18
Зачем что-то менять?
Монтень опасается новшеств, сомневаясь, что они способны сделать мир лучше. В Опытах нет ростков идеологии прогресса, которая расцветет пышным цветом в эпоху Просвещения. В главе О суетности Монтень отвергает пользу реформ:
Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как вводимые новшества; всякие перемены выгодны лишь бесправию и тирании. Когда какая-нибудь часть займет неподобающее ей место, это дело легко поправимое; можно принимать меры и к тому, чтобы повреждения или порча, естественные для любой вещи, не увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться за переплавку такой громады и менять фундамент такого огромного здания – значит уподобляться тем, кто, чтобы подчистить, начисто стирает написанное, кто хочет устранить отдельные недостатки, перевернув всё на свете вверх тормашками, кто исцеляет болезни посредством смерти (III. 9. 164).
Конечно, говоря о новшествах и переменах, Монтень имеет в виду прежде всего Реформацию и вызванные ею гражданские войны. А еще – открытие Америки, которое вывело мир из равновесия и тем самым ускорило его падение. Золотой век, по его мнению, далеко позади – в «началах и основах», а всякие перемены губительны, да и тщетны. «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», или даже так: «Дальше будет только хуже».
Стремясь изменить ход вещей, мы рискуем не улучшить, а ухудшить положение. Скептицизм приводит Монтеня к консерватизму, к защите обычаев и традиций: пусть и те и другие безосновательны, нет смысла отказываться от них, если мы не уверены, что это принесет благо. А коли так, зачем что-то менять? Вот почему Монтеню не понравилось, что трактат его друга Ла Боэси о «добровольном рабстве», в котором утверждается, что для свержения монарха хватило бы гражданского неповиновения, превратился в антимонархический памфлет. Как всякий меланхолик, Монтень преувеличивает, как сказали бы сегодня, «нежелательные последствия» любых реформ.
Он, бесспорно, утрирует, возлагая на перемены всю ответственность за несправедливость и тиранию; вместо новшеств и радикальных преобразований ему потребны реставрация и возрождение. Никакой религии нового – наоборот. Напомним, что основой его взглядов на общество служит органическая метафора государства, подобного человеческому телу, как макрокосм подобен микрокосму. И в медицине он видит один вред. Реформаторы сродни врачам, ускоряющим нашу смерть под предлогом лечения.
Мир сам себя не умеет лечить; он настолько нетерпелив ко всему, что его мучает, что помышляет только о том, как бы поскорее отделаться от недуга, не считаясь с ценой, которую необходимо за это платить. Мы убедились на тысяче примеров, что средства, применяемые им самим, обычно идут ему же во вред; избавиться от терзающей в данное мгновение боли вовсе не значит окончательно выздороветь, если при этом общее состояние не улучшилось (III. 9. 164).
Болезни – наше естественное состояние. Нужно научиться жить с ними, не пытаясь от них избавиться. Монтень питает неприязнь к смутьянам – чародеям-недоучкам, обещающим народу безоблачное будущее. Не желая становиться ни на сторону Реформации, ни на сторону Католической лиги, он – не богослов, но юрист и политик – считает устойчивость государства и права выше догматических разногласий. Это делает его приверженцем законной власти, даже консерватором. Гуманисты – это еще не люди Просвещения, и Монтень – отнюдь не модернист.
