ЧАСТЬ III ФАШИЗМ ПОСЛЕ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

Вечером 9 ноября 1989 года в Берлине спонтанно вспыхнули народные гуляния. Молодые восточные и западные берлинцы взобрались на четырехметровый бетонный забор из плит, разделявший их город. Снимая витки колючей проволоки, ликующие незнакомые люди протягивали друг другу руки, помогая преодолеть ненавистное сооружение. Они обнимались, целовались, открывали шампанское и танцевали до утра. Сигналили автомобили, а веселящаяся толпа рекой лилась через Бранденбургские ворота. Среди праздновавших были канцлер Гельмут Коль и его близкий друг Гюнтер Штрассмайер, возглавлявший западноберлинское отделение Христианско–демократического союза Германии.

Пока во всем мире следили за телевизионными трансляциями торжеств, группа западногерманских скинхедов с нарукавными повязками с изображением свастики перебралась через стену и направилась на восток, не замеченная празднующей толпой. Это был своего рода намёк на то, с чем предстояло столкнуться в эпоху после «холодной войны», которая закончилась в тот судьбоносный вечер, когда Берлин вновь стал единым городом. Вскоре волна насилия прокатилась по всему фатерланду, став пугающим напоминанием о прошлом, которое, как считали многие, ушло безвозвратно. Дата фактической ликвидации стены имела и глубокое историческое значение — ведь она совпала с годовщиной «Хрустальной ночи» 1938 года. Кроме того, ровно за 15 лет до этого, 9 ноября 1923 года, Гитлер был арестован после неудавшейся попытки «Пивного путча».

После падения 155-километровой Берлинской стены произошло нечто бесповоротное. Воздвигнутая в 1961 году начинённая ловушками «полоса смерти» служила источником вдохновения для авторов шпионских романов и художников, расписавших стену разноцветными граффити и стихами. В попытках перейти через стену было убито не менее 255 человек. Руководитель восточногерманских коммунистов Эрих Хонеккер утверждал, что стена — это антифашистское заграждение, защищающее от западного империализма. В январе 1989 года он с уверенностью заявил, что Берлинская стена простоит на своём месте «ещё сто лет». В тот же самый месяц опрос общественного мнения показал, что, хотя большинство жителей Западной Германии теоретически поддерживали воссоединение, только 3% полагали, что оно сможет произойти в ближайшее время.

Однако к концу года тектонические плиты мировой геополитики начали вибрировать, и Берлинская стена рухнула. Последовавшие за этим эпохальным моментом толчки продолжали ощущаться по всему миру долгое время после того, как сама стена была по кусочкам распродана туристам и собирателям безделушек. При этом исчезли покрывавшие стену граффити, а среди них и пророческая фраза Олдоса Хаксли, предостерегавшая против фанатизма и узости взглядов: «Не существует единого средства от того, что порождено множеством причин».

Принимая во внимание масштаб случившегося, удивительно, что непосредственной причиной падения стены было случайное головотяпство неуверенных в себе властей Восточной Германии. Двумя днями ранее в отставку ушло престарелое руководство ГДР, оставив новому коммунистическому правительству весьма скромные шансы остаться у власти. Смена караула происходила на фоне масштабных демонстраций народного недовольства. Осенью 1989 года ГДР покинуло почти 350 тысяч человек, или 2% всего населения страны. Этот массовый исход сопровождался масштабными протестами на низовом уровне в самой Восточной Германии. Всего за несколько недель уличные демонстрации стали собирать свыше 100 тысяч участников. Это ненасильственное народное движение началось в Лейпциге, а затем стало распространяться по всей стране. Оно совпало по времени с аналогичными движениями в других странах Восточной Европы. Катализатором стали реформы, проводившиеся Михаилом Горбачёвым в Советском Союзе. Эти демонстрации гражданского мужества были готовы преобразить политический ландшафт целого региона.

Слабая восточногерманская оппозиция во главе с художниками, экологами, протестантским духовенством, феминистами, борцами за мир и права человека никогда не рассчитывала на то, что ей удастся сбросить правящую коммунистическую элиту, — и вдруг это стало возможным после кристаллизации событий, которые с неизбежностью вели к воссоединению страны. Понятие «двух Германий», казалось, стало незыблемой частью их жизни. Они не собирались запускать процесс объединения. Несмотря на желание выпрыгнуть из коммунистической сковородки, большинство этих людей вовсе не хотело попасть в капиталистическое пламя. Они выступали за социалистическое обновление ГДР, за «особый путь», способный объединить достоинства двух систем. Однако эти утопические перспективы были раздавлены открытием границы, когда множество восточных немцев встало в очереди в западногерманские банки за обещанными им пособиями в марках, а затем стало закупать стереосистемы, видеомагнитофоны и телевизоры с большими экранами.

Как оказалось, эмоциональный катарсис, сопровождавший падение Берлинской стены, лишил революционный проект силы. Застигнутая врасплох диссидентствующая интеллигенция ГДР внезапно очутилась на краю бездны. Лидеров протеста, создавших себе в предшествующие годы уютную обстановку для выражения чувства хронической неудовлетворённости, заглушили голоса жителей Восточной Германии, которые вскоре после падения стены массово начали требовать воссоединения. Эти веяния отразились и в изменении лозунга: скандирование «Wir sind das Volk!» («Мы — народ!») сменилось на «Wir sind ein Volk!» («Мы — единый народ!»). Прошло немного времени, и на поверхность всплыла уродливая сторона германского национализма. В Лейпциге и других городах Восточной Германии в рядах демонстрантов, требовавших воссоединения страны, маршировали и молодые скинхеды, которые несли над собой знамёна рейха 1937 года. Вскоре сторонники единства, включая и неонацистских боевиков, стали вступать в стычки с теми, кто ещё льстил себя надеждой на сохранение независимого восточногерманского государства.

Почувствовав уникальную возможность осуществить то, что до недавнего времени казалось несбыточной фантазией, канцлер Коль предпринял ряд быстрых и решительных шагов по реализации в одностороннем порядке плана слияния ГДР и Боннской республики. Как только стена была пробита, опытный руководитель Западной Германии получил прекрасную возможность перехватить, хотя бы ненадолго, у мятежной республиканской партии ультраправых её патриотические громы и молнии.

Подливая масло в огонь немецкого национализма, Коль гнал вперёд процесс воссоединения с головокружительной скоростью. Он прибег к двойной лжи, пообещав жителям Восточной Германии, что в результате объединения ни один из них не станет жить хуже (а многие — даже лучше), и заверив западных немцев в том, что для воссоединения не потребуется ни повышения налогов, ни урезания социальных программ. В марте 1990 года Христианско–демократический союз получил свою награду у избирательных урн, когда граждане ГДР в надежде на экономический подъём решились войти в более крупное национальное образование. Через несколько месяцев объединение Германии стало практически свершившимся фактом. Горбачёв согласился на создание единого германского государства, не требуя его выхода из состава НАТО. Принимая во внимание огромную разницу в экономическом потенциале и политической легитимности между ФРГ и ГДР с точки зрения Запада, объединение должно было состояться на западногерманских условиях. Случившееся более напоминало аннексию под дулом пистолета, нежели равноправный брак.

Рывок к национальному единству помог закрепить свою популярность не только Колю. Он сыграл на руку и Михаэлю Кюнену с его численно выросшими неофашистскими последователями. Армейская разведка США называла этих людей «наиболее важными представителями неофашистов в Федеративной Республике». Как только рухнула Берлинская стена, Кюнен и его ближний круг уже были готовы действовать. Они рассматривали Восточную Германию как плодородную почву для вербовки новых членов «Движения» (Die Bewegung). Именно так Кюнен называл свою полуподпольную сеть. В связи с этим он должен был сосредоточиться на установлении связей и развёртывании пропаганды на территории «упразднённой» ГДР.

Тридцатитрехлетний Кюнен много перемещался между двумя германскими государствами. Он утверждал, что восхищённые поклонники «буквально захлестнули» его в одном из городов восточногерманской Тюрингии, куда он приехал в январе 1990 года. В этом месяце Кюнен и его ближайшие помощники разработали проект, названный «Рабочий план „Восток”» (Arbeitsplan «Ost»), в соответствии с которым вся территория ГДР была поделена на несколько организационных зон. Для связи в каждый из регионов были назначены ключевые фигуры с Запада. План был опубликован во внутреннем информационном бюллетене неонацистов «Новый фронт» («Die Neue Front»). Он предусматривал тайные действия, необходимые для создания нескольких внешне независимых друг от друга организаций, включая и легальную политическую партию, которые должны были послужить прикрытием для национал–социалистов. «За всей легальной деятельностью должно стоять твёрдое, как сталь, идеологически надёжное кадровое ядро», информация о котором должна была оставаться в тайне

для непосвящённых. «Посторонние должны знать как можно меньше как о ядре, так и о его идейных установках, — пояснял документ. — Ядро должно оставаться в подполье».

Соратники Кюнена организовали в восточноберлинском районе Лихтенберг сквот, ставший импровизированным местом жительства для 300 скинхедов–неонацистов, часто совершавших вылазки в другие районы города для нападений на «фиджийцев» (обобщённый термин, обозначающий всех выходцев из стран третьего мира). Вооружённые стальными прутьями и бейсбольными битами, они также принимали участие в ожесточённых стычках с антифашистской молодёжью, оканчивающихся многочисленными травмами с обеих сторон. Многие из этих нападений были спровоцированы группировкой «Национальная альтернатива» (Nationale Alternative), весной 1990 года использовавшей ночлежку в Лихтенберге в качестве своей оперативной базы. «Национальная альтернатива» под управлением Кюнена была одной из нескольких неонацистских группировок, которые возникли в больших и малых восточногерманских городах вскоре после падения Берлинской стены.

Одетый в короткую кожаную куртку и тяжёлые чёрные ботинки, председатель «Национальной альтернативы» Инго Хассельбах (Ingo Hasselbach) произносил зажигательные речи, в которых обличал иммигрантов, евреев и других мифических врагов фатерланда. Голубоглазый, с рублеными чертами лица высокий молодой немец вёл себя так, будто прошёл кастинг на роль местного лидера ультраправых. Родившийся в Западном Берлине Хассельбах ещё подростком бунтовал против коммунистического режима, сначала став своего рода хиппи, затем колючим блондинистым панком. В итоге он примкнул к восточногерманским бритоголовым, которые появились в стране в предыдущее десятилетие. В начале 1987 года, после ряда произошедших по различным поводам стычек с властями, Хассельбаха приговорили к шести месяцам тюремного заключения за выкрики «Долой стену!» на одном из общественных праздников.

Выйдя из тюрьмы, Хассельбах присоединился к «Фронту Лихтенберг» (Lichtenberg Front, по названию района в Берлине), банде бритоголовых из Восточного Берлина, мечтавших о свержении коммунистического строя и воссоединении фатерланда. Вечером 17 октября 1987 года несколько вооружённых цепями членов этой ультранационалистической группировки ворвались на рок–концерт, проходивший в берлинской Ционскирхе. Эта церковь была популярным местом встреч для пацифистов, анархистов и прочей диссиденствующей молодёжи, все ещё разделявшей социалистические идеалы. «Мы очистили церковь, — хвастался позднее Хассельбах. — Мы выкинули оттуда панков и избили их». Полиция наблюдала за кровавой свалкой, однако не вмешивалась в неё, дав скинхедам возможность уйти. Замедленная реакция правоохранителей породила волну слухов о том, что Штази (восточногерманская тайная полиция), возможно, использовала «Фронт Лихтенберг» для того, чтобы запугивать группы прогрессивных протестующих. Бернд Вагнер (Bernd Wagner), ранее возглавлявший в полиции Восточного Берлина отдел по мониторингу экстремистской деятельности, позднее подтвердил, что банды скинхедов иногда использовались в качестве инструмента против местного движения в поддержку реформ.

Официальные лица ГДР цинично возложили вину за события у Ционс- кирхе на вдохновлённых Западом хулиганов. Обвинять во всем Бонн стало традицией у восточногерманского руководства, которое в течение долгого времени догматично настаивало на том, что их страна не имеет ничего общего с фашистской эпохой в истории Германии. Нацизм, как утверждалось, был продуктом Запада, самой дикой формой монополистического капитализма. Поскольку ГДР была по определению антикапиталистической, её население не должно было подвергаться обвинениям относительно того, что случилось в годы войны. Таким образом, как по взмаху волшебной палочки, миллионы восточных немцев, ранее поддерживавших Гитлера, вмиг превратились в убеждённых социалистов. В результате критически важные психологические и политические вопросы в ГДР не поднимались и должным образом не прорабатывались. Лидеры страны искажали прошлое и в таком виде использовали его для легитимизации коммунистической системы. Игнорируя расовую политику нацизма, они утверждали, что жертвами концентрационных лагерей были в основном борцы коммунистического Сопротивления. Евреев, цыган и гомосексуалистов упоминали лишь мелким шрифтом. Рассматриваемый исключительно с классовых позиций Холокост стал одним из множества преступлений, совершенных нацистами–капиталистами. Именно это механически запоминала в школе немецкая молодёжь, в том числе и Инго Хассельбах. Как и их западногерманских сверстников, учащихся ГДР не поощряли критически исследовать эпоху Гитлера.

Вопреки ожидавшемуся результату ритуальный антифашизм Восточной Германии сделал реакционные идеи привлекательными для Хассельбаха и его приятелей–хулиганов. Они полагали, что преступления нацистов были выдуманы коммунистами в пропагандистских целях. Свастика для этой не нашедшей себе места в обществе молодёжи стала наиболее ярким способом выразить своё недовольство системой угнетения. Практиковавшийся ими фашистский стиль не столько выражал их твёрдые политические убеждения, сколько символизировал подымающийся из глубины души бунт против коммунистических властей. Выросшее к концу 1980-х годов приблизительно до полутора тысяч человек подполье скинхедов в ГДР по большей части не было политизированным. Политика пришла в их жизнь только после падения Берлинской стены, когда западные неонацисты принялись «обучать» своих восточногерманских коллег. С Хассельбахом связались Кюнен и его эмиссары, поставлявшие на восток ботинки военного образца, ножи с выкидным лезвием, военные флаги рейха, расистскую литературу и прочие неонацистские атрибуты. Ультраправые просто расцвели в обстановке хаоса, воцарившегося после ликвидации стены.

Направляемые более опытными западногерманскими неонацистскими лидерами, лишённые иллюзий подростки из ГДР послужили грубой силой в нараставшей цепи уличных акций. 20 апреля 1990 года (101-я годовщина рождения Адольфа Гитлера) после завершения одного футбольного матча в Восточном Берлине 600 бритоголовых устроили массовые беспорядки. Они выкрикивали «Долой красных!», «Хайль Гитлер!», били витрины и нападали на прохожих, которые были потрясены этой демонстрацией насилия. Через месяц большая группа скинхедов собралась у мемориала Маркса и Энгельса на Александерплац — одной из достопримечательностей Восточного Берлина. Здесь они выстроились в форме свастики, демонстративно привлекая к себе внимание. Однако полиция лишь равнодушно наблюдала за происходящим. Подобные демонстрации были организованы и в других городах. Мародёрствующие банды неонацистов отметились на большей части территории ГДР. Вспышки ненависти подобного рода совпали с ростом числа преступлений, совершавшихся западногерманскими неонацистами в период подготовки к объединению страны, запланированному на 3 октября 1990 года.

Не все немцы одобряли поспешное слияние. Опасаясь роста праворадикальных настроений, выдающийся немецкий писатель послевоенного времени Гюнтер Грасс напомнил своим соотечественникам, «как однажды они уже быстро уступили национализму». Он утверждал, что после Освенцима Германия недостойна — и никогда не станет достойна — дара объединения. В то время как некоторые полагали, что прошлое Германии станет прививкой против распространения вируса нацизма, Грасс такой убеждённости не разделял.

Одной из основных тем для Грасса стала неспособность немцев честно отнестись к эпохе нацизма. В своём самом знаменитом произведении «Жестяной барабан» он описывает вымышленный ночной клуб, где посетители совершали особый ритуал разрезания лука, чтобы выжать у себя хоть несколько слез. Эта неспособность к скорби и расплате заставляла предположить, что под тонкой коркой западной демократии и изобилия ещё продолжала жить старая Германия, радикальная в своих помыслах. Для многих, по словам Гюнтера Грасса, признание вины было лишь «незначительными запоздалыми ритуальными выражениями». Те, кто психологически не переработал воздействие прошлого, передали их, пусть даже бессознательно, Боннской республике, а также сталинской ГДР. Посмотрите, например, на результаты опроса общественного мнения, проведённого летом 1990 года, показавшего, что свыше трети восточных и западных немцев считали: «Нам нечего стыдиться наследия германского фашизма».

Рост расистского насилия с момента падения Берлинской стены ясно дал понять, что Германии ещё предстоит уладить отношения со своей историей. Начавшееся в фатерланде возрождение неонацизма послужило стимулом для возникновения ультраправых движений в других странах Европы, где неофашисты, ранее нашёптывавшие свои идеи с обочин, теперь стали говорить о них на публике во весь голос. Эта проблема, однако, не сильно волновала соседей Германии. Их заботила перспектива оказаться под игом заносчивого соседа с мощной экономикой, расположенного в центре Европы и мечтающего о возвращении себе статуса великой державы. Ни одно из правительств Европы не испытало большой радости от грядущего объединения Германии.

Опасения относительно истинных намерений немцев только усилились, когда канцлер Коль, заигрывая с местной аудиторией правых «изгнанников», с большой неохотой признал западную границу Польши по Одеру и Нейсе. Это было больным вопросом для неонацистов и других немецких реваншистов, считавших, что объединение будет неполным до тех пор, пока к фатерланду не присоединятся Австрия и восточные территории. Чтобы чётко обозначить эту позицию, сторонники Михаэля Кюнена организовали несколько шумных демонстраций у польской границы.

И вот, наконец, наступил день объединения, который стал водоразделом в истории Европы. Биполярный мир Ялты закончился, все компасы оказались размагничены, а для неонацистов Германии и других стран открылись новые возможности. По всему миру исчезла существовавшая ещё вчера уверенность в завтрашнем дне, вместо неё возникло чувство опасности перед грядущими переменами.

«Мы в Берлине, мы в столице рейха, — гремел над залом, полным молодых неонацистов, голос Готфрида Кюсселя (Gottfried Kussel). На лице 32-летнего силача играли желваки. Он размахивал кулаком, рассуждая о героической борьбе «солдата политики»: «Если бы наша душа истинного немца хоть раз закипела бы! Она все ещё лишь тёплая, но ей надо разогреться, она должна закипеть! Она должна гореть любовью… Мы должны жаждать победы, ни на что меньшее мы не согласны! Будем верны и твёрды, как скала: вы — на востоке, мы — на западе. Не успеете вы моргнуть глазом, а мы уже будем в Бреслау, мы уже будем в Кенигсберге». В своей речи он вспоминал города, бывшие немецкими при Гитлере.

Кюссель, выглядевший неистово и угрожающе, был одним из главных сподвижников Михаэля Кюнена. Назначенный региональным руководителем «Братских земель Востока» (так неонацисты называли родину Кюсселя — Австрию), он следил за распространением сети Кюнена в Лейпциге, Дрездене, Коттбусе и других городах Восточной Германии. Где бы ни появлялся Кюссель, за ним следовали вспышки расовых конфликтов. Осуждённый преступник, называвший Гитлера «величайшим человеком в истории Германии», этот ультраправый фанатик любил петь песни о том, как «пустить евреев на мыло». Дай ему волю, он посадил бы в концентрационный лагерь все правительство Германии.

Кюссель часто посещал сквот скинхедов в Лихтенберге. Однако Инго Хассельбаху не нравилось постоянно получать от него указания. Грубое и властное поведение Кюсселя раздражало и некоторых местных нацистов. В штабе Хассельбаха появлялись и другие люди от Кюнена, однако никто из них не обладал, в прямом и переносном смысле, таким весом, как Кюссель. Мясистый австриец был главой уличной армии Кюнена и находился в числе непосредственных кандидатов на пост фюрера неонацистского подполья. Заражённый ВИЧ Кюнен знал, что жить ему осталось уже недолго. Но этим секретом он не делился ни с кем из своих политических соратников.

Однажды, уже ближе к вечеру, Кюссель заглянул в неонацистскую ночлежку в Восточном Берлине вместе с темноволосым, с гитлеровскими усиками, американцем. Вновь прибывший приветствовал всех присутствовавших нацистским приветствием. Звали его Герхард Рекс Лаук (Gerhard Rex Lauck), и он возглавлял в штате Небраска организацию, именовавшую себя NSDAP-AO («Национал–социалистическая немецкая рабочая партия — иностранный отдел»). Так называемый «Фюрер пояса ферм» («Пояс ферм» — центральные штаты Среднего Запада США, где сосредоточены основные сельскохозяйственные угодья страны. — Примеч. пёр.) с середины 1970-х годов работал в тесном контакте с Кюненом. Большая часть нелегальных пропагандистских материалов неонацистов, распространявшихся в Германии, поставлялась именно этим нескладным американцем, говорившим по–английски с утрированным немецким акцентом. («Я думайт, что ефрей жил карашо в конзентрационный лагер, — шипел Лаук. — Этот ошипка мы не должны повторяйт».) К началу 1990-х годов Лаук выпускал разжигавшую ненависть литературу более чем на десятке языков мира, включая французский, голландский, испанский, португальский, датский, шведский, венгерский, русский и, конечно, немецкий и английский. Будучи ключевой фигурой мирового неонацистского подполья, он также распространял компьютерные дискеты с инструкциями по изготовлению бомб и ведению террористических кампаний. Среди других поставлявшихся им продуктов были наклейки на автомобильные бамперы с изображением свастики и соответствующим лозунгом: «Мы вернулись».

Германские неонацисты получали из–за океана и другую помощь. Заместитель Кюнена Гюнтер Рейнталер (Gunter Reinthaler) часто ездил в Южную Америку, где собирал пожертвования от состоятельных сторонников нацистов. Часть средств использовалась на закупку вооружений у остатков некогда могучей Советской армии, все ещё размещавшейся на территории Восточной Германии. За 300 марок на улицах Берлина можно было практически свободно купить автомат Калашникова, а деморализованные советские солдаты обменивали гранату на бутылку водки. Дополнительное оружие и взрывчатку неонацисты получали в ходе нападений на советские военные склады. Там хранились противотанковые гранатомёты, динамит, оружие с лазерным наведением и другие технически сложные системы. «Достать оружие — не проблема. И никогда не было проблемой», — хвастался Кюссель.

Одетое в камуфляж войско Кюсселя проводило боевую подготовку в лесу близ Вены. Там они изучали различные способы убийств. На практических занятиях использовались набитые соломой чучела, одетые, как заключённые концентрационных лагерей — в полосатую униформу с нашитыми звёздами Давида. Кюнен и его ближайшие соратники считали подобные учения необходимой подготовкой к дню «Д», когда неизбежный военный конфликт приведёт к созданию Четвёртого рейха.

Однако в военной подготовке участвовали не все пришедшие в организацию. Большинство «деточек», как называли самых молодых членов, присоединившись к неофашистам, практически ничего не знало ни о Гитлере, ни о нацизме. Кюнен специально предупреждал своих заместителей о необходимости воздерживаться от тяжеловесных подходов к индоктри- нации. Новичков следовало подводить к пониманию политических идей постепенно. На первом этапе обсуждавшиеся вопросы должны были сводиться исключительно к жалобам на то, как союзники продолжают угнетать Германию. Чтобы успокоить чувство вины и возбудить гнев, подросткам говорили, что Холокост — ложь. Однако на этой стадии идеология вообще не играла большой роли. Главное было дать молодым людям, страдающим от недостатка идентичности, возможность почувствовать себя частью общего целого, испытать дух товарищества.

Кюнену повезло с тем, что в Восточной Германии было много впечатлительных молодых людей, которые после падения Берлинской стены утратили направление в жизни. Смущённые и беззащитные, они постепенно входили в жестокую субкультуру нацизма, который представлял собой тайный мир с собственным языком и мифами, своими героями и своими мрачными ритуалами. Коричневое отродье играло в видеоигры, где очки зарабатывались убийством иностранцев и направлением евреев в газовые камеры. Они слушали музыку скинхедов, что было своего рода способом связать вместе действующих членов общества и привлечь в его ряды новых людей. В Германии регулярно выступало приблизительно 50 рок–групп, пропагандировавших ненависть. Их песни о насилии и хаосе обычно продавались из–под полы. О национал–социалистической ориентации говорили и их названия: «New Storm Troopers», «Fetch the Rope», «Blood and Honor», «White Warrior», «Head Kicked In», «Rescue the Race», «Adolf Hitler, I Love You» («Новые штурмовики», «Тащи верёвку», «Кровь и честь», «Белый воин», «Проломленная голова», «Спасите расу», «Адольф Гитлер, я люблю тебя»).

9 ноября 1990 года Германия праздновала первую годовщину падения Берлинской стены в обстановке непрекращающегося насилия со стороны правых экстремистов. Представителей власти критиковали за то, что они забывают историю и не упоминают в своих выступлениях другое 9 ноября — «Хрустальную ночь». В следующем месяце в объединённой Германии прошли первые общенациональные парламентские выборы. Они ознаменовались победой Коля и его Христианско–демократического союза, завоевавшего 43,9% голосов. Любопытно отметить, что точно такой же, вплоть до десятых долей, результат показал Гитлер с нацистами на выборах 5 марта 1933 года — последних общегерманских выборах. Но никто не сравнивал Коля с Гитлером. Образ Гитлера приберегался для иракского диктатора Саддама Хусейна, чья армия незадолго перед этим вторглась в Кувейт.

Пока Соединённые Штаты бряцали оружием и угрожали Багдаду, Михаэль Кюнен связался с посольством Ирака в Бонне. Его усилия завершились подписанием меморандума о намерениях с иракскими официальными лицами, где указывалось, что Багдад будет финансировать и снабжать ан- тиеврейский легион, укомплектованный неонацистскими наёмниками из Германии и других стран. Так называемый международный «Корпус свободы» должен был оказать Ираку содействие в случае возможного вторжения со стороны Соединённых Штатов. Кюнен, который должен был возглавить первую бригаду добровольцев, высоко оценивал Саддама Хусейна как борца за свободу. «У нас общие замыслы — создание мест проживания для различных людей и рас в соответствии с их собственной культурой и традициями». Называя Кувейт «иракской Силезией», Кюнен утверждал, что арабы были не марксистами, а националистами — «такими же, как мы», более того, даже с общим врагом — «Соединёнными Штатами и поддерживающими их силы сионистами». Однако боевая ценность неонацистов, живописно круживших вокруг Багдада в форме SS, оказалась ничтожной. Как только на столицу Ирака стали падать первые бомбы, Кюнен со своим воинством поспешил обратно в Европу.

Воинство Кюнена было не единственными фашистами, поддержавшими Саддама в ходе войны в Персидском заливе 1991 года. «Республиканцы» также направили в Багдад своего представителя. Там он был тепло встречен руководством страны. Жан–Мари Ле Пен из французского «Национального фронта» также был принят Саддамом с надлежащими почестями. Несколько английских неонацистов прибыли в Ирак незадолго до начала блицкрига во главе с американцами. Белые расисты Южной Африки также выразили Саддаму свою поддержку. Неудивительно, что Кюнен немедленно выступил с одобрением ракетных ударов Ирака по Израилю. Даже если бы Саддам Хусейн прибег к биологическому и химическому оружию, утверждал руководитель немецких неонацистов, он все равно заслуживал бы уважения за то, что выступил против Соединённых Штатов.

Шум, поднятый Кюненом по поводу Ирака, странным образом совпал с раскрытием информации о тайной политике, уже 10 лет проводившейся Бонном в отношении этой страны. При полной осведомлённости и содействии со стороны федерального правительства и разведки BND десятки немецких фирм эффективно помогали Саддаму Хусейну создавать один из самых разнообразных арсеналов нетрадиционных вооружений в мире. Несколько крупнейших западногерманских компаний поставили необходимое оборудование и технологии для производства ядерного, химического и биологического оружия. Другие страны, включая и Соединённые Штаты, также получили свою долю от создания в 1980-е годы высокотехнологичной иракской машины смерти, однако вклад Бонна превзошёл усилия всех остальных государств. Кроме создания подземного бункера Саддама и увеличения дальности действия ракет «Скад», чтобы достичь Израиля, немецкие инженеры спроектировали новые системы доставки отравляющих газов, а также оказали местным специалистам содействие в разработке наиболее эффективных путей обогащения урана с целью использования его в ядерном оружии.

Западногерманские компании, включая Siemens и другие фирмы, наживавшиеся на использовании рабского труда узников нацистских концентрационных лагерей, также приняли участие в возведении завода по производству химического оружия в ливийской Рабте. Ключевой фигурой в этой схеме был Фолькер Вайсхаймер (Volker Weissheimer), один из находившихся в тени ветеранов Третьего рейха. Во время войны его усилия в области разработки «специальных вооружений» были особо отмечены самим Гитлером. До того как заняться планами ливийского завода по производству боевых газов, Вайсхаймер принял участие в ряде бизнес–проектов Отто Скорцени. (В одном из рекламных проспектов компании RMS-Volker Weissheimer Group Скорцени был указан в качестве представителя в Испании и Северной Африке.) После смерти любимого коммандо Гитлера Вайсхаймер продолжал поддерживать связи с нацистами, появляясь на ежегодных встречах «старых друзей» Скорцени в одной из гостиниц Франкфурта.

Официальные лица Западной Германии были в курсе разведдонесений BND об истинном предназначении завода в Рабте, однако Бонн в течение нескольких лет не предпринимал никаких попыток помешать деятельности компаний, предоставлявших Ливии смертоносные технологии. Когда Соединённые Штаты потребовали официального расследования, канцлер Коль обвинил Вашингтон в попытке развернуть кампанию по очернению его страны. После долгого сопротивления Коль наконец признал, что завод по производству химического оружия был построен Каддафи с помощью немецких фирм. «Мы всегда конфликтовали с немцами относительно того, что они делали в Ливии и других странах, — вспоминал Дуглас Джонс (Douglas Jones), сотрудник американской дипломатической службы. — Они продавали химикаты для производства удобрений, которые на месте сразу же перерабатывались в нечто намного более смертоносное… Коль утверждал, что не в состоянии до конца контролировать этот процесс, однако на деле все было совершенно по–другому».

Новый виток напряжённости в отношениях Вашингтона и Бонна начался во время войны 1991 года в Персидском заливе. Невзирая на введённое ООН торговое эмбарго, более 50 немецких фирм продолжали снабжать Ирак деталями ракет, химическими веществами и современнейшим техническим оборудованием практически до самого начала военных действий американцев против Багдада. Канцлер Коль вновь проигнорировал неоднократные требования правительства США расследовать эту незаконную коммерческую деятельность. Позже выяснится, что спецслужба BND вела подготовку подразделений тайной полиции Ирака и Ливии.

Желание Германии идти своим собственным путём на международной арене вскоре привело к острому конфликту с западными союзниками.

8 апреля 1991 года сотня молодых людей, лица которых были закрыты лыжными масками, собралась во Франкфурте–на–Одере, восточногерманском городе, находящемся на границе с Польшей. Они пришли для того, чтобы протестовать против безвизового допуска в Германию польских туристов. Демонстрация была проанонсирована за несколько дней до её проведения в специальной листовке, где под заголовком «Неонацисты прибывают на Одер» говорилось о «фюрере Кюнене». Не обращая внимания на полицию, толпа зигующих молодчиков кидала камни и пивные бутылки в автомобили и автобусы. Десятки людей, пытавшихся въехать в Германию, были травмированы стеклянными осколками. В течение того же месяца скинхеды нападали на польских путешественников ещё в нескольких городах Германии, что заставило польские власти заявить официальный протест немецкому послу в Варшаве по поводу случаев насилия и бездействия немецких правоохранительных органов.

Вспышка насилия на польской границе была прощальным поклоном Кюнена. Ослабленный ВИЧ, истощённый лидер неонацистов понимал, что его конец близок. В течение некоторого времени он объяснял резкую потерю веса усиленными физическими упражнениями. Однако его ближайший друг Кристиан Ворх (Christian Worch) понимал: что–то идёт не так. С фанатичным упорством Кюнен продолжал политическую деятельность до тех пор, пока не стал уже с трудом передвигаться. Не в состоянии больше скрывать правду о своей болезни, он все рассказал Ворху.

25 апреля 1991 года Кюнен умер в одной из больниц Касселя. Агентство «Франс пресс» посмертно назвало его «наиболее выдающимся и красноречивым сторонником нацизма со времён Второй мировой войны». Для своих последователей он стал своего рода неонацистским Моисеем, который вёл их в обетованную землю национал–социализма, так и не добравшись до неё сам.

На траурную церемонию в Касселе собрались десятки видных деятелей ультраправых. Среди пришедших отдать последний долг был и представитель Stille Hilfe, организации, основанной 40 годами ранее для оказания финансовой и материальной помощи ветеранам Третьего рейха, осуждённым за военные преступления. Будучи одним из подразделений международной послевоенной системы взаимопомощи SS, организация изначально возглавлялась доктором Рудольфом Ашенауэром, адвокатом на Нюрнбергском процессе и пропагандистом Социалистической имперской партии. В Соединённых Штатах главой Stille Hilfe был Кейт Томпсон. К моменту смерти Кюнена он продолжал поддерживать группу деньгами. Подчёркивая связь между старой гвардией и новым поколением неонацистских активистов, венок от Stille Hilfe был украшен девизом SS: «Михаэль Кюнен: его честь — верность».

Смерть Кюнена создала вакуум в руководстве именно в тот момент, когда неонацистское движение вновь набирало ход. К тому времени жестокие преступления на почве национализма стали повседневной реальностью объединённой Германии, где расизм уверенно заявил о себе. Совершалось много бандитских нападений, включая происшествия, в ходе которых жертву жестоко избивали ногами. Зачастую это насилие провоцировалось организованными группами неонацистов, целью которых были постоянные нападки на цыган и другие этнические меньшинства. Поджоги общежитий для эмигрантов, появление все новых банд скинхедов, осквернение памятников жертвам концентрационных лагерей и солдатам Красной армии — все это было выражением неофашистского возрождения, набиравшего обороты с момента падения Берлинской стены. Однако, вместо того чтобы сосредоточиться на общей картине, сподвижники Кюнена в основном спорили по второстепенным вопросам — например, уместно ли немецкому националисту есть итальянскую пиццу или китайскую еду.

Более важные вопросы встали на повестку дня 1 мая, когда через неделю после кончины Кюнена в Коттбусе, восточногерманском городе земли Бранденбург, собралось 250 неонацистов. Целью встречи было определить стратегию и выбрать нового после Кюнена лидера. Кюнен создал целую сеть разбросанных по всей стране групп с разными названиями. Хотя казалось, что они действуют как независимые единицы, на деле они входили в общенациональную сеть ячеек, неофициально известную под именем «Патриотическое сообщество нового фронта» (Gesinnungsgemeinschaft der Neuen Front). В качестве преемника Кюнена на посту руководителя «Нового фронта» предполагался австриец Готфрид Кюссель. Однако этот здоровяк был арестован и помещён в предварительное заключение властями своей страны, даже не успев проявить себя, в качестве лидера «Нового фронта». Позднее его приговорили к 10 годам тюрьмы.

Поскольку Кюссель оказался за решёткой, власть над сетью Кюнена и прикрывавшими её группами взяла в свои руки неонацистская хунта из нескольких человек. Настоящим закулисным мозгом был Кристиан Ворх. Миллионер обладал недюжинным организаторским талантом, компенсировавшим его непрезентабельную внешность. Как душеприказчик Кюнена и его доверенное лицо в течение многих лет Ворх пользовался глубоким уважением среди ультраправых. Проведя четыре года в тюрьме, он мог дать совет своим сверстникам, как высказывать свои заразные взгляды, формально не нарушая никаких законов. (Одной из уловок было так называемое приветствие Кюнена на демонстрациях: на руке, поднятой в нацистском приветствии, вперёд протягивалось только три пальца.) Армейская разведка США характеризовала Ворха как «страстного неонациста». Его квартира располагалась в достаточно престижном районе Гамбурга, а вход в неё защищала сейфовая дверь. Здесь он фигурировал как руководитель местной экстремистской группы, называвшейся «Национальный список» (National List). Личным кумиром 34-летнего неонациста был глава пропагандистского аппарата нацистов Йозеф Геббельс. «Он был своего рода артистом, — говорил Ворх про Геббельса. — Пропаганда была для него тем, чем для других людей является искусство».

В отличие от многих своих друзей, Ворх знал пределы своих возможностей. В основном он удовлетворялся тем, что, оставаясь в тени, искусно руководил происходящим, в то время как несколько будущих фюреров боролись за место под светом прожекторов. Главным претендентом на неонацистский трон, несмотря на то что ему было ещё 20 с небольшим лет, считался Франк Хюбнер (Frank Hubner). Бывший восточногерманский хулиган с внешностью кинозвезды, Хюбнер стремительно набирал популярность как руководитель организации «Германская альтернатива» (Deutsche Alternative), созданной Кюненом незадолго до смерти. Одетый в куртку, Хюбнер председательствовал на еженедельных встречах в пивной Коттбуса, где собирались члены «Германской альтернативы». Фанатики ультранационализма осуждали смешение рас, называя его «этническим убийством», и призывали ни много ни мало к воссозданию Германии в границах 1410 года — вершине развития Священной Римской империи. Основной проблемой Хюбнера было отсутствие опыта — он присоединился к сети Кюнена лишь в 1989 году.

Этого недостатка был лишён Бела Эвальд Альтханс (Bela Ewald Althans), ещё один молодой и харизматичный лидер неонацистов. Он уже 10 лет был членом основного ядра боевиков, в течение нескольких лет обучался у своего бывшего руководителя, генерал–майора Отто–Эрнста Ремера. Позднее Альтханс создал свою собственную группу «Предприятие по обучению германской молодёжи», привлёкшую в свои ряды массу одетых в чёрные кожаные куртки последователей. Свободно говоривший по–английски и по–французски, а также способный выражаться витиеватыми фразами, он совершенно очевидно был восходящей звездой среди правых экстремистов Германии.

После падения Берлинской стены 23-летний Альтханс стал своего рода самозваным пресс–секретарём неонацистского движения. У него был хорошо оборудованный офис в Мюнхене, откуда он руководил своей PR-фирмой, продавал расистскую литературу, значки и стикеры для пропаганды своих политических взглядов. Расположенный в фешенебельном районе, облюбованном адвокатами и финансистами, штаб Альтханса был легко заметён благодаря большому портрету Адольфа Гитлера, хорошо видимому в окна первого этажа. «Это открытый национал–социализм, — заявил он в интервью, данном в 1992 году. — Мне нравится провоцировать людей».

Фигура почти двухметрового Альтханса, с коротко постриженными светлыми волосами и голубыми глазами, излучала уверенность в себе. Он спокойно говорил о своей ненависти к евреям и иностранцам, решимости вернуть так называемые восточные территории, своей твёрдой преданности делу Гитлера («Я являюсь живым свидетельством того, что Гитлер может вернуться!»), радости, которую вызывал у него рост неонацистского движения. «Я могу воспользоваться своим умом, чтобы найти работу в нынешней системе, заработать много денег и жить весело, — уверял он. — Однако мне этого не надо. Я думаю о будущем. Я думаю о власти. Я думаю о том, что система умирает, а когда система умирает, людям будут нужны герои».

Перемежая свои рассуждения цитатами из Ницше и других писателей, Альтханс олицетворял собой новое, элегантное лицо германского экстремизма — неонациста–яппи с утончёнными манерами и развитым интеллектом, ценящего хорошее шампанское. Это представляло разительный контраст с толпой покрытых татуировками со свастикой скинхедов, сеявших хаос по всей Германии. С высоты своего достоинства Альтханс насмешливо говорил о неистовых неонацистских люмпенах как о малообразованных людях, «плохо знавших Гитлера». В то же самое время он признавал их пользу в качестве пушечного мяса при борьбе за идею. «Если бы ребята не дебоширили, обо мне никто бы и не вспомнил», — усмехался Альтханс.

По его собственным словам, Альтханс родился «в типичной семье среднего класса» в западногерманском Ганновере. Его отец и мачеха воспитывали его в духе отрицания нацизма и уважения к правительству, однако Альтханс достаточно рано стал бунтарём. В свои 13 лет он попал под влияние группы ветеранов Третьего рейха, оценивших его лидерские задатки и начавших взращивать из него свою мечту, человека, который сможет возродить национал–социализм. Альтханса обучали нацистской философии, ораторскому искусству, тайным партийным знаниям. «Я был потрясён гением фюрера. Он создал бесклассовое общество и проложил путь к сверхцивилизации», — вспоминал Альтханс, который изучал старые документальные фильмы о Гитлере, запоминал фрагменты его речей и учился копировать его жесты.

В начале 1980-х годов он присоединился к Михаэлю Кюнену, возглавив ганноверское отделение «Фронта действий национал–социалистов» (Aktionsfront Nationaler Sozialisten) до того, как деятельность этой организации была запрещена правительством. Когда Кюнен отправился в тюрьму, Альтханс принялся искать нового учителя. Исключённый из школы и отрёкшийся от родителей подросток–бунтарь поселился у Эрнста Ремера, недавно переехавшего в Бад–Киссинген, маленький городок в горах Баварии. «Ремер стал моим политическим отцом. Это живая история, — признавал Альтханс. — Я стал частью его семьи. Он помог мне встать на ноги, предоставил мне кров, когда мне некуда было идти».

Ремер оказал влияние на целое поколение неонацистской молодёжи, однако Альтханс, несомненно, был его первым учеником. Старый нацист взял его под своё крыло, объяснил, как организовать партийную ячейку, познакомил с ключевыми представителями международного фашистского подполья. Эвальд (Альтханс предпочитал своё второе имя, поскольку оно звучало по–тевтонски) возглавил молодёжную секцию «Немецкого освободительного движения» (Die Deutsche Freiheitsbewegung), созданного Ремером в середине 1980-х годов. Целью движения было заключение нового соглашения между Германией и Советским Союзом по образцу Рапалль- ского договора 1922 года. «Важнейшей идеей, которую мне привил Ремер, был тезис о том, что Германии нужна Россия, — объяснял Альтханс. — Так думал и Бисмарк».

Ремер давал своему воспитаннику советы самого разного характера, а также познакомил его с книгами, о которых жадный до чтения Альтханс никогда не слышал. Один из текстов, предложенных Ремером, принадлежал перу малоизвестного автора по имени Улик Варандж (Ulick Varange, псевдоним Фрэнсиса Паркера Йоки). Он также дал Альтхансу экземпляр «Империи» Йоки и посоветовал внимательно его прочитать. «Это важно», — настаивал Ремер.

Политические знания, полученные Альтхансом с помощью Ремера, убедили его в том, что страна обманута нечистоплотными историками, журналистами и правительственными чиновниками, целью которых было заставить немцев испытывать стыд и вину за то, что произошло в эпоху нацистов. Согласно Ремеру, все это были звенья единого заговора с целью оправдать выплату репараций Израилю и обеспечить послевоенное господство Соединённых Штатов. «Америка колонизировала Германию, и люди устали от этого, — говорил Альтханс. — Мы должны устранить из нашей культуры все чуждое, не имеющее отношения к Германии».

В сентябре 1988 года, все ещё работая у Ремера, Альтханс совершил первую из поездок в Соединённые Штаты. В течение месяца он жил в районе Бруклина Howard Beach. Именно там произошло широко освещавшееся прессой преступление расистов — убийство чернокожего подростка. Альтханс купил себе старый «шевроле» 1957 года выпуска и отправился через всю страну в Южную Калифорнию, где остановился у бывшего «Великого дракона» Ку–клукс–клана Тома Метцгера (Tom Metzger), гуру американских бритоголовых неонацистов. Несмотря на то что Метцгер всегда хвалил скинхедов как «бойцов первой линии», никогда не брился налысо. Весьма удачно названый «крысоловом ненависти», он возглавлял группу, именовавшуюся «Белое арийское сопротивление» (White Aryan Resistance, WAR). Эта группа устроила несколько концертов, названных «Рейх–н–ролл», а также не пользовавшийся особой популярностью «Арийский Вудсток». В попытке «перехватить инициативу у левых» WAR выступала за защиту окружающей среды, единство рабочего класса, а также расовую солидарность белого населения Соединённых Штатов и России.

Хотя Метцгер называл себя последователем нацистского «еретика» Грегора Штрассера, он радушно принял молодого гитлеровца Эвальда. Альт- ханс появился в еженедельной программе «Раса и разум». Она выпускалась Метцгером на кабельном канале, вещавшем в нескольких американских городах. Вскоре после того как Альтханс посетил Метцгера в городе Портленд, штат Орегон, бритоголовыми был убит мужчина–эфиоп. Метцгер был осуждён за подстрекательство к нападению, названному на телефонной горячей линии WAR «исполнением гражданского долга».

Как Метцгер, так и Альтханс восхищались чернокожим мусульманским проповедником Луисом Фарраханом, чьи антисемитизм и призыв к расовому разделению звучали крайне привлекательно для многих неонацистов. «Этот человек мне по–настоящему нравится», — отмечал Альтханс, поддерживавший мысль Фаррахана о том, что евреи оказывают вредное воздействие на Соединённые Штаты. Евреи, утверждал Альтханс, контролируют все — от Белого дома до Уолл–стрит и СМИ. Евреи руководят Голливудом. Они руководят даже кинопромышленностью Германии. «Нам нужна Германия для немцев, а не для евреев», — настаивал он.

В ходе телетрансляции Альтханс внезапно прервал свою предсказуемую антисемитскую тираду и заявил, что у евреев ему нравится одна вещь: «Они могут смеяться над собой. Немцы абсолютно не умеют смеяться над собой».

«Эвальд, у тебя прекрасное чувство юмора. Может быть, в тебе тоже есть еврейская кровь?» — предположил я.

«Не думаю, — быстро ответил он, сверкнув глазами. — Я проверял и уверен, что это не так».

«Думаю, ты подтвердил свою мысль о том, что немцы очень серьёзны, ведь я просто пошутил».

Альтханс на несколько секунд замер ошеломлённо, а потом расхохотался.

В прокуренном зале Lownbraukeller, одной из самых больших и известных пивных Баварии, собралось 800 человек. В столбах вечернего света, пробивавшегося сквозь большие окна на фасаде здания, был виден строй молодых людей в коротких кожаных куртках, стоявших у трибуны, размахивая имперскими военными знамёнами и держа над головой транспаранты «Warhheit macht frei!» («Правда освобождает!»). Лозунг был очевидной вариацией на тему знаменитого девиза концлагерей «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»). Неожиданно в зале появились несколько человек, наряжённых ослами, которые принялись носиться между столами. Маскарад был устроен, чтобы высмеять Холокост, и собравшиеся радостно встретили его. Те, кто принимает за истину факт уничтожения в ходе Второй мировой войны шести миллионов евреев, были представлены ослами, готовыми поверить во все что угодно.

Прошедшее в Мюнхене 20 апреля 1990 года сборище «негацианистов» было организовано Белой Эвальдом Альтхансом. Дата была выбрана не случайно — это был день рождения Гитлера. На приглашение откликнулось множество апологетов нацистов, включая и Отто Эрнста Ремера, самочувствие которого заметно ухудшилось после перенесённого несколько месяцев тому назад инсульта. Собравшаяся в Lownbraukeller молодёжь уважительно приветствовала человека, бывшего одним из последних звеньев, связывавших их с эпохой Гитлера. Хотя многие из присутствовавших порой ожесточённо спорили между собой, сегодня они забыли про это, чтобы сосредоточиться на общей теме, выраженной Альтхансом с присущей ему афористичностью: «Холокост — это фальшивка. Трупы, газовые камеры, массовые убийства сняты Голливудом. Текст Тревор–Ропера, постановка Хичкока» (Тревор–Ропер — английский историк, специализировавшийся на истории нацистской Германии. — Примеч. пёр.).

Съезд «негацианистов» в Мюнхене был грубым нарушением германского законодательства, запрещающего отрицание Холокоста. (В 1985 году, после долгих лет юридических споров, Бундестаг принял закон об отрицании Холокоста, который в соответствии с популярной политической тенденцией релятивизации Освенцима приравнял послевоенное изгнание немцев из Восточной Европы к нацистскому Холокосту). Однако владельцы Lownbraukeller договорились с полицией о невмешательстве. Основному выступавшему — английскому писателю Дэвиду Ирвингу (David Irving), иронично напомнившему о нацистских зверствах в полной шуток речи, — собравшиеся устроили овацию, встав с мест. Исторический анализ Дэвида Ирвинга, очевидно, произвёл впечатление и на канцлера Гельмута Коля, на Новый год подарившего книгу этого автора одному из своих спичрайтеров.

Среди ближайших немецких соратников Ирвинга был приземистый лысоватый демагог по имени Карл Филипп (Karl Philipp). Он походил на спутника Робина Гуда отца Тука, только одетого в кожаные баварские шорты. В свои 50 лет Филипп был «большой шишкой» среди ревизионистов. Его политическая биография включала публикации в «CODE», ультраправом ежемесячном журнале, издававшемся Экхадром Франке–Грикшем. (Его отец, Альфред Франке–Грикш, был пророссийски настроенным руководителем «Братства». Он загадочно исчез в ходе тайной поездки в Восточный Берлин в начале 1950-х годов.) Франке–Грикш–младший прибыл на съезд в Мюнхене вместе с Карлом Филиппом, который помогал Альтхансу в организации мероприятия.

После того как Ремер перенёс инсульт, Филипп стал его сиделкой на полдня. Обычно он находился рядом с 80-летним нацистом, когда тот принимал журналистов в своём доме в Бад–Киссингене. Подкрепив себя несколькими рюмочками шнапса, Ремер располагался в гостиной, украшенной бюстом Бисмарка, большой фотографией Гитлера, а также медальоном от Социалистической имперской партии. Практически без наводящих вопросов он рассказал мне [автору книги] о своей вечной привязанности к фюреру и фанатичной ненависти к евреям: «Это наши смертельные враги. Им нечего здесь делать. Их всех надо убить!»

«Ладно, ладно, — сказал Филипп, нежно успокаивая старика. — Мы ведь не хотим никого убивать, правда?»

Ремер продолжил вспоминать различные эпизоды своей послевоенной карьеры. Он рассказывал о времени, проведённом советником у Насера, а также о перевозке контрабанды для алжирских повстанцев. Он также очень тепло отзывался о своём добром друге Отто Скорцени.

Ремер, практически не задумываясь, высказывал своё мнение о различных ближневосточных лидерах. Когда США нанесли бомбовый удар по Триполи, якобы в отместку за теракт в Западном Берлине, он осудил «гангстерские приёмы» Рейгана.

«Что вы можете сказать о Каддафи?»

«Хороший человек, немного сумасшедший, но точно знает, чего он хочет».

«А аятолла Хомейни?»

«Каждого, кто доставляет неприятности Соединённым Штатам, можно только приветствовать».

Разговор неизбежно коснулся России, которую Ремер все ещё рассматривал как главную надежду белых людей. «На кону стоит выживание белой расы, — настаивал он. — Русские — белые люди. Они в тысячу раз ближе к нам, чем проклятые американцы, перемешавшиеся черт знает с кем».

После двухчасовой беседы Ремер направился в свой рабочий кабинет, чтобы посмотреть новости по телевизору. После одного из сюжетов он тряхнул головой и крикнул: «Чтобы поправить дело, нам нужен новый Гитлер». Через несколько минут телохранитель фюрера задремал.

Пока он спал, на цокольном этаже несколько пожилых женщин упаковывали в конверты письма, видеокассеты, брошюры и экземпляры собственного новостного бюллетеня Ремера «Ремер сообщает» («Remer Despeche»), продолжавшего вещать о «мифе» Холокоста. «Газовых камер не было. Геноцида евреев не было», — зудел «Despeche». Когда усовершенствованные немецкими техниками иракские ракеты «Скад» в ходе войны 1991 года в Персидском заливе начали наносить удары по Израилю, Ремер утверждал, что эти удары инсценированы евреями с целью получить дополнительные средства от Бонна. В открытом письме президенту Германии Рихарду фон Вайцзеккеру он напыщенно утверждал: «Год за годом вы унижались перед этими изощрёнными еврейскими врунами, и это вызывало тошноту у честных граждан Германии.»

Пронацистские и антисемитские заявления Ремера спровоцировали длительную судебную тяжбу с Федеративной Республикой. В 1985 году он был осуждён за клевету на мёртвых путём распространения материалов, утверждавших, что Холокост был всего лишь уловкой. Разъярённый подобным решением суда Ремер обозвал находившихся у власти христианских демократов жабами. Затребованное по процедурным причинам повторное судебное разбирательство было отложено в связи с плохим состоянием здоровья Ремера. Региональный суд позднее приговорил его к 22 месяцам тюрьмы за подстрекательство и распространение расовой вражды. Однако Ремер продолжил издание своего «Despeche», находясь на свободе в ожидании рассмотрения апелляции.

Когда Ремер, немного подремав, проснулся, был подан обед, а затем в гостиной продолжилась беседа. «Я вижу, что перед нами открываются очень большие возможности», — сказал он в проходившем в апреле 1992 года интервью, отвечая на вопрос о возрождении неонацизма в Германии. В то же время он признал, что испытывает смешанные чувства по отношению к скинхедам: «Мне не нравится создаваемый ими образ, однако в политический бой вступаешь с самыми разными людьми, с теми, кто оказывается под рукой». Отвечая на вопрос о бывшей Германской Демократической Республике, он заметил: «Многие молодые люди, в особенности из Восточной Германии, интересуются политической деятельностью. Многие из них мыслят более здраво и не так развращены деньгами, как люди Запада».

«Что является сегодня самой сложной проблемой для неонацистов?» — спросил я.

«У нас нет сильного лидера», — ответил он.

Когда–то Ремер надеялся, что эту роль сможет сыграть повзрослевший Бела Эвальд Альтханс, однако ученик подвёл его. «Альтханс жил в этом доме. Мы с женой стремились воспитать его в нужном духе. Он толковый парень и мог стать кем–нибудь», — с сожалением заметил Ремер, покачав головой. Его голос затих.

Он понимал, конечно, что Альтханс его предал. Тот покинул «Немецкое освободительное движение» после того, как бывший телохранитель Гитлера перенёс инсульт. В силу ухудшения здоровья влияние Ремера в среде неонацистов упало. Однако он был слишком упрям, чтобы признать, что ему уже недостаёт выносливости для того, чтобы участвовать в длительной политической борьбе. «Он ещё был в состоянии произнести пятнадцатиминутную зажигательную речь, — вспоминал Альтханс. — Он вполне мог играть роль пожилого государственного деятеля, но его это не интересовало. Он всегда хотел быть генералом. Такой человек, как Ремер, никогда не смог бы примириться с тем фактом, что его место занял человек моложе его и с меньшим опытом».

С момента падения Берлинской стены Альтханс выступал в роли странствующего посланника неонацистов. В этом качестве он регулярно встречался с правыми экстремистами Европы, Северной и Южной Америки, Южной Африки. Среди его знакомых во Франции был Иван Бло (Ivan Blot), один из главных помощников руководителя «Национального фронта» Жана–Мари Ле Пена, невзирая на утверждения последнего о том, что его партия не имеет ничего общего с неонацистами. Альтханс также подружился с руководителями CEDADE, испанской неонацистской группы, созданной с помощью Отто Скорцени. Каждый ноябрь CEDADE проводила торжественный съезд в честь генерала Франсиско Франко, на который собирались фашисты из многих стран. Альтханс вместе с другими немцами принимал участие в этом ежегодном паломничестве, позволявшем укрепить старые связи и установить новые.

Некоторые из зарубежных знакомых Альтханса начали ежегодно приезжать в Германию, чтобы принять участие в памятных мероприятиях, связанных с годовщиной смерти заместителя Гитлера Рудольфа Гесса. В возрасте 93 лет он после десятилетий пожизненного заключения повесился на электрическом проводе. Мемориальные мероприятия в честь Гесса вскоре стали важным элементом деятельности международного неофашистского сообщества. В августе 1991 года в Байройте собралось две тысячи ультраправых с целью принять участие в демонстрации в память Гесса, организованной Кристианом Ворхем и заранее разрекламированной Альтхансом. До воссоединения Германии невозможно было даже предположить, что такая большая группа неонацистов со свастикой и знамёнами сможет публично пройти церемониальным маршем. Однако времена, к радости Альтханса и его товарищей, очень быстро поменялись.

Альтханс принадлежал к элитному кружку молодых неонацистских лидеров, вливших свежую кровь в движение немецких ультраправых. Согласно данным Федеральной службы защиты конституции Германии, число организованных правых экстремистов резко выросло с 32 тысяч в 1990 году до 40 тысяч в 1991-м (в это число не входили 28 тысяч членов партии «Республиканцы», официально не считавшейся экстремистской организацией). Примерно пять тысяч убеждённых неонацистов были «лезвием ножа» ультраправых, объединённых в 76 различных организаций.

Никогда не отходя далеко от установленного в автомобиле телефона или факса, Альтханс носился по всей Германии на своём БМВ, плетя паутину связей и пытаясь объединить разрозненные экстремистские группы в эффективную политическую силу, способную бросить вызов правительству Германии. Он даже сотрудничал с ультраправыми политическими партиями, которые воздерживались от упоминания неонацизма в своих предвыборных кампаниях. Этот тактический компромисс не беспокоил Альтханса, обозначавшего свою основную задачу как «кадровое строительство». «Мы занимаемся кадрами, — объяснял он. — На практике это означает, что в каждой националистической группе Германии у меня есть два–три человека, через которых я могу осуществлять своё воздействие. Это делает меня опасным с политической точки зрения, поскольку у меня везде есть свои люди».

Альтханс и Ворх также восстановили связи с неонацистами, порвавшими с Кюненом из–за гомосексуализма последнего. Смерть Кюнена облегчила процесс воссоединения ранее враждовавших групп. «Действительно, между группами националистов существуют определённые различия, — признавал Ворх. — Все по–своему понимают, что такое национал–социализм. Но различия между нами очень незначительны, а вот между нами и нашими врагами — громадны».

Неонацистские стратеги увидели свой шанс в быстром переходе Восточной Германии от коммунизма к капитализму. К середине 1992 года безработица на территории бывшей ГДР достигла 40%. Эйфория от вновь обретённой свободы быстро улетучилась вместе с падением уровня жизни на востоке страны. Сотни тысяч госслужащих, а их в Восточной Германии было множество — от школьных учителей до дворников и чиновников правительственных структур — лишились работы. Это было частью лихорадочной кампании Бонна по удалению коммунистов с постов, где они могли сохранить какое–то влияние. Подобный процесс резко контрастировал с неспешными шагами по денацификации, предпринимавшимися Западной Германией после Второй мировой войны.

Когда обещанные канцлером Колем лучшие времена так и не настали, многие восточные немцы разочаровались в демократии и стали с теплотой вспоминать «недобрые» старые дни в ГДР с гарантированной работой и системой социальных услуг. Сократились число заключавшихся браков и рождаемость, резко выросла преступность, а медицинские центры наводнили люди, оказавшиеся не в состоянии справиться со страхом перед неопределённым будущим. Усиливали травму требования о восстановлении прав собственности со стороны западных немцев, претендовавших на пять миллионов домов на востоке. Последовавшие за этим судебные споры только усилили наступившее после объединения похмелье, приведя к заметному росту напряжённости в отношениях между западом и востоком страны. Восточные немцы ощущали себя людьми второго сорта, а их западноевропейские родственники сокрушались по поводу того, что им приходится платить более высокие налоги для восстановления разрушенной экономики бывшей ГДР. В то время возникла популярная шутка: «Почему китайцы счастливее немцев? Потому что у них сохранилась их стена».

Среди тех, кто ощутил наиболее сильный удар от перемен, была молодёжь Восточной Германии. Поддерживавшиеся государством кинотеатры и молодёжные клубы, куда они раньше частенько наведывались, после ликвидации ГДР были закрыты. В тоске и разочаровании они стали лёгкой добычей для опытных неонацистских злоумышленников, таких как Эвальд Альтханс, чьи антидемократические пассажи зачастую окрашивались призывами к насилию. «По всему миру они безуспешно пытаются насадить демократию, — говорил Альтханс. — Однако люди востока не стали свободнее, чем раньше. Они только сменили старые ржавые цепи на новые, золотые. В Германии мы говорим: Русские украли свободу, но Америка крадёт душу. Единственным выходом для нас является национал–социализм». Он предсказывал, что теперь, с распадом коммунизма, «капитализм будет рушиться быстрее».

Вульгарный антикапитализм, пропагандировавшийся Альтхансом, задел за живое сумрачный восток. Здесь неонацистские агитаторы нашли себе благодарную аудиторию. Идеи Альтханса были привлекательны для многих молодых людей, выброшенных на обочину жизни, отчасти и потому, что в них говорилось об агрессивной национальной идентичности, способной заменить память об исчезнувшей стране. Его попытки возложить вину на гастарбайтеров и беженцев представлялись тем более убедительными, что Гельмут Коль и другие популярные политики тоже стали искать козлов отпущения именно в этой среде.

В попытке отвлечь внимание от нарушенных обещаний своего правительства и трудностей с организацией процесса объединения канцлер Коль, исходя из политической целесообразности, указал пальцем на иностранцев. Он, как и другие руководители Христианско–демократического союза, осознавал весь тот потенциал популярности, который был заложен в расово окрашенном национализме. Партия не могла отказаться от соблазна завоевать дополнительные голоса путём продвижения ложных концепций, полуправды и откровенной лжи о беженцах. Их выставляли в качестве соперников в борьбе за ограниченные ресурсы, которые требовались и многим немцам. В Германии, общее население которой составляло 77 миллионов человек, проживало порядка шести миллионов иностранцев, включая почти два миллиона турецких гастарбайтеров.

«Германия не допускает к себе иммигрантов», — снова и снова повторял Коль, отказываясь признать, что гастарбайтеры, массовый приток которых в страну приветствовался на волне экономического бума конца 1950-х — начала 1960-х годов, заплатили в качестве налогов, социальных и пенсионных отчислений намного больше, чем получили в ответ от государства. Несмотря на то что лицам, прибывшим в Германию в поисках убежища, официально запрещалось работать, они обвинялись в том, что занимают предназначенные немцам рабочие места. Прибегая к популярным неофашистским высказываниям, видные христианские демократы связывали иностранцев с наркоторговлей, махинациями с социальными выплатами и серьёзными преступлениями.

Однако в частных беседах люди из ближнего круга Коля признавали, что проблема иммиграции была надуманным поводом. Вольфганг Шойбле, жёсткий лидер Христианско–демократического союза, возглавлявший переговоры по объединению между двумя Германиями, откровенно сказал в беседе с высокопоставленным немецким чиновником, что страна имеет экономическую возможность успешно принять большое число беженцев (только в 1992 году в страну прибыло 438 тысяч человек). Подобное признание Шойбле просто поразительно, ведь в результате покушения этот человек прикован к инвалидной коляске. Фактически он заявил о том, что проводившаяся правительством кампания против иностранцев была в первую очередь обусловлена политическими причинами. Официальные лица Бонна использовали «проблему» беженцев в качестве дымовой завесы, чтобы скрыть свои собственные политические промахи.

Пытаясь спасти свой политический имидж и вместе с тем обойти своих ультраправых соперников, Коль постарался в максимальной степени извлечь дивиденды от присутствия в стране иностранцев. Руководители Христианско–демократического союза утверждали, что единственное спасение от грозящего затопить страну потока иммигрантов — это отмена конституционной нормы, в соответствии с которой убежище гарантировалось всем политическим эмигрантам. Указанный закон был принят в качестве компенсации за преступления Третьего рейха.

Непрекращающиеся рассуждения в правительстве и средствах массовой информации о «ложных искателях убежища» были настоящей музыкой для слуха Белы Эвальда Альтханса. В течение многих лет неонацистские активисты выступали против иммиграции, а теперь ту же песню затянул и Коль со своим окружением. Воспользовавшись аргументами ультраправых, популярные политики возбуждали атмосферу расовой ненависти. «Неонацисты восприняли это как сигнал, — заметил специальный следователь Комитета Европарламента по расследованию случаев расизма и ксенофобии Грэм Аткинсон. — Теперь их взгляды были легитимизированы, и они получили зелёный свет для активизации нападений».

Желая воспользоваться проблемой беженцев, правительство Гельмута Коля оказалось глубоко вовлечено в возрождение неофашизма, начавшееся в Германии после падения Берлинской стены. Гюнтер Грасс даже позволил себе сравнить членов кабинета Коля с «бритоголовыми белыми воротничками», более опасными, чем уличные банды ультраправых. «Они хорошо одеты и причёсаны. Они складно говорят. Но они думают так же, как молодые ребята, бреющие головы, и носят свастику напоказ, — отметил Грасс. — Они поддерживают эти идеи и насильственные действия».

19 сентября 1991 года очередная вспышка насилия произошла в Хой- ерсверде — заброшенном промышленном городе Восточной Германии с населением в 70 тысяч человек. Беспорядки начались с того, что банда безработных бритоголовых забросала ночлежку для азиатских и африканских гастарбайтеров камнями, пивными бутылками и бутылками с зажигательной смесью. По мере того как новость о случившемся распространялась по региону, быструю мобилизацию своих сил провели «Германская альтернатива» и другие ультраправые группы. Свыше сотни приехавших в город неонацистов присоединились к происходящему, в то время как собравшиеся на месте событий местные жители приветствовали их аплодисментами. Общее настроение можно было охарактеризовать как весёлую озлобленность. Правые экстремисты маршировали рука об руку, размахивали флагами Третьего рейха и выкрикивали: «Auslander raus!» («Иностранцев — вон!»), что напоминало старый лозунг нацистов «Juden raus!» («Евреев — вон!»). Окружив здание, где размещались политэмигранты, они начали забрасывать его камнями и заготовленными снарядами. Беженцы, пытавшиеся выбраться из здания, были безжалостно избиты собравшейся толпой.

Только на четвёртый день после начала погрома прибывшая полиция приступила к эвакуации обитателей ночлежки. Местные жители выкрикивали оскорбления и кидали камни в отъезжавшие автобусы. Теперь Хойерсверда была свободна от иностранцев. Вместо того чтобы обрушиться на неонацистов всей своей мощью, государство пошло на поводу у их требований.

Почувствовавшую запах крови немецкую банду было нелегко успокоить. Неонацисты продолжали бушевать, с ножами нападая на эмигрантов на улицах, сжигая дома с их детьми, избивая десятки «не немцев» в больших и маленьких городах. По всей стране будто разлилось грязное, похотливое ликование. С особой ненавистью нападали на темнокожих, что в ряде случаев закончилось фатально. По официальным данным, в 1991 году было зафиксировано 1483 случая насилия по расовым причинам — это в 10 раз превышало суммарный показатель обеих Германий годом ранее.

Однако по мнению канцлера Коля, никаких причин для беспокойства не было. Его правительство постоянно преуменьшало опасность правого экстремизма и подвергало цензуре тех, кто отступал от линии партии. Она формулировалась следующим образом: вылазки расистов носят неорганизованный характер, это спонтанные выбросы недовольства со стороны скучающих и не имеющих конкретных целей одиночек или небольших групп подвыпившей молодёжи без какой–либо политической направленности. Бернд Вагнер (Bernd Wagner), возглавлявший полицейское подразделение по мониторингу ультраправых в пяти восточных землях, был в конце

   1991 года уволен с работы за то, что однозначно связал волну жестоких нападений с деятельностью неонацистских организаций. Видимо, у Коля были другие соображения на этот счёт. Традиционно обвиняя в произошедшем жертву, канцлер продолжал настаивать на том, что насилие было вызвано присутствием в Германии слишком большого числа иностранцев. Весной

   1992 года он потряс всю страну, объявив, что Германия находилась на грани «общенационального чрезвычайного положения» по причине притока беженцев. И Красная армия в роли непосредственной угрозы с Востока была заменена на беженцев.

В то время как Коль вместе с Христианско–демократическим союзом пытался продавить внесение изменений в Конституцию Германии, к неонацистам, избивавшим иностранцев, относились скорее как к плохо ведущим себя детям, а не как к политическим террористам. Реакция на погром в Хойерсверде свидетельствовала об апатии правоохранительных органов Германии, которые зачастую не реагировали на просьбы о помощи, когда жертвами нападений становились иммигранты. Правительство утверждало, что восточногерманская полиция испытывала недостаток кадров, была плохо подготовлена и потому не могла противодействовать крупномасштабным волнениям. Ещё одним не упоминавшимся фактором было то, что многие полицейские симпатизировали неофашистам. Исследование показало, что из 200 сотрудников вспомогательной полиции Берлина 99 имели судимости или были фашистами. Многие из них принимали участие в боевой подготовке, проводившейся правыми экстремистами. Другие исследования показали, что 60% полицейских земли Гессен и 50% полицейских Баварии (западных земель) поддерживали устремления ультраправой партии «Рес- публиканцы».

Разделявшие расистские взгляды сотрудники полиции зачастую пассивно наблюдали за тем, как неонацисты издеваются над иммигрантами. В некоторых случаях полиция присоединялась к ним и наносила удары по тем же иммигрантам после ухода неонацистов. «Международная амнистия» и другие правозащитные организации осуждали полицейское насилие в объединённой Германии. «Иностранцы и национальные меньшинства Германии должны были чувствовать, что полиция их защищает, однако вместо этого многие из них попробовали на себе кулак, ботинок или дубинку полицейского», — делала вывод «Международная амнистия».

Манфред Кантер (Manfred Kanther), министр внутренних дел Германии от партии Христианско–демократического союза, отклонил результаты исследования «Международной амнистии». Однако Юрген Булга (Jurgen Bulga), представлявший «Национальную рабочую группу критически настроенных полицейских», засвидетельствовал наличие «явно агрессивного отношения» к иностранцам со стороны немецких правоохранительных структур и утверждал, что результаты расследования «Международной амнистии» — это всего лишь «верхушка айсберга». Ещё дальше пошло правительство Нигерии, направившее официальный протест в ООН и в правительство Германии в связи с гибелью 31 гражданина Нигерии, находившегося в заключении в немецкой полиции. Большинство скончалось от кровоизлияний в мозг. Ханой также заявил Бонну протест относительно недостаточной защищённости граждан Вьетнама, подвергавшихся постоянным нападениям с момента разрушения Стены.

После того как полиция арестовывала неонацистов за преступления, связанные с насилием, последние обычно оказывались на свободе через несколько часов. Вернувшись на улицы, многие вскоре брались за старое. Те, чьи дела доходили до суда, обычно отделывались достаточно легко. Это подтверждается многочисленными примерами: Карл Поячек, руководитель неонацистов в Нижней Саксонии, получил восемь месяцев тюремного заключения условно за рану, нанесённую топором женщине–антифашистке; члены гамбургского «Национального списка» Кристиана Ворха получили условные сроки за зверское избиение беременной вьетнамки; 10 ультраправых получили условные приговоры после того, как сожгли в августе 1991 года приют для лиц, обратившихся с просьбой об убежище. Даже убийцы могли рассчитывать на скандально терпимое отношение, им достаточно было только заявить, что преступление совершено ими в состоянии алкогольного опьянения (именно так инструктировали их главари банд). Группа неонацистов была приговорена к срокам от двух до четырёх лет с пребыванием в центре для несовершеннолетних правонарушителей после того, как забила до смерти гастарбайтера из Анголы в городе Эбервальде. Один из обвиняемых показал, что присутствовавшая на месте полиция ничего не предпринимала, в то время как африканец был избит до потери сознания. Указывая на отсутствие в деле политической подоплёки, судья охарактеризовал их действия как «типичное юношеское хулиганство».

Иногда выносились и более суровые приговоры, как, например, в случае, когда двое скинхедов убили немецкого капитана дальнего плавания за отрицательное замечание об Адольфе Гитлере. Однако в большинстве случаев суды «баловали» неонацистскую молодёжь, что породило целый ряд жалоб на то, что немецкое уголовное судопроизводство «ослепло на правый глаз». «Наказание за связанные с насилием преступления становится незначительным. Когда в деле присутствуют политические мотивы, с обвиняемым из лагеря правых, как правило, обходятся мягче, чем с представителем левых, — заметил Герман Блей (Herman Blei), профессор права из Свободного университета Берлина. — Мы видим результат тех тенденций, которые развивались в нашей стране в течение десятилетий».

Нянчиться с правыми экстремистами начали ещё в первые годы Боннской республики, заполнившей свои суды теми судьями, которые в своё время служили гитлеровскому режиму. Практически вся юридическая система Западной Германии ранее обслуживала нацистское государство, однако эти арбитры расовой ненависти сохранили свои посты и после войны, несмотря на то что именно они вынесли 45 тысяч смертных приговоров. Вернувшись в залы судебных заседаний Западной Германии, они отравили атмосферу немецкой юридической системы на все время «холодной войны» и позже.

Действия — а точнее, бездействие — полиции и судов, в целом следовавших линии, определяемой боннскими политиками, только поощряли дальнейший разгул неонацистов. Группа ультраправых, руководимая главой отделения «Республиканцев» в Циттау, атаковала хостел, где проживали украинские дети, страдавшие от лучевой болезни после чернобыльской катастрофы. Ещё более вопиющий случай произошёл в берлинском районе Тиргартен, где группа неонацистов схватила польского туриста и отрезала ему садовыми ножницами треть языка. За травмой последовало оскорбление, когда частично лишившийся языка поляк получил от госпиталя, сделавшего ему срочную операцию, весьма большой счёт за услуги.

«Нам говорят о европейской цивилизации, но все, что я вижу здесь, — это варварство», — заметил один из африканских борцов с расизмом, проживающих в Германии. Ситуация ухудшилась до такой степени, что впервые со времён Второй мировой войны иммигранты начали покидать Германию, чтобы найти убежище в других государствах. Верховный суд Великобритании, страны, не замеченной в проведении либеральной иммиграционной политики, привлёк к себе внимание решением предоставить убежище беженцу из Судана, опасавшемуся за свою жизнь в случае отправки его обратно в Германию. Голландия также распахнула двери перед иностранцами, изгоняемыми из Германии. Остававшиеся на территории фатерланда лица, прибывшие в страну в поисках убежища, подвергались сомнительным процедурам, напоминавшим расистские практики Третьего рейха. Новые правила, принятые Министерством внутренних дел Германии, предписывали лицам, не являвшимся гражданами ЕС или США и обращавшимся с просьбой о виде на жительство, пройти измерения черепа и носа. Официальные опросники для иммигрантов содержали специальный вопрос о форме носа. Немецкая форма носа обозначалась «нормальной», а всем «ненормальным» формам приписывались соответствующие условные обозначения.

По мере того как росло число нападений на иностранцев, участились и антисемитские преступления. В 1992 году неонацистские вандалы забросали бутылками с зажигательной смесью «еврейские бараки» в концентрационном лагере Заксенхаузен. Это было всего лишь одно из 80 осквернений, произошедших в том году. Всплеск преступлений, вызванных ненавистью к евреям, происходил на фоне латентного антисемитизма, сохранявшегося в немецком обществе. После Второй мировой войны респектабельным немцам было «некошерно» открыто высказывать подобные настроения, поэтому «козлами отпущения» стали другие национальные меньшинства. Однако это табу также рухнуло вместе с Берлинской стеной. Опрос общественного мнения, проведённый в 1991 году журналом «Шпигель», показал: 62% немцев полагали, что лучше будет «подвести под прошлым черту» и «не говорить так много о преследованиях евреев». Другое исследование, проведённое на следующий год, показало, что 36% немцев были согласны с утверждением, что «евреи обладают слишком большим влиянием в мире».

Когда в Германию начали прибывать еврейские беженцы из Советского Союза, министр внутренних дел Баварии Эдмунд Штойбер рекомендовал оставить в Германии только тех, у кого там проживали члены семьи. Редакционная статья в газете «Frankfurter Rundschau» оценила предложение Штойбера как «неприличную сатиру», принимая во внимание тот факт, что большая часть немецких евреев систематически уничтожалась нацистами. Те из них, кто пережил войну, оставшись в Германии, все равно рассматривались как евреи, а не как немцы. Это имело под собой юридическую основу, восходящую ещё к Третьему рейху. По немецким законам, определяющим гражданство по этническому принципу, а не по рождению или проживанию на территории Германии, немецкая и еврейская кровь различаются между собой. Одержимость «немецкой кровью» снова вышла на первый план, когда помощники канцлера Коля, включая и министра здравоохранения, потребовали прекратить использование «иностранной крови» в немецких клиниках.

Сам канцлер также не брезговал использованием антиеврейских предрассудков, если это было необходимо для завоевания критически важных голосов избирателей. В марте 1992 года Коль встретился в Германии с покидавшим свой пост президентом Австрии Куртом Вальдхаймом. Это был первый визит бывшего генерального секретаря ООН в западную страну после произошедшего шестью годами ранее разоблачения участия Вальдхайма в чинившихся немцами в годы войны расправах на Балканах. Когда несколько еврейских организаций выразили своё неудовольствие визитом, Коль оборвал их, заявив: «Я ни в чьих советах не нуждаюсь».

В большей степени заранее рассчитанные, нежели импровизированные, подобные жесты были направлены на то, чтобы заручиться поддержкой Христианско–демократического союза среди консерваторов в то время, когда ультраправые партии, после небольшой паузы в момент объединения страны снова стали демонстрировать свою растущую популярность на выборах. В апреле 1992 года республиканцы взяли 11% голосов на земельных выборах в Баден–Вюртемберге, в результате чего Христианско–демократический союз утратил сохранявшиеся в течение 20 лет лидирующие позиции в регионе. Соперник «Республиканцев» из числа ультраправых «Германский народный союз» (Deutsche Volksunion, DVU) преодолел пятипроцентный барьер и провёл своих кандидатов в земельные парламенты Шлезвиг- Гольштейна и Бремена. Названный американской военной разведкой «неонацистской политической партией» «Германский народный союз» во главе с Герхардом Фраем был ненамного более экстремистским, чем партия Шёнхубера. Однако острое личное соперничество помешало двум лидерам ультраправых сформировать единый фронт.

Рост влияния ультраправых заставил христианских демократов пойти на дополнительные изменения с целью предотвратить размывание своей электоральной базы. Изменения дошли до того, что, по словам журналиста «Franfurter Allgemeine Zeitung», политика Христианско–демократического союза и «Республиканцев» «сблизилась настолько, что её можно было спутать». Даже глава «Республиканцев» Франц Шёнхубер признал, что позиция Коля по ключевым вопросам «полностью соответствовала тому, к чему призывала их программа». Однако каждый сдвиг Коля вправо тем самым добавлял доверия по отношению к последовательным неофашистам, делая их доводы о «козлах отпущения» более приемлемыми. Эта коварная динамика подчёркивала обстановку фанатизма, способствовавшую демагогам и страстным неонацистским агитаторам. Новые погромы были неизбежны.

Число нападений на иностранцев, совершенных правыми экстремистами после воссоединения Германии, исчислялось тысячами, однако один из этих случаев был наиболее символичен. В октябре 1991 года неонацисты осквернили кладбище в деревне Роендорф близ Бонна. Свастика была нарисована на десятках надгробных камней, в том числе и на памятнике Конраду Аденауэру, первому канцлеру Западной Германии. Осквернение этой могилы ясно показало ненависть преступников к демократической системе и страстное желание устранить её.

Большинство неонацистских лидеров были достаточно умны, чтобы понять, что захват власти в данной ситуации был нереалистичным. Кристиан Ворх мог собрать на демонстрацию от двух до трёх тысяч активистов, однако он знал, что само по себе это никак не угрожает государству. Однако утверждать, что неонацисты не играют никакой роли в политике Германии, как это делал канцлер Коль, было бы серьёзной ошибкой. Им уже удалось изменить политический процесс в стране, привнеся в него этническую ненависть. Ворх и его соратники не зря били себя кулаками в грудь, приписывая себе заслугу в том, что Коль после падения Берлинской стены избрал себе в качестве цели иностранцев.

Неонацисты рассматривали себя движущей силой в быстром смещении правительства Германии вправо. Их усилиям по воздействию на политические программы основных партий содействовали и немецкие официальные лица, продолжавшие отрицать тот факт, что в основном расистские выходки осуществлялись организованными группами правых экстремистов. В то время как Коль и его сподвижники продолжали приписывать нападения «отдельным лицам, действующим без конкретной цели», а также аполитичным уличным бандам, неонацисты укрепляли связи между собой, в том числе и с помощью компьютерных технологий. Сеть «Туле», состоявшая более чем из 10 электронных досок объявлений, предоставляла информацию о предстоящих политических митингах, указания о том, как начать выпуск газеты, и даже инструкции по изготовлению бомб. Запрещённые в Германии книги, в том числе те, что ставили под сомнение Холокост, были легко доступны по электронной почте. Невероятный рост «электронного» фашизма стал важным моментом в обретении движением ультраправых подлинно международного масштаба.

Иногда руководителям немецких неонацистов удавалось обыграть представителей властей в кошки–мышки, используя компьютеры, портативные рации, сотовые телефоны и автоответчики. Новые способы связи позволяли неонацистам избегать заблокированных полицейскими дорог и командовать колоннами своих сторонников, выдвигавшимися на политические демонстрации. Подобная высокотехнологичная поддержка была использована в конце августа 1992 года, когда Эвальд Альтханс и сотни его сторонников под покровом темноты пробрались в восточногерманский балтийский порт Росток. Некоторые из них приехали из Австрии и Скандинавии, чтобы принять участие в неистовых этнических чистках.

Произошедшее в городе сильно напоминало сцену из 1930-х годов. Под восторженный рёв тысяч местных жителей толпа неонацистов набросилась на центр по приёму беженцев, где проживали румынские цыгане. Когда жилище иммигрантов вспыхнуло, восторженная толпа запела рождественскую песню «Tannenbaum» («Ёлочка») и «Германия превыше всего». Местный сотрудник правоохранительных органов Юрген Декерт позднее признавал, что «полиция договорилась с хулиганами о том, что не будет вмешиваться».

В то время как бездействующие полицейские наблюдали за происходящим, неонацисты перестроились и забросали ещё одно общежитие для иностранцев бутылками с горючей смесью. В горящем здании оказались заблокированными свыше 100 вьетнамских рабочих и членов их семей. Там же находилась и немецкая съёмочная группа. В тщетной попытке вызвать помощь журналисты позвонили в полицию и пожарную охрану Ростока. Задыхаясь от дыма, жители поднимались с этажа на этаж, пока, наконец, не оказались на самом верху двенадцатиэтажного здания. Внизу разъярённая толпа кричала: «Линчевать их!», «Пустить кровь!» Всего за несколько минут до того, как все здание превратилось в пылающий ад, им удалось взломать закрытую дверь металлическим прутом, выбраться на крышу и перепрыгнуть на соседний дом. Только чудом никто не погиб.

Правительственные чиновники земли Мекленбург — Западная Померания позднее сообщили, что у них заранее были сведения о планах нацистов «почистить» Росток, однако никаких предупредительных мер предпринято не было. Министр внутренних дел Рудольф Зайтерс отказался вызвать подкрепления из федеральной полиции, чтобы защитить центр по приёму беженцев под предлогом недостатка наличных сил. Тем не менее, когда выразить поддержку осаждённым иностранцам собралось свыше 1000 антифашистов, на месте сразу же оказалось множество вооружённых до зубов полицейских. Силы правопорядка внезапно решили воспользоваться своими полномочиями, арестовав 90 человек, две трети из которых пришли протестовать против насилия неонацистов. Настроившись на частоту вещания полицейских раций и глуша их, неонацисты в ходе уличных стычек получили совершенно очевидное преимущество перед своими противниками–антифашистами. Росток фактически превратился в поле боя. «Это было ужасно, прямо как гражданская война, — вспоминал потрясённый житель города. — Мы выключили дома весь свет и боялись подходить к окнам».

Когда снимки неонацистов, забрасывающих бутылками с зажигательной смесью общежития иностранцев, разнеслись по миру, во многих посольствах и администрациях различных уровней зазвучали тревожные звонки. Внезапно люди начали задаваться вопросами, до того казавшимися немыслимыми. Неужели это повторится снова? Вернулись ли в мир германские демоны? «Вот так и началось нечто, закончившееся Освенцимом, — заявил премьер земли Бранденбург Манфред Штольпе. — Эти волнения — самое плохое из всего, случившегося в Германии с 1945 года». Президент Рихард фон Вайцзеккер рассуждал о «серьёзном отмеченном злом знаке будущего — предупреждении о возможности возврата фашизма».

Продолжавшийся неделю погром начал утихать, когда германское правительство пошло на уступки банде неонацистов, вывезя всех беженцев из Ростока. Таким образом, экономически депрессивный город с населением в 250 тысяч человек стал свободен от иностранцев, как Хойерсверда и ещё несколько оплотов этнической чистоты фатерланда. Затем последовало официальное объявление о том, что 100 тысяч цыган будут в ближайшее время депортированы в Румынию и другие страны Восточной Европы. Правозащитные организации подвергли серьёзной критике решение Бонна. Они основывались на том, что многие цыгане сталкивались в этих странах со случаями физического насилия и иными формами преследования.

Вместо того чтобы разрядить напряжённость, реакция правительства на события в Ростоке положила начало волне террора, не виданного со времён Гитлера. В течение двух недель правые экстремисты нанесли удары по иностранцам и другим целям более чем в 100 городах. «Росток повсюду!» — гласил заголовок в одной из газет. Самый крупный новостной журнал Германии «Штерн»не жалел слов, чтобы охарактеризовать серьёзность ситуации: «Германия стоит перед лицом политической катастрофой… Власть закона капитулировала перед террором. События в Ростоке показали, что немецкие силы безопасности не имеют ни возможности, ни желания защитить невинных людей от ультраправых террористов».

Вакханалия насилия продолжалась всю осень 1992-го. Небо было покрыто отсветами пожаров от горящих центров по приёму беженцев. По официальным данным, в том году в ходе 45 нападений на почве расовой ненависти были убиты 17 человек. Счёт раненых шёл на сотни. Число преступлений, связанных со взрывами и поджогами, в сравнении с 1991 годом возросло на 33%. И эти цифры даже не в полной мере отражали размах насилия.

«След смерти от правых только намечен», — предупреждал Эрнст Урлау (Etnst Uhrlau), глава гамбургского отдела Ведомства по защите Конститу–ции. Неонацистское насилие, по его словам, «приняло террористический размах». Он отметил, что ультраправые отрабатывали тактику противоповстанческой войны, стреляя по иммигрантам боевыми патронами. Он также сообщил, что число организованных правых экстремистов в Германии к концу 1992 года выросло до 65 тысяч. 10% из них были боевиками. Предупреждая, что ультраправый экстремизм, агрессивный национализм и ненависть к иностранцам будут продолжать расти, он высказал откровенное предостережение: «Это всего лишь верхушка движения социального протеста. Неонацизм приобретает совершенно новый характер. Они осмелели от своих успехов и готовы продемонстрировать это действием…»

Тревожное ощущение дежавю охватило и остатки еврейской общины Германии. «Когда мы видим горящие дома и бегущих людей, это напоминает о нашей истории, — заметила Ирена Рунге из располагающейся в Берлине Еврейской культурной федерации. — Как будто и не было 50 лет, и нынешнее поколение начало с того же момента, когда ушло предыдущее. Кажется, они забыли все, что было посередине между этими периодами». В открытом письме канцлеру Колю переживший Холокост Ральф Джордано призвал немецких евреев «вооружаться» и удивился, что остальные жертвы неонацистов ещё не поступили таким же образом. «Мы утратили веру в то, что вы и ваше правительство могут обеспечить эффективную защиту от правого экстремизма и его преступников–антисемитов», — констатировал Джордано^, .

Даже в самой партии Коля раздавались голоса несогласных. К ним принадлежал, например, Хайнер Гайслер (Heiner Geissler), бывший генеральный секретарь Христианско–демократического союза. Перейдя от слов к делу, он предупредил, что настоящей проблемой был вовсе не вопрос убежища для беженцев, а удар по демократии со стороны сил фашизма. «Бросать бутылки с зажигательной смесью в жилой дом — это покушение на убийство, — сказал Гайслер. — Настоящая подоплёка этих преступлений в том, что правый радикализм стал одним из господствующих направлений в политике».

Неонацистские лидеры могли только приветствовать подобное развитие событий. Идя навстречу их требованиям, правительство Германии позволило склонному к насилию меньшинству определять всю национальную политику. «Сначала люди говорили, что мы — сумасшедшие. Затем они говорили, что мы опасны, — заметил Кристиан Ворх. — Теперь они говорят, что мы в моде. Думаю, что мы останемся в моде надолго».

На волне событий в Ростоке Ворх чувствовал, что многие граждане были на его стороне. Опросы общественного мнения показывали, что 51% населения был согласен с лозунгом «Германия для немцев», а 37% считали, что приток иностранцев должен быть остановлен любыми средствами. Растущая поддержка идей неонацистов, похоже, совпадала с существовавшей среди немецкой молодёжи ярко выраженной тенденцией минимизировать или вовсе отрицать ужасы Третьего рейха. Согласно данным опроса, проведённого журналом «Шпигель», четверть немецких школьников считала, что описания Холокоста «сильно преувеличены», а каждый пятый поддерживал лозунг правых «Евреев — вон!»

Некоторые руководители неонацистов поверили в то, что в Германии создалась предреволюционная ситуация, сравнимая с годами Веймарской республики. Налицо были все основные элементы: фашистские штурмовики, инертная полиция и масса потенциальных сторонников. Царившая на улицах атмосфера декаданса конца эпохи позволила Эвальду Альтхансу выступить с масштабными планами. «Против нас бессильна любая идеология, — заявил он. — Никто не предлагает альтернатив. Сегодня только неонацисты говорят: “Нам нужна страна. Нам нужна власть. Нам нужен мир”».

Слегка осудив неонацистское насилие, Гельмут Коль продолжал заявлять, что основным источником проблемы является «злоупотребление правом на убежище», а не расизм. Канцлер и его помощники не были озабочены ущербом, нанесённым иммигрантам. Их гораздо больше беспокоили неонацисты, которые вредили образу Германии и её международному бизнесу. В дело были пущены различные стратегии минимизации урона, включая лживую попытку представить насилие «восточной проблемой», как будто бы речь шла о тяжёлом наследии коммунистического режима. На самом деле свыше двух третей нападений расистов в 1992 году произошло на территории бывшей Западной Германии. Ряд опросов общественного мнения продемонстрировал, что ксенофобские взгляды имели меньшую распространённость в восточной части страны, где самые тяжёлые случаи насилия были результатом взаимодействия местной молодёжи и западных руководителей неонацистов.

Уровень неонацистского насилия на западе не ускользнул от внимания военной разведки США, составившей по итогам событий в Ростоке подробный отчёт. В нем говорилось, что скинхеды «представляют угрозу личной безопасности американских военнослужащих в Германии», в особенности для тех, кто относится к «расовым и национальным меньшинствам». Армейские аналитики без колебаний признавали то, о чем не говорило вслух немецкое правительство: «Неонацисты планируют свои действия и координируют передвижения больших масс демонстрантов и ударных групп». Отмечая широко распространившуюся среди жителей Германии пассивность, армейский доклад отмечал: «Порой на иностранцев нападали прямо на глазах немецких прохожих, которые не оказывали жертвам насилия никакой помощи. В случае нападения скинхедов американским военнослужащим также не следует рассчитывать на помощь местного населения».

Разгул неонацистов в процветающей Западной Германии, где размещались американские солдаты, ставил под сомнение упрощённые социологические схемы, согласно которым рост ксенофобских преступлений объяснялся издержками модернизации или экономическими проблемами. Его нельзя было списать и на «буйство расистских гормонов» у полной энтузиазма молодёжи — секундный спазм, который пройдёт, как только Германия привыкнет к своей новой роли европейской сверхдержавы. Причины возрождения неонацизма были глубже. С падением Берлинской стены обнажилось нечто ужасное, коренившееся в травмах прошлого и удобренное десятилетиями отрицания. Фашистский зверь проснулся и вновь был готов выйти на охоту.

Консерваторы, входившие в правящую коалицию Коля, в полном соответствии со своими взглядами предпочитали рассуждать об опасности, которую якобы представляли левые радикалы. Типичными в этом смысле представляются высказывания генерального прокурора Германии Александера фон Шталя (Alexander von Stahl), который называл защитников животных «террористами», однако воздерживался от подобных откровенных обвинений в адрес совершавших насилие расистов. Некоторые союзники Коля утверждали, что самая серьёзная угроза германской демократии исходит не от ультраправых, а от «зелёных» и бывших восточногерманских коммунистов, преобразовавшихся в Партию демократического социализма (PDS). Оживляя тень все ещё внушавшей ужас Штази, немецкие официальные лица распространяли ложные сообщения о том, что расовые волнения в Ростоке и других городах востока страны были инспирированы сотрудниками спецслужб бывшей ГДР.

Действительно, с секретной полицией коммунистов сотрудничало достаточно большое число жителей Восточной Германии. Однако утверждения о причастности спецслужб послужили хорошим оружием для профессиональных ненавистников «красных». Они хотели загнать в угол своих критиков именно теперь, когда с объединением все пошло наперекосяк. Исходя из сиюминутных нужд, ряд «тяжеловесов» из правительства Коля занялся пересмотром истории, преуменьшая значение Холокоста и заявляя, как это, в частности, сделал Норберт Гайс, эксперт Христианско–демократического союза по юридическим вопросам: «Режим Восточной Германии был столь же преступен, как и нацисты».

Осуждать призрак ушедшей в небытие ГДР было не самой лучшей реакцией на ужасные события, произошедшие 23 ноября 1992 года в западногерманском городе Мёльн. Трое турок — двое детей и их бабушка — сгорели заживо после того, как неонацисты подожгли их дом. Поджигатели позвонили в полицию, закончив разговор приветствием «Хайль Гитлер!» По словам генерального прокурора фон Шталя, это имело «особое значение». Это указывало на то, что преступники (двое из которых были позднее приговорены к длительным срокам тюремного заключения) намеревались «восстановить в Германии национал–социалистическую диктатуру».

Шталь будто внезапно проснулся и обнаружил, что в его стране существует проблема неонацизма. Долгое время утверждавшие, что эпидемия расистского насилия не имеет под собой политической подоплёки, немецкие официальные лица вдруг развернулись на 180 градусов и призвали к принятию законодательства, уместного разве что для полицейского государства. Целью объявлялась борьба с только что обнаруженным неонацистским бедствием. Однако они так и не смогли объяснить необходимость новых законов. Ведь в их распоряжении уже был доказавший свою эффективность закон от 1972 года, применявшийся в борьбе с левыми террористами.

Через несколько недель после трагедии в Мёльне германская полиция провела свыше 100 операций против неонацистских банд по всей Германии. Несмотря на все усилия, в раскинутые сети попалось всего восемь человек. Это породило волну слухов о том, что официальные лица могли заранее предупредить лидеров экстремистов о готовящихся операциях. К концу 1992 года четыре неонацистских организации были признаны незаконными. Предварительно их открыто предупредили о намерениях правительства, позволив уничтожить все компрометирующие материалы. Невзирая на это, генеральный прокурор фон Шталь расценил операцию как несомненный и крупный успех. В феврале 1993-го он заявил, что неонацисты взяты под контроль, и правительство может вновь уделять своё внимание более серьёзной угрозе со стороны левых. Через несколько месяцев крайне благожелательное интервью с фон Шталем было опубликовано в неонацистском бюллетене Эрнста Ремера «Remer Despeche».

«Запрет не оказал практически никакого воздействия, — объяснил в июне 1993 года Кристиан Ворх, — поскольку поставленные вне закона организации могли с лёгкостью продолжать свою деятельность, просто сменив имя». Именно это и имел в виду Кюнен, создавая разветвлённую сеть групп прикрытия, — всякий раз, когда против какой–либо из них принимались меры, её члены могли отсидеться в стороне, сохранив большую часть своей структуры. Так, например, Франк Хюбнер, руководитель «Германской альтернативы», продолжил председательствовать на еженедельных собраниях, проводившихся все в том же баре в Коттбусе. Те, кто звонил ему в офис, слышали тот же самый автоответчик: «Говорите после пулемётной очереди».

Неонацистское движение было потревожено, но практически не затронуто позерскими попытками правительства восстановить закон и порядок. Сильнее оно пострадало в результате бегства одной из своих молодых звёзд. Измученный угрызениями совести после бойни в Мёльне Инго Хассельбах покинул ряды неонацистов. Он написал книгу воспоминаний о своей деятельности главаря неонацистской банды в Восточном Берлине, о распространении сети Кюнена на Восточную Германию и неиссякаемом денежном потоке, которые ультраправые боевики получали от немецких врачей, юристов и других «белых воротничков», представлявших средний класс. Хассельбах также отметил в высшей степени важную помощь, поступавшую от неонацистов США и других стран.

Хассельбах был не единственным, кого встревожили события в Мёльне. Несмотря на холод, по всей Германии прошли демонстрации, на которых люди несли свечи в память о погибших. Участники шествий, представлявшие все слои общества, осуждали шквал расистских нападений. Однако канцлер Коль, опасаясь оттолкнуть от себя правых избирателей, в очередной раз не выразил сочувствия к жертвам. Тем не менее уже стало ясно, что необходимо предпринять какие–то шаги для восстановления репутации Германии, пошатнувшейся после актов насилия. В решении Бонна запретить несколько неонацистских групп большую роль, несомненно, играл фактор воздействия на общественное мнение. Однако почему правительство Германии так долго ждало, прежде чем прибегнуть к подобным мерам? И почему десяткам неонацистских организаций по–прежнему было разрешено продолжать свою деятельность?

Свыше двух лет Коль очернял тех, кто просил убежища в Германии, в то время как политическую ситуацию в стране в значительной степени определяло неонацистское насилие. Стал ли он заложником правых экстремистов? Или неонацисты представляли собой «пятое колесо» государственной политики, принуждая иностранцев покинуть фатерланд под градом пуль, бомб и бейсбольных бит? Хайо Функе, профессор–политолог из Берлина, был среди тех, кто утверждал, что правительство Коля терпело волну расистских выходок, чтобы оказать давление на своих главных противников — социал- демократов. Целью этого давления было изменение 16-й главы Конституции Германии (гарантия права на убежище). Без поддержки социал–демократов правящая консервативная коалиция не могла набрать необходимых для этого двух третей голосов депутатов. Однако насколько легко можно было «перекрыть кран» неонацистам после того, как ультраправые банды выполнили свою функцию и перестали приносить политическую пользу?

Осенью 1992 года канцлер Коль наконец добился осуществления своих планов. Социал–демократы сдались и согласились захлопнуть дверь перед политическими эмигрантами. Излишне говорить, что именно на этом уже давно настаивали неонацисты. Несмотря на жёсткое осуждение со стороны правозащитных организаций, Бундестаг 27 мая 1993 года принял значительно урезанный закон о предоставлении убежища. Отныне лица, попавшие на территорию Федеративной Республики, должны были прибыть непосредственно из страны, где они подвергались преследованиям. Был запрещён въезд с территории так называемой «безопасной страны», которую беженец или беженка пересекали по пути в Германию. Верховный комиссар ООН по делам беженцев в июне 1993 года предупредил, что новый немецкий закон о предоставлении убежища создал предпосылки для «чрезвычайных страданий и ненужных смертей десятков тысяч людей, бегущих от пресле- дования».

Лидеры неонацистов приветствовали решение парламента как победу своего движения. «Достаточно и того, что мы заставили правительство сделать эти изменения», — заметил Ворх, приветствовавший решение Министерства внутренних дел создать вдоль восточной границы электронную стену, чтобы не пропускать в страну нежелательных иностранцев. Был воздвигнут «коричневый занавес», использовавший для выявления лиц, нелегально пересекающих границу, приборы ночного видения и инфракрасные датчики. Следует заметить, что современные приборы наблюдения попали и в руки неонацистов и скинхедов, вошедших в число новых сотрудников пограничной службы, в том числе патрулировавших границу..

Вместо того чтобы защищать страну от потенциального нападения Красной армии, расширенный контингент солдат–полицейских пытался повернуть вспять волну находившихся в отчаянии беженцев. Однако «коричневый занавес» не помешал немцам отправиться в Восточную Европу. После падения Берлинской стены многие неонацистские группы быстро начали осваивать эту территорию. К ним присоединилась армия бизнесменов, дипломатов и шпионов, пристально следивших за соблюдением интересов своей страны в этом регионе. Германия снова смотрела на восток — на обширные территории, ещё недавно находившиеся под властью Советской России.