однако к этому времени компьютерные технологии и интернет вытеснили традиционные способы распространения Лауком пропагандистской литературы. Уход в Сеть и совершенствование способов связи стало одним из ответов неонацистов на давление со стороны правительства Германии. Некоторые сегменты движения ушли в ещё более глубокое подполье, сформировав тайные террористические ячейки, основанные на модели сопротивления в отсутствие руководителей, разработанной стратегами американских ополченцев. Другие стремились скрыть свою связь с неонацистами за студенческими сообществами дуэлянтов, поддерживавшимися правительством группами «изгнанных», интеллигенцией из рядов «новых правых», а также консервативными политическими партиями.

Хотя правительству и удалось упрятать за решётку основную часть убеждённого неонацистского руководства, эти запоздалые шаги отвлекли внимание от других настораживающих событий. Было очевидно, что высокопоставленные немецкие официальные лица не смогли освободиться от тяги к национализму.

В январе 1995 года в Гамбурге в самом престижном военном училище Германии с успехом выступил скандально известный отрицатель Холокоста Манфред Рёдер (Manfred Roeder), уже переживший тюремное заключение неонацистский террорист. Общеизвестно, что германское правительство ведёт подробнейший учёт политических экстремистов. Однако руководство училища впоследствии утверждало, что не имело ни малейшего представления о том, что Рёдер — попадавший на первые страницы газет фанатик — отсидел восемь лет за участие в теракте. Тогда в результате подрыва зажигательной бомбы погибло двое вьетнамских иммигрантов. До этого инцидента Рёдер несколько раз в роли неонацистского посла посещал США, выступая перед «Арийскими нациями» в штате Айдахо, «Свободным лобби» в Вашингтоне и другими расистскими группами Северной Америки.

Выйдя из тюрьмы в 1990 году, Рёдер стал вице–президентом организации «Германо–российское общее дело — Союз по поддержке Северо–Восточной Пруссии», реваншистской секты, призывавшей к реколонизации Калининграда немцами. Именно об этом говорил Рёдер в своей речи в элитной военной академии Гамбурга. После выступления он был почётным гостем на торжественном банкете. Внутреннее расследование, проведённое Министерством обороны, позднее назовёт случившееся с Рёдером «поразительной ошибкой», однако не объяснит, каким образом возглавляемая бывшим нацистом организация смогла заручиться материальной помощью от немецкой армии. Рёдер собирался заселить регион, ранее называвшийся Восточной Пруссией, этническими немцами из России и других бывших республик СССР. С одобрения МИД Германии Бундесвер в 1993 году предоставил этому политически неоднозначному проекту деньги и автомобильную технику из своих запасов.

В то же самое время германский МИД неоднократно отвергал обращения со стороны располагавшейся в Аахене благотворительной организации «Двадцать третий псалом», пытавшейся оказать экстренную материальную помощь бедным детям из Санкт–Петербурга. Обращения были отклонены под предлогом того, что «речь не идёт о деле, представляющем очевидный национальный интерес». В то же самое время немецкие официальные лица рассматривали деятельность Рёдера как продвигающую национальные интересы страны.

О Манфреде Рёдере вновь услышали в ходе уличных демонстраций протеста против выставки «Преступления вермахта», прошедшей в ряде немецких городов в середине и конце 1990-х годов. На ней были представлены страшные фотографии, показывавшие не войска SS, а обыкновенных немецких солдат, совершавших на Восточном фронте чудовищные преступления против гражданского населения. Выставка была громогласно осуждена членами правящей коалиции в Бонне. Они постоянно и лживо утверждали, что преступления военных лет — это исключительно дело рук эсэсовцев, но не регулярной армии. Когда выставка прибыла в Дрезден, Рёдер и толпа неофашистов столкнулись с демонстрацией антифашистов. В ходе другой акции протеста неонацистские бритоголовые прошли в одном строю с солдатами, находящимися на действительной службе, и мэром Мюнхена.

В течение нескольких лет в Германии разворачивались серьёзные перемены, потенциально намного более опасные, чем хулиганство бритоголовых подростков. Консервативная смена политической культуры (Wende), начавшаяся в начале 1980-х годов с приходом к власти канцлера Коля, ускорилась после падения Берлинской стены. Внезапно целый ряд мыслителей и официальных лиц открыто заинтересовался национализмом, который подчёркивал германскую мощь и идентичность и был направлен против иностранцев в целом и американского влияния в частности. Декларируя необходимость дисциплины, твёрдой власти и «внутреннего обновления», эти новоявленные националисты изображали душераздирающую картину своей страны, стоящей на пороге мультикультурного хаоса. Они с пренебрежением говорили о сравнительно либеральном консенсусе, существовавшем в бывшей Западной Германии, которая, по их мнению, не была подлинной Германией, поскольку находилась под отупляющим воздействием низкопробной американской культуры.

Председатель Совета протестантской церкви в Германии Манфред Кок предупреждал, что рост «интеллектуального радикализма» способствует росту насилия, связанного с ксенофобией. Кок и многие другие немцы опасались, что рост общественной поддержки консервативных националистов отвечал целям неонацистов, насильственно изгонявшим из немецких городов иностранцев. Следует отметить, что этот консерватизм восходил к имперским традициям ещё догитлеровской эпохи.

Те, кто находился на переднем крае начавшегося после «холодной войны» возрождения германского национализма, не полагались на старые символы и лозунги нацизма. Вместо этого они черпали полной чашей из идейного арсенала движения «Консервативная революция», проложившего путь к власти Гитлера. Интеллигенция «Новых правых» поднимала на щит искателей былого величия веймарской эпохи, называя их подлинными выразителями немецкого консерватизма и вводя моду на них. Взывая к «Консервативной революции», правые экстремисты стремились осуществить свою мечту восстановления ультранационализма, оставив в стороне крайности, связанные с именем Гитлера. О том же напряжённо думало все большее число учёных, высокопоставленных военных, политиков и лидеров общественного мнения, что лишь подтверждало живучесть и влияние консервативной идеологической традиции Германии.

Возрождение германского национализма сопровождалось масштабной тоской по имперской славе прошлых лет. По словам философа и социолога Юргена Хабермаса, подобная тенденция «набирала силу». Учёный отметил стремление возродить проект Бисмарка по созданию великой державы. «Если посмотреть на немецкие элиты, — заметил Хабермас в 1994 году, — то можно заметить могучее желание превратить Германию в независимую сверхдержаву, располагающуюся в центре Европы и устремляющую свои взоры на Восток».

По мере того как немецкое правительство готовилось к перенесению столицы из Бонна в Берлин, представлялось неизбежным, что центр тяжести экономического локомотива Европы также сместится в восточном направлении. Будет ли возврат в Берлин — город примерно на половине пути от Москвы до Атлантики — способствовать установлению нового равновесия на континенте, служа мостом к новым хрупким демократиям Восточной Европы? Или это станет предвестником радикального преобразования Европы, когда объединённая Германия начнёт играть своими тевтонскими мускулами и оказывать политическое влияние в такой форме, которая заставит нервничать другие страны континента?

Озабоченность чрезмерным усилением Германии присутствовала и в решении Вашингтона поддержать расширение НАТО на Восток. «Включив Германию в более широкую евроатлантическую структуру, — объяснял бывший советник президента Збигнев Бжезинский, — расширение НАТО решает центральную проблему безопасности Европы, вставшую в ХХ веке: как эффективно справиться с реалиями германского могущества».

На будущие события, несомненно, повлияет и то, насколько честно будет Германия относиться к своей истории. В течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны существовала тенденция «стерилизовать» прошлое, минимизируя роль «обычных» немцев в Холокосте. Только когда сменилось поколение, немцы стали говорить о временах нацизма. Как только завеса молчания рухнула, развернулась ожесточённая дискуссия между теми, кто признавал национальную ответственность за Холокост, и теми,

кто пытался освободить немцев от каких–либо обвинений за преступления эпохи нацизма.

Когда «холодная война» ушла в историю, все более громкий хор националистов стал призывать немецкий народ рассматривать своё прошлое, не испытывая особого чувства вины. Конечно, на официальном уровне осуждать Гитлера не перестали. Даже невзирая на то, что немцы продолжали пересматривать свои воспоминания о временах Третьего рейха. За месяц до 50-летней годовщины окончания Второй мировой войны в консервативной немецкой газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» появилось заявление. Его подписали 280 представителей правой интеллигенции и политиков. В документе оспаривалось положение о том, следует ли считать 8 мая 1945 года, день капитуляции нацистов, днём освобождения. Окончание войны, как утверждалось в заявлении, ознаменовало собой наступление мрачного периода изгнаний, раскола государства и иностранной тирании. Подчёркивая необходимость сохранения памяти о страданиях немцев, ревизионистский документ ни словом не упоминал о тех ужасах, которым Германия подвергла народы других стран, а также об ответственности немцев за поддержку Гитлера. В нем ничего не говорилось и о том, что конфликт был начат Германией, которая вторглась на территорию своих соседей.

Заявление, цинично названное «Против забвения», породило бурю. Озабоченность вызывала не только содержавшаяся в нем идея, но и имена подписавших его немцев. В списке присутствовали не только откровенные фашисты и представители интеллигенции «Новых правых», но и действующие и отставные военные, директора банков, полицейские начальники, руководители Христианско–демократического союза и его партнёров по коалиции. Сварливый тон документа отчётливо обозначил ту «серую зону» немецкой политики, где ультраправые смешивались с консерваторами. Он показал, что экстремистский образ мышления стал преобладающим в политике, поразив, подобно раковым метастазам, правящие круги Германии.

Постоянные усилия по релятивизации Холокоста, приравнивание его к другим зверствам, свидетелями которых стал ХХ век, оказали своё воздействие на значительную часть населения Германии. В соответствии с данными опроса, проведённого журналом «Шпигель», 36% немцев считали: «Изгнание немцев с восточных земель было таким же преступлением против человечества, как и Холокост в отношении евреев». Это искажённое восприятие истории поддерживалось и канцлером Колем, пытавшимся представить Германию в некоторой степени как жертву, а не только как преступницу, развязавшую Вторую мировую войну. Хотя сам Коль и не подписал заявления, он высказал своё расположение к тем, кто это сделал.

В их числе был и его близкий политический союзник Альфред Дреггер, в то время занимавший пост почётного председателя парламентской фракции Христианско–демократического союза. За несколько недель до публикации заявления Дреггер привлёк к себе внимание, заметив, что 8 мая «не было освобождением». Он также с похвалой отзывался о «порядочности» армии Гитлера и утверждал, что «большинство немцев ничего не знало об убийствах евреев». Эти высказывания были достаточно типичными для ревизионистской мифологии, согласно которой в ходе Второй мировой войны одновременно развернулись две битвы: одна за Германию, другая за национал–социализм. Точно так же Коль говорил и о зверствах, совершенных «именем Германии»: будто бы речь шла о какой–то неземной силе, действовавшей, пока сам немецкий народ оставался в стороне.

В течение многих лет в Берлине сознательно поддерживали память о Второй мировой войне, сохраняя заросший щебень, оставшийся от разбомблённых зданий, повреждённые фасады домов. Сам город был разделён стеной на западную и восточную части. Однако многие из примет прошлого уничтожались строителями и реставраторами. Германское правительство готовилось переехать, причём без каких–либо задних мыслей, в те самые здания, которые ассоциировались с самыми мрачными эпизодами истории Третьего рейха. Финансовые эксперты объединённой Германии с комфортом разместились в здании Имперского министерства авиации Геринга; военные размышляли над стратегиями в тех же самых кабинетах, где гитлеровские генералы планировали вторжение на Восток; Министерство труда заняло бывшие помещения Геббельса. Министерству иностранных дел предстояло определять политику в просторных помещениях Рейхсбанка, где ранее хранилось ворованное золото и прочие полученные преступным путём активы. Германскому парламенту предстояло вернуться в печально известное здание рейхстага.

Следующими шагами были планы правительства Баварии превратить руины альпийского убежища Гитлера, так называемого «Орлиного гнёзда», в фешенебельный курорт. В Польше «Волчье логово» (штаб–квартира Гитлера на Восточном фронте) предполагалось сделать частным тематическим парком развлечений, где служащие, одетые в воссозданную форму вермахта и люфтваффе, должны будут вести ночные танцы на «дискотеке гитлеровского бункера».

Медленно, но уверенно, порой незаметно, а порой тяжеловесно прошлое Германии преобразовывалось, полировалось, ретушировалось и замалчивалось, нормализировалось, коммерциализировалось, переупаковывалось и забывалось. Как будто история — это какой–то трюк, который живые проводят с мёртвыми. В Восточном Берлине на месте, где некогда располагался памятник жертвам фашизма и милитаризма, был воздвигнут новый военный мемориал. Однако на нем не были упомянуты ни фашизм, ни милитаризм. Этот памятник «не делал различия между жертвами и преступниками», как отметил глава еврейской общины Берлина Ежи Канал. Неподалёку, в центре города, работавшие на государственные средства художники воссоздали фасад дворца Гогенцоллернов, с тем чтобы жители Берлина смогли с гордостью созерцать через прутья решётки символ старой имперской славы.

Накануне 50-й годовщины разгрома Третьего рейха вандалы во второй раз за 14 месяцев подожгли синагогу в Любеке. На следующий день свастикой была покрыта установленная в Дрездене мемориальная доска в честь убитого скинхедами гастарбайтера из Мозамбика. Она напоминала о 28-летнем Джорди Гомандаи, первой жертве неонацистского террора после объединения Германии. Доска была повреждена всего через несколько часов после того, как по всей Европе прошли торжественные церемонии, посвящённые окончанию Второй мировой войны. С момента гибели Гоман- даи германские ультраправые экстремисты убили ещё 70 человек. Каждая новая жертва становилась очередным напоминанием о том, что прошлое Германии живо в глубинах её настоящего.