Каждое лето десятки тысяч человек со всего мира собираются в бельгийском городе Диксмюде, чтобы провести там выходные и полюбоваться на костюмированные представления и марширующие оркестры. Сотни жёлтых флагов с изображением чёрного льва Фландрии колышутся на ветру, а процессия одетых в форму людей проходит церемониальным маршем на лежащее неподалёку кладбище, где похоронены солдаты SS. Выступающие на разных языках ораторы произносят хвалебные речи в адрес Адольфа Гитлера и прославляют белую расу. Аудитория радостно встречает это нацистскими приветствиями.

В самом городе жители поют народные фламандские песни и танцуют на улицах. Кажется, они и не замечают толпы молодых правых экстремистов, которые бродят из одного кафе в другое, разыскивают нацистские побрякушки и раздают брошюры, где утверждается, что Холокоста никогда не было. Скинхеды в кожаных куртках с надписями на спинах «Солдаты ада» или «Национальная революция» торгуют нацистской атрибутикой. Выпиваются огромные объёмы пива, что неизбежно ведёт к пьяным ссорам. Понимая, что экстремистам лучше выпустить пар, представители бельгийской полиции предпочитают не вмешиваться до тех пор, пока насилие не угрожает выйти из–под контроля.

«Происходящее в Диксмюде абсолютно невероятно», — заметил один впервые оказавшийся на месте наблюдатель, проникнув в неонацистское

подполье в начале 1980-х годов. «Кажется, что ты попал в фашистский Диснейленд. Это не настоящий мир».

Стартовавшее в своё время как праздник фламандского национализма и порицания франкоговорящих бельгийцев, это ежегодное мероприятие уже в конце 1960-х годов стало своего рода центром притяжения для правых экстремистов. Именно тогда военизированная организация Фламандский боевой союз (Vlaamse Militanten Orde, VMO) предложила неофашистам со всего мира прислать сюда свои делегации. Диксмюде скоро прославился как место, где убеждённые нацисты могут открыто говорить о своих расистских взглядах и «перезаряжать батареи» в атмосфере карнавала.

Среди тех, кто в 1983 году посетил встречу в Диксмюде, был и генерал- майор Отто–Эрнст Ремер. Это произошло на следующий год после того, как бельгийское правительство официально объявило VMO террористической организацией и наложило запрет на её деятельность. Многие члены VMO были арестованы, а некоторые даже попали на непродолжительное время в тюрьму. Тем не менее фламандские фашисты в рамках праздника в Диксмюде продолжали параллельно проводить своё мероприятие. Семидесятиоднолетний Ремер, прибыв на сборище, был встречен как член королевской семьи. Незадолго до этого знаменитый телохранитель Гитлера убрался из Сирии и обосновался в Восточной Германии. После двух десятилетий на Ближнем Востоке он был рад возобновить и расширить свои связи среди европейских неонацистов. Встреча в Диксмюде подходила для этого как нельзя кстати.

Пока подгулявшая молодёжь бесцельно бродила вокруг, выкрикивая: «Зиг хайль!» или: «Дуче!», представители различных неофашистских организаций, включая и запрещённый Фламандский боевой союз, уединились для проведения ряда «мозговых штурмов» в неприметном баре на окраине Диксмюде. Каждый из присутствующих начал с того, что кратко обрисовал ситуацию с неофашистами в своём регионе. Итоговая картина оказалась не слишком радужной для собравшихся преступников, обречённых будто бы ещё долгое время оставаться на периферии политической жизни.

Не особенно надеясь на улучшение своих перспектив в ближайшем будущем, несколько представленных в Диксмюде неонацистских ячеек в начале 1980-х годов обратились к терроризму. Их руководители обязались сохранять трансграничное сотрудничество в области военизированной подготовки и предоставления укрытия беженцам. Однако когда речь заходила о более конкретных вопросах, она зачастую сводилась к обмену жёлчными замечаниями между представителями различных группировок. Английских неонацистов, например, раздражали их бельгийские хозяева, поскольку нацеленный на отделение от Бельгии Фламандский боевой союз лил воду на мельницу Ирландской республиканской армии. Конфликты подобного рода — неотъемлемая часть ультраправой среды — подрывали все усилия по созданию успешной общеевропейской стратегии.

У Ремера были свои мысли относительно того, как наилучшим образом развивать неонацистское движение. Он хотел провести презентацию в ходе встречи по стратегическому планированию в Диксмюде, однако в его пребывание во Фландрии внезапно вмешалась бельгийская полиция, арестовав и депортировав его. Это не остановило Ремера. Он продолжил свои поездки по Европе, встречаясь с неонацистскими активистами из разных стран. В правых кругах начали ходить слухи о том, что Ремер приехал с Ближнего Востока, гружённый деньгами для поддержания нового антисионистского политического проекта по созданию союза между Германией и СССР. Средства, как утверждалось, прибыли из Сирии, от самого верного союзника СССР в арабском мире.

Где бы ни был Ремер, он постоянно выступал в пользу геополитического союза между Германией и Россией, во многом повторяя идеи, высказанные им в ходе предвыборной агитации за SRP в начале 1950-х годов. Только подобная комбинация, утверждал Ремер, сможет победить американцев и освободить Западную Европу. «Вопрос заключается в том, кто обладает действительной властью в Соединённых Штатах, — заявлял Ремер. — Вне всякого сомнения, Уолл–стрит управляется сионистами. Именно оттуда и происходит зло, поскольку Израиль ведёт агрессивную внешнюю политику. Израиль — это орудие в руках Уолл–стрит, и в результате на Ближнем Востоке существует постоянный очаг войны.»

В попытке осуществить свои геополитические идеи Ремер выступал за общеевропейское сотрудничество на пространстве от Иберийского полуострова до Урала. При необходимости оно предусматривало и участие России, озабоченной угрозой со стороны Китая (по крайней мере, так утверждал Ремер), и, соответственно, благодарной Германии за то, что та сможет держать в узде страны Запада. В соответствии с этим расистским сценарием Россия станет внешним щитом, оплотом белой расы Европы в борьбе против азиатских орд.

Поселившись в баварском городке Кауфбойрен, Ремер основал в 1983 году «Немецкое освободительное движение» (Deutsche Freiheitsbewegung). Искренне верящая в концепцию нового соглашения в Рапалло, эта организация опубликовала бессвязную 30-страничную декларацию, озаглавленную «Манифест Германии Бисмарка» («The Bismarck–German Manifesto»), содержавшую изложение национально–нейтралистской политики Ремера. «Американский образ жизни является для нас синонимом разрушения европейской культуры», — утверждал манифест. Категорически провозглашая, что Германия не станет «наконечником копья НАТО», декларация заявляла: «Мы — не легионеры НАТО и США… Мы не будем участвовать в войне НАТО против России».

Наиболее актуальным вопросом повестки дня для Ремера и других немецких ультранационалистов было объединение фатерланда. Чтобы добиться этого, Ремер советовал соотечественникам обратиться к примеру Бисмарка, «величайшего немецкого политика последних столетий. сохранявшего интересы немецкого народа от посягательств Запада и Востока». Ремер утверждал: «Мы должны понять и действовать соответственно, как это делал Бисмарк, видевший, что Россия — это сверхдержава на гигантском евразийском континенте, частью которого мы являемся географически, геополитически и экономически, даже культурно. Мы, как и Бисмарк, выступаем за тесное сотрудничество с Россией в политике, экономике, культуре, науке, технологии и исследованиях». То, что официальной идеологией Советского Союза являлся коммунизм, не должно было стать помехой для Германии в будущем союзе. «Кто бы ни имел дело с Москвой, он не должен обязательно быть или стать коммунистом», — настаивал Ремер.

Это было повторением доводов периода расцвета Социалистической имперской партии, завершившегося три десятилетия тому назад. Бывший телохранитель Гитлера провёл за полтора года три с лишним сотни митингов. Несмотря на то что его ориентация на Восток вызывала смешанные чувства у немецких правых, продолжавшая следить за ним армейская разведка США опасалась, что он набирает популярность среди неонацистской молодёжи. Отмечая «тенденцию к нейтрализму», а также «рост антиамериканских настроений» среди немецких ультраправых, подготовленный в 1985 году Разведывательным управлением Министерства обороны доклад особо подчёркивал частоту выступлений Ремера и его нескрываемую симпатию по отношению к СССР. «Среди многих неонацистов становится особенно модным придерживаться антизападных и антикапиталистических настроений, — утверждал сотрудник западногерманской спецслужбы. — В то же самое время Советский Союз рассматривается как потенциальный друг, а в некоторых случаях — даже союзник».

При каждой возможности Ремер защищал наследие Третьего рейха, с гордостью заявляя о том, что он продолжает верить в национал–социализм. Для нового поколения ультраправых он был живым символом эпохи Гитлера. В этом качестве Ремер являлся своего рода связующим звеном между прошлым и настоящим. Он рассказывал своим молодым последователям о нацистской идеологии и геополитике, постоянно подчёркивая важность германо–российских отношений в общей схеме вещей.

Своим неистощимым прозелитизмом Ремер заразил новую поросль неонацистов, вышедших на сцену в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Наиболее значительным из них был Михаэль Кюнен (Michael Kuhnen). Этот человек с наивным, как у ребёнка, выражением лица возглавлял «Фронт действия национал–социалистов» («Action Front of National Socialists», ANS). Как и Ремер, Кюнен часто испытывал проблемы с законом и из–за своих политических предприятий провёл несколько лет в тюрьме. Армейская разведка характеризовала Кюнена как «одну из ключевых фигур среди западногерманских правых экстремистов и террористов». Талантливый оратор с коротко постриженными тёмными волосами и глазами стального цвета, он несколько раз выступал вместе с Ремером.

Кюнен родился в 1955 году в католической семье, принадлежавшей к среднему классу. Впервые принял участие в политической жизни в 15 лет, когда новые левые стали пробовать свои силы в Западной Германии. В течение некоторого времени считал себя приверженцем маоизма, воспринимавшегося им как «своего рода китайский национал–социализм». Работая на верфях в Гамбурге, Кюнен присоединился к ультраправой молодёжной группировке, связанной с Национал–демократической партией, возглавлявшейся в то время Буби фон Тадденом. В конце 1960-х годов Национал–демо- кратическая партия Германии (NPD) победила на выборах в большинстве земель в Западной Германии, однако её успех оказался непродолжительным. Выборы были не единственным мерилом той поддержки, которую имели в Западной Германии неонацистские идеи. Незначительные результаты, показанные кандидатами от крайне правых после запрета Социалистической имперской партии Ремера (исключая недолгий успех NPD), маскировали тот факт, что экстремистские воззрения продолжали иметь достаточно крепкие корни среди значительной, хотя и находившейся в меньшинстве по отношению к другим части западногерманского населения^, .

Присоединившись к молодёжной организации национал–демократов, Кюнен быстро разочаровался в её осторожном и осмотрительном подходе к политической деятельности исключительно в рамках демократической системы. Он чувствовал, что тактику давно пора менять. На прощание обозвав национал–демократов «стадом буржуазных свиней», Кюнен вышел из партии и начал более открыто демонстрировать свои неонацистские симпатии.

Решение Кюнена вступить на воинствующий путь совпало по времени с настоящим «помешательством на Гитлере», прокатившимся по Западной Германии в середине 1970-х годов. Вся страна была затоплена потоком книг, фильмов, записей и журнальных статей, бросавшим ретроспективный — причём не всегда критический — взгляд на Третий рейх. Ранее этот период освещался слабо или рассматривался западногерманскими школьными учителями как некая историческая случайность. Тот факт, что многие педагоги получили своё образование и стали гражданскими служащими во времена правления нацистской партии, также сыграл свою роль в том, что западногерманская молодёжь очень плохо представляла себе эпоху Гитлера. Это было выявлено в ходе нескольких исследований, показавших как серьёзные пробелы в образовании учащихся, так и широко распространённое мнение о том, что Вторая мировая война прервала положительную в целом деятельность нацистского правительства. Самокопание в германской истории по большей части не поощрялось.

Прогитлеровская волна достигла своего пика в 1977 году. Именно в этом году Кюнена с позором уволили из немецкой армии за пронацист- скую агитацию, которую он вёл в казармах. Вскоре после этого он и основал «Фронт действия национал–социалистов», выставивший напоказ восхищение Кюнена Третьим рейхом. В это время создание неонацистских организаций было строжайше запрещено, и большинству радикальных националистов приходилось прилагать усилия, чтобы дистанцироваться от гитлеровского наследия. Но не таков был Кюнен. Точно рассчитанным вызовом он нарушил давнее табу, использовав старые нацистские символы и лозунги для того, чтобы шокировать и порождать вражду. «Мы — партия революционеров, и наша цель — восстановить ценности Третьего рейха, создать великую Германию для всех немцев и объединиться перед лицом той угрозы, что представляют сейчас коммунисты и цветные», — нагло заявил он. Что же касалось шести миллионов евреев, его ответ был также прост: «Это ложь, сознательно подготовленная победителями закончившейся войны».

Кюнен знал, что, открыто выставляя себя неонацистом, он привлечёт внимание средств массовой информации, а также новых сторонников. Он организовал группу из молодого сброда, которая гордо расхаживала в высоких ботинках, коричневых рубашках и напоминающих бронежилеты безрукавках с запрещённой свастикой. Министерство внутренних дел Гамбурга описывало их как «конгломерат правоэкстремистских рокеров и скандалистов». Последователи Кюнена не просто тосковали по «новому порядку» Гитлера — они готовы были умереть за него.

Хотя изначально «Фронт действия национал–социалистов» состоял всего из нескольких десятков гамбургских подростков, группа Кюнена быстро пробилась в заголовки новостей. В результате их публичных выходок жители Западной Германии внезапно осознали, что в их стране выросло новое поколение наглых неонацистских вояк. Для Кюнена не имело значения, что в прессе их выставляли как гангстеров и преступников, — главным для него было привлекать внимание и вербовать новых сторонников. Спустя короткое время ANS превратился в общенациональную сеть, разделённую на 32 секции, или «боевые группы». Кюнен выстроил структуру «Фронта.» в форме «военизированной организации, основными правилами которой стали дисциплина и субординация». Именно так описывала её американская военная разведка, тщательно отслеживавшая положение дел среди немецких ультраправых. Все члены «Фронта действия национал–социалистов» в обязательном порядке учились обращаться с оружием.

Объединив под своим началом несколько сотен человек, Кюнен начал развивать международные связи, в первую очередь — с ветеранами SS. Для этого он направил делегацию «Фронта действия национал–социалистов» на ежегодную встречу неофашистов в Диксмюде. Кюнен также укреплял связи с другими немецкими неонацистскими группами, включая «Молодых викингов» (Viking Youth), организовывавшую летние лагеря, где дети с горящими глазами изучали языческие таинства и рукопашный бой, а по вечерам собирались у костров, распевали националистические гимны и скандировали лозунги вроде «Кровь, теки везде рекой! Федеральную Республику долой!»

Организация Кюнена и «Молодые викинги» провели ряд совместных акций, включая ограбления банков и кражи оружия. В феврале 1978 года одно из их подразделений (ячейка «Вервольф–Север») напала на караул НАТО в Западной Германии, убив двух голландских солдат и захватив несколько пулемётов. Этот успешный боевой рейд подчёркивал антинатовскую и антиамериканскую ориентацию организации, а также их стремление повысить ставки, предпринимая вооружённые нападения. Позже в том же году полиция Западной Германии обнаружила тайник, где хранились несколько сотен единиц оружия, взрывчатка и взрывные устройства. Все найденное было связано с неонацистским подпольем.

По подозрению в организации нападения на голландский патруль НАТО Кюнен был арестован. Ему предъявили обвинения в разжигании насилия и расовой ненависти. В сентябре 1979 года он предстал перед судом вместе с пятью другими неонацистскими боевиками. В ходе судебного разбирательства выяснилось, что наряду с планированием освобождения Рудольфа Гесса, бывшего заместителя Гитлера, отбывавшего пожизненное заключение в берлинской тюрьме Шпандау, Кюнен также предполагал нанести удар по Берлинской стене. В результате глава «Фронта действия национал–социалистов» был приговорён к трём с половиной годам заключения и вышел из тюрьмы только в декабре 1982 года.

Пока Кюнен находился за решёткой, ряд его последователей участвовали в ежегодных военизированных лагерях ультраправых, проводившихся в Испании, Австрии, Бельгии и Великобритании. Неонацисты приняли участие в нескольких террористических актах, направленных против американских военных объектов и баз НАТО в Западной Германии. В 1980 году случайно подорвался молодой неонацист, который собирался заложить бомбу на мюнхенском «Октоберфесте». В результате этого наиболее серьёзного террористического акта за всю историю послевоенной Германии было убито 13, а ранено — свыше 300 человек.

Многие надеялись, что нацизм уйдёт в прошлое естественным путём, по мере того как будут стареть и умирать фавориты Гитлера. Однако Кюнен и его молодые последователи стали свидетелями ложности этих надежд. Несмотря на то что их было мало и они подвергались политическому остракизму, им всё–таки удалось укорениться в сознании немцев. Были ли они просто напоминанием о прошлом, отказывающемся умереть, или предвещали что–то, сгущавшееся на горизонте?

Ганс–Ульрих Рудель, активно участвовавший в послевоенной нацистской деятельности вместе со своим близким другом Отто Скорцени, никогда не думал почивать на лаврах. Нераскаявшийся ас выступал на неонацистских сборищах и посещал связанные с SS памятные места до самой своей смерти в декабре 1982 года. На его похороны пришли две тысячи человек, многие из которых почтили покойника нацистским приветствием и хоровым исполнением запрещённого нацистского гимна «Германия превыше всего». Самым неоднозначным моментом церемонии стало внезапное появление в небе двух реактивных самолётов люфтваффе, покачавших крыльями, салютуя самому заслуженному офицеру Третьего рейха. Министр обороны Западной Германии Манфред Вернер отказался расследовать этот несанкционированный полет. «Я не знаю политических взглядов Руделя, — лицемерно заявил Вернер, будущий генеральный секретарь НАТО, — но даже если бы мне пришлось их отвергнуть, я все равно уважаю его как солдата».

Через несколько дней после похорон Руделя Михаэль Кюнен вышел на свободу. Отбыв «от звонка до звонка» три с половиной года заключения, он немедленно продолжил свою деятельность с того места, где она была прервана. По его призыву сразу же собралась пара сотен приверженцев, что заставило военную разведку США охарактеризовать «Фронт действия национал–социалистов» «наиболее опасной из ныне действующих немецких ультраправых организаций в силу её хорошо организованной общенациональной системы управления». В 1983 году власти Западной Германии запретили «Фронт действия национал–социалистов», однако его филиалы в соседних странах продолжили свою деятельность. Голландское отделение возглавлял ветеран SS Эт Волсинк (Et Wolsink). В годы войны он был членом одной из диверсионных групп Отто Скорцени, а также руководил голландской ячейкой «Молодых викингов» (Viking Youth).

На домашнем фронте Кюнен создал новый организационный плацдарм, призвав своих сторонников влиться и захватить власть в Свободной немецкой рабочей партии (Freiheitliche Arbeiterpartei, FAP), маленькой и до сих пор не игравшей большой роли организации. В попытке ускорить рост неонацистского движения он создал план по возбуждению недовольства гастарбайтерами и лицами, прибывшими в Германию в поисках убежища. Выставляя иммигрантов в качестве козлов отпущения, Кюнен надеялся завоевать симпатии разочарованной рабочей молодёжи, выкинутой на социальную и экономическую помойку. И он затронул болевую точку большинства населения. Проведённый в начале 1980-х годов опрос общественного мнения показал, что 79% населения Западной Германии разделяло убеждения неонацистов относительно того, что в стране слишком много иностранцев. Этот вопрос на долгие годы стал одним из основных факторов немецкой политики.

Однако попытки Кюнена увеличить число членов FAP столкнулись с серьёзным препятствием — негативным образом нацизма. Пытаясь избавиться от определённой части обременительного багажа, связывавшего их с Третьим рейхом, многие неонацисты начали критиковать Гитлера, выдвигая на первый план лиц, бывших диссидентами в изначальном нацистском движении, таких как Грегор и Отто Штрассеры. До своей гибели от рук приспешников Гитлера в 1934 году, в «Ночь длинных ножей», Грегор Штрассер вместе с братом возглавлял так называемую левую фракцию в партии. Она, по крайней мере на словах, выступала за социалистическую и антикапиталистическую составляющие первоначального нацистского проекта. В отличие от братьев Штрассеров, Гитлер продался большому бизнесу и буржуазии. Именно в этом заключался смысл брошюры «Прощание с гитлеризмом», написанной двумя молодыми воинствующими неонацистами в 1982 году.

Как и возродившиеся к жизни последователи Штрассера, Кюнен пытался выработать новый ультранационалистический стиль, который, возможно, был бы более приемлемым для широкой аудитории. Для этого он «призвал дух» руководителя SA («Штурмовые отряды») Эрнста Рёма, чьи «коричневые рубашки» терроризировали Германию, когда партия нацистов шла к власти. Рём также был предан и убит в «Ночь длинных ножей». Кюнен чувствовал, что Гитлер совершил фатальную ошибку, уничтожив SA. Известно, что Рём был неколебим в поддержке фюрера, в отличие от Грегора Штрассера, сбежавшего из нацистской партии, чтобы создать свою собственную организацию. Поэтому для Кюнена Рём был ближе, чем Штрассер. Был у Кюнена и другой, личный, мотив пропагандировать хулигана в коричневой рубашке. Как и Рём, он был гомосексуалистом.

Когда в начале 1980-х годов Кюнен публично сообщил об этом, среди его последователей разразился скандал. Молодой неонацистский лидер защищался, заявляя, что гомосексуалистами были несколько важных деятелей германской истории, включая и императора Фридриха Великого. Для Кю- нена быть одновременно нацистом и гомосексуалистом было проявлением некоего особого мужества, усиливавшего его впечатления от «хождения по лезвию», принадлежности к элите, которая должна воздействовать на общество. В беседе с западногерманским журналистом он отметил: «Гомосексуалисты особенно ценны в нашей борьбе, поскольку у них нет привязанности к жене, детям или семье». То, что тысячи гомосексуалистов и лесбиянок подвергались пыткам и были замучены в нацистских лагерях смерти, не беспокоило Кюнена, не признававшего проводившийся Гитлером геноцид.

После того как Кюнен раскрыл свою сексуальную ориентацию, Свободная немецкая рабочая партия (FAP) раскололась на две враждебные группировки. Генерал–майор Отто–Эрнст Ремер выступил на нескольких мероприятиях, организованных FAP, однако с сексуальными предпочтениями Кюнена он согласиться не мог. Позже они помирились, а затем поссорились снова — подобные разлады и восстановления отношений были очень характерны для не склонной к нормальному функционированию «семьи» западногерманских неонацистов.

Несмотря на сложности, окружавшие его частную жизнь, Кюнен оставался наиболее влиятельным из всех ультраправых лидеров Западной Германии. Его дурная слава привлекала нежелательное внимание западногерманских и американских разведывательных агентств. Опасаясь, что он будет арестован и осуждён за подрывную деятельность, в марте 1984 года Кюнен бежал в Париж. В изгнании он скрывался у Марка Фридриксе- на (Marc Frederiksen), руководителя подпольной неонацистской группы «Федерация национального и европейского действия» (Federation d'action nationale еигорееппе, FANE). По французским официальным данным, в один из моментов времени 20% от 200 членов организации Фридриксена составляли офицеры полиции.

FANE была одним из ключевых пунктов тёмного неонацистского подполья Европы и обладала широкими международными контактами. Помимо связей с испанской CEDADE, фламандской VMO и итальянской сетью Стефано Делле Кьяйе, она также действовала как отделение Всемирного союза национал–социалистов, координировавшегося датским неонацистом Поулем Риис–Кнудсеном. FANE сотрудничала и с турецкими «Серыми волками» — неонацистской группировкой, наиболее известный член которой Мехмет Али Агджа в мае 1981 года совершил покушение на папу Иоанна Павла II.

В «изгнании» Кюнен сблизился с видными европейскими фашистами. Он посетил Испанию, где встретился со старым другом Отто Скорцени — бригадефюрером Леоном Дегрелем. Его квартира в Малаге на берегу моря была местом паломничества молодых неонацистов со всего мира. Украшенная подлинными римскими статуями, фламандскими картинами и другими бесценными произведениями искусства, резиденция Дегреля напоминала скорее музей, нежели убежище скрывающегося военного преступника. Хозяин провёл для Кюнена подробную экскурсию, показав многие из своих фашистских памятных подарков, включая и Железный крест, повешенный ему на шею лично фюрером.

Дегрель был необычайно энергичен для своих 78 лет. Он был элегантно одет, редеющие волосы зачёсаны назад, на лице выделялся большой нос. Заметный живот мешал ветерану надеть на себя старую эсэсовскую форму, которая висела в шкафу подобно святыне. Потрясённый силой личности и проповедями Дегреля, Кюнен внимательно слушал истории старого вал- лонца о его военных подвигах. Дегрель сравнивал Waffen SS с религиозным орденом, имевшим свой устав и порядок подчинения, своего рода аристократическим меньшинством, которому была доверена священная миссия. Он говорил о фашистских идеалах словами, обращёнными к новому поколению фанатиков. «Настоящая элита создаётся на фронте, — рассуждал Дегрель. — Именно там возникает рыцарство, рождаются молодые лидеры… Когда мы видим молодого революционера из Германии или другой страны, мы понимаем, что он — один из нас, потому что мы — это революция и юность. Мы — солдаты политики. мы готовим политические кадры послевоенного мира. Завтра у Европы будет такая элита, которую она никогда не знала. Армия молодых апостолов, молодых мистиков, ведомых верой, которая не знает преград.»

Кюнен оказался под впечатлением этого извращённого красноречия. Он ощущал себя одним из тех «солдат политики», о которых столь восторженно

говорил Дегрель. Для Кюнена было большой честью обсуждать совместные планы с человеком, которого Гитлер хотел бы видеть своим сыном. Молодой немец и старый эсэсовец быстро стали друзьями. Они начали раздумывать над тем, как отметить столетие рождения Гитлера в апреле 1989 года. Хотя до этого дня оставалось ещё пять лет, они надеялись, что такая дата сможет оживить международное неонацистское движение. Дегрель согласился быть почётным президентом оргкомитета празднования, а Кюнен, с его одобрения, должен был выполнять всю практическую работу.

Молодые фашисты пользовались любой возможностью, чтобы получить совет или напутствие у тех, кто входил в неумолимо сокращающуюся «старую гвардию» нацистов. Парижский хозяин Кюнена, глава Федерации национального и европейского действия, Марк Фридриксен, гордился своими тесными отношениями с генерал–майором Отто–Эрнстом Ремером. Он часто рассуждал о телохранителе фюрера в превосходной степени. Именно так руководитель английских неонацистов Рэй Хилл (Ray Hill) в начале 1980-х годов узнал о так называемых Бисмаркских предложениях Ремера. В то время никто из неонацистов и не подозревал, что Хилл на самом деле был разведчиком, выдававшим себя за убеждённого нациста. Коренастый и лысоватый защитник расизма незадолго до этого сменил лагерь, став «кротом» лондонского антифашистского журнала «Searchlight».

После нескольких опасных лет двойной жизни Хилл выступил в качестве свидетеля перед комитетом Европарламента по расследованию случаев расизма и ксенофобии. Он рассказал о своём мрачном путешествии в «сердце европейской тьмы», поведав отталкивающие подробности о полном насилия неонацистском подполье, состоящем из сети групп и психически нездоровых личностей. Среди прочего Хилл также раскрыл существование широкой сети «коричневой помощи» для неофашистских беглецов и «политзаключённых», действовавшей по обе стороны «железного занавеса».

Некоторые из бывших английских сподвижников Хилла принимали активное участие в этой тайной деятельности, укрывая находившихся в бегах неонацистов из Западной Германии и других стран. Среди тех, кто в начале 1980-х годов воспользовался английским гостеприимством, был и Одфрид Хепп (Odfried Нерр), молодой неонацистский ренегат, организовавший ряд взрывов: бомбы ранили военнослужащих четырёх американских военных баз в Западной Германии и повредили имущество. После непродолжительного пребывания в Англии Хепп начал зарабатывать 500 долларов в месяц, работая на Палестинский фронт освобождения (PLF), возглавлявшийся Мохаммедом Абу Аббасом. Одиссея террориста Хеппа внезапно оборвалась в апреле 1985 года, когда его арестовали при входе в парижскую квартиру одного из членов PLF. Позже в том же году боевики PLF захватили итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро». В переданном списке находящихся в заключении членов PLF, которых планировалось обменять на заложников, было и имя Одфрида Хеппа.

Английские нацисты также помогли скрыться нескольким итальянским неофашистам, включая и Лучано Петроне (Luciano Petrone), разыскиваемого за убийство двух итальянских полицейских и участие в крупном ограблении банка в испанской Марбелье, в результате которого было похищено ценностей на 10 миллионов долларов. Петроне принадлежал к ультраправой террористической ячейке, организовавшей в августе 1980 года крупнейший взрыв на вокзале в Болонье, в результате которого погибло 85 человек, а свыше 200 было ранено. Скрывавшийся Петроне весело проводил время с другим итальянским террористом — Роберто Фиоре, бежавшим в Лондон вскоре после взрыва в Болонье.

Рэй Хилл отметил, что в это время в Англию прибыло большое количество молодых итальянских фашистов. Многих беглецов отправили обратно, но это не коснулось Фиоре. Хотя он и числился среди подозреваемых в связи со взрывом в Болонье и был заочно осуждён за участие в деятельности террористической группировки, неоднократные попытки итальянских властей добиться его выдачи окончились неудачей из–за каких–то формальностей. Такая пассивная реакция на итальянские запросы могла объясняться и тем, что Фиоре был информатором английской разведки MI6.

Под влиянием таких учителей, как Фиоре, наиболее бескомпромиссная фракция английского «Национального фронта» начала преобразовываться в элитное военизированное формирование. Фанатиков приветствовал ветеран–неонацист Колин Джордан (Colin Jordan). Выступая за «тотальную войну. с целью вывести людей из комы рабского повиновения», Джордан призвал к созданию «оперативной группы», которая могла бы действовать по образу «специальных подразделений Отто Скорцени». Наряду с боевой подготовкой новобранцы также знакомились с неофашистским журналом для «солдат политики» «Rising» (в переводе с английского — «возрождение», «мятеж»). В нем были представлены картины легендарного доисторического прошлого, когда могучие белокурые воители побеждали неверных. Эти образы резко контрастировали с пёстрой толпой скинхедов, составлявших основную массу новых членов «Национального фронта».

Рост числа скинхедов в рядах английского «Национального фронта» показывал глубину деградации этой организации, в 1977 году получившей на общенациональных выборах голоса четверти миллиона избирателей (в Лондоне за него проголосовало 10% из числа пришедших к урнам).

Столь резкое падение объяснялось тем, что консерваторы Тэтчер взяли на вооружение основной лозунг «Национального фронта» — протест против иммиграции. С сокращением числа своих избирателей неофашисты стали вовлекать в свои ряды молодых скинхедов, с тем чтобы использовать их в качестве «пушечного мяса» для расистских выступлений и прочих уличных акций. Великобритания стала основным поставщиком этих боевиков, сторонников альтернативной рок–музыки, международному фашистскому движению. К началу 1980-х субкультура скинхедов проникла из своей столицы — Лондона — в США и континентальную Европу.

Один из наблюдателей назвал бритоголовых «пролетарской карикатурой на глупую шутку». Их типичный представитель выглядел так, как будто только что прошёл курс химиотерапии или содержался в концентрационном лагере. Пародия была мрачноватой, принимая во внимание грубый антисемитизм скинхедов. «Это культура парней, не содержащая в себе никаких загадок. Она практически мертва, и, чтобы оживить себя, прибегает к насилию», — писал Билл Буфорд (Bill Buford), сравнивавший их буйства с изменёнными состояниями сознания: «Насилие против общества доставляет им удовольствие… вызванную адреналином эйфорию, тем более сильную, что она порождается самим телом». Как заметил один из скинхедов, «насилие лучше, чем секс».

Хотя Михаэль Кюнен и не отказался от своей шевелюры, он осознал, какой потенциал скрывали в себе не вписывавшиеся в стандартные рамки бритоголовые. Руководитель немецких неонацистов смотрел на музыку скинхедов как на отличный способ общения с молодёжью. Живя в парижском изгнании, он продолжал оказывать влияние на события, происходившие на родине посредством таких групп, как «Фронт Боруссия» (Borussia Front) — банда скинхедов, сеявших беспорядки на футбольных матчах и подражавших при этом своим английским соратникам. Кюнен также имел связи с ещё одной группировкой скинхедов — гамбургской «Дикой армией» (Savage Army, SA), члены которой нападали на турецких гастарбайтеров и других иностранцев. «Скинхеды и футбольные болельщики — это те, кто нас поддерживает, — объяснял Кюнен. — Даже в том случае, если с политической точки зрения они не стопроцентно на нашей стороне».

В октябре 1984 года уже несколько месяцев находившийся в бегах Кю- нен был схвачен французскими правоохранительными органами и выслан в Западную Германию, где на него было выдано уже три ордера на арест. В ходе состоявшегося во Франкфурте суда 29-летний активист защищал свои действия в поддержку «национал–социалистической революции», направленной против «американизации» Германии. Не сильно впечатленный его доводами, судья приговорил Кюнена ещё к четырём годам тюрьмы за демонстрацию запрещённой символики, призывы к отмене запрета на деятельность нацистской партии, а также вовлечение большого числа молодых людей в запрещённую политическую деятельность. «Он прекрасно знает, что законных путей бороться за достижение нацистских целей не существует», — заявил судья. Он назвал Кюнена «символом западногерманского неонацизма».

После оглашения приговора Кюнен вскочил на ноги и прокричал: «Сопротивление!» Он обращался к заполнившим зал судебного заседания молодым неонацистам в чёрных кожаных куртках. Полиция быстро утихомирила его и отвезла в тюрьму. Однако карьера Кюнена–агитатора была ещё далека от завершения.

Заявив о своём решении проголосовать за французскую коммунистическую партию на проходивших в 1984 году выборах в Европарламент, Ален де Бенуа посрамил как своих противников, так и сторонников. Видный интеллектуал в среде французских неофашистов, он, мягко говоря, с цинизмом относился к избирательном процессу в том виде, как он практиковался во Франции. Несмотря на презрение к марксизму, он отдал голос за коммунистов с тем, чтобы продемонстрировать своё отрицательное отношение ко всем формам либеральной бюрократии. Всякая крупная партия, включая бурно развивавшийся ультраправый «Национальный фронт», была верна Североатлантическому союзу и идеям свободного рынка, вызывавшим отвращение у де Бенуа.

Решение де Бенуа проголосовать за коммунистов было во многом символичным. Это означало развитие его политической мысли с той поры, как ещё подростком он присоединился к неофашистскому движению «Молодая нация» (Jeune Nation), поднявшему в конце 1950-х годов вопрос французского Алжира. После того как французское правительство запретило «Молодую нацию», де Бенуа работал секретарём редакционной коллегии организации–преемника «Европа–действие» (Europe–Action). С восторгом отзывавшееся о «насилии, помогающем понять наше истинное я», «Европа–действие» держало в Париже издательство, специализировавшееся на профашистской и пронацистской литературе. Среди изданий был и французский перевод мемуаров Отто Скорцени. Как и многие другие неофашисты, де Бенуа был одержим идеей «защиты Запада» от коммунистов и лиц небелой расы. В 1960-е годы он поддержал американскую интервенцию во Вьетнаме. Он также был одним из авторов защищавшей апартеид брошюры «Правда для Южной Африки» («Verite pour I'Africa du Sud»), отражавшей его расистские взгляды.

Де Бенуа, однако, достаточно быстро разочаровался в затхлых, неэффективных и совершенно предсказуемых методах, которыми действовали французские ультраправые. Им не удалось потрясти основы голлистского режима. Правая идеология стала, по выражению Энтони Уэйкфорда (Anthony Wakeford), «прибежищем для трупов и паутины». Понимая необходимость нового подхода, де Бенуа и его сторонники отказались от биологического детерминизма как способа борьбы с эгалитаристскими принципами коммунизма и либеральной демократии. Такой идейный сдвиг знаменовал, как сказал об этом сам де Бенуа, «начало “долгого пути”, интеллектуальной революции». Этот процесс прошёл несколько этапов. Идеи де Бенуа нашли особенно горячий отклик у неонацистов Западной Германии и других стран. Они дали возможность правым экстремистам наконец вырваться из того политического гетто, где они вынуждены были находиться с окончания Второй мировой войны.

Избегая теорий заговора ультраправых, де Бенуа попытался провести системный анализ современных социальных проблем. Именно с этой целью 25-летний француз организовал в 1968 году исследовательский центр «Группа изучения европейской цивилизации» (Groupement pour Recherche et d'Etudes par la Civilisation Europ^enne, GRECE). «Grece» по–французски означало Грецию, подчёркивая тем самым близость де Бенуа к древнему языческому наследию Европы. К проекту присоединилось и несколько других активистов «Европы–действия», в итоге он стал ключевым элементом «Новых правых» (Nouvelle Droite) — именно так назвали парижский кружок де Бенуа французские средства массовой информации.

«Новые правые», как объяснял французский учёный Анри Руссо (Henry Rousso), «не только отрастили длинные волосы и спрятали свои монтировки на чердак, они также попытались реабилитировать само понятие “правые”, придав ему интеллектуальный блеск и отрицая позорные коннотации, связанные с этим словом». Основываясь на работах итальянского левого теоретика Антонио Грамши, де Бенуа и его сподвижники подчёркивали важность ведения войны идей на поле культуры. Именно это, по их мнению, и служило предпосылкой подлинных политических изменений. В соответствии с этим они уделяли значительное внимание воскрешению консервативного интеллектуального наследия Европы, дискредитированного опытом фашизма.

В целом ряде книг и статей де Бенуа и его коллеги по «Группе изучения европейской цивилизации» высоко оценивали правых (можно сказать «фашистских, но ненацистских») авторов, таких как Освальд Шпенглер, Эрнст Юнгер, Эрнст Никиш, Вильфредо Парето, Карл Шмитт («коронный юрист» Третьего рейха), и других мыслителей, забытых после 1945 года. GRECE утверждала, что Консервативная революция, охватившая Германию в промежуток между двумя мировыми войнами, была в большей степени сейсмографом, регистрировавшим глубину социального недовольства, нежели ключевым фактором, способствовавшим краху Веймарской республики. Даже если Консервативная революция, по словам Армина Молера (Armin Mohler), «была сокровищницей, из которой национал–социализм черпал своё идейное оружие», GRECE настаивала, что её заповеди никогда не были воплощены на практике гитлеровским режимом.

Эти логические утверждения не произвели большого впечатления на оппонентов, продолжавших утверждать, что французские «Новые правые» были теми же старыми правыми, только более стильно наряжёнными. Это соответствовало действительности, поскольку многие темы, поддерживавшиеся GRECE, включая интерес к язычеству, уже в течение долгого времени интересовали европейских правых.

Однако де Бенуа важнейшей задачей считал возрождение святого политеистического духа Европы, процветавшего ещё до «колонизации» континента христианством. Его враждебные пассажи против христианства заставляли вспомнить итальянского нацистского философа Юлиуса Эво- ла. Несмотря на статус гуру неофашистского терроризма в послевоенной Италии, работы Эволы высоко оценивали члены «Группы изучения европейской цивилизации», искавшие подлинную европейскую идентичность, свободную от христианского наследия.

Отрицая христианство как чуждую идеологию, навязанную индоевропейцам два тысячелетия назад, французские «Новые правые» отделяли себя от так называемых «Новых правых», появившихся в США в 1970-е годы. В идеологии GRECE было мало общего с американскими «Новыми правыми». Де Бенуа отвергал их, считая пуританскими моралистами, цеплявшимися за христианство как начало и конец всей западной цивилизации. Глава французских «Новых правых» принялся пускать свои острые стрелы в «американский образ жизни» с его бессодержательными телесериалами, хронической подвижностью населения, вездесущим фастфудом, преклонением перед всемогущим долларом, а также пассивным и аполитичным народом, которого держат в узде обманными уговорами, библейской ложью и другими медийными уловками.

Страстный противник свободного рынка, де Бенуа осуждал либерализм как идеологию всеохватывающего общества потребителей, которое имело врождённо тоталитарный характер, в силу того, что стремилось свести весь смысл существования в область экономической целесообразности. В своих рассуждениях он дошёл до того, что стал считать экономический и культурный империализм США более опасным, чем советский коммунизм. «Лучше носить каску советского солдата, — писал де Бенуа в 1982 году, — чем питаться гамбургерами в Бруклине».

Продолжая антиамериканскую линию, руководитель «Группы изучения европейской цивилизации» осуждал общество массового потребления как своего рода «мягкий тоталитаризм», который «кондиционирует ад и убивает душу». Он осуждал НАТО и выступал на стороне третьего мира, призывая к союзу Европу и исламский мир, поскольку им обоим угрожает стремящаяся привести все к единому образцу колоссальная сила американского капитализма. «Европа, третий мир — одна борьба» — такой лозунг выдвинул де Бенуа.

Его противодействие глобальной интервенции США и пропаганда свободной от союзов Европы, как могло показаться, перекликались с некоторыми идеями «Новых левых». Движение достигло своего апогея во время студенческого восстания в Сорбонне в мае 1968 года — именно в те дни, когда де Бенуа создавал свой исследовательский центр. Эта запоздалая идеологическая конвергенция послужила для некоторых из его изначальных сторонников из числа ультраправых доказательством его предательства. В то же самое время его неофашистское прошлое исключало возможность обосноваться среди левых радикалов. Они полагали, что руководитель GRECE, внешне не очень привлекательный человек в больших очках и с редкими волосами, изображает из себя философа лишь для того, чтобы и дальше заниматься политическим обманом и сеять беспорядок среди своих противников.

Наслаждаясь своей ролью овода, де Бенуа отверг попытки найти место среди левых. «Даже на международном уровне, — утверждал он в 1986 году, — основное противоречие заключается не между левыми и правыми, либерализмом и социализмом, “тоталитаризмом” и “демократией”. Линия раздела проходит между теми, кто хочет видеть мир одномерным, и теми, кто поддерживает многоликий мир, основанный на различии культур».

Чествование «этноплюрализма» и разнообразия культур знаменовало собой важный поворот в интеллектуальном развитии де Бенуа. Бывший белый расист стал теперь истовым защитником исчезающих полностью или практикуемых меньшинствами культур, «различных образов жизни, вытесняемых из мира, где единственным знаком различия являются деньги». Представляя в будущем «Европу ста флагов», де Бенуа выступал за культуру без стран, нации без государств — басков, каталонцев, бретонцев, ломбардцев, уэльсцев, шотландцев, фламандцев, саамов, трансильванцев, чеченцев и так далее. Его высказывания в пользу регионализма вызвали жёсткие возражения со стороны Жана Тириара (Jеаn Thiriart), эксцентричного бельгийского оптика, который вскоре должен был вернуться к политической деятельности из своей добровольной отставки. Хотя оба они разделяли антипатию к Соединённым Штатам и американской культуре, де Бенуа отвергал призывы Тириара к созданию единого европейского государства, протянувшегося от Ирландии до дальних границ Сибири. Де Бенуа считал это наивысшим выражением национализма. Его мысли развивались в прямо противоположном направлении.

Де Бенуа рассматривал сохранение любой ценой культурной и этнической идентичности как способ противодействия разъедающей общество «единой модели», за которую выступали экономические силы, стремящиеся превратить весь мир в единый рынок. «Деградирует ли наша Земля в некую однородную массу в результате той декультурализации и деперсонализации, за которую сейчас самонадеянно выступает американский империализм? — спрашивал он. — Или люди смогут сопротивляться, используя свои верования, традиции и мировоззрение? Вот главный вопрос, на который надо дать ответ в начале нового тысячелетия».

Неизвестно, собирался ли де Бенуа пропагандировать расовое превосходство, однако его анализ этноплюрализма и опасностей единой общемировой культуры был с успехом использован неофашистскими демагогами для оправдания своих расистских и ксенофобских кампаний. Идеи «Новых правых» совершенно очевидно в вульгаризованном виде повторялись лидером французского «Национального фронта» Жан–Мари Ле Пеном. Он взял на вооружение концепции де Бенуа об этнической специфичности и праве на различие культур. «Защищать наш национальный характер и самобытность — это не только наше право, но и обязанность», — заявил Ле Пен, призывавший французов защищать целостность своей культуры от «вторжения» иммигрантов из третьего мира, являвшихся якобы источником всех проблем Франции.

Прибегая к некоторым аргументам «Новых правых», Ле Пен и подобно ему мыслящие национал–популисты Западной Европы нашли новый и очень эффективный путь легитимизировать свои человеконенавистнические предрассудки. Эти предрассудки были бы сочтены совершенно неприемлемыми в случае, если бы для их оправдания использовались классические доводы про «расу господ». Усыпляющие термины этнопопулизма позволяли им изображать озабоченность интересами тех самых людей, против которых и были направлены их расистские тирады. «Я люблю североафриканцев, но их место — в Северной Африке», — заявлял Ле Пен.

Толкуемое подобным образом «право на своеобразие», похоже, оправдывало опасение в смешении рас и требование к изгнанию чужаков и в то же время свидетельствовало о сложности современного расизма, который парадоксальным образом мог выражаться как в отрицании, так и в подтверждении идентичности другого человека или группы людей. Специалист по «Новым правым», исследователь Пьер–Андре Тагиефф (Pierre–Andr£ Taguieff), отметил появление в неофашистских кругах более мягкой, эвфемистической формы расизма, которая превозносила разнообразие и при этом выделяла в первую очередь культурные, а не расовые различия. Назвав это явление «неорасизмом», Тагиефф отметил, что оно проще в использовании и, соответственно, вреднее старых биологических теорий, защищавших превосходство одной расы над другой.

Когда в середине 1980-х годов «Национальный фронт» завоевал популярность в стране, несколько бывших коллег де Бенуа из «Новых правых» перешли в его ряды. Однако среди них не было самого лидера «Группы изучения европейской цивилизации». Он осудил поиск Ле Пеном «козлов отпущения» среди иммигрантов. В этом была некоторая ирония, поскольку именно де Бенуа позволил создать ту среду, в которой определённые ультраправые идеи могли высказываться, не вызывая критики. Именно после того, как де Бенуа начал продвигать свои идеи этноплюрализма и права на разнообразие, массовые неофашистские партии, такие как «Национальный фронт», обнаружили реальную теоретическую основу для пропаганды своих отвратительных взглядов. Развитию ультраправого популизма в Западной Европе середины и конца 1980-х годов способствовал целый ряд факторов. При этом де Бенуа и его сподвижники разработали идеологические атрибуты, позволившие расизму и ксенофобии выглядеть респектабельно. Это оказало большое влияние на Западную Германию, где правые экстремисты начали возвращать себе утраченные позиции.

Ален де Бенуа время от времени ездил в Федеративную Республику Германию, чтобы выступать там на митингах и обсуждать свои идеи. На одной из встреч, проходивших в апреле 1985 года в Люнеберге, он призвал своих немецких слушателей вернуть себе подлинную идентичность, выступая за «отмену неоколониальных структур». Под этим подразумевался разрыв как с Соединёнными Штатами, так и с Советским Союзом, хотя де Бенуа и верил, что германо–российское сближение в конечном итоге послужит основой системы коллективной безопасности Европы. Откровенное одобрение им региональной самостоятельности также нашло позитивный отклик у аудитории благодаря глубоко укоренившейся в Германии традиции федерализма.

Однако именно сила регионализма всегда затрудняла осознание Германией своей идентичности. Германия как единая нация оформилась лишь в 1872 году, когда Бисмарку удалось объединить под началом Пруссии массу германских княжеств (пруссы, кстати сказать, были прибалтийским народом). В течение долгого времени разделённая между католиками и протестантами «Германия» являлась производной от средневековой Священной Римской империи. Последняя была по своей природе экспансионистским образованием, не имевшим чётких границ, что было характерно и для созданного Бисмарком государства. В силу своего географического положения в центре Европы, где происходили постоянные перемещения больших групп населения, германцы представляли собой достаточно пёструю смесь. Появившаяся в XIX веке мистическая концепция германского народа (Volk) — общности людей, связанных единой кровью, языком, территорией и обычаями, — была во многом формой компенсации, способом поддержать достаточно хрупкую этнонациональную идентичность.

«Германцам никогда не удавалось ощутить себя комфортно обустроившимися в своих границах, с непоколебимой уверенностью в себе, — заметил известный обозреватель Уильям Пфафф (William Pfaff). — Статус нации для них всегда был предметом для беспокойства». Эта тоска только усугубилась в 1945 году разделением Германии на два государства с различными общественными и политическими системами. Каждое из них было членом враждебного военного блока. После изменения национальных границ и крупных миграций населения немцы оказались среди австрийцев, голландцев, швейцарцев, французов, чехов, поляков, русских и итальянцев. Все эти факторы, увенчавшиеся несчётными преступлениями Третьего рейха, способствовали возникновению полномасштабного кризиса национальной идентичности, который в 1980-е годы стал одной из острейших проблем Германии.

В этот период политика идентичности была основным вопросом, поднимавшимся немецкими ультраправыми, взявшими на вооружение многие риторические высказывания Алена де Бенуа. «Каждый народ имеет право на собственную идентичность. Те, кто отказывают ему в этом праве, играют с огнём», — заявлял европейский неофашистский журнал «Нация Европа» («Nation Europa»). Учреждённый в 1950 году бывшим офицером SS, он стал одним из многих немецких изданий, воспользовавшихся жаргоном, характерным для «фёлькиш» и этноплюралистов. Влияние «Новых правых» и консервативного революционного фашизма было также заметно в различных журналах («Wir Selbst», «Criticon», «Mut», затем «Junge Freiheit»), утверждавших, что у немцев есть право или даже обязанность защищать свою уникальную культурную идентичность, которой угрожали иммигранты, «отчуждение по причине многонациональности» и иное давление со стороны иностранцев.

Как и во Франции, подобные понятия прекрасно совмещались с ненавистью к беженцам — людям, прибывшим в поисках убежища, и этническим меньшинствам. Однако эта враждебность до некоторой степени маскировалась поддержкой, которую немецкие «Новые правые» оказывали национально–освободительным движениям по всему миру — от басков в Испании и IRA в Северной Ирландии до народов Восточной Европы, украинцев, афганских моджахедов и никарагуанских сандинистов. Короче говоря, различные группировки «Новых правых», возникшие в Западной Германии в начале 1980-х годов, расценивали как фактического союзника любого смертельного врага сверхдержавы.

Идеология, родственная той, что исповедовалась GRECE, была разработана немецкой ультраправой националистической организацией «Общество Туле» (Thule Seminar). Её имя восходит к квазимасонской ложе, основанной в Мюнхене в 1917 году. Среди членов ложи было несколько людей, которые позднее вошли в ближний круг Гитлера. Эмблемой организации была свастика. Современная реинкарнация появилась в 1980 году, когда её создатель Пьер Кребс (Pierre Krebs) собрал вокруг себя группу «убеждённых европейцев», озабоченных будущим континента. Некоторое время организация действовала в качестве западногерманского филиала «Новых правых». Создатели «Общества Туле» мечтали о культурном возрождении Европы, которая должна была бросить вызов обеим сверхдержавам, более проблематичными из которых, несомненно, представлялись США. Кребс однозначно давал понять это в своих пламенных выступлениях, выдержанных в стилистике французских «Новых правых»: «Америка — это страна, целиком и полностью находящаяся под властью денег и крупных корпораций. Америка — родина homo dollaricus uniformis (человек долларовый единообразный)», — жаловался он. Хотя у США отсутствуют «высокие духовные принципы», они стремятся, «невзирая ни на что, быть образцом для всего остального мира». Подвергая насмешкам «телевизионную демократию» США, активисты «Туле» стремились популяризировать «личную и социальную идентичность», основанную на идеях «плюрализма фёлькише» и «доктрине дифференциации». Они стремились к тому, чтобы Европа, по словам Кребса, «не была стёрта в пыль бездушным унифицированным миром».

В это же самое время возникло и движение «зелёных» — левоцентристской партии, выступавшей за мир и экологическое мышление. В Западной Германии оно приняло форму массового оппозиционного движения. Его деятельность была гальванизирована решением НАТО разместить в Европе новое поколение ядерных ракет среднего радиуса действия. В этой ситуации «зелёные» заняли нейтральную позицию по отношению к конфликту Запада и Востока. Их попытки найти третий путь между капитализмом и коммунизмом в определённой степени напоминали вопросы, задававшиеся интеллектуалами из среды «Новых правых», а также неонацистскими активистами, пытавшимися переиграть своих левых оппонентов. Они формулировали радикальную позицию по вопросам экологии, ядерного оружия, американского империализма и «национального освобождения». Некоторые правые экстремисты шли настолько далеко, что призывали к «революции снизу», которая должна была произойти в Германии по образцу стран третьего мира, боровшихся за свою независимость. Они часто прибегали к риторике левых, привлекавшей сторонников «зелёных», также одержимых мыслями о личной и коллективной идентичности. Многие «зелёные» с симпатией прислушивались к доводам о том, что объединение Германии — необходимая предпосылка прочного мира в Европе. Подобные вопросы обсуждались в изданиях «Новых правых», перемежавших статьи левых авторов с опусами неофашистских «национал–революционеров».

Подобное взаимное «обогащение», происходившее в это время в Западной Германии, предоставило новые возможности ультраправым стратегам, постоянно искавшим способ преодолеть свой статус маргиналов. Они решили попробовать «оседлать» успех «зелёных», набравших достаточное количество голосов, чтобы провести своих депутатов в Бундестаг — подвиг, в последний раз удавшийся представителям ультраправых партий в 1949 году. Хотя большинство «зелёных», вне всякого сомнения, были антифашистами, некоторым из них недоставало политического чутья, чтобы понять, что неонацисты и прочие ультраправые злодеи уже проникли в их ряды^, .

В 1980 году западноберлинское отделение «зелёных», известное под названием «Альтернативный список», исключило из своих рядов группу «национал–революционеров», попытавшихся скрытно установить контроль. Это была всего лишь одна стычка в битве за контроль над «зелёными», где левые сражались с коричневыми элементами внутри партии. В итоге левые одержали победу, заставив экофашистов и их попутчиков создать в 1982 году конкурирующую организацию «Экологическая демократическая партия» (Okologisch–Demokratische Partei, ODP), которую возглавил Герберт Грюль (Herbert Gruhl).

Хотя немецкие неонацисты и интеллектуалы «Новых правых» высказывали озабоченность теми же темами, что поднимали и «зелёные», их интерес к экологии был зачастую не более чем предлогом для продвижения беспощадной идеологии социал–дарвинизма и скрытых форм расизма. Грюль, например, ссылался на некие законы природы для оправдания социальной иерархии. «Все стремления людей. к организованной социальной справедливости просто безнадёжны», — утверждал он. Выступавший на сборищах отрицателей Холокоста и прочих неонацистских мероприятиях, Грюль, тем не менее, получил высшую официальную награду Западной Германии, орден «За заслуги» (Bundesverdienstkreuz).

Грюль вошёл в историю как сторонник ряда сомнительных экологических доводов в пользу недопущения в Германию иностранцев. Он утверждал, что для процветания каждому народу нужна определённая среда. Как и в случае с любой хрупкой экосистемой, всякое внешнее воздействие может нарушить «естественную экологию народа». В соответствии с извращённой логикой экофашизма «только когда каждый народ сохраняет свои характеристики, мы можем сберечь то этническое разнообразие, благодаря которому человечество обладает своей приспособляемостью». Таким образом, защита окружающей среды имела первостепенное значение для сохранения биологической структуры и коллективной идентичности германского народа. Подобный образ мыслей в будущем позволит популярным политикам избегать расистской терминологии, выступая в защиту ксенофобских взглядов. «Мы должны думать об экологических последствиях ничем не ограниченной иммиграции», — заявил Отто Цайтлер (Otto Zeitler), министр по делам развития Баварии, после объединения Германии.

Рудольф Баро (Rudolf Bahro), бывший восточногерманский диссидент, ставший лидером западногерманских зелёных, рассматривал экологический кризис в совершенно апокалиптических терминах. Он потряс многих из своих бывших союзников, призвав их найти «положительное» в нацизме, с тем чтобы «освободить» подавленную «коричневую составляющую» немецкого характера. Оставив «зелёных» в середине 1980-х годов, он повторял за многими «Новыми правыми», что для спасения биосферы необходимо прибегнуть к авторитарным мерам. Сегодняшние проблемы с окружающей средой настолько серьёзны, заявлял он, что их решение возможно только на пути создания «экологической диктатуры». И далее утверждал: «В народных глубинах зреет призыв к зелёному Адольфу». Людям не следует бояться прихода подобного харизматичного «князя», настаивал Баро, поскольку «он сможет освободить германцев от их духовного забытья и повести в обетованную землю экологического спасения».

Заявления подобного рода энергично опровергались истинными настоящими «зелёными», чьи отличия от ультраправых намного перевешивали сходство с ними же. «Зелёные» были убеждёнными сторонниками принципов эгалитаризма — в отличие от «аристократии коричневых». Для последних было характерно такое яростное ожесточение в отношении американской культуры, какое западногерманские левые не могли себе позволить. Несмотря на то что «зелёные» выступали за объединение Германии на основе разоружения и нейтралитета, они считали предосудительной концепцию Великой Германии, включавшей в себя Австрию, Силезию, Судеты и другие так называемые восточные территории. «Зелёные» не разделяли и утверждение правых о том, что раздел Германии был всего лишь следствием империалистической политики оккупационных властей. Подобное утверждение, заявляли «зелёные», «преуменьшало значение как гитлеризма, так и германского национализма». Кроме того, они не поддерживали мнение о том, что декриминализация немецкой истории была первым шагом к возрождению подлинно германской идентичности — эта мысль в середине 1980-х годов стала модной в среде консерваторов фатерланда. И наконец, «зелёные» не признавали того, что объединение может произойти в результате каких–то договорённостей с Советским Союзом, — на сторону этой политики вставало все больше правых экстремистов.

Подобных взглядов уже в течение долгого времени придерживался генерал–майор Отто–Эрнст Ремер, самый просоветски настроенный неонацист Западной Германии. Ремер понимал, насколько важно запустить пробный шар с целью выяснить, какую цену запросили бы русские за объединение Германии. Он понимал, что Москва будет противником Германии до тех пор, пока её сапог останется на шее Восточной Европы, в том числе Восточной Германии. Однако ситуация могла радикальным образом измениться, если бы советский блок под грузом экономических проблем начал «обтрёпываться по краям». Возможно, СССР пошёл бы на объединение Германии при условии определённых гарантий безопасности и долгосрочной экономической помощи. С подобными мыслями Ремер пошёл на встречу с Валентином Фалиным, бывшим послом Советского Союза в Западной Германии, одним из главных внешнеполитических советников президента Горбачёва. «Я несколько раз беседовал с Фалиным», — вспоминал бывший телохранитель Гитлера. Беседа неизменно возвращалась к вопросу о возможности нового «договора в Рапалло» и возрождённого германо–российского союза.

Ремер зашёл настолько далеко, что высказывался в пользу диалога со всеми сторонниками нейтралитета Германии, включая «зелёных» и других левых сторонников мира. Таким образом предполагалось оказать давление на канцлера Гельмута Коля и его Христианско–демократический союз, вернувшийся к власти в 1982 году после 13 лет правления социал–демократов. Хотя конституция Западной Германии недвусмысленно призывала правительство действовать в интересах объединения, создавалось впечатление, что Коль не собирается делать конкретных шагов в этом направлении. Так, выступив в поддержку планов НАТО разместить в Европе ракеты «Першинг» и крылатые ракеты, он заявил о поддержке Бонном западного союза, что фактически подразумевало продолжение существования двух германских государств. Значительная часть западногерманского электората не одобряла предпринятого НАТО шага.

По данным проведённого в 1983 году службой Гэллапа опроса общественного мнения, 43% западных немцев в равной степени не доверяли ни США, ни Советскому Союзу. Ещё один опрос, проведённый через год, показал, что 53% высказались в пользу единой и нейтральной Германии.

Озабоченный ростом нейтралистских настроений, западногерманский канцлер решил, что необходим по крайней мере символический жест, чтобы утихомирить правых критиков. Коль нанёс ответный удар, когда в Западную Германию прибыл президент США Рейган. 5 мая 1985 года Рейган должен был принять участие в скорбной церемонии возложения венков на военном кладбище в Битбурге. Там наряду с двумя тысячами солдат вермахта было похоронено и 47 эсэсовцев. Официальным поводом для церемонии была сорокалетняя годовщина окончания Второй мировой войны, однако Рейган воспользовался случаем, чтобы ещё раз высказаться относительно «империи зла», — конечно, имелся в виду не Третий рейх, а Советский Союз. Немецкие ветераны войны, считавшие, что Гитлера не следует судить слишком строго, поскольку он боролся с «красной угрозой», почувствовали себя оправданными, когда Рейган ограничил свои комментарии о нарушениях прав человека исключительно случаями, имевшими место в коммунистических странах. Однобокий взгляд президента на историю превратил нацистских преступников в жертв. Он представил Третий рейх не как систему массового террора, но как результат действий единственного маньяка и деспота. «Павшие солдаты SS были такими же жертвами Гитлера, как и погибшие в концентрационных лагерях», — заявил Рейган. Освобождение Германии от грехов военного времени было благодарностью Колю от американского президента за поддержку непопулярного решения об увеличении числа ядерных ракет в Европе.

Неудивителен тот гнев, с которым встретили подобные заявления различные еврейские организации. К ним присоединились и американские ветераны войны. «Американский легион», обычно твёрдо поддерживавший президента, напомнил Рейгану, что Waffen SS убили свыше 70 безоружных американских военнопленных в Мальмеди, всего в 50 километрах от Бит- бурга. «Не те ли самые солдаты SS лежат на кладбище в Битбурге?» — задавался вопросом представитель «Легиона». Другие ветераны вспоминали, что именно Битбург был местом сосредоточения немецких войск (включая и подразделения SS под командованием Отто Скорцени), принявших участие в Арденнском наступлении на союзные силы. На кладбище в Битбурге были также похоронены солдаты второй танковой дивизии SS, уничтожившие в июне 1942 года 642 мирных жителя французского посёлка Орадур- сюр-Глан.

Для немецких нацистов и неонацистов реабилитация SS в Битбурге стала событием, достойным празднования. На ежегодной встрече клуба ветеранов SS HIAG (Общество взаимопомощи бывших членов войск SS) весной 1985 года за Рейгана был поднят отдельный тост. «Сионистов ничего не остановит, но президент — честный человек», — с удовольствием отметил один из членов HIAG, только недавно вычеркнутый из официального списка лиц, подлежащих наблюдению за экстремизм. Этот список готовился Verfassungsschutz, западногерманским аналогом ФБР. Президент Рейган заслужил слова признательности даже от генерал–майора Отто–Эрнста Ремера. «Давно пора было это сделать», — сказал Ремер репортёрам и добавил, что собирается послать приветственные телеграммы Рейгану и Колю, чтобы поблагодарить их за жест доброй воли в отношении SS.

Подавляющее большинство жителей Западной Германии (по данным некоторых опросов, до 70%) одобрило визит Рейгана, подчеркнув важность церемонии в Битбурге для Коля. Вскоре после прощания с американским президентом Коль публично поддержал государственные границы Германии 1937 года в ходе встречи с немцами, изгнанными из Силезии (после войны ставшей частью Польши). В ходе выступления канцлера над публикой поднялись реваншистские лозунги «Силезия остаётся нашей!», а присутствовавшие на выступлении неонацисты, ободрённые спектаклем в Битбурге, подняли руки в приветствии, напоминавшем нацистское.

Битбург послужил ярким напоминанием того, что эра нацизма была скрыта лишь тонким покрывалом современной германской политики. Содрав коросту самого тёмного периода в истории Германии, инцидент выставил на передний план многие так и не решённые вопросы вины и её отрицания, правосудия и прощения, морали и политики силы. Вновь обострённое стремление немцев поддерживать спасительную амнезию ко всему относившемуся к Третьему рейху уже давно поощрялась американской политикой времён «холодной войны». Эта политика была направлена на преуменьшение масштаба проблемы нацизма и защиту тех, кто отвечал за зверства нацизма. Кульминацией процесса стали заявления Рейгана о том, что всего лишь один человек со странными усами отвечал за весь свершившийся ужас. Игнорирование правды о нацистской диктатуре неизбежно сказалось на немецкой психике. Западногерманский историк Хаген Шульце (Hagen Schulze) предупреждал: «То, что не переработано памятью, вернётся как невроз или истерика». Его слова окажутся пророческими через несколько лет, когда рухнет Берлинская стена и Германия объединится.

Как бы истово Коль и другие германские правые ни стремились создать положительную немецкую идентичность и свободный от вины патриотизм, перед ними вставало препятствие, которое невозможно было обойти, — Освенцим. Размах нацистских преступлений, олицетворявшихся лагерями смерти, ставил вопрос, возможно ли немцам с психологической точки зрения «выйти из тени Третьего рейха и снова стать нормальным народом» (именно так говорил премьер–министр Баварии Франц–Йозеф Штраус), особенно если этот процесс подразумевал возврат к имперским традициям, достигшим своего апофеоза при Гитлере. Преодоление преграды для «нормализации» стало задачей группы профессиональных историков, самым заметным из которой был Эрнст Нольте (Ernst Nolte). Он считал, что надлежащим образом поведение Германии в годы войны может быть рассмотрено лишь в сравнении с другими диктаторскими режимами и массовыми убийствами ХХ века. Изощрённые попытки Нольте придать нацистским зверствам «относительный» характер вылились в 1986 году в напряжённую общественную дискуссию, известную под именем «Спор историков» (Historikerstreit).

Отойдя от обычной стратегии немецких консерваторов, пытавшихся принизить эпоху Гитлера как своего рода отклонение от нормального хода исторического развития, Нольте утверждал, что национал–социализм был хотя и чрезмерным, но оправданным ответом на ещё большую опасность, которую представлял собой советский коммунизм. Он ставил под сомнение исключительность Холокоста, приравнивая его к сталинскому террору, армянской резне в Турции, убийствам Пол Пота в Камбодже, ковровым бомбардировкам Дрездена союзной авиацией в конце Второй мировой войны, а также изгнанию этнических немцев из Польши и Чехословакии вскоре после её окончания. Несмотря на весь ужас всех этих преступлений, Нольте отказывался признавать то, что делало нацизм уникальным в данном ряду. В отличие от других примеров, Холокост был результатом систематически проводимой государством кампании с использованием всех имевшихся в его распоряжении средств для уничтожения целого народа в этническом и религиозном смыслах этого слова. Более того, нацисты не просто уничтожали миллионы людей, но и использовали их останки в промышленной машине страны.

Большинство учёных–историков отвергло умозаключения Нольте. Тем не менее ему удалось показать, что процесс расплаты с прошлым часто можно повернуть вспять, манипулируя историческими данными, извращая их в угоду политической конъюнктуре. Ведь если Освенцим — всего лишь один из ужасов современного мира, то почему мы должны попрекать им Германию? Ультраправые взяли на вооружение аргументы Нольте, позволившие одним махом уничтожить основные возражения относительно объединения Германии.

Вступив на скользкий путь интерпретации истории, Нольте вплотную приблизился к признанию извращённого мировосприятия, согласно которому Холокоста никогда не было, а Освенцим — это фальшивка, созданная евреями в их собственных интересах. Существование газовых камер, утверждал Нольте, «ставилось под сомнение целым рядом авторов, многие из которых не были немцами или неофашистами». Это зачастую демонстрировало, по мнению Нольте, «благородные намерения» авторов, к работам которых следовало относиться серьёзно. Он даже повторил некоторые из ложных обвинений, выдвигавшихся теми, кто отрицает Холокост, например тезис о том, что евреи, в особенности Всемирная сионистская организация, вскоре после вторжения вермахта в Польшу в сентябре 1939 года объявили войну нацистской Германии. Вследствие этого у Гитлера были основания для того, чтобы начать реализацию антиеврейской кампании.

Несмотря на то что отрицание Холокоста было органически присуще послевоенным фашистам, эти «убийцы памяти», как называл их французский историк литературы Пьер Видаль–Наке (Pierre Vidal–Naquet), смогли получить организационную базу для своей деятельности лишь в 1978 году. Тогда в Калифорнии был создан Институт пересмотра истории (Institute for Historical Review, IHR). Институт, выросший из «Свободного лобби» Уиллиса Карто, издавал «Журнал пересмотра истории» («Journal of Historical Review»), пытавшийся произвести впечатление на своих читателей наукообразным видом своих статей с массой примечаний и прочими атрибутами серьёзных исследований. Наряду с распространением большого количества книг, брошюр, аудио– и видеозаписей IHR также организовывал выезды на ежегодный неофашистский фестиваль в бельгийском Диксмюде.

Отрицатели Холокоста называли себя ревизионистами, хотя более правильный термин — «негационисты», поскольку их образ действий не подразумевает критического мышления, а посвящён скорее продвижению политической идеологии. Они понимали, что самым большим препятствием к возрождению национал–социализма является правда о прошлом — отсюда и необходимость убедить людей в том, что Освенцим — это ложь. С такой целью они не останавливались перед использованием противоречащих друг другу доводов: некоторые утверждали, что газовые камеры предназначались для уничтожения вшей, другие — что они были специально построены союзниками после войны с целью дискредитации немцев. Они отвергали такие доказательства, как, например, показания, данные в ходе Нюрнбергского трибунала комендантом Освенцима Рудольфом Гессом, описавшим, как эти камеры использовались для уничтожения узников. Сосредоточивая внимание на отдельных деталях, «негационисты» надеялись посеять среди молодёжи семена сомнения, которые должны были сохраниться и после того, как уйдут из жизни последние узники концлагерей, способные рассказать правду о творившихся там преступлениях.

Деятельность Института пересмотра истории активно освещалась в еженедельной газете «Свободного лобби» «Прожектор» («Spotlight»). В 1981 году тираж этого издания превышал 300 тысяч экземпляров, однако с тех пор сократился практически наполовину. Удачно названная «национальным опросником (enquirer) американских ультраправых» («National Enquirer» — популярный еженедельный журнал, издаваемый в формате таблоида. — Примеч. пёр.), газета обычно воздерживалась от грубых расистских высказываний, характерных для изданий Ку–клукс–клана и неонацистов. Скрывая свою ненависть под маской критики «большого правительства», этот одержимый конспирологическими теориями таблоид ставил своей целью вскрыть могучие тайные силы, которые находятся в ответе за все тяжёлые болезни нашего мира. Наряду с «преступными международными банками» излюбленными мишенями также являются Совет по международным отношениям, Бильдербергский клуб, Трехсторонняя комиссия, ООН и Федеральная резервная система США. В течение многих лет читатели «Spotlight» видели заголовки в стиле: «Дневник Анны Франк — подделка», «Бритоголовые: молодые, буйные и готовые постоять за Америку».

В призрачном мире «Spotlight» история перевёрнута с ног на голову. Здесь прославляются подвиги Waffen SS, а осуждённые военные преступники, такие как бригадефюрер Леон Дегрель, предстают героями. В 1979 году «Spotlight» сообщил своим читателям, что Дегрель написал «Открытое письмо Папе Римскому об Освенциме», где призывал вновь избранного Иоанна Павла II не верить «мифу» о газовых камерах. Через год «Spotlight» опубликовал пространное интервью с избранным на пост сенатора Дэном Куэйлом, поблагодарившим «Свободное лобби» за поддержку его успешной предвыборной кампании. Другие консерваторы старались дистанцироваться от «Свободного лобби». Издатель ежемесячного консервативного журнала «American Spectator» Эммет Тиррел (Emmett Tyrell) высмеивал группу Карто, назвав её «цветастым сборищем ханжей и простаков». К кампании присоединился и «Уолл–стрит джорнэл», назвавший Карто и «Свободное лобби» антисемитами, что послужило поводом для судебного иска. Суд вынес решение против Карто, заявив, что трудно представить себе дело, в котором доказательства антисемитизма были бы «более убедительными».

Среди тех, кто время от времени писал для «Spotlight» и «Журнала пересмотра истории», был старый знакомый Йоки Кейт Томпсон. Его приглашали войти в политический совет «Свободного лобби», однако он отказался после того, как получил от организации Карто письмо с предложением принести клятву верности. «Я уже принёс одну клятву и не собираюсь клясться ещё раз», — оскорбился он. Томпсон имел в виду клятву, принесённую им в годы войны нацистской Германии при вступлении в ряды агентов разведки SS.

Томпсон совершенно открыто выразил свои чувства, выступая в сентябре 1983 года на съезде Института пересмотра истории. Эти ежегодные мероприятия проводились за закрытыми дверями, и попасть туда можно было только по приглашению. Заплатившие за него круглую сумму получали возможность выслушать нацистов, неофашистов и прочих «негационистов», рассуждавших о новейших открытиях в области отрицания Холокоста, а также о масштабном сионистском заговоре, убедившем массы в гибели шести миллионов евреев. В ходе своего выступления Томпсон обрушился на итоги Нюрнбергского процесса, а также напомнил о предпринимавшихся им после войны усилиях по реабилитации преемника Гитлера, адмирала Карла Деница. Закончил он речь призывом «быть верными Третьему рейху». Собравшиеся стоя аплодировали оратору, после чего Томпсон добавил: «Если, в конце концов, Холокост и состоялся, то тем лучше!» Во всяком случае, Томпсон высказался откровеннее любого другого болтуна из Института пересмотра истории^, .

Первым исполнительным директором Института пересмотра истории стал английский неонацист Дэвид Маккалден (David McCalden). Однако вскоре он поссорился с Карто — достаточно обычная судьба многих, пытавшихся работать с крёстным отцом «Свободного лобби». Порвав в 1984 году с Институтом, Маккалден стал выставлять на всеобщее обозрение грязное бельё организации. Начали распространяться слухи о практиковавшемся в её рядах «культе нацистов–гомосексуалистов». Утверждалось, что в него был, в частности, вовлечён молодой редактор «Журнала пересмотра истории» Кейт Стимли (Keith Stimely). Последовательный сторонник Йоки и протеже Кейта Томпсона, Стимли умер от СПИДа, уйдя от Карто после традиционной размолвки. Сам Маккалден через несколько лет скончается по той же причине.

В течение всего срока пребывания у власти администрации Рейгана между Институтом пересмотра истории и Республиканской партией сохранялись негласные, но прочные связи. Верный сторонник Института Остин Апп (Austin Арр), написавший книгу «Мошенничество с шестью миллионами» («The Six Million Swindle»), был подручным «Немецко–американского национального конгресса», одной из ультраправых групп, связанных с Национальной конфедерацией американских этнических групп (National Confederation of American Ethnic Groups). Соучрежденная Аппом и находящаяся под влиянием апологетов нацизма, эта конфедерация сыграла важную роль в работе отдела по пропаганде среди этнических групп в ходе проводившихся Республиканской партией предвыборных кампаний.

Данные о связях старых фашистов с Республиканской партией оставались тщательно хранимым секретом практически до самого конца президентства Рейгана. Именно тогда в средствах массовой информации появились сообщения о том, что многие ключевые деятели отдела по пропаганде среди этнических групп были набраны из среды фашистских эмигрантов из стран Восточной Европы. Многие из этих подозрительных личностей обустроились в США благодаря ЦРУ, военным и Государственному департаменту, поддерживавшему в годы «холодной войны» «разведывательные ресурсы» нацистов. Пользуясь пробелами в иммиграционном законодательстве, этим структурам, как утверждается, удалось перевезти в Соединённые Штаты около 10 тысяч фашистских коллаборационистов.

По данным историка Кристофера Симпсона, эти ультраправые эмигранты прибыли в США не как отдельные личности, а как члены «опытных, хорошо организованных групп с совершенно ясными политическими целями, незначительно отличавшимися от тех, которые они реализовывали у себя дома». Поддержанные щедрыми субсидиями ЦРУ, некоторые воинствующие эмигрантские организации закрепились в этнических сообществах Соединённых Штатов и приступили к созданию своей базы на крайне правом фланге американской политики. Объединившись с местными ненавистниками «красных», они сблизились с консервативным крылом Республиканской партии и заняли видные посты в комитетах по пропаганде среди этнических групп.

«Свободное лобби» и отдел по пропаганде среди этнических групп Республиканской партии выражали неприкрытую антипатию в отношении отдела специальных расследований Министерства юстиции США (Office of Special lnvestigations, OSI). Он был создан при президенте Картере с целью выявлять и наказывать пособников нацистов, нелегальным образом проникших на территорию Соединённых Штатов. После того как OSI успешно выдворил из страны несколько лиц, подозревавшихся в причастности к военным преступлениям, его действия подверг резкой критике Патрик Бьюкенен, бывший руководитель отдела по связям с общественностью в администрации президента Рейгана. Поклонник Франко, Пиночета, аргентинской хунты и южноафриканского режима апартеида, Бьюкенен проводил параллель между отношением союзников к немецкому населению после Второй мировой войны и тем, как сами нацисты относились к евреям. Как утверждается, именно Бьюкенен был автором ошеломляющей фразы Рейгана о том, что похороненные на кладбище в Битбурге солдаты SS «были такими же жертвами, как и жертвы концентрационных лагерей».

Бьюкенен описывал Гитлера как «человека большой личной храбрости, солдата из солдат», а воспоминания лиц, переживших Холокост, называл «групповыми иллюзиями мученичества». Подобные послания сделали его любимцем читателей «Spotlight» и журнала Института пересмотра истории. «Негационисты» получили повод для злорадства, когда общенациональной школьной программе по изучению истории Холокоста было отказано в федеральном финансировании. Администрация Рейгана, как объяснило Министерство образования, пошла на этот шаг под предлогом того, что в школьном курсе «не была представлена точка зрения по этому вопросу нацистов (невзирая на её непопулярность), а также Ку–клукс–клана».

На следующий год Институт пересмотра истории, представленный адвокатом Марком Лейном, потерпел поражение в суде. Судья главного суда первой инстанции в Лос–Анджелесе вынес решение о том, что Холокост является установленным фактом, и, следовательно, Институт обязан выплатить 50 тысяч долларов бывшему узнику концентрационного лагеря Мелу Мермельштейну. Мермельштейн отозвался на призыв IHR выплатить эту сумму любому, кто сможет доказать, что евреев в Освенциме направляли в газовые камеры.

Продолжая зализывать раны, сотрудники Института пересмотра истории постарались поскорее забыть о деле Мермельштейна. Перед ними стояла более важная задача — принять Восьмую международную конференцию ревизионистов, которая должна была начаться 9 октября 1987 года в гостинице Holiday Inn в городе Ирвин, штат Калифорния. Было заявлено о нескольких выступающих, в том числе о «тайном специальном госте», который был обозначен, но не назван в рекламных публикациях Института.

В конференции приняли участие примерно 100 человек из нескольких стран. Она была посвящена памяти Остина Аппа, отрицателя Холокоста и заправилы этнических программ Республиканской партии, скончавшегося незадолго перед встречей. Когда слово для выступления получил Август Клаппрот (August Klapprott), руководивший в 1930-е годы Германо–американским союзом, он решил несколько взбодрить аудиторию, состоявшую почти исключительно из мужчин. Заявив, что тюрьмы при Франклине Рузвельте были намного хуже гитлеровских, Клаппрот вспомнил про своё заключение в годы войны в одной из них, в штате Мичиган. По его словам, она была заражена тараканами. Он в подробностях рассказал, как они с сокамерниками «согнали их в одно место, а затем уничтожили — все шесть миллионов!» Собравшиеся ответили грубым гоготом, а затем увлечённо зааплодировали.

Наконец настало время представить с нетерпением ожидавшегося «таинственного гостя». Когда его имя было названо, зал затих в молчании. Перед ними должен был выступить не кто–нибудь, а сам генерал–майор Отто–Эрнст Ремер! Кейт Томпсон организовал 75-летнему нацисту поездку в США, чтобы он смог произнести главную речь на съезде Института пересмотра истории. Для Томпсона это был венец его карьеры. Будучи в 1950-е годы официально зарегистрированным американским представителем Социалистической имперской партии, он направлял послания руководству партии через Фрэнсиса Паркера Йоки, часто ездившего в Западную Германию. Тридцать пять лет спустя Томпсон замкнул круг, привезя Ремера на съезд отрицателей Холокоста. Съезд организовал Институт пересмотра истории, основанный одним из виднейших почитателей и посмертных пропагандистов идей Йоки.

Каким–то образом Томпсону удалось потянуть за нужные рычаги, чтобы позволить Ремеру приехать в страну, которую он так часто и упорно критиковал. Несмотря на то что он не раскаялся в своих нацистских взглядах и в годы «холодной войны» прямо выступал за германо–русский союз, Ремер без всяких помех приехал в Калифорнию, а затем покинул её. Это тем более странно, что западногерманский суд только что приговорил его к шестимесячному тюремному заключению за грубое антисемитское высказывание, вызвавшее бурю восторга на встрече ветеранов SS в Баварии. Вот как описывал случившееся корреспондент немецкого журнала «Stern»: «Ремер театральным жестом достал из правого кармана своего пиджака наполненную газом зажигалку. Он поднёс её к носу и слегка нажал на кнопку, чтобы медленно выпустить газ. “Что это?” — спросил он, принюхиваясь, а затем ответил: “Это еврей, тоскующий по Освенциму”».

Вне всякого сомнения, подобная шутка была бы с радостью воспринята на съезде Института пересмотра истории, но на этот раз Ремер был расчётливее. В ходе своего выступления бывший командир элитного охранного батальона Grossdeutschland дал поминутный отчёт о событиях 20 июля 1944 года, когда он вместе со Скорцени спас Третий рейх от заговорщиков. Переведённое редактором Института пересмотра истории Марком Вебером выступление было тепло встречено собравшимися. Всякий раз при упоминании национал–социализма или Гитлера в зале раздавались аплодисменты, а когда речь заходила о Рузвельте или Черчилле — недовольные вздохи.

После речи, изложение которой позднее было опубликовано в восторженной статье «Spotlight», потом целиком перепечатанной в «Журнале пересмотра истории», к Ремеру подошла группа молодых почитателей. Потрясённые, они ловили каждое слово одной из последних живых легенд Третьего рейха, непринуждённо курившего сигарету и рассуждавшего о необходимости культурного возрождения Европы. Когда его попросили прокомментировать внешнюю политику своей страны, Ремер стряхнул пепел и ответил: «Политики нет, поскольку мы имеем дело с ложным государством. Германии нет… есть только оккупированное население двух стран».

Однако в будущем, как пообещал Ремер, вновь пробудившаяся Европа проложит путь к объединению всего континента под динамичным руководством Германии и России. Признав, что обе страны отличает бурная история, Ремер похвалил русских за их силу духа, руководимую «славянским авторитаризмом». В противоположность этому Америка со своей грубой рок–музыкой и «негроидной деградацией культуры», которые навязывались массам «еврейскими отравителями», была названа более коварным и мощным врагом. Недисциплинированный гигант, отягощённый расовым смешением, Америка производила безудержную посредственность, угнетавшую восприимчивость современных немцев и других народов, попавших под её власть. Исправить положение может только неонацистское восстание, утверждал Ремер. Пока оно ещё не началось, на всех национал–социалистах лежит обязанность нести факел скрытой сегодня славной культуры «традиционной Европы». Собравшиеся вокруг слушали с напряжённым вниманием, разделяя его мечту.

Через несколько месяцев после поездки Отто–Эрнста Ремера в Соединённые Штаты подошёл к концу второй тюремный срок Михаэля Кю- нена. Выйдя на свободу в 1988 году, он немедленно отправился в турне по Западной Германии, навещая старых друзей и вербуя новых сторонников. Наблюдавшая за его передвижениями американская военная разведка сделала позднее подтвердившееся предположение: «Деятельность Кюнена и его личное обаяние будут иметь решающее воздействие на будущее неонацизма. Скорее всего, он постарается объединить вокруг себя бывших сподвижников, чтобы вновь нападать на основополагающие ценности либерально–демократического общественного устройства».

Кюнен, который не лез в карман за словом, заявил в ходе своего радиоинтервью, что в Западной Германии необходимо установить нацистскую диктатуру. «Наша мечта — это нация европейских коричневорубашечников, активных политических солдат национал–социализма, способных сражаться на улицах», — сказал он корреспонденту журнала «Шпигель». Высказывания подобного рода заставили власти запретить в феврале 1989 года ещё одну возглавлявшуюся Кюненом группировку — Nationale Sammlung.

В это время Кюнен был занят подготовкой празднования столетнего юбилея со дня рождения Гитлера, которое было запланировано им в ходе состоявшейся пять лет назад поездки к бригадефюреру Леону Дегрелю в Испанию. Ожидавшееся с таким нетерпением событие прошло достаточно незаметно. На него прибыли неонацисты из Испании, Франции, Дании, Бельгии, Норвегии и Западной Германии. Поднимая бокалы с шампанским в честь фюрера, Кюнен и его коллеги имели все основания быть довольными. Недавно созданная партия «Республиканцы» (Die Republikaner) добилась существенного прорыва, завоевав 7,5% голосов избирателей Западного Берлина. Со времён успехов национальных демократов Буби фон Таддена в середине 1960-х годов ни одна ультраправая партия не показывала таких результатов на избирательных участках. «Националистическое мышление переживает возрождение, — заявил Кюнен. — Успех “Республиканцев” на выборах в Берлине укрепил уверенность как среди нас, так и среди всех националистических сил».

Основанных в 1983 году и быстро набиравших популярность «Республиканцев» возглавлял бывший баварский ведущий ток–шоу Франц Шёнхубер (Franz Schonhuber), который часто хвастал службой в SS в годы войны. Его партия выступала за запрет профсоюзов, отмену государственной системы социального обеспечения, выдворение из страны всех иностранцев и восстановление единой Германии в границах 1937 года. Шёнхубер также преуменьшал преступления нацистов, сравнивая разгром Германии в конце войны с тем террором, который она сама насаждала в захваченных странах. Однако в этом Шёнхубер не слишком отличался от многих видных политиков Западной Германии — разве что высказывался чуть наглее и откро- веннее.

Шёнхубер избегал пользоваться терминологией, которая могла бы расцениваться как неонацистская. Он старался представить «Республиканцев» радикальной партией правого крыла, целью которой была защита интересов «маленького человека». Рост безработицы и социального расслоения привёл к созданию «общества двух третей» (термин обозначает общество, в котором только две трети его членов имеют достойные человека условия существования. — Примеч. пёр.). Оказавшаяся «на мели» после «западногерманского экономического чуда» часть населения страны все сильнее ощущала на себе удары рыночных сил, перед которыми она была бессильна. Вместо того чтобы высветить структурные проблемы, служившие питательной средой для социального неравенства, Шёнхубер обвинял практически во всех бедах Западной Германии иммигрантов, гастарбайтеров и беженцев. Продвигая политику, ориентированную на экономически разочарованных, он выступал с броскими лозунгами и простыми решениями в стиле «Наши люди прежде всего!» и «Германия для немцев!». Эта стратегия вновь доказала свою эффективность, когда «Республиканцы» завоевали 7,1% голосов на состоявшихся в июне 1989 года выборах в Европарламент. После такого результата уже мало кто сомневался, что они стали серьёзной силой в западногерманской политике.

С учётом расистского подтекста идей, продвигавшихся «Республиканцами», неудивительно, что к партии примкнули и такие люди, которые были настроены экстремистски или слишком воинствующе для того имиджа, который стремился создать Шёнхубер. С самого момента создания партии в ней оказались верные Кюнену убеждённые неонацисты. Исходя из тактических соображений, Шёнхубер предпочёл дистанцироваться от Кюнена и его сподвижников. Отмечая, что в партии Шёнхубера у него есть друзья, Кюнен как–то заметил: «Республиканцы говорят то, о чем думают многие. Я говорю то, о чем думают многие республиканцы».

В попытке представить «Республиканцев» патриотами, не имеющими никакого отношения к неонацистам, Шёнхубер последовал путём, который, как представлялось, успешно применялся другими ультраправыми популистскими партиями Западной Европы. Он прикрыл расизм понятиями «этноплюрализма», подчёркивая необходимость защищать отдельную национальную идентичность в качестве условия сохранения уникальных особенностей различных культур. Глава «Республиканцев» также взял на вооружение «национально–нейтралистскую» позицию, попахивавшую политикой Отто–Эрнста Ремера. «Россия к нам ближе, чем Америка, и не только географически, — заявлял Шёнхубер. — В этом я следую заветам Бисмарка, считавшего, что ключ к успешному развитию нашего фатерланда лежит в хороших отношениях с Россией».

И Шёнхубер, и Ремер признавали себя идейными последователями Бисмарка, однако отличались друг от друга по меньшей мере в одном критически важном аспекте — глава «Республиканцев» публично называл Гитлера преступником. Возможно, со стороны Шёнхубера это была своего рода прагматическая уступка, поскольку он понимал, что ностальгия по Третьему рейху не могла привести к успеху в современной Западной Германии. «Вероятность того, что Федеративная Республика будет побеждена тоталитарным врагом с легко узнаваемыми усиками и с любовью к коричневым рубашкам, крайне невелика, — говорил Шёнхубер. — Проверять на прочность боннскую республику второй Гитлер не придёт, образ фюрера уже не пленит людей. На его место придёт иной политик, соответствующий своему времени и его запросам. Эксперты смогут найти в этих двух персонажах в лучшем случае лишь отдалённое сходство».

Согласно докладу Комитета Европарламента по расследованию случаев расизма и ксенофобии, «Республиканцы» на политической сцене представляли собой «лишь верхушку огромного ультраправого айсберга, существовавшего в Западной Германии». Популистское наступление Шёнхубера, недовольное ворчание фёлькиш–интеллигенции «Новых правых», рост подпольной армии Кюнена — все это было проявлением возрастающей политической силы ультраправых, которые оказывали совершенно очевидное давление на канцлера Коля и бывший у власти Христианско–демократический союз. Серьёзную озабоченность Коля вызывал тот факт, что многие из его прежних сторонников могут перейти в лагерь «Республиканцев».

Важнейшим результатом деятельности «Республиканцев», по словам отчёта Европарламента, было «смещение вправо оси политических дискуссий в Западной Германии». Комитет по расследованию привёл несколько вызывающих беспокойство примеров, в том числе прошедший в августе 1989 года в Ганновере массовый митинг, в котором приняли участие три министра федерального правительства. Они поддержали реваншистские требования националистов, перемещённых из Силезии. Также упоминалось высказывание официального представителя правительства Ганса Кляйна (Hans Klein) о том, что Waffen SS были всего лишь «группой солдат, защищавших своё отечество». Комитет делал вывод, что подобные заявления со стороны популярных западногерманских политиков не подрывали популярности «Республиканцев», однако служили делу «легитимизации многих её идей в общественном сознании». Европарламент также с обеспокоенностью отметил, что, согласно ежегодному отчёту Федеральной службы по защите конституции Германии (Verfassungsschutz), число верных последователей фашистов в Боннской республике возросло с 22 тысяч в 1988 году до более чем 30 тысяч в 1989-м.

Михаэль Кюнен осознавал, что политический ветер начинает разворачиваться в нужную для него сторону. Но ни он, ни кто–либо из его неонацистских последователей не мог себе даже представить, что со дня на день произойдёт событие, которое потрясёт весь континент. В ноябре 1989 года рухнула Берлинская стена. Два германских государства быстро объединились, а Советский Союз начал стремительно разваливаться. «В течение долгих лет мы практически ничего не могли сделать, — радостно заметил Отто Эрнст Ремер. — Затем все изменилось практически за ночь. Перед нами внезапно открылись перспективы, масштаб которых мы не можем даже представить».