* * *

Зима заканчивалась, начались оттепели. Моему отчиму предстояло отправляться в командировку на юг края. Мама тоже решила ехать за нашими вещами в Минусинск. Мы с бабушкой остались вдвоем. Однажды я наткнулась большим пальцем левой руки на ржавый тоненький гвоздик. Гвоздик угодил под ноготь. Бабушка делала для меня ванночки, примочки на палец, но он очень болел и сильно распух. Тогда баба Катя повела меня в больницу, а на обратном пути мы собирались зайти за хлебом. Поликлиника была на углу улицы Сталина и Парижской Коммуны. В кабинет хирурга я зашла одна, а бабушка с моим пальто осталась в коридоре. Хирург сказал сестре, чтобы она позвала бабушку. Бабушка сняла свое пальто, вместе с моим оставила перед дверью на скамеечке и вошла в кабинет. Мне вскрыли гнойник, наложили повязку. Бабушка все это время держала меня на руках. Мы вышли из кабинета, надели свои пальто и пошли в магазин за хлебом — он был у моста по улице Сурикова.

Хлебных карточек в кармане бабушкиного пальто не оказалось. Вернувшись домой, мы стали искать карточки, надеясь, что просто забыли их. Тщетно! Было десятое число, до конца месяца оставалось еще двадцать дней. Все карточки на это время у нас украли.

Без хлеба наши запасы пищи таяли быстрее, чем мы предполагали. Мы съели картошку, крупу, сварили даже картофельные очистки, которые бабушка не выбрасывала, а хранила в шкафчике под окном — «холодильнике». Нас навестила соседка, принесла чашку квашеной капусты, ее мы тоже скоро съели. Корова Гапка почти уже не давала молока, но бабушка надоила немного, налила в бутылочку, заткнула пробкой и попросила:

— Люсенька, сходи на уголок, к магазину, может быть, продашь молочко, а мы потом купим картошечки или хлеба.

Я оделась и пошла. Я видела, что там часто что-то продавали женщины, дети — такие, как я, или старше. Я пришла продавать впервые. Было прохладно и сыро. Ко мне никто не подходил, хоть я и держала бутылочку перед собой. Вдруг я увидела, что ко мне широкими, решительными шагами идет крепкий дядька с красным лицом в форме милиционера. Я не знала, что его надо бояться, вот и не испугалась, не убежала. Он подошел ко мне, взял из моих рук бутылочку, поднял ее к глазам, разглядывая, спросил:

— Что это у тебя?

— Молочко, — ответила я.

— Чего-о-о? — вдруг заорал он. — Это, что ли, молоко? Торгуешь здесь какой-то дрянью — водой или помоями! Я тебе покажу «молочко»!»

Размахнувшись, он со всей силы бросил мою бутылочку в стену, она разлетелась, оставив белое пятно. Меня охватил такой ужас, что какое-то время я не могла двинуться с места. Наконец я помчалась, не оглядываясь, к мосту под дикий хохот «моей милиции».

Не помню, как я бежала по мосту до дома. Бабушка, увидев меня, испугалась. Я была без кровинки в лице, с синими губами, меня трясло от страха. Бабушка не могла от меня добиться ни слова. Одно поняла — девочку кто-то сильно испугал. С тех пор я всегда боялась милиции. По правде сказать, стараюсь избегать стражей порядка до сих пор.

Это событие резко сократило для меня период безмятежного детства. Прежде мне не приходилось сталкиваться с грубой силой. Мама всячески охраняла, защищала меня, не давая обижать и унижать. На своем опыте она знала, что это такое. Она даже не стала отдавать меня в школу в семь лет. Учительница в школе тоже не советовала ей торопиться:

— Ваша девочка очень худенькая и слабая. Ей будет трудно, особенно зимой. Детям приходится часами сидеть в пальто в классе. Пусть еще погуляет, не беда, если школу окончит не в семнадцать, а в восемнадцать лет.