«Пятисотый веселый»

Лето подходило к концу. Лида уехала в Казань поступать в медицинский. Мы с Эдиком, оставшись одни, объедались замечательными грушами. В тот год в садах случился небывалый урожай. Мать Сашки Рыжего хвасталась моей бабушке:

— Ты знаешь, Лина, ни у кого нет такого богатого урожая, как у меня. Буду делать вино и повезу его во Фрунзе продавать. У меня ведь самое лучшее вино в Токмаке!

Я залезала на самую верхушку наших высоченных грушевых деревьев, а Эдик, надев бабушкин фартук, стоял внизу и ловил подолом груши, которые я ему кидала. Набрав целую корзину или ведро, мы садились рядышком в виноградной беседке на брезентовые кресла, брали книжки и под чтение незаметно съедали все. Бабушке это очень нравилось — ведь фрукты так полезны детям!

Я уже давно забыла о своих болезнях — да и все окружающие тоже. Мы ждали, когда за мной приедет моя мама. Она писала, что живет у хозяйки Ольги Павловны в селе Ермаковское, работает в швейном ателье и что нас с ней зовет в Красноярск ее крестная мать Мавра Адамовна Вебер-Маркова, так как «Люсеньке надо учиться после школы в институте». Красноярск — город очень большой, там есть несколько институтов, и хорошее образование можно получить в любом из них. На первых порах мы будем жить у Мавры Адамовны, а потом подыщем себе жилье.

Мама приехала в конце августа. Боже мой! Какое это счастье — мы опять вместе! Я так соскучилась! Я постоянно ходила за ней, дотрагивалась, гладила, прижималась. Мама и бабушка посмеивались надо мной — мол, я, как котенок, все ласкаюсь, только что не мяукаю. Они не понимали, как много это значило для меня — быть с мамой рядом!

Мы приехали во Фрунзе. Мама заранее попросила бабушкиных знакомых, живших там, купить нам билеты на поезд в плацкартный вагон. Но мы опоздали — все возвращались из отпусков, и билетов просто не было, даже в общем вагоне все места были заняты. Только через несколько дней маме удалось купить два билета в товарный состав, который использовался в качестве пассажирского и назывался «пятисотый веселый». Мы с мамой не догадывались и даже представить себе не могли, что это такое!!! Это был какой-то жуткий реликт, непонятно как сохранившийся в двадцатом веке. Настоящее безумие!

До 1 сентября оставалось три или четыре дня. Мама почему-то надеялась, что мы успеем, а если и опоздаем, то дня на три, не больше. В билете стояла дата отправления и номер товарного состава. И все. Даже номера вагона не было, не говоря уже о местах.

В назначенное время мы с мамой вместе с огромной толпой людей с котомками, чемоданами, сундуками, ящиками — почти у каждого из отъезжающих была с собой просто куча вещей, — ринулись через распахнутые ворота на перрон. Перрон был низкий, так что забраться в товарный вагон без посторонней помощи было трудно, особенно пожилым или людям с тяжелым багажом. Стоял невообразимый шум, все были раздражены и взвинчены. Редко кому удавалось быстро заскочить в вагон. Те, кто уже оказался в вагоне, протягивали руки стоящим на перроне, чтобы помочь подняться.

Основная толпа штурмовала два-три вагона в середине поезда, которые оказались напротив распахнутых ворот. Они были уже под завязку забиты пассажирами, а туда все лезли и лезли. Люди кричали, возмущались, от волнения мало кому приходило в голову пройти в голову или в хвост состава и занять другие вагоны, которые стояли пустые. Дежурный по вокзалу кричал что-то в рупор, но его не слушали и продолжали давиться и штурмовать средние вагоны. Толпа подхватила нас с мамой и понесла. Не было никакой возможности сопротивляться — нам бы просто не хватило сил. Со всех сторон на нас напирали чемоданы, в спину и бока утыкались кованые углы сундуков и ящиков. Я испугалась, что могу потеряться здесь, в толпе.

Нас провожал парень — сын бабушкиной подруги. Он уже знал, как проходит посадка в поезда с номерами 500, 501, 502 и т. д., и хорошо ориентировался в ситуации, помог нам выбраться из толпы и погрузиться не то в третий, не то в четвертый вагон. Там еще было достаточно места и можно было поставить наши чемоданы и две большущие сумки. Парень взял у меня чемодан, ловко залез в вагон, занял место и караулил, пока мы с мамой, непонятно каким чудом, забрались тоже. Потом он попрощался с нами и убежал, а мы остались. В вагоне не было окон, сидений, перегородок — просто пустое пространство, которое постепенно заполняли возбужденные люди. Мама радовалась, что здесь нет такой давки, как в средних вагонах поезда. Мы устроились недалеко от двери и решили, что заняли самое лучшее место — когда поезд будет останавливаться на переездах, легче будет спрыгнуть из вагона, чтобы набрать воды или купить чего-нибудь. К нам присоединилась молодая женщина. Теперь нас было уже трое — целая команда!

Только когда посадка закончилась, мы, оглядевшись, поняли, что нам предстоит пережить. Соседка, которая уже успела кое-что разузнать, успокаивала маму:

— Ничего, денька четыре или пять потерпим, будем помогать друг другу.

Солнце уже садилось, когда наш паровоз дал свисток и отпустил тормоза. Состав дернулся и тут же остановился. Мы думали, что вот-вот поедем, но поезд все стоял, стоял… Так как в вагоне не было окон, то, чтобы люди не задохнулись, двери всегда оставались слегка приоткрытыми. Но это лишь усугубляло наше незавидное положение — у двери вагона столпились курильщики. Курили самокрутки, папиросы, у одного мужчины была трубка. Весь дым шел в вагон, дышать было нечем. У меня начался неукротимый кашель, я задыхалась. Женщины уговаривали мужчин не курить — бесполезно, они даже не слушали. Просто не понимали вреда, который наносят остальным.

В товарных вагонах перевозят скот, овощи — да вообще что придется, — так что человеческих условий у нас просто не было. Не было и самого главного — воды! Не только для омовения, поддержания чистоты, а питьевой воды! У нас с собой было несколько бутылок с соком и трехлитровая бутыль с вишневым вином — подарок для Мавры Адамовны от бабушки. Из еды — жареная курица, десяток яиц да наливные шанежки, мои любимые, испеченные бабушкой.

Мама сперва погоревала-погоревала, а потом, как всегда, оптимистично успокоила нас с Аллой — так звали нашу новую знакомую:

— Ничего, девочки! Еда у нас есть, питье тоже! Пробьемся!

Но мы еще не знали о полном отсутствии туалетов! А необходимость в их посещении уже чувствовалась. Наш поезд, попробовав тронуться, стоял. Никто не знал, когда он поедет, выйти из вагона было страшно. Это был первый удар под дых! Солнце уже село, взошла луна, осветив вокзал, как электрическая лампочка. Мы с Аллой, на свой страх и риск, спрыгнули и сделали свои дела за какой-то повозкой. Стало легко. Мама хотела последовать нашему примеру, но не успела — поезд тронулся. Хорошо еще, что двигался он не очень долго. Отъехав на несколько километров от города, поезд остановился, и народ повалил из вагонов. Светила огромная луна, кругом голая степь, укрыться негде. Люди справляли нужду прямо около вагонов, мужчины не стеснялись женщин, женщины мужчин. Для меня это стало таким потрясением, что я рыдала и отказывалась поступать как все. Только на следующий день маме удалось на каком-то полустанке уговорить женщину-киргизку продать старое ведро, на котором она сидела, торгуя фруктами. Алла достала из чемодана простыню, и мы, по очереди держа ее, загораживали друг друга во время туалета.

Путешествию нашему не было конца. С каждым днем таяли накопленные килограммы и мое здоровье. Днем мы задыхались от жары, а ночью стучали зубами от холода. Поезд останавливался возле каждого столба — так мы шутили. Он мог стоять десять-пятнадцать минут, а мог пять-шесть часов. Иногда, засыпая вечером, мы просыпались утром на том же месте. Быстро сложилось правило: во время остановок женщины совершают туалет по одну сторону состава, мужчины по другую. Далеко отойти от вагона было нельзя — страшно отстать и остаться в степи. Когда поезд останавливался в населенном пункте, у продавцов скупали все подчистую. Теперь мужики старались курить во время стоянок — в вагонах были больные, дети.

Умолчу о самых тяжелых событиях, происходивших с нами во время этой поездки. О многом просто не хочется писать. Позже, когда я читала или слушала рассказы о войне, о том, как люди выживали в нечеловеческих условиях, я очень хорошо представляла, что это такое. Вначале страдание физическое, затем моральное, а затем — безразличие, безысходность и опустошение. Вот это самое страшное и губительное для нормального человека. Страшно потерять человеческое достоинство!

Наше путешествие на «пятисотом веселом» закончилось на двенадцатый день. Мы прибыли в Новосибирск. Нужно ехать дальше до Красноярска. Как и на чем? Мама оставила меня с вещами на перроне и пошла узнать у дежурной, какой из составов, стоящих на станции, идет на восток. Должна сказать, что моя мама обладала великолепными способностями, настоящим талантом к общению. Она сразу видела, с кем и на каком «языке» нужно разговаривать, чтобы вызвать симпатию и участие. Спустя годы мы с мужем будем неизменно восхищаться этим ее качеством. Вскоре я увидела, как дежурная повела маму по перрону, а затем они зашли в купейный вагон новенького поезда. Еще минут через двадцать я увидела, что они идут в мою сторону втроем — с проводником. Проводник взял чемодан и сумку, мама чемодан, а я вторую сумку, и мы пошли к вагону. Проводник провел нас в вагон, завел в отдельное купе, убрал наши вещи, выдал постельное белье. Маме сказал:

— Когда поезд тронется, я отведу вас в служебный туалет, где вы сможете помыться.

Я была поражена. Как нам удалось попасть из кошмарного ада в настоящий рай?!

Я так и не узнала, что мама говорила дежурной, что они обе потом говорили проводнику, за что он оказал нам такую невероятную услугу.

К Мавре Адамовне и Музе Иосифовне Марковым мы приехали чистые, помытые, хорошо пахнущие. Только я не помню, чтобы мы вручали Мавре Адамовне бабушкин подарок — вишневое вино в трехлитровой банке.

Возможно, им моя мама рассчиталась с проводником поезда Новосибирск — Красноярск.

Может быть!

Красноярск, август 2010 г. — Москва, февраль 2011 г.