Красноярск
Новая школа

Преодолев тысячи километров, пережив массу неприятностей и мою болезнь во время поездки на «пятисотом веселом» поезде, мы приехали из Новосибирска в Красноярск в шикарном двухместном купе с зеркалами, белой чистой постелью, горячим чаем вечером и горячим завтраком утром. Нас никто не встречал — наши родственники просто не знали, что же с нами стряслось и куда мы пропали на целых двадцать дней после того, как выехали из Токмака. Но вот наконец радостная встреча!

Утром все торопились на работу. Муза Иосифовна — моя троюродная тетя — сказала:

— Люся, быстро собирайся, пойдем. Я отведу тебя в школу. Боюсь, что мы сильно опоздали. Могут тебя не принять.

Я схватила свой портфель с учебниками и документами, собранный еще в Токмаке. По дороге тетя Муза, так я ее звала, рассказала, что она преподает физику в школе № 27, что класс, где она была классным руководителем, перешел в женскую школу № 18, куда мы сейчас шли. Эта школа располагалась на углу улиц Парижской Коммуны и Сталина — совсем рядом, через два дома от жилища Веберов-Марковых. Мы поднялись на второй этаж школы в учительскую. Тетю Музу все знали, здоровались. Я поняла, что ее очень уважают, — это было приятно. В учительской удивились, что я пришла записываться в школу с таким сильным опозданием. Кто-то даже сказал, что классы укомплектованы и завуч Рахиль Александровна может не принять. Мы подождали. Пришла завуч, женщина средних лет в строгом темно-синем костюме с белым воротничком, украшенным вышивкой ришелье. Я подумала: «Какая аккуратная и серьезная женщина. Наверное, она любит порядок и за опоздание может меня не принять!»

Но они с тетей Музой поздоровались, обняв друг друга. У меня отлегло от сердца.

Я достала из портфеля свое свидетельство об окончании седьмого класса в Киргизской Советской Социалистической Республике в городе Токмаке на русском и киргизском языках. Документ был на твердой вощеной бумаге с прекрасным киргизским орнаментом, написан цветным шрифтом. Все, увидев это произведение искусства, ахнули и наперебой стали восторгаться. Входили другие учителя и тоже присоединялись к восторгам. Все весело смеялись и говорили:

— Ну, Рахиль Александровна, с таким свидетельством нельзя отказывать! И табель без троек!

Меня определили в восьмой «В» класс. Руководителем был Иосиф Юрьевич Сематюк — очень симпатичный, скромный, невысокий пожилой человек. Протянул мне руку:

— Меня зовут Иосиф Юрьевич, а как тебя зовет мама?

— Люся.

— Можно я буду называть тебя Люда?

— Да, конечно.

Они с тетей Музой повели меня в класс. Я страшно волновалась. Опять новая школа, опять новые подруги! Класс располагался на первом этаже. Иосиф Юрьевич легонько подтолкнул меня вперед и сказал, почему-то волнуясь:

— От, девочки! К нам в класс приехала новая ученица, Люда. Можно — Люся.

Все вдруг засмеялись, а я растерялась. Девочка за первой партой у стены в красивом крепдешиновом черном фартуке и в очках, смеясь, сказала:

— Это что? Всех Люсь в городе присылают к нам? Она пятая!

Иосиф Юрьевич поджал губы и обиделся за меня:

— Что же теперь — смеяться над девочкой?! Прошу не обижать ее!

Тетя Муза молчала — она хорошо знала свой непослушный, «вольнодумный», озорной класс. Иосиф Юрьевич был у них классным руководителем всего три недели и еще не успел изучить этих «сорванцов в юбках».

Вдруг я услышала:

— Люська! Ты как здесь оказалась?

Я повернула голову и увидела за третьей партой среднего ряда Майю Филиппову, с которой училась в Шушенском. Мы бросились друг к другу. Все зашумели, как будто только и ждали повода поговорить и похохотать. Тетя Муза ушла, а стоящая за учительским столом учитель русского языка и литературы Сара Борисовна Брегман, не принимавшая участия в этом разговоре, вдруг обиделась:

— Если будете хулиганить, я вести урок не буду и уйду!

Она отвернула лицо к окну и обиженно надула губы.

Класс опять зашумел:

— Сара Борисовна, Сара Борисовна! Мы больше не будем! Ну правда, не будем! Не уходите!

Она мгновенно повернула доброе, веселое лицо к классу. Все замолчали, а она спросила:

— Люся, как твоя фамилия?

— Градобоева!

— Тетерина!

Майя и я сказали это одновременно. Майя удивленно приоткрыла свой пухлый рот и уставилась на меня.

— Так все-таки — как?

— Тетерина!

— Почему, Люся? — Майя не унималась. — Почему?

Когда я сержусь, у меня очень выразительный взгляд. Вот таким взглядом я сейчас смотрела на Майю. Кто-то сказал: «Ого!!» Все молчали, а Сара Борисовна сказала:

— Так, Люся Тетерина! Сядешь за вторую парту с Элей Осадиной. Как, Эля?

— Хорошо, — сказала девочка и подвинулась, освобождая место у окна.

Я перевела взгляд с Майи на Элю и застыла. На меня смотрели огромные карие глаза, из-за очень густых ресниц казавшиеся почти черными. Черные, немного широковатые брови делали глаза еще более выразительными. Девочка улыбнулась маленьким ртом, показав ослепительно белые некрупные зубки. Она смотрела на меня, и взгляд становился все теплее и теплее. Она повторила: «Хорошо!» — немного с другой, более доброжелательной, приглашающей интонацией.

«Какая красивая девочка, — подумала я, — как Шахерезада из сказки».

Я села. Все затихли. Сара Борисовна продолжила урок. Иосиф Юрьевич, убедившись, что все в порядке, незаметно вышел из класса.

Так начался новый период моей жизни — в новом школьном коллективе, совершенно ином, чем прежние, в других школах.

После уроков я накоротке познакомилась с девочками из моего нового восьмого «В» класса, и мы вчетвером — Майя, Эля, я и моя новая подруга Алла Кузина — пошли к ней в гости. Алла с братом Борисом жили недалеко от школы, на улице Ленина. Их родители постоянно проживали в поселке Минино — папа работал там главным инженером радиостанции, — и маме приходилось часто ездить в Красноярск навещать детей, оставшихся в городской однокомнатной квартире. Мы шли по улице Ленина. Я смотрела по сторонам, узнавая дома, где бывала в детстве. Зашли во двор знакомого дома. Сердце мое забилось от нахлынувших воспоминаний. Я остановилась. Алла встревоженно спросила:

— Ты что? Тебе плохо?

— Нет! Я здесь была. 9 мая 1945 года, в день окончания войны. С мамой.

Девочки промолчали и не стали задавать больше вопросов.

Дома Алла познакомила меня со своим братом Борисом, высоким, около ста девяноста сантиметров, юношей с приветливым детским лицом, пухлыми большими губами и высоким голосом. Он был необыкновенно мил и очень приветлив с нами. Борис увлекался фотографией, но фотоаппарат у него был простенький, как мы говорили — «пионерский». Он тут же нас сфотографировал — «запечатлел». Правда, что-то помешало ему сделать хороший снимок — как я теперь вижу, резкость он наводил на нас с Аллой, — но все же память осталась. Позже Борис часто фотографировал нас — и получались неплохие снимки.