17 августа 1991 года, когда часы пробили полночь, гроб с останками Фридриха Великого занял своё законное место упокоения во дворце Сан–Суси близ Потсдама. Возвращение короля домой было обставлено подобающим ритуалом — чёрные конные экипажи, имперские флаги, военный почётный караул, прямая трансляция по германскому телевидению. Канцлер Гельмут Коль и с ним ещё 80 тысяч человек пришли отдать дань памяти легендарному прусскому правителю, значительно расширившему королевство с 1740 по 1786 год. Некоторые зеваки одобрительно кивали при виде плаката «Пруссия жива!» Богато украшенная и пышная церемония ознаменовала собой окончание долгих скитаний тела Старого Фрица, останки которого в последние дни Второй мировой войны были вывезены в Западную Германию, чтобы предотвратить их захват советскими оккупационными войсками. Крах коммунистического режима Восточной Германии проложил Фридриху обратный путь в фамильную усыпальницу.

Эксгумация и перезахоронение воинственного прусского владыки вызвали недоумение у тех, кого тревожили реваншистские тенденции в новой Германии. Некоторые полагали, что подобное обожествление мёртвых будет превратно истолковано неонацистами и прочими правыми экстремистами. В этих кругах Фридрих считался культовой фигурой по причине своих военных достижений. Он часто вторгался в чужие земли, хвастался тем, что «проглотил

Силезию, как артишок». Превознося Фридриха Великого как яркий символ тевтонского духа, Адольф Гитлер в 1933 году специально приехал в Потсдам, чтобы на могиле покойного короля провозгласить создание Третьего рейха.

Чествуя Фридриха Великого менее чем через год после объединения Германии, правительство канцлера Коля оживило дискуссии о постыдном прошлом: король оставил после себя двойное наследство, олицетворявшее и лучшие, и худшие немецкие традиции. Наряду с ведением экспансионистских войн Фридрих защищал евреев и другие религиозные меньшинства, запретил пытки, покровительствовал искусствам, сочинял музыкальные симфонии, был другом Гёте и Вольтера (как утверждалось, с последним Фридрих вступал в интимную связь). Вместо того чтобы демонизировать монарха, Коль настаивал на том, чтобы немцы приняли обе стороны этой противоречивой фигуры — эстета и воина — и таким образом разобрались в своей непростой истории. Однако скептики задавались вопросом, возможно ли это сделать, не превознося насилие и милитаризм. «Многие немцы уже не чувствуют связь между вчерашним и сегодняшним днём, и это безразличие может оказаться опасным», — заявлял историк Хайнц Кноблох.

По символическому стечению обстоятельств через два дня после того, как Старый Фриц наконец–то обрёл покой (очевидно, в последний раз), советские сторонники жёсткого курса предприняли неудачную попытку свержения Михаила Горбачёва и его правительства. Хотя путч потерпел фиаско, он засвидетельствовал смертельную болезнь Советского Союза. К концу года президент России Борис Ельцин отодвинул Горбачёва в сторону и объявил о кончине некогда могущественного СССР. Внезапный коллапс державы, после которого на её территории осталось 15 независимых государств, привёл к огромному вакууму власти на континенте. Вакууму, который суждено было заполнить объединённой Германии — благодаря её центральному положению на континенте и экономической мощи. Более не стеснённая границами Атлантического блока, Германия должна была вновь стать верховным судьёй в Mitteleuropa (Центральной Европе). Эта геополитическая структура была в спячке, пока Федеративная Республика в годы «холодной войны» являлась пограничным государством. Региональная гегемония Германии, произошло это сознательно или нет, стала свершившимся фактом. «Центральная Европа вновь будет сильно пахнуть Германией, — заметил отставной сотрудник Госдепартамента Дуглас Джонс. — Эта страна, пусть даже непреднамеренно, может стать серьёзным дестабилизирующим фактором».

Некоторые эксперты американской разведки ощущали наследственную тягу Германии к экспансионизму, полагая, что судьба страны определяется её географическим положением. На основании подобного тезиса один из аналитиков ЦРУ предсказал, что к концу века Германия не сможет удержаться, чтобы не порвать швартовы, связывающие её с Западом, и не отправиться в новую серию авантюр в духе Бисмарка. В прошлом германский «Drang nach Osten» — натиск на Восток — осуществлялся с помощью военной силы. Однако среди немецких националистов ранней постсоветской эпохи преобладала уверенность, что задачу, оказавшуюся в своё время не по плечу вермахту, выполнит германская марка. В силу высокой стоимости объединения Германия инвестировала средства в этот процесс не безоглядно, а руководствуясь стратегическими соображениями. Внимание было сосредоточено на ключевых областях: поставка энергоресурсов, транспорт, телекоммуникации и средства массовой информации. Германские экономические завоевания трансформировались в необходимость более масштабного политического влияния. Хозяйские замашки проявились и в требовании Германии предоставить ей место в Совете Безопасности ООН, и в настойчивых попытках сделать немецкий язык одним из официальных языков ЕС.

Вновь обретённая напористость Германии проявилась и в военной области. Якобы отреагировав на события на территории бывшей Югославии, германский Конституционный суд в июле 1994 года принял решение, что немецкие вооружённые силы могут принимать участие в военных операциях и помимо НАТО. «Это решение предоставило Германии свободу действий на внешнеполитической арене. Тормоза, сдерживавшего нас, больше нет», — заявил министр иностранных дел Клаус Кинкель, ранее возглавлявший западногерманскую спецслужбу BND. Хотя немецкие официальные лица публично заверили в том, что их страна не будет придерживаться интервенционистской или милитаристской внешней политики, министр обороны Фолькер Рюэ заявил в опубликованной в 1994 году «Белой книге», что отныне немецкая армия будет служить «инструментом внешней политики».

К этому времени Германия стала вторым по объёмам экспортёром оружия в мире, уступая только Соединённым Штатам. Поглотив армию Восточной Германии, Федеративная Республика сократила численность своих вооружённых сил до 350 тысяч человек, оставшись крупнейшей армией Европы. Германия вернула себе статус важнейшей военной державы континента благодаря политикам США и НАТО, искавшим помощи Бонна в защите Западной Европы от СССР в годы «холодной войны». Хотя, как предполагалось, НАТО должна была сдерживать как Германию, так и Россию, она оказалась средством восстановления военной мощи Германии. Теперь, когда противостояние сверхдержав завершилось, немецкие лидеры продемонстрировали свою готовность создать новые структуры безопасности, уже вне рамок НАТО. Эти планы включали создание европейских вооружённых сил, состоявших на первом этапе из 35 тысяч французских и немецких солдат. Подобные планы вызвали беспокойство официальных кругов США, пытавшихся помешать восстановлению национального характера военной политики Германии. Ещё одной сферой беспокойства Соединённых Штатов стала программа немецких исследований в области ядерных вооружений. Идеи «мозговых центров» немецких военных были высказаны издателем журнала «Шпигель» Рудольфом Аугштайном, заявившим о возможности возникновения ситуации, когда Германия будет вынуждена обзавестись собственным ядерным оружием, «невзирая на существующие международные договоры».

Генерал Клаус Науманн, первый военный руководитель объединённой Германии, хотел превратить свою армию в независимую военную силу с «психологией победителей». Описываемый газетой «Die Zeit» как человек «со склонностью к фанатизму», Науманн стал движущей силой новой наступательной стратегии бундесвера, в центре которой была «стратегическая бдительность, а не пассивное реагирование на военную угрозу». Отставной немецкий адмирал Эльмар Шмалинг публично обвинил Науманна в подготовке военной агрессии по образцу его прусских предшественников.

Переход к агрессивной военной позиции совпал по времени с официально одобренными усилиями по переоценке военных достижений нацистов. Науманн настаивал на внесении изменений в старый западногерманский закон об обороне, который гласил: «Связь традиций бундесвера с гитлеровским вермахтом как государственным институтом невозможна». Под руководством Науманна такая связь была не только возможна, но даже желаема. Подобная смена взглядов нашла своё отражение и в издании «Европейская безопасность» («Europaische Sicherheit»), тесно связанном с немецкой армией. Там говорилось о необходимости «найти общую основу с поколениями наших отцов и дедов, что является совершенно естественным в других странах». Поэтому бундесвер не будет «отделять себя от корней, самоотверженно посаженных в землю нашими предшественниками из вермахта, ибо эти корни уходят глубоко в прошлое и в военную историю Германии».

В рамках новых усилий по «созданию традиций» бундесвер заявил, что на могильных камнях немецких военнослужащих обязательно указание их звания (включая войска SS). Данное решение распространялось и на военные захоронения в Центральной и Восточной Европе. Генерал Науманн высказался относительно этого с деревенской прямотой: «Восточноевропейские страны, возражающие против этого решения, узнают на себе, что такое тиски для пальцев, поскольку зависят от нашей крупномасштабной экономической помощи».

На самом деле разрыва с нацистским прошлым никогда не происходило. Необходимо учитывать, что первоначально руководство западногерманского бундесвера было набрано из высших эшелонов гитлеровской армии. В 1976 году только трое из 217 генералов бундесвера не были ветеранами Третьего рейха, а 37 военных баз в Боннской республике были названы в честь военнослужащих, прославившихся во времена Гитлера. При согласии Науманна бундесвер одобрил проведение слёта, организованного Ассоциацией кавалеров ордена Рыцарского креста Железного креста (Ordensgemeinschaft der Ritterkreuztrager). Церемония прошла 16 октября 1993 года в замке Целле. На неё собралось свыше 100 из оставшихся в живых 800 нацистов, лично отобранных фюрером для вручения высшей награды вермахта за мужество. Несколько несгибаемых ветеранов, воздававших почести своим ушедшим соратникам, приветствовали друг друга нацистским салютом. Собравшихся встречал военный оркестр, а делегация 334-й танковой дивизии бундесвера возложила памятный венок в честь тех, кто сражался за Третий рейх.

Объясняя, почему бундесвер оказал содействие в проведении подобного мероприятия, его официальный представитель заявил, что Ассоциация кавалеров Рыцарского креста «олицетворяла традиционные солдатские достоинства — верность, дружбу, смелость и дисциплину. качества, полезные и для нас». Организация сварливых ветеранов и сама воспитывала правый экстремизм и реваншизм. В бюллетене, изданном для членов организации, рассуждалось о вине Франклина Рузвельта и Черчилля в развязывании Второй мировой войны. Он также обвинял союзников в том, что из–за них Германия утратила свои восточные территории, которые теперь намерены вернуть старые и молодые германские нацисты.

Официальные попытки привить солдатам чувство патриотизма могли стать ещё одним стимулом к росту экстремистских настроений в германских вооружённых силах. Военнослужащие имели очевидные пробелы в исторических и политических знаниях, особенно касающиеся периода Второй мировой войны. Это неудивительно, если принять во внимание тот факт, что военные привлекали членов ультраправых «Республиканцев» для политической подготовки новобранцев и для обучения их истории. «Единственное преступление Германии заключалось в том, что она проиграла две мировые войны», — заявил глава «Республиканцев» Франц Шёнхубер, хвалившийся своими связями среди высокопоставленных офицеров бундесвера.

Кристиан Краузе, чей отец в начале 1990-х годов был членом кабинета канцлера Гельмута Коля, утверждал, что, будучи призванным на десятимесячную военную службу, столкнулся с многочисленными проявлениями неонацизма. «Во время праздников всегда произносился тост в честь Гитлера, — рассказывал Краузе, — а выпив, многие офицеры начинали обмениваться нацистским приветствием, выкрикивая “Зиг хайль!”» Ряд сообщений показывал, что в немецкой армии процветал чёрный рынок, где продавались сборники эсэсовских песен, «Mein Kampf» Гитлера, музыка скинхедов, флаги со свастикой и прочая противозаконная нацистская атрибутика. Подобные вещи можно было приобрести в казармах Франца–Йозефа Штрауса в Баварии. Там солдаты отмечали день рождения Гитлера, распевая нацистские гимны и просматривая пропагандистские фильмы времён Третьего рейха. «Было совершенно ясно, что некоторые из наших командиров хотели привить молодым солдатам традиции вермахта», — рассказал журналистам журнала «Штерн» один из проходивших подобное обучение.

В 1992 году находившиеся на действительной службе военнослужащие стали участниками 68 связанных с неонацистами происшествий, в результате чего погибли три человека; более чем в 10 случаях немецкие солдаты применяли своё оружие против иностранцев. В этом же году опрос, проведённый собственной социологической службой бундесвера, выявил, что армия «становится все более популярной среди молодых людей, слабо или вовсе не интересующихся демократическими ценностями». Это частично объяснялось пробелами в немецком законодательстве, позволявшем трети населения выбирать вместо военной гражданскую службу. Вследствие этого в армии собирались люди с более консервативными убеждениями, нежели в обществе в целом. Другим фактором было то, что фашистские группы побуждали своих членов идти в армию, чтобы приобрести там необходимую военную подготовку. Сама атмосфера боевой подготовки после окончания «холодной войны» стала намного жёстче. Об этом свидетельствует случай с немецким военным инструктором, на вопрос которого «От чего растёт трава?» его подчинённые должны были хором выкрикивать: «Кровь, кровь, кровь».

Узнав, что некоторые из его подчинённых присоединились к неонацистским бандам, генерал Науманн демонстративно осудил проявления расизма и антисемитизма. Он также посетил мемориал «Яд Вашем» в Иерусалиме, чтобы почтить память жертв Холокоста. В других случаях он вёл себя по–иному. После объединения Германии он с энтузиазмом заявил своему Генеральному штабу о том, что они достигли конца исторической эпохи, начавшейся не в 1945, но «в 1789 году, когда произошла Французская революция». Его стремление разделаться с демократическими принципами «свободы, равенства и братства» не могло не напомнить о знаменитом замечании Йозефа Геббельса: задачей национал–социализма является «стереть 1789 год из германской истории».

Антипатию Науманна к 1789 году разделяли и теоретики «Новых правых», возглавивших идейное наступление на либерализм в Германии, начавшееся после окончания «холодной войны». Возникшие в «мёртвый сезон» неофашизма, немецкие «Новые правые» до падения Берлинской стены оставались достаточно маргинальным явлением. Затем, оживившись, они попытались покорить интеллектуальные высоты. Их основным рупором стал качественно издаваемый и хорошо финансируемый еженедельник «Молодая свобода» («Junge Freiheit»).

Основанный в 1986 году девятнадцатилетним Дитером Штайном (Dieter Stein), еженедельник «Молодая свобода» опубликовал несколько статей и интервью руководителя GRECE («Группа изучения европейской цивилизации») Алена де Бенуа. Однако германские «Новые правые» не соглашались с некоторыми из последних идей де Бенуа, в частности, о том, что классическое национальное государство не имеет будущего. Для них было принципиально важно искупление ультранационализма. Они хотели реабилитировать дискредитированных мыслителей Консервативной революции 1920-х годов. Издание было полно мемориальных материалов, посвящённых Эрнсту Юнгеру, Карлу Шмитту, Освальду Шпенглеру и прочим антидемократическим идеологам, превозносившим языческие истоки немецкой культуры и содействовавшим приходу Гитлера к власти.

Для Штайна и других интеллектуалов «Новых правых» главным врагом всегда оставалось в первую очередь американское общество потребления, а не коммунизм. С крахом советского блока Соединённые Штаты стали единственным врагом — эта ситуация была очень благоприятна для «Молодой свободы», пытавшейся завоевать сердца и умы широких масс. Как и его фашистские предшественники времён Консервативной революции, он отвергал парламентскую демократию как чуждую форму правления и подчёркивал необходимость для немцев вновь открыть свою истинную идентичность, вспомнив о былой славе и ослабив связи с Западом.

Редакционные статьи Штайна в пользу независимой военной политики Германии с удовлетворением воспринимались руководством бундесвера. В нескольких случаях статьи из еженедельника перепечатывались немецкими военными изданиями. «Молодая свобода» также публиковала работы ультраправого историка Эрнста Нольте (Ernst Nolte), считавшего преступления Гитлера защитной реакцией на советский коммунизм.

Еженедельник «Молодая свобода» пользовался особой популярностью в немецких и австрийских университетах, где возрождались ультраправые студенческие общества, так называемые «братства» (Burschenschaften). Известные своим злобным национализмом, эти объединявшие исключительно мужчин содружества выпивох пропагандировали дуэли на саблях без защитных масок, оставлявшие отметины на многих практиковавших эту «мужскую» забаву. (Аналогичным образом получил своё увечье и Отто Скорцени.) По данным социолога Герхарда Шафера из Бремена, «заметное меньшинство членов Burschenschaften может быть отнесено к неофашистам». Некоторые из этих сообществ дуэлянтов оказывали материальную поддержку еженедельнику «Молодая свобода». Студенты, вступавшие в «братства», зачастую разделяли те же пангерманские воззрения, что и еженедельник «Молодая свобода», рекламировавшийся в Австрии как «газета для Австрии и остальной Германии».

Штайн, однако, отрицал любые связи со скинхедами и неонацистами, даже невзирая на то, что некоторые редакторы еженедельника происходили из организаций, связанных с Михаэлем Кюненом. Практически ежедневно в Германии происходили нападения на иностранцев, но Штайн утверждал, что угроза неонацистского насилия сильно преувеличивается средствами массовой информации. «Немцы проявляют крайнюю сдержанность, не нападая на иностранцев», — уверял он.

Штайн также пытался дистанцироваться от неонацистского подполья, чтобы не подорвать усилия «Молодой свободы» по налаживанию связей с националистически мыслящими представителями политических и деловых кругов. Однако ему не удалось обмануть министра внутренних дел земли Северный Рейн — Вестфалия Герберта Шнора (Herbert Schnoor). «В отличие от правых экстремистов старого времени, я считаю “Новых правых” более опасными», — заявил он. Шнор предупреждал, что реакционно мыслящая интеллигенция пытается насадить авторитарную атмосферу в немецких студенческих городках. «Они действуют так умело, что человек даже не замечает, как попал в их сети, — заявлял Шнор. — Возможно, им удастся сдвинуть демократические партии вправо».

Смущённый Штайн продолжал призывать к восстановлению Германии в границах 1937 года. «Германия — это Гулливер, с которого срезали путы, — говорил он. — Просто Гулливер ещё этого не заметил».

Когда представителю правительства был задан вопрос об официальном германском календаре на 1993 год, он назвал его ошибкой, сделанной в спешке. Изданный и распространявшийся Министерством внутренних дел крупноформатный календарь представлял фото различных «немецких» городов — по одному на месяц. Однако два изображённых города находились в Польше, а третий был столицей только что ставшей независимой Эстонии. Несмотря на последовавшее веселье, сверху поступили указания не убирать вызвавший такую реакцию календарь из тысяч немецких школ и колледжей.

Инцидент с календарём вряд ли можно назвать аномалией для пережившей «холодную войну» Германии, где призывы к «исправлению границ» стали совершенно обыденным явлением. «Путешествуя по стране и беседуя с представителями низовых партийных организаций, понимаешь, сколь сильно там влияние “Новых правых”», — заметил депутат Бундестага от христианских демократов Фридберт Пфлюгер. Он признал, что в ходе многих проводившихся им встреч «поднимался вопрос о западной границе Польши и выдвигались требования о возврате Силезии и Восточной Пруссии». Высокопоставленные немецкие официальные лица достаточно спокойно говорили о «Центральной Германии», имея в виду территории бывшей коммунистической Восточной Германии. В телевизионном обращении к немецким студенческим сообществам Вольфганг Шойбле (второй человек после Коля и его явный преемник) заявил о территории, некогда бывшей «востоком Германии», что на самом деле «она находится в центре Германии». Продвигая эту опасную точку зрения, Шойбле и его коллеги поддерживали неонацистов, настаивавших, что земли к востоку от объединённой Германии принадлежат фатерланду.

В отличие от внепарламентских неонацистов, официальные лица Германии имели возможность подкрепить свои реваншистские рассуждения значительными финансовыми средствами. В начале 1990-х годов федеральный бюджет Германии, отдельной позицией в котором указывалась «Центральная Германия» (Mitteldeutschland), подразумевавшая территорию бывшей ГДР, щедро выделял средства для «Союза изгнанных» (Bund der Vertriebenen), зонтичной организации с десятками филиалов, разделявшей мнение неонацистов о том, что Германия должна восстановить свои «истинные этнические границы». Они мечтали о «Великой Германии», которая охватит не только значительные территории на Востоке, но также немецкие анклавы во Франции, Бельгии, Австрии и североитальянском Южном Тироле.

После Второй мировой войны свыше 11 миллионов немцев были изгнаны из домов, располагавшихся в спорных восточных зонах, где границы перемещались с места на место в течение многих веков. Когда прежние немецкие территории вошли в состав советского блока, озлобленные изгнанники стали естественными союзниками ЦРУ и «Организации Гелена» и начали вербовать агентов из числа перемещённых лиц. Ряд организаций «изгнанных», возникших в начале 1950-х годов, возглавлялись бывшими офицерами SS. Эти воинствующие изгнанники и их потомки создали в Западной Германии мощное правое лобби — ведь перемещённые лица составляли более 20% всего населения страны. В течение многих лет они приносили заметное число голосов Христианско–демократическому союзу, во главе которого стоял Аденауэр, затем — Гельмут Коль. Партия предоставляла средства, а также уделяла внимание активистам «изгнанных», несмотря на то что многие из них придерживались пронацистских взглядов. Некоторые руководители «изгнанных» использовали выходившие на государственные средства публикации для доказательства того, что Холокост был всего лишь антигерманской пропагандой.

Лоббистские группы «изгнанных» «всегда полагались на Коля», вспоминал бывший сотрудник дипломатической службы США Дуглас Джонс. Не желая не отталкивать от себя мощную и хорошо организованную группу избирателей канцлер и ряд других членов его кабинета в годы «холодной войны» несколько раз подтверждали, что рассматривают немецкие границы 1937 года в качестве законных. В 1984 году федерация изгнанников наградила Коля почётной медалью за его заявления о том, что «территориальный вопрос остаётся открытым». Всегда готовое прийти на помощь ассоциациям изгнанных правительство Германии значительно увеличило их финансовую поддержку после падения Берлинской стены, даже в условиях сокращения затрат на социальную сферу. (Эти урезания объяснялись необходимостью покрытия расходов на объединение.) Подобное поклонение фанатикам- ирредентистам «сформировало часть политического ритуала, согласно которому безответственно и упорно отказывались и от причин, и от последствий войны, начатой и проигранной немцами», заявлял писатель Гюнтер Грасс.

Официальные лица Госдепартамента США считали, что снисходительность Коля к открыто реваншистским группировкам — это точно рассчитанный ход с целью сохранить контроль над экстремистами, стремившимися расширить германские границы. Однако такая аргументация не могла успокоить тех, кто в этих призывах угадывал более опасные ноты. Возможно, правительство и не имело подобных намерений, однако официальная поддержка организаций изгнанников способствовала реализации планов неонацистских лидеров, которые часто выезжали на восточные территории, надеясь на их будущее вхождение в фатерланд. Порой неонацистские агитаторы координировали свою деятельность с «изгнанными», получавшими государственное финансирование и возглавлявшимися высокопоставленными германскими официальными лицами.

Одним из таких людей, в начале и середине 1990-х годов «сидевших на двух стульях», был и Эдуард Линтнер (Eduard Lintner). Он одновременно являлся заместителем министра внутренних дел Германии и ключевой фигурой в финансировавшемся правительством «Объединении судетских немцев» (Sudetendeutsche Landsmannschaft, SL) — филиале «Союза изгнанных», выступавшем за немецкую экспансию на территорию соседней Чехословакии. Эта группа, в свою очередь, была тесно связана с пронацист- ской организацией Sudeten German Witikobund. По иронии судьбы одной из задач Линтнера на посту заместителя министра внутренних дел было расследование неонацистской деятельности.

Связи «Объединения судетских немцев» с неонацистами и их родственниками из «Новых правых» соответствовали политическим корням организации. Основанное бывшими офицерами SS и ветеранами вермахта, объединение никогда не прекращало призывать к возврату Судет, аннексированных Гитлером в 1938 году. Тяжёлые воспоминания о нацистской оккупации делали чехов весьма чувствительными к грубой тактике ассоциаций немецких изгнанников, увеличивших свою активность после завершения «холодной войны».

В конце 1992 года Чехословакия распалась на два государства. Этому расколу отчасти поспособствовали действия немецкого фонда, тесно связанного с Христианским социальным союзом (баварской партией, тесно связанной с Христианско–демократическим союзом Коля). Он снабжал деньгами словацких сепаратистов и поддерживал набиравшего популярность Владимира Мечиара, «сильную руку», сотрудничавшую с Бонном. В это время «Объединение судетских немцев» и его неонацистские союзники упорно настаивали на том, чтобы разрешить этническим немцам, изгнанным из Судет (занимавшим треть территории Чешской Республики), и их потомкам вернуться на старые места проживания, при этом сохранив своё немецкое гражданство.

В ответ на требования выплаты компенсаций чехам, пострадавшим от гитлеровского режима, Бонн поднял вопрос о возмещении убытков, связанных с экспроприацией собственности двух с половиной миллионов судетских немцев после краха Третьего рейха. После того как чешские суды отвергли это требование, министр финансов Германии Тео Вайгель сделал политический «залп»: прозрачно намекнул о возможности заблокировать вступление Праги в ЕС. Чешские официальные лица были в ярости, но не могли позволить себе скрестить клинки с Бонном. Поскольку немецкий капитал давал львиную долю инвестиций в экономику Чешской Республики, у Бонна был очень хороший рычаг для давления на более слабого соседа. «Статус Чешской Республики изменился. Теперь мы уже не советский сателлит, а немецкий протекторат», — заметил обозреватель газеты «Prague Post».

Польское правительство в свою очередь опасалось аналогичных действий Германии в Силезии, Померании и районах, ранее входивших в территорию Восточной Пруссии. Неонацисты из–за Одера и Нейсе не упускали возможность поддержать претензии Германии на большие территории Польши. Как и в Судетах, неофашистская агитация проходила параллельно, а иногда и в дополнение к усилиям групп «изгнанных». Они поддерживались Бонном и проводили реваншистскую пропаганду в анклавах этнических немцев на территории Польши. Несколько неонацистских групп сосредоточили своё внимание на Верхней Силезии, территории, богатой углём, железом и другими природными ресурсами. Наиболее активной считалась группа «Национальное наступление», созданная в 1990 году бывшими последователями Михаэля Кюнена. Годом позже «Национальное наступление» купило дом в польской деревне Дзевковице, вскоре сменившей название на прежнее — Фраунфельд. Дом стал оперативной базой для деятельности лидера «Национального наступления» Гюнтера Бошютца (Gunter Boschutz), издававшего на немецком языке студенческий журнал «Silesian Report». Вместе с финансировавшимися Бонном группами «изгнанных», такими как «Кружок друзей Германии» (Deutsche Freundeskreise), «Национальное наступление» занималось установкой двуязычных дорожных знаков и организовало круглосуточное радиовещание на немецком языке. В мае 1992 года Бошютц организовал слёт в Кадубе, где одним из выступавших был ультранационалист Бела Эвальд Альтханс, много раз приезжавший в Силезию.

В декабре 1992 года польские власти признали Бошютца нежелательным иностранцем и вышвырнули его из Силезии. В тот же месяц немецкие власти запретили «Национальное наступление». Этот запоздалый шаг Бонна лишний раз продемонстрировал двусмысленное отношение немецкого правительства к воинствующим неонацистам, которые то поддерживали официальную политику страны, то нет. Убеждённые неонацисты и интеллектуалы «Новых правых» принципиально отрицали парламентскую демократию, но были заодно с властями в попытках ограничить иммиграцию и поддержать этнических немцев, проживающих за пределами Федеративной Республики. Неонацистские группы обычно занимали крайние позиции, что позволяло правительству Германии, преследуя гегемонистские цели, выглядеть достаточно умеренно.

Следует заметить, что часть культурных проектов, поддерживавшихся Бонном, были совершенно безобидными, например, курсы по пошиву силезских народных костюмов. Более разумные представители «изгнанных» старались, чтобы средства, полученные от фатерланда, шли на пользу не только немцам, но и полякам. Однако многие польские фольксдойче (Volksdeutsche — обозначение «этнических германцев». — Примеч. пёр.) достаточно неуклюже выражали свою возродившуюся национальную гордость. Десятилетия коммунистического угнетения не смогли полностью вытравить старый германский шовинизм. (Изучение немецкого языка в школах Силезии было запрещено до 1990 года.) Сдерживавшиеся национальные чувства сделали немецкое меньшинство лёгким объектом для манипуляций со стороны ультраправых реваншистов, чьи постоянные разглагольствования о «Великой Германии» вывели из себя польское руководство. Президент Лех Валенса обвинил силезских немцев в участии в нелегальной кампании «изгнанных» по установке памятников немецким солдатам, погибшим во Второй мировой войне.

Официальные власти Польши уже не раз высказывали свою озабоченность выходками неонацистов против поляков, посещавших Федеративную Республику. Новые искры вспыхнули в феврале 1993-го, когда польский губернатор подверг критике немецких дипломатов за организацию «неофициальных групп» и проведение несанкционированных встреч с руководителями германских общин Силезии. В следующем месяце офицер польской армии немецкого происхождения был приговорён к тюремному заключению за шпионаж в пользу Бонна. Эти факты свидетельствовали о нервозности польского руководства в связи с экономическими посягательствами Германии и подрывной деятельностью немцев, изгнанных из Силезии. Однако Варшаве пришлось подчиниться требованиям Бонна и предоставить немецкому меньшинству, проживающему в Польше, специальные права и привилегии. Таким образом, польские фольксдойче, проживавшие в Силезии и Померании, отныне могли участвовать в немецких выборах и путешествовать с германскими паспортами. В то же время парламент Федеративной Республики отказался принять закон, защищающий права этнических меньшинств на территории своей страны. Подобная политика «двойных стандартов» только усилила впечатление того, что Бонн занимается проведением традиционной политики с позиции силы.

Ещё одной целью пангерманской националистической пропаганды стал Калининград. Ранее называвшийся Кенигсбергом, этот старый прусский порт после Второй мировой войны превратился в крупную базу советского военного флота. После падения СССР он стал географическим курьёзом, отрезанным от России и зажатым между Польшей и прибалтийскими государствами. В качестве первого шага к «регерманизации» города Бонн предложил финансовую помощь, которая должна была подвигнуть фольксдойче перебираться туда на жительство. Вскоре город, словно магнитом, стал притягивать к себе правых экстремистов, включая и вездесущего Эвальда Альтханса, искавшего расположения растущего немецкого населения призывами возобновить в Калининграде германское управление. И снова действия неонацистов, как казалось, во многом совпали с намерениями популярных немецких политиков.

В Калининграде заработал филиал «Дойче банка», а немецкие предприниматели открыли магазины и рестораны, чтобы оказывать услуги потоку туристов из Федеративной Республики, хлынувших в область. В некоторых районах города таблички с названиями улиц сменили с русских на немецкие. Не упоминая о полноценном «аншлюсе», руководители немецкого бизнеса начали мечтать о демилитаризованном Калининграде, которому будет предоставлен специальный статус свободного порта и зоны свободной торговли. Пока они с энтузиазмом рассуждали о новом Гонконге на Балтике, действовавшая при поддержке Бонна группа реваншистов «Ассоциация немцев зарубежья» («Verein fur das Deutschtum im Ausland», VDA), не привлекая к своей деятельности особого внимания, занялась захватами земель в регионе.

Продвигаясь далее по побережью Балтики, немецкие ультраправые попробовали свои силы в Латвии. Иоахим Зигерист (Joachim Siegerist), немец, ставший гражданином Латвии в силу латышского происхождения своего отца, организовал в принявшей его стране политическую партию «Народное движение Латвии». На состоявшихся в октябре 1995 года выборах партия завоевала 15% голосов избирателей. С подобным результатом Зигерист внезапно стал заметной фигурой в политической жизни страны, даже невзирая на то, что немецкий суд приговорил его к 18 месяцам тюремного заключения за нарушения закона о расистских высказываниях. Ветеран кампании за освобождение Рудольфа Гесса, Зигерист использовал свои обширные связи среди немецких ультраправых, поддержавших его «вылазку» в латышскую политику.

Успех Зигериста стал отражением резкого «поправения», наступившего в Латвии после «холодной войны», когда отрицание Холокоста и обеление военных преступников поощрялись правительством. Латвийская молодёжь записывалась в возрождённое движение «Лесных братьев», изначально представлявшее собой профашистские ополченческие формирования, в годы Второй мировой войны сотрудничавшие с нацистской Германией и по собственной инициативе проводившие еврейские погромы. Одетые в форму старого образца, эти политические экстремисты патрулировали улицы Риги, столицы Латвии, как будто бы Гитлер одержал победу. Латвийское правительство также сформировало 15-тысячную военизированную организацию «Земессардзе» («Национальная гвардия»), в которую было включено два почётных подразделения ветеранов SS. В апреле 1993 года латвийский парламент почтил минутой молчания павших солдат «Латышского легиона SS». В том же году правительство Германии заявило, что будет выплачивать ежемесячную пенсию бывшим латышским эсэсовцам. При этом Бонн не соглашался на компенсации латышам, пострадавшим от гитлеровского режима.