Мое детство
Первые воспоминания

Cамые первые воспоминания из моего детства относятся ко времени, когда мне было около двух лет. Мама говорила: «Этого не может быть. Ведь ты была совсем маленькая! Ты спутала рассказы других людей со своими впечатлениями». Однако, когда я повторила фразу, с которой мама обратилась к папе и слышать которую не мог никто, кроме папы и меня, она задумалась и согласилась со мной.

Эта история случилась в конце лета 1937 года. У папы был отпуск, и они с мамой повезли показать меня моей прабабушке Лиустинии Ивановне Зуевой. В дороге я заболела — болело ухо, а может быть, за ухом. Когда мы приехали, меня уложили в большой комнате, соорудив постель на широком длинном столе, накрытом белой простыней. Стол огородили стульями с высокими резными спинками. В руки мне дали мою любимую куклу (ее сшила моя мама, приделав к тряпичному тельцу голову от старой фабричной куклы). Я крепко прижала куклу к себе, затихла. Взрослые подумали, что я сплю, закрыли дверь и ушли.

Я оглядела комнату — все было незнакомо. В открытом окне видно было дерево, листья на нем дрожали, а веточки плавно раскачивались. Некоторое время я следила за ними и слушала, как где-то на улице шумят и смеются люди. Спать мне не хотелось. За ухом болело. Я захотела к маме. Начала хныкать — не идет. Громче, еще громче, закричала… Мама рассказывала, что, когда я капризничала, орала так, что прибегали соседи — узнать, не случилось ли чего. В ответ на мой крик открылась дверь и в комнату быстро вошла маленькая, сухонькая бабушка в белом фартучке. Она подняла брошенную на пол куклу, подала мне, приговаривая ласковые и нежные слова. Я перестала орать — бабушка меня на некоторое время заинтересовала. Лицо у нее было загорелое, совсем коричневое, а на нем белые морщинки. Когда она улыбалась или смеялась, морщинки исчезали, а когда переставала улыбаться, они появлялись. Очень весело!

Но скоро и это мне надоело. Я вновь заорала: «МАМА!» Бабушка хватала все, что попадалось под руку, и показывала мне, размахивала руками, приплясывала. Не помогало! Мне нужна была только моя мама! Перепробовав, видимо, все известные ей методы, бабушка побежала на кухню в поисках очередной игрушки, смеясь, схватила железную заслонку от русской печи, маленький ухват, подскочила ко мне и стала выбивать ухватом по заслонке какой-то ритм, иногда поднимая их над головой и подпрыгивая, как маленькая девочка. Уж точно ничего подобного я в своей коротенькой жизни еще не видела! Я перестала реветь и звать маму, села на столе и начала хохотать так же громко, как только что орала. Прибежала молоденькая женщина с румяным лицом и крикнула:

— Баба Зуя! Мы не начинаем, ждем тебя!

Баба Зуя сложила свои веселые орудия, взяла меня на руки, укачивая и напевая сонную песенку. Слова колыбельной перемежались певучими просьбами не плакать, так как ее ждут и не начинают. Я не понимала, кто и чего не начинает, но все равно — баба Зуя мне очень понравилась! Я устала, глаза закрывались сами. Мне было хорошо, и я уснула.

Когда проснулась, увидела, что лежу уже не на столе, а в кроватке, которую поставили в темном углу. Рядом стояли мама и папа. Папа нежно гладил маму по голове, а потом, сняв очки, стал целовать ее. Мама повернулась ко мне. Я с интересом смотрела на родителей. Мама вздрогнула и, поворачивая папино лицо ко мне, сказала:

— Гляди, как ребенок смотрит на нас, как взрослая!

И они оба внимательно уставились на меня, а я не могла сказать, как мне хорошо с ними, — ведь я еще не умела говорить! Первые внятные фразы я произнесла только через три или пять месяцев.

Помню, как мама сшила мне белое пикейное пальто и шапочку, одела меня и подвела к зеркалу. Я очень себе понравилась, побежала к бабе Лине и сказала:

— Смотри, какая я замечательная!

Об этом бабушка Лина рассказала, когда я училась в девятом классе. Еще она говорила, что я почти не картавила, даже букву «р» научилась говорить быстро. Слово «замечательно» было любимым у моего папы и, конечно же, часто относилось ко мне.

Когда мне было года три или четыре, к нам в гости приехал родственник, мальчик лет семнадцати-девятнадцати. Его звали Боря, он мне очень понравился. Друзей здесь у Бори не было, поэтому он всегда брал меня с собой, когда отправлялся на прогулку или в кино. Однажды мы пошли с ним на фильм о революции. Сидели на первом ряду, Боря держал меня на коленях. На экране солдат со страшным, некрасивым лицом прикладом винтовки стал бить тетеньку. Я страшно возмутилась, сползла с Бориных колен и быстро по ступенькам поднялась на сцену. А солдат на экране уже бил мальчика. Я подбежала к экрану и кулачками стала колотить по полотну, заливаясь слезами и крича: «Не смей, не смей!» С трудом Боря стащил меня со сцены. После этого мама больше ни с кем не разрешала мне ходить в кино, только с ней и с папой, а я еще долго не могла вспоминать случившееся спокойно, без истерики.