23
Нечаянный философ
Как мы видели, Монтень сомневался в ценности слишком формального образования. Согласно схеме, которая направляет все рассуждения Опытов, – противопоставлению природы и искусства, то есть благой естественности и дурной искусственности, – культура более склонна отдаляться от природы, чем побуждать ее к самопознанию. В то же время Монтень охотно напоминает, что его самого чтение вовсе не увело от собственной сути, а, напротив, к ней приблизило.
Мои правила жизни естественны, и для выработки их я никогда не прибегал к учению какой-либо школы. Но, так как они были очень просты, то, когда у меня явилось желание изложить их, я, стремясь выпустить их в свет в несколько более приличном виде, вменил себе в обязанность подкрепить их рассуждениями и примерами и сам был крайне удивлен, когда оказалось, что они случайно совпали со столькими философскими примерами и рассуждениями. Каков был строй моей жизни, я узнал только после того, как она была прожита и близка к завершению; вот новая фигура непредвиденного и случайного философа! (II. 12. 479)
Эта восхитительная формула из главы Апология Раймунда Сабундского содержит в себе весьма оригинальное, хотя и удивительно скромное определение личной этики. Монтень сообщает нам две очень важные вещи. Во-первых, он сделал себя сам: книги, которые он прочел, познания, которые он приобрел, не изменили его и тем более не испортили; его «правила жизни», то есть характер, поступки и моральные качества, остались его собственными, не подчинившись чужим образцам. А во-вторых, начиная писать, рассказывать о себе, приводить примеры и изречения, случаи из жизни и их толкования, мы постепенно узнаем себя в том, что пишем. По словам Монтеня, в процессе сочинения Опытов, описывая самого себя, он не только понял, кто он есть, но и почувствовал, к какому лагерю, к какой группе или школе тяготеет его мысль. Иначе говоря, Монтень не решал сознательно стать стоиком, скептиком или эпикурейцем – не выбирал те школы мысли, с которыми он часто себя ассоциирует, – но, уже отойдя от деятельной жизни, осознал, что его поступки соответствовали их учениям естественно, нечаянно, непреднамеренно, без всякого умысла или расчета.
Поэтому было бы неверно объяснять мысль Монтеня через его приверженность той или иной философской школе Античности. Он ненавидит авторитеты. Ссылаясь на какого-либо автора, он лишь указывает на свое случайное совпадение с ним, а, не упоминая имени того, чью цитату он приводит, дает читателю понять, что к любой ссылке на авторитет следует относиться с недоверием. Эта тема возникает в главе О книгах:
Я не веду счета моим заимствованиям, а отбираю и взвешиваю их. Если бы я хотел, чтобы о ценности этих цитат судили по их количеству, я мог бы вставить их в мои писания вдвое больше. Они все, за очень небольшими исключениями, принадлежат столь выдающимся и древним авторам, что сами говорят за себя. Я иногда намеренно не называю источник тех соображений и доводов, которые я переношу в мое изложение и смешиваю с моими мыслями. ‹…› Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку (II. 10. 356).
Монтень никак не обозначает некоторые свои заимствования, чтобы читатель не трепетал перед авторитетом древних авторов и мог не соглашаться с ними так же, как и с ним самим.
