Музыка

Дима ходил в садик, когда позволяло здоровье. Если его состояние ухудшалось, оставался дома у мамы.

Была очень холодная зима. Морозы доходили до сорока — сорока пяти градусов. В один из таких морозных дней я дежурила в роддоме. Перед дежурством — я уже говорила, что детский садик был рядом, — пришла, чтобы отвести Диму к маме. Воспитательница уговорила меня не вести ребенка по морозу, оставить на ночь вместе с детьми из продленной группы. Обещала позвонить мне, если что-то будет его беспокоить. Мы договорились с Димой, он знал, где я работаю. Он, казалось, с удовольствием согласился. Я ушла на дежурство. Вечером позвонила воспитательнице, она сказала, что все хорошо, Диму она уложила, он уснул. А позже Дима жаловался, что вовсе не спал тогда, а плакал всю ночь. Ему показалось, что его все бросили, что он бедный, одинокий, его никто не любит, ни мама, ни папа, ни бабушка! Когда мне он это рассказывал, у него дрожали губки от обиды, он вот-вот готов был заплакать.

Утром, после дежурства, я забежала в садик. Дима был в столовой с детьми, завтракал. Мне сказали, что он спал всю ночь — утром его едва разбудили. Бедный, бедный мой Димуся, что он пережил! Должно быть, ему было очень одиноко ночью. Больше мы никогда не оставляли его ночевать вне дома. Между прочим, в то дежурство было двадцать родов…

Перечитываю написанное… Жалостливо получается, но в барабаны бить вроде бы не с чего! Конечно, наша жизнь была нелегкой, часто она преподносила нам сюрпризы, огорчения, неудачи… Но — мы были молоды! У нас был сын, родители, которых мы любили, и они нас тоже любили и помогали — как могли и умели. Мы занимались делом, которое приносило нам удовлетворение, особенно когда удавалось кому-то принести пользу или радость. А самое главное — мы в этой суматохе не растеряли нашу любовь и интерес к нашим увлечениям.

Пожалуй, самым большим увлечением в нашей семье была и остается до сих пор музыка. Мой муж любил петь с детства, бабушка его слушала, иногда подпевала. В молодости она пела в церковном хоре — слушать ее приходили, как нам рассказывал дядя Тоня, со всей Украины (я, правда, думаю, что приходили все-таки из соседних сел, а не со всей Украины). В школе Шура стеснялся говорить о своих музыкальных увлечениях. О том, что он играл на фортепиано, вообще никто не знал. Когда уже в институте он вышел петь на сцену, увидел в зале своих бывших одноклассников — они сидели с широко раскрытыми от изумления глазами. У него был красивый баритон. Но, как я уже говорила, после занятий вокалом с руководителем институтского хора Гайдамавичусом Шура потерял голос и больше не пел. Так прошло три года. Шура подрабатывал пианистом в вокальном кружке института.

Руководители институтских кружков часто менялись — платили за такой труд мало. И вот в очередной раз пришел новый педагог — Вячеслав Васильевич Медведев. Он был тенор. В молодости, до армии, он окончил музыкальное училище, даже пробовал поступить в хор Александрова. У него была замечательный педагог, он все время ее цитировал. Она великолепно поставила ему дыхание — основу пения, научила хорошей дикции, выразительности. Он был, видимо, прилежным учеником и стал применять ее уроки на практике.

Начали работать вместе с Шурой. Мой муж играл, Медведев преподавал. Как-то в разговоре Шура обмолвился, что раньше пел, а потом бросил. Медведев послушал его и задумчиво сказал:

— Да… Голос-то тебе загнали в… никуда. Давай сделаем так: ты у меня играешь, а я буду заниматься твоим голосом. Ты будешь открывать и закрывать рот только по моей команде. Без меня — ни звука.

Как говорится, ударили по рукам. После того как все ученики уходили с урока, Медведев занимался вокалом с Шурой. У Шуры отличный музыкальный и вокальный слух, он быстро все усваивал. Через некоторое время Медведев говорил:

— Так! Ты отлично спел эту фразу. А теперь спой ее так, как ты пел раньше.

Шура начинал петь, «как раньше». Медведев кричал:

— Стоп! Молчи!

Занятия продолжались. Шура увлеченно работал над голосом, для него это было очень интересно. Так прошло два года. Рот «открывался и закрывался» только по команде Медведева. Однажды в процессе работы над романсом «Мне грустно» Медведев сказал:

— Ты хорошо спел этот романс. Молодец! А теперь спой его так, как ты пел раньше!

Шура запел.

— Нет, нет! Ты спой его, как раньше!

— А как это?

— А-а-а-а! Не знаешь? Не помнишь? Вот теперь тебе можно петь на сцене!

Так Медведев вылечил голос моего мужа.

Впервые я услышала этот «новый» голос дома. Я дремала после дежурства, муж сидел за пианино и что-то наигрывал, под эту умиротворяющую музыку всегда хорошо было отдыхать. И вдруг сквозь сон я услышала прекрасный мужской голос: «Мне грустно потому, что я тебя люблю»… Я вскочила в восторге:

— Это ты так поешь?

А он недоумевает:

— А что? Я всегда так пою, что особенного?

Идеалом для Медведева было исполнение нашего великого певца Павла Герасимовича Лисициана. О Лисициане он отзывался с огромным уважением: «ОН». Каждую спетую Шурой фразу сравнивал с НИМ. Как бы спел ее ОН!

В нашей семье Павел Герасимович Лисициан тоже был не просто любимым певцом — мы его боготворили. Помню, как я впервые услышала этот голос и что он сделал со мной.

Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет, мы жили в селе Шушенское. У нас был приемник, и я часто по ночам слушала оперы или сцены и арии из опер, которые транслировались по радио. Мне это очень нравилось. О Лисициане мы тогда еще ничего не знали.

И вот в один из зимних дней я, выполняя поручение мамы, шла через площадь перед нашим Домом культуры, где на столбе висел всегда работающий репродуктор. Передавали концерт солистов Большого театра. Что-то говорил диктор, я не прислушивалась, думала о своем. Зазвучала незнакомая музыка, и над площадью полился необыкновенной красоты, мелодичный, завораживающий, льющийся, как волна, заполняющий всю площадь ГОЛОС! Я остановилась как вкопанная. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Каждая клеточка моего тела блаженно трепетала, даже во рту пересохло. Слушая этот голос, я представляла необыкновенно красивого юношу в белых одеждах, стоящего на вершине горы и поющего на непонятном мне языке. Чарующий голос его заполнял долину у подножья горы, на которой стоял этот необыкновенный человек…

Голос смолк, видение исчезло. Я стояла и ждала, что это чудо продолжится. Но нет — снова вступил диктор, который объявил, что солист Большого театра Павел Лисициан исполнил армянскую народную песню. С тех пор и до сего времени я не могу без восторга и трепета слушать этот божественный голос. Как говорила Галина Павловна Вишневская — «эталон вокала»!

Вот с таким голосом каждое занятие «консультировался» Медведев. Правда, он не знал, как надо вести голос на верхний регистр, как расширять диапазон. Попытки моего мужа натолкнуть его на тот способ пения верхних нот, который ему интуитивно слышался, всегда встречали активное сопротивление Медведева:

— Нет, нет! У тебя нет верхних нот! Пользуйся тем, что тебе дала природа. Тебе хватит этого!

Впоследствии, когда они с Медведевым расстались, муж, самостоятельно занимаясь своим голосом, сумел расширить диапазон до двух октав. Но все равно мы на всю жизнь благодарны Вячеславу Васильевичу за его труд.