Маркиз

На день рождения в два года мне подарили щенка и сказали, что это комнатная собачка, мальчик. Маме щенок очень понравился. Ему соорудили постельку в коробке, а так как щенок был еще совсем маленький, коробку ставили между моей и маминой кроватью. Так маме было легче присматривать за ним. По ночам он плакал, жалобно и очень визгливо. Мама брала его на руки, заворачивала в теплое одеялко, которое сшила специально для него, поила теплым молочком, и он, сытый, согретый, обласканный, засыпал до утра. Долго не могли подобрать щенку подходящее имя. Его все любили, я же боялась с ним играть, так как однажды неосторожно подняла его со стула и уронила. Щеночек так долго и безутешно плакал, что и я вместе с ним горько рыдала до тех пор, пока мама не взяла нас обоих на руки и не стала успокаивать, приговаривая: «Ну какой же ты обидчивый и нежный, прямо настоящий маркиз!» Вошедший в этот момент папа, услышав последнюю фразу, сказал:

— Ну вот и придумали щенку имя. Пусть он будет Маркиз.

Со временем Маркиз стал самой любимой моей игрушкой и самым верным другом. Он немного подрос, но так и остался маленькой собачкой. Пушистая шерстка была белой со светло-коричневыми пятнами, хвостик маленький, завернутый кверху. Всегда веселый и улыбчивый, Маркиз нравился всем, к тому же, как мне казалось, он был очень умным.

Мы жили на квартире у женщины по прозвищу Раскащица — то есть «Рассказчица». Я тогда думала — это потому, что она все время что-нибудь рассказывала. До сих пор так и не знаю точно, откуда взялось такое прозвище. У нее был двухэтажный дом, на первом этаже жила она с сыном, на втором — мы. У нас было три комнаты и очень большая веранда под крышей. На наш этаж вела совсем новая лестница — старую заменили перед нашим приездом. От лестницы очень приятно пахло деревом, я хорошо помню этот запах (вообще очень много моих воспоминаний связано с запахами). Веранда и лестница были для нас с Маркизом любимыми местами для игр. Мы играли в догонялки на веранде и носились по лестнице до упаду, хотя для наших коротеньких ножек она была серьезным препятствием.

Как-то в начале лета папа привез из командировки коробку мармелада в шоколаде. Пока взрослые разговаривали, мы с Маркизом тихонько взяли коробку и быстро опустошили ее. Довольные и счастливые, вымазанные шоколадом, мы сидели на ступеньках веранды, радуясь, что напроказничали. Взрослые только посмеялись. В следующий раз папа принес мне первый в ту весну зеленый огурчик. Он был весь в пупырышках, а когда папа разрезал его, по веранде разлился необыкновенный аромат! Я стала нюхать воздух, папа засмеялся, поднес огурчик к моему носу и сказал:

— Вот так пахнет этот огурчик — он самый первый и самый ароматный. Он только что рос на грядке, его сорвала наша хозяйка для тебя.

Всякий раз, когда весной я ем свежий огурец, передо мной возникает картина: веранда, прыгающий Маркиз и мой папа, дающий мне понюхать и съесть ароматный вкусный огурчик.

Однажды я на несколько минут осталась одна в большой комнате — мама вышла за какой-то вещью. Я взяла стул, придвинула к окну, залезла на стул, открыла створки и высунулась наружу. Внизу Маркиз прыгал вокруг большой клумбы и, глядя на меня, заливался лаем. Мне захотелось к нему во двор. Я подалась вперед, протянула руки к Маркизу и — полетела вниз. Под окном росло раскидистое дерево. Я упала на ветку, ветка согнулась, и я покатилась по ней, а затем шлепнулась в самый центр клумбы. Маркиз перестал лаять, а в окне показалась моя мама. Она была очень испугана, лицо совсем белое. Еще через мгновение она была рядом со мной.

Я даже не испугалась. Просто только что была в окне, а теперь уже в клумбе. Зато испугалась мама. Она схватила меня на руки и помчалась по улице, за нами Маркиз, за ним хозяйка, а я смеялась. Мне было весело. Прибежали в поликлинику с мамой и Маркизом. Там было много людей. Они сидели на лавках вдоль стен, а некоторые стояли. Все чего-то ждали. Мама громко крикнула:

— Мне срочно надо показать ребенка врачу, девочка упала со второго этажа.

Заговорили все сразу, одни сочувствуя, другие — негодуя, что мать не уследила за ребенком. Некоторые встали со своих мест посмотреть на меня. Почти сразу нас пропустили в кабинет к доктору. Меня долго осматривали, спрашивали, больно или нет, трогали ручки, ножки, голову, животик. Я хохотала, было очень щекотно. Особенно весело было, когда Маркиз пролез через неплотно закрытую дверь. Люди за дверью затихли, прислушиваясь к тому, что говорил доктор. Он задавал маме разные вопросы, особенно интересовало его, как, куда и на что я упала. Но мама не видела, как я падала, и мало что могла рассказать — все видел один Маркиз. Я пыталась объяснить, как все было, но взрослые почему-то не понимали меня. В конце концов нас отпустили, но сказали, что, если у меня что-то заболит или поднимется температура, нужно будет показаться врачу. Втроем — встревоженная и грустная мама и веселые мы с Маркизом — мы вернулись домой. У ворот нас встретила хозяйка, тоже встревоженная и озабоченная. Папы дома не было. Женщины охали, вздыхали — ведь неизвестно, что еще будет дальше! Я опять пыталась рассказать, как падала, а Маркиз прыгал возле меня и лаял, как бы подтверждая мои слова: «Да, действительно, все было именно так!» Ох уж эти взрослые! Никак не могли понять нас — ни меня, ни Маркиза!

Наступила осень. На улице шел дождь, было неуютно, холодно. Нам с Маркизом надоело играть на веранде. После моего падения окна во всем доме стали закрывать на защелки, которые я не могла открыть. Мама пошла за продуктами и велела нам с Маркизом вести себя хорошо, не выходить на улицу, играть дома. У самой двери она остановилась и строго спросила: «Обещаете?» Я ответила: «Обещаем!» Маркиз тоже сказал: «Гав!»

Мама ушла. Играть в догонялки и прыгать не хотелось. Мы сели на ковер под столом в центре большой комнаты. Стол был накрыт толстой белой скатертью с выпуклыми белыми розами. А ведь я сама видела раньше — на клумбе розы были красные и розовые. Накануне в маминой шкатулке для рукоделия я заметила красивый розовый карандаш, который назывался «химический». Я встала и подошла к столику, Маркиз поплелся за мной. На столике стояла шкатулка — тоже очень красивая, покрытая мелкими ракушками и с золотым замочком, который открывался без ключа. Я дотянулась до шкатулки, подтащила к краю столика, открыла, засунула руку внутрь, нащупала карандаш и достала его. Подпрыгивая от радости, сказала Маркизу:

— Мы с тобой сделаем маме подарок.

Маркиз одобрил мою затею веселым лаем.

Мы снова уселись на ковер. Я послюнила карандаш, так как сухой он не хотел красить, и начала раскрашивать розы на белой скатерти. Маркиз наблюдал за этим молча, иногда вопросительно поглядывал на меня, смешно наклоняя голову. Мне это не нравилось. Я недовольно спрашивала его:

— Ты что, не понимаешь? Это же красиво!

Он неуверенно вилял хвостом и молчал. Когда я дошла до середины скатерти, раздались шаги на лестнице — возвращалась мама. Я огорчилась, что не успела раскрасить все. Вошла мама, я кинулась к ней и радостно сообщила:

— Мы с Маркизом сделали подарок!

Правда, Маркиза со мной рядом уже не было. Он, опустив голову, попятился и быстро скрылся под маминой кроватью. Мама, не раздеваясь, поставила на пол сумку с продуктами и странно посмотрела на меня, не говоря ни слова. Вид у нее был совсем не радостный. Я попыталась еще раз обрадовать ее:

— Смотри же, как красиво!

Мама грозно сдвинула брови, а Маркиз виновато заскулил под кроватью. Я совсем обиделась на них обоих, а мама молча сняла пальто, сдернула скатерть со стола и бросила в корзину для грязного белья. Так же молча разгрузила сумку. На мои претензии, что я так старалась сделать подарок, а он ей почему-то не понравился, она не обратила никакого внимания.

Я обиделась еще сильнее, забилась в угол и стала тихо плакать. Маркиз все еще скулил под кроватью. Ему было меня совсем не жалко. Я горько думала, что меня никто не любит, и Маркиз тоже, а я считала его другом! «Не выйду из этого угла, пока папа не придет с работы. Я ему все расскажу, и про Маркиза тоже», — думала я. Наконец Маркиз тихо подполз ко мне, стал лизать руку, а потом лицо, залитое слезами. Мама тоже вспомнила обо мне. Она подошла к нам, села на корточки и сказала Маркизу:

— Ты почему разрешил ей безобразничать? Зачем так портить красивую вещь?

Маркиз виновато прятал глаза, часто переступал лапками, а хвостик поджал так, что его не было видно вовсе. Всегда веселая, улыбчивая мордашка была такой серьезной, растерянной, озабоченной, что маме стало жаль собачку. Но особенное зрелище представляла собой я! Все лицо перемазано красным карандашом. Рот, как у клоуна, до самых ушей. Из углов рта на голубое платьице текли красные потеки. Руки оставляли след на всем, к чему прикасались. Мама, глядя на все это, засмеялась. Играть дальше роль сердитой и строгой больше не было сил. Она схватила меня на руки, стала целовать и кружиться со мной по комнате. Маркиз был озадачен и некоторое время боязливо смотрел на нас с мамой, сидя у стенки в углу, а когда понял, что гроза миновала, залился громким лаем и тоже стал кружиться, гоняясь за своим хвостиком.

Вечером, когда пришел папа, в доме царили мир и покой, а «следы преступления» были скрыты. Ребенок веселый и чистенький, собачка радостная и ласковая. Правда, скатерти на столе не оказалось. Все же мама рассказала папе, какой «подарок» я ей сделала. Измазанную мной белую скатерть отнесли в красильную мастерскую, там скатерть покрасили в бордовый цвет, и она долго еще служила нам. А Маркиз оставался моим любимым и верным другом детства до самой войны. Потом он куда-то исчез. Должно быть, погиб — или просто убежал, хотя это маловероятно. Я долго ждала, что Маркиз наконец вернется ко мне. Но он так и не вернулся.