38
Ученое незнание
Ближе к концу первой книги Опытов, в начале главы О Демокрите и Гераклите – то есть о смеющемся и плачущем философах как двух выражениях нелепости человеческого удела – Монтень уточняет свой метод работы:
Я беру наудачу первый попавшийся сюжет. Все они одинаково хороши. И я никогда не стараюсь исчерпать мой сюжет до конца, ибо ничего не могу охватить в целом (I. 50. 268).
Другой вариант той же идеи: «Всякий довод для меня одинаково плодотворен» (III. 5. 89). Отправной точкой для размышления Монтеня может послужить любое наблюдение, впечатление от книги или случайная встреча. Поэтому он так любит путешествия – особенно, как мы видели, прогулки верхом, во время которых к нему лучше всего стекаются идеи, то подталкиваемые, то задерживаемые движением вещей, самой жизни. Он думает о чем-то одном, потом перескакивает на другое, но ничего страшного – ведь всё взаимосвязано.
Позднее Монтень развил этот беглый набросок своего метода в добавлении к той же главе:
[Я] ничего не могу охватить в целом и полагаю, что не удается это и тем, кто обещает нам показать это целое. Каждая вещь состоит из многих частей и сторон, и я беру всякий раз какую-нибудь одну из них, чтобы лизнуть или слегка коснуться, хотя порою вгрызаюсь и до кости. Я стараюсь по возможности идти не столько вширь, сколько вглубь, и порою мне нравится смотреть на вещи под необычным углом зрения (I. 50. 268–269).
Теперь, когда Опыты увидели свет, их автор более уверен в себе: те, кто претендует на проникновение в суть вещей, говорит он, пытаются нас обмануть, ибо человеку не дано познать эту суть. К тому же мир настолько многообразен, что всякое знание хрупко и сводится к мнению. Вещи состоят из «многих частей и сторон». «[Их] наиболее устойчивым свойством ‹…› является несходство» (II. 37. 698). Поэтому можно рассчитывать в лучшем случае осветить некоторые из их аспектов. Монтень умножает точки зрения, противоречит себе, но только лишь потому, что мир сам по себе полон парадоксов и неувязок.
Если бы я знал себя хуже, то, может быть, и попытался бы досконально исследовать какой-нибудь вопрос. Я бросаю тут одно словечко, там другое – слова отрывочные, лишенные прочной связи, – не ставя себе никаких задач и ничего не обещая. Таким образом, я не обязываю себя исследовать свой предмет до конца или хотя бы всё время держаться его, но постоянно перебрасываюсь от одного к другому, а когда мне захочется, предаюсь сомнениям, неуверенности и самому главному в себе – незнанию (I. 50. 269; с изменением. – Пер.).
Только иллюзия может заставить нас поверить, что мы доходим в исследовании той или иной темы до конца. Разбрасываясь, обозревая всё беглым взглядом, выхватывающим лишь малую часть предмета, Монтень пишет не так, как «следует»: он не стремится к серьезности и основательности, а слушается своей прихоти, не боясь пойти себе наперекор и даже оставить вопрос без ответа, если он окажется запутанным или неразрешимым, как в случае с ведьмами.
Добавленный Монтенем пассаж завершается похвалой тому, что он считает «самым главным» в себе, – незнанию. Но будем осторожны: это незнание, в котором заключен итоговый посыл Опытов, не имеет отношения к банальному невежеству и «глупости» того, кто не желает учиться и отказывается от знаний. Это ученое незнание, которое изведало науки и обнаружило, что они – всегда лишь полузнания. Как скажет позднее Паскаль, нет ничего хуже полуученых, уверенных в своей мудрости. Превозносимое Монтенем незнание – это незнание Сократа, который знает, что ничего не знает; это «предел трудности и совершенства», который смыкается с «первичными, чистыми впечатлениями бездумного естества» (III. 12. 255).
