* * *

Обычно я подходила к площадке для выгула в момент, когда Толя выгуливал жеребца по кличке Искус. Это был очень породистый вороной рысак, пожалуй, самый высокий во всей конюшне. На лбу у него была белая полоса, разделявшая морду на две ровных половины. Он был потрясающе красив — гордая осанка, высоко посаженная голова… Я просто влюбилась в него и не могла уйти в школу, не поздоровавшись с ним. Мне казалось, что он тоже меня ждет.

На ипподроме действовали строгие правила, запрещающие тесное общение с животными, участвующими в соревнованиях, бегах и скачках, но я была племянницей директора ипподрома, и конюхи давали мне послабление. Толя разрешал мне тайно встречаться с Искусом, угощать его кусочками сахара.

Однажды после школьных занятий я захотела повидаться с Искусом и угостить его конфетами. Зашла потихоньку в конюшню и пошла к стойлу. Увидев рядом с конем мастера-наездника, высокого, худощавого человека, я попятилась и хотела убежать, но услышала тихое ржание Искуса и голос наездника:

— Что случилось? Что случилось? Ты кого учуял?

Мужчина заметил меня и хотел прогнать, но, увидев, как лошадь переступает ногами и мотает головой и хвостом, продолжая тихонько ржать, засмеялся и сказал:

— Вот, оказывается, в кого ты влюбился, мой дружок, в эту прелестницу! Вот кто тебя балует сахарком и конфетами!

Видя, что тренер не очень рассердился, я подошла, вежливо поздоровалась и сказала, что каждое утро любуюсь этим красивым жеребцом и что мы с мамой очень любим лошадей.

Так я познакомилась с еще одним замечательным человеком, сыгравшим очень большую роль в моих дальнейших увлечениях. Это был Федор Федорович Шельцин, мастер-наездник. Тенор, бывший солист Большого театра, коллега Ивана Семеновича Козловского. Он пел те же партии, что и Козловский, но в то время в Большом театре было много прославленных теноров, и Шельцину редко доставались главные партии — чаще второго и третьего плана. Шельцин с Козловским были приятелями. Их сблизил конный спорт. Тогда в театре все поголовно были увлечены верховой ездой, и Шельцин даже получил звание мастера-наездника.

По ложному доносу его обвинили в сокрытии своих шведских корней. Арестовали, приписали еще какие-то проступки и сослали в Сибирь, в село Абан Красноярского края. Там-то пригодилось ему бывшее увлечение, ставшее основным средством существования для Федора Федоровича и его семьи. В Красноярск он приезжал в сезон большого дерби, привозил «своих» лошадей для участия в бегах.

У нас завязалась дружба: пятидесятилетний наездник — девочка — лошадь. Шельцин разрешал мне тренировать Искуса по субботам после школы и по воскресеньям с утра, а сам в это время тренировал других лошадей, ехал рядом.

Предметом наших разговоров помимо лошадей была музыка. О многих великих музыкантах, композиторах, певцах я впервые услышала от Шельцина. Он открыл мне имена Карузо, Баттистини, Тито Гобби, Титта Руффо. Много рассказывал о гордости русского вокала — Шаляпине, Собинове, Неждановой, о других певцах, наших современниках. Познакомил с историей о Пер Гюнте, с биографией Грига и исполнением его романсов. В перерывах между тренировками, когда лошади отдыхали, успокаивались, он пел арии из опер — многие были мне незнакомы, — рассказывал о композиторах. Впервые я услышала живой оперный голос, да еще рядом, так близко! Слушала, буквально открыв рот. Федор Федорович был счастлив, что нашел такого благодарного слушателя, а я — что встретила такого умного, талантливого учителя. Я жила в ожидании встреч с этим человеком. Школа как-то отошла на второй план. Я фанатично увлеклась музыкой.

Я вообще постоянно что-то напевала. Во время стройки нашей квартиры, естественно, тоже. Тогда, проходя мимо, Федор Федорович услышал меня. Позже, во время наших бесед, он попросил:

— А ты спой мне арию Джильды!

— Я не знаю эту арию.

— Ну как же? Ты же ее пела дома, я слышал, — «Сердце радости полно».

— А-а! Это очень красивая песня. Я ее люблю.

— Так спой!

Я начала петь, он очень внимательно слушал.

— А что ты еще знаешь?

— Я знаю много украинских песен! «Ганзю», например.

— Спой!

Я спела, в конце включила каденцию. Лицо Федора Федоровича стало удивленным.

— А у тебя хороший голос. Ты знаешь?

— Я люблю петь. Часто пою. Всегда пою. У меня в голове постоянно звучит какой-нибудь мотив!

— Тебе надо учиться музыке, пению.

Встретившись с моей мамой, он сказал:

— Ваша девочка очень музыкальная, тонко чувствует музыку. Ее обязательно нужно учить.

Мама, похлопотав, устроила меня в Дом офицеров в музыкальный кружок учиться игре на аккордеоне. Мой троюродный брат Виталий Вебер тоже осваивал этот инструмент, и у него был небольшой аккордеон. Это было очень кстати — у меня тогда своего инструмента не было, поэтому домашние задания я играла дома у дяди Павла и тети Нади Вебер на аккордеоне Виталия.

Наши конные тренировки продолжались. Искус оказался очень талантливой лошадью и больше учил меня, чем я его. Я все больше постигала искусство ипподромной езды на рысистой лошади. Правда, на соревнованиях детям, особенно девочкам, выступать не разрешалось, но мне это было и не нужно. Мне было интересно общение с лошадью и ее тренером.

Однажды после очередной тренировки мы ехали с тренером, каждый в своей качалке, ухо в ухо. Мы беседовали. Кони шли легкой рысцой, отдыхали. Вдруг мой Искус наступил в лужу, испугался — и понес! Он бежал все быстрее и быстрее. Я помнила наставления Шельцина: «Никогда не отпускай вожжи!» Вцепилась в вожжи и держала их крепко, стараясь не натягивать сильно. Шельцин на своей лошади помчался за нами, поравнялся и начал шипеть Искусу в ухо:

— Ш-ш… Ш-ш… Ш-ш… — потом: — Тише… Тише… Тише…

Это шипение подействовало на Искуса, словно гипноз. Постепенно конь успокоился, перешел на шаг. Шельцин начал стыдить его:

— Ну что же ты? Как не стыдно! Такой большой, а испугался маленькой лужицы, испугал девочку! Ай-яй-яй!

Больше такого испуга конь никогда не показывал. Я же получила урок, как нужно вести себя с животными в нестандартных ситуациях и справляться с ними. Сегодня, прожив уже большую жизнь, могу сказать, что это умение мне впоследствии ни разу не пришлось применить.

Закончился сезон. Шельцин уехал в Абан и увез моего любимого Искуса. Больше мы не встречались, но память о великолепном коне и его тренере осталась у меня на всю жизнь.