22
Ясная голова
В спорах о школе ссылки на Рабле и Монтеня напрашиваются сами собой: герой Рабле Гаргантюа в письме к своему сыну Пантагрюэлю высказывал пожелание, чтобы тот стал «бездной премудрости», а Монтень предпочитал людей с «ясной» головой тем, у кого она «напичкана науками». Это сравнение очерчивает и противопоставляет две задачи любой педагогики: с одной стороны знания, с другой – компетенции, как мы говорим сегодня. Монтень в главах О педантизме и Об образовании детей первой книги Опытов уже протестует против бессмысленной зубрежки:
И, в самом деле, заботы и издержки наших отцов не преследуют другой цели, как только забить нашу голову всевозможными знаниями; что до разума и добродетели, то о них почти и не помышляют. Крикните нашей толпе о ком-нибудь из мимоидущих: «Это ученейший муж!», и о другом: «Это человек, исполненный добродетели!», – и она не преминет обратить свои взоры и свое уважение к первому. А следовало бы, чтобы еще кто-нибудь крикнул: «О, тупые головы!» Мы постоянно спрашиваем: «Знает ли такой-то человек греческий или латынь? Пишет ли он стихами или прозой?» Но стал ли он от этого лучше и умнее, – что, конечно, самое главное, – этим мы интересуемся меньше всего (I. 25. 127).
Монтень сурово осуждает образование своего времени. Возрождение утверждает, что порвало с темными временами Средневековья и вновь обрело связь с античной культурой, но по-прежнему ставит количество знаний выше качества их усвоения. Этой науке ради науки Монтень противопоставляет мудрость. Он обличает порочность энциклопедического образования, для которого знания становятся самоцелью, в то время как ценны не столько они сами, сколько их применение – умение пользоваться ими и умение жить. Вместо того чтобы восхищаться мудрецами, мы превозносим ученых. Монтень категоричен:
А между тем, надо стараться выяснить – не кто знает больше, а кто знает лучше. Мы трудимся лишь над тем, чтобы заполнить свою память, оставляя разум и совесть праздными. Иногда птицы, найдя зерно, уносят его в своем клюве и, не попробовав, скармливают птенцам; так и наши педанты, натаскав из книг знаний, держат их на кончиках губ, чтобы тотчас же освободиться от них и пустить их по ветру (I. 25. 127).
Я еще вернусь к сомнениям Монтеня в ценности памяти. Он часто сетует на ее слабость у себя, но, в сущности, вполне доволен этим, так как память не приносит никакой пользы, если она освобождает от лишних усилий мысль. Чтение, да и всякое образование вообще, Монтень сравнивает с перевариванием пищи. Уроки, как и еду, нельзя пробовать лишь кончиками губ, а затем проглатывать как есть. Их нужно медленно пережевывать и переваривать, чтобы они напитали своей субстанцией наши мозг и тело. Иначе организм их не примет, как негодную пищу. По мнению Монтеня, образование должно быть направлено на усвоение знаний: ведь ребенку нужно «приручить» их, преобразовать в собственные суждения.
Спор о задачах школы продолжается поныне, и, резюмируя позиции его сторон, было бы опрометчиво с ходу противопоставлять энциклопедизму Рабле либерализм Монтеня. Во-первых, чрезмерная широта программы, которую Гаргантюа предлагал в письме к Пантагрюэлю, объясняется тем, что она предназначалась для великана. А во-вторых, в том же письме содержится совет, который Монтень едва ли осудил бы: «Знание без Совести ведет к погибели души». Совесть, то есть порядочность, нравственность, является истинной целью любого образования. Это то, что в нас остается, когда мы всё переварили и почти всё забыли.
