31
Лучшая часть моего существа
В 1595 году, в посмертном издании Опытов, глава О самомнении, в которой Монтень описывает самого себя и нескольких своих замечательных современников, завершается хвалебной речью в адрес Марии де Гурне, его духовной дочери. Поскольку в предыдущих изданиях Опытов этого панегирика не было, а подготовкой посмертного издания занималась как раз Мария де Гурне, к которой он обращен, его подлинность оспаривалась.
Я не раз имел удовольствие печатно сообщать о надеждах, которые я возлагаю на Марию де Гурне де Жар, мою духовную дочь, любимую мною бесспорно не только отечески, но и много сильнее. Она незримо присутствует в моем уединенном затворничестве, как лучшая часть моего существа, и ничто в целом мире не привлекает меня, помимо нее. Если по юности можно предугадывать будущее, то эта исключительная душа созреет когда-нибудь для прекраснейших дел и, среди прочего, для совершенной и священнейшей дружбы, до которой не возвышалась еще (по крайней мере, ни о чем подобном мы еще не читали) ни одна представительница женского пола (III. Примечания. 455).
Именно в этом издании, которое Мария де Гурне снабдила еще и пространным предисловием, Опыты читались на протяжении нескольких столетий; именно им восхищались среди прочих Паскаль и Руссо. В XX веке ему предпочли «бордоский экземпляр» издания 1588 года, сочтя этот объемистый том ин-кварто, испещренный пометками Монтеня – «восполнениями», как он сам их называл, – более аутентичным. Между изданием 1595 года и «бордоским экземпляром» существует немало различий, одним из которых является и эта вставка о Марии де Гурне. Однако в наши дни это посмертное издание вновь обрело свои права, так как его текст теперь считается точнее. А значит, у нас больше нет причин сомневаться в том, что прекрасный портрет духовной дочери Монтеня выполнен его рукой.
Искренность и устойчивость ее душевного склада и сейчас уже достаточны для такой дружбы; ее чувство ко мне более чем достаточно, так что тут нечего и желать, кроме разве того, чтобы страх, который она испытывает перед моим близким концом (ведь я встретился с нею в возрасте пятидесяти пяти лет), меньше мучил ее. Ее суждения о первых моих Опытах, суждения женщины, и притом принадлежащей нашему веку, особы столь юной и столь одинокой в ее захолустье, а также поразительная горячность, с какою она полюбила меня и долгое время влеклась ко мне, движимая исключительно восхищением, внушенным ей задолго до того, как она увидела меня, – всё это обстоятельства, достойные глубочайшего уважения (III. Примечания. 455).
Эта связь между пожилым человеком и молодой женщиной (их разница в возрасте составляла более тридцати лет) всегда интриговала исследователей. После смерти Ла Боэси в 1563 году у Монтеня уже не было друзей в том идеальном античном смысле, о котором он писал, но он считает Марию де Гурне достойной того, чтобы войти в пантеон своего века. Страстно влюбленная в древние языки и классическую культуру, нимало не похожая на ту «смешную жеманницу», какой ее порой представляли недоброжелатели, она сама открыла для себя две первые книги Опытов в возрасте восемнадцати лет и была ими очарована. Она встретилась с Монтенем лишь единожды, в 1588 году в Париже, но затем переписывалась с ним до самой его смерти. Подготовкой посмертного издания Опытов ей поручила заняться вдова их автора.
Монтень, из шести дочерей которого пять (все кроме одной, Леоноры) умерли в раннем возрасте, признается, что любит свою духовную дочь «не только отечески, но и много сильнее», словно она является частью его самого, что «ничто в целом мире не привлекает [его] помимо нее», а ее чувство к нему «более чем достаточно». Их привязанность друг к другу лишний раз доказывает, что Монтень не был жертвой женоненавистнических предубеждений своего века, поскольку в последние годы жизни питал к молодой женщине возвышенные дружеские чувства, достойные идеалов Античности.
