21
Кожа и рубашка
Монтень был политиком – человеком, как я уже говорил, вовлеченным, – но всегда старался не слишком глубоко погружаться в игру, сохранять дистанцию, смотреть на себя со стороны, как зритель на актера. Он объясняет это в третьей книге Опытов, в главе О том, что нужно владеть своей волей, написанной по впечатлениям от пребывания на посту мэра Бордо:
Большинство наших занятий – лицедейство. Mundus universus exercet histrioniam. Нужно добросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое – своим. Мы не умеем отличать рубашку от кожи. Достаточно посыпать мукóю лицо, не посыпая ею одновременно и сердца (III. 10. 216).
Мир – это театр: здесь Монтень повторяет общее место, распространенное со времен Античности. Мы – актеры, мы носим маски, и нам не стоит принимать себя за персонажей. Нужно действовать осознанно, исполнять свой долг, но не путать то, что мы делаем, с тем, что мы есть: пусть между нашим внутренним существом и нашими поступками сохраняется дистанция.
Неужели Монтень учит нас двуличию? Когда я был подростком и в первый раз читал Опыты, мне казалось, что да, и все его тонкие различения меня отталкивали. Молодежь ищет искренности, подлинности, а значит – полного тождества, идеального соответствия между бытием и видимостью. Гамлет разоблачает манерность придворных, отвергает компромиссы и кричит королеве, своей матери: «I know not „seem“» – «Мне „кажется“ неведомы».
Из дальнейшего текста мы узнаём, что сильным мира сего желательно не воспринимать себя слишком всерьез, не сливаться со своей функцией, сохранять в отношении к ней долю юмора или иронии. Здесь Монтень не так далек от средневекового представления о двух телах государя: политическом, бессмертном, и физическом, тленном. Государь не должен смешивать себя и свою функцию, но не должен и слишком отделять ее от себя, дабы не поставить под удар свой авторитет, как это произошло с другим героем Шекспира, королем Ричардом II, который слишком ясно осознавал, что играет роль, и в итоге был свергнут.
Монтень предпочитает иметь дело с людьми, которые, попросту говоря, не задаются:
Я знаю людей, которые, получив повышение в должности, тотчас изменяют и преобразуют себя в столь новые обличия и столь новые существа, что становятся важными господами вплоть до печенки и до кишок и продолжают отправлять свою должность, даже сидя на стульчаке. Я не могу их научить отличать поклоны, отвешиваемые их положению, свите, мулу, на котором они восседают, от тех поклонов, что предназначены непосредственно им. Tantum se fortunae permittunt, etiam ut naturam dediscant. Они чванятся и пыжатся и тщатся вытянуть свою душу и данный им от природы ум до высоты своего служебного кресла. Господин мэр и Мишель Монтень никогда не были одним и тем же лицом, и между ними всегда пролегала отчетливо обозначенная граница (III. 10. 216).
Когда Монтеня избрали мэром, он не стал «изображать важность», как говорил философ Ален, но в то же время твердо следовал всем прерогативам своего поста, что могло бы показаться странным, если воспринять его слова буквально. Он вовсе не проповедует лицемерие, советуя разделять сущность и видимость: он лишь предлагает трезво смотреть на мир и, предвещая Паскаля, предостерегает от самообмана.
