30
Венец и конец
Не стихают споры о том, развивалась ли мысль Монтеня по ходу написания Опытов или всегда была одинаково подвижной, хаотичной и многоликой. Но есть по крайней мере одна важная для него тема, отношение к которой у него ощутимо меняется: это тема смерти. Одна из больших глав первой книги называется по изречению Цицерона: О том, что философствовать – это значит учиться умирать:
Конечная точка нашего жизненного пути – это смерть, предел наших стремлений, и если она вселяет в нас ужас, то можно ли сделать хотя бы один-единственный шаг, не дрожа при этом, как в лихорадке? Лекарство, применяемое невежественными людьми, – вовсе не думать о ней. Но какая животная тупость нужна для того, чтобы обладать такой слепотой! ‹…› Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-либо другом (I. 20. 79–81).
Мудрец должен уметь умерять свои страсти, а значит, и свой страх перед смертью. Коль скоро она неизбежна, нужно ее «приручить», свыкнуться с ней, постоянно думать о ней, чтобы побороть ужас, внушаемый нам безжалостным противником.
Однако к концу Опытов Монтень, судя по всему, приходит к выводу – наблюдая, в частности, за поведением крестьян во время войны и разгула чумы, – что к смерти не стоит готовиться путем воспитания воли, что безразличие к ней простых людей является истинной мудростью, столь же благородной, как мудрость обреченного на самоубийство Сократа:
От мыслей о смерти более тягостной становится жизнь, а от мыслей о жизни – смерть. Первая нам не дает покоя, а вторая нас страшит. Не к смерти мы подготовляем себя, это ведь мгновение. Каких-нибудь четверть часа страданий, после чего всё кончается и не воспоследует никаких новых мук, не стоят того, чтобы к ним особо готовиться. По правде говоря, мы подготовляемся к ожиданию смерти. ‹…› Но я остаюсь при том мнении, что смерть действительно конец, однако не венец жизни. Это ее последняя грань, ее предел, но не в этом же смысл жизни, которая должна ставить себе свои собственные цели, свои особые задачи (III. 12. 252).
Монтень любит играть словами: смерть – не венец, а конец жизни. Жизнь должна стремиться к жизни, а смерть наступит сама собой.
И всё же изменился ли он с годами? Не уверен. В главе О том, что философствовать – это значит учиться умирать он дает множество советов, но прибегает к столь изощренным антитезисам, что можно усомниться, убежден ли он сам в тезисах, которые таким образом стремится подчеркнуть:
Неизвестно, где поджидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду. Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения (I. 20. 82).
Складывается впечатление, что разум пытается урезонить воображение, но ему это не очень удается: Монтень словно бы повторяет заученный урок. Кажется, что он даже иронизирует по поводу этой заранее проигранной дуэли со смертью: «Если бы смерть была подобна врагу, от которого можно убежать, я посоветовал бы воспользоваться этим оружием трусов» (I. 20. 81).
Пожалуй, что и отношение Монтеня к смерти не меняется на протяжении Опытов по существу, а лишь окрашивается сомнением. Как лучше жить? Постоянно держа смерть в поле зрения, подобно Цицерону и стоикам, или думая о ней как можно меньше, подобно Сократу и крестьянам? Монтень колеблется между меланхолией и радостью жизни, юлит – как и все мы, – и его финальный тезис в итоге совпадает с тем, который он высказал в самом начале: «Я хочу ‹…›, чтобы смерть застигла меня за посадкой капусты» (I. 20. 84).
