* * *

Спустя месяц или полтора Галина Алексеевна пригласила меня на концерт студентов старших курсов. Там должна была петь Мила Елесина, моя школьная приятельница. Мне было интересно послушать ее и выпускников института, практически готовых певцов. Я пришла, немного опоздав, села на свободное место. Слушала выступления очень внимательно. Мальчики мне не очень понравились — а ведь они скоро будут профессиональными певцами! Стало как-то тревожно. Как же так, они ведь уже всему должны были научиться к этому времени, а все еще поют неуверенно, у них еще много проблем, нет свободного пения. У девочек проблем было немногим меньше, хотя некоторые из них звучали хорошо.

Закончилось первое отделение концерта. Галина Алексеевна подошла ко мне и сказала, что хочет познакомить меня с Иофель. Подвела меня к ней:

— Екатерина Константиновна, это мама Димы Хворостовского, Людмила Петровна.

Иофель глянула немигающими глазами как будто мимо или сквозь меня. Глаза были абсолютно голубые, слезящиеся, навыкате. Самым замечательным в ней были волосы. Русые, с легкой проседью, очень густые, они были гладко зачесаны назад и уложены в массивный пучок. Она была намного ниже меня, но в ее маленькой фигурке было столько достоинства и важности, что, казалось, на вас она смотрит сверху вниз. Иофель курила, гордо подняв подбородок. Несмотря на возраст, лицо ее имело свежий вид — гладкая розовая кожа, почти без морщин. Не ответив на приветствие, помолчав некоторое время, она сказала:

— Мои выпускники поют лучше вашего сына!

Я хотела сдерзить в ответ, но промолчала. На языке вертелось: «Я этого не вижу! Они выпускаются, а у них масса проблем, которых нет у нашего сына, хотя он учится на первом курсе». Галина Алексеевна крепко держала меня за руку, сжимала ее, давая понять: «Молчите!» Вслух я сказала, пожав плечами:

— Не знаю.

Мой ответ вызвал негодование у Иофель, она наградила меня злобным взглядом. Но я не унималась и повторила:

— У Димы сложный характер. С ним бывает трудно. Вы должны это знать.

— Че-е-е-го?! У него, видите ли, трудный характер! А у меня здесь не детский сад, а консерватория! Я не собираюсь никого перевоспитывать. Не будет подчиняться, вылетит в один миг!

Повернулась и пошла прочь, всем своим видом показывая полное пренебрежение к собеседникам. Галина Алексеевна уныло сказала:

— Вот такая она, что поделаешь? И мне то же самое сказала.

Потом мы часто вспоминали эти первые столкновения с Иофель. Контакта с педагогом не получалось. Одно утешало — надежда на то, что подобный стиль общения с нашим сыном заставит его самого идти на компромисс и подчиняться требованиям. О несносном характере Екатерины Константиновны знали все, но мало кто изъявлял желание конфликтовать с ней. Однако я была возмущена и оскорблена таким хамским отношением. Иофель была старше меня, я была приучена уважать старших, но я тоже не безропотная девочка! Со мной никто в подобном тоне не разговаривал, да я и не позволяла никому так вести себя. Дальновидная, много знающая об этой среде Галина Алексеевна не дала мне достойно парировать оскорбление. Не знаю, права ли была она в тот момент? Наверное, права. Она очень боялась навредить Диме, да и я тоже.

Когда Иофель, наконец, поняла, что за ученик перед ней, и стало можно не бояться за Диму, наши отношения перешли в более терпимые — впрочем, не сказать чтобы дружеские. Иногда на ее нападки я отвечала со смехом:

— Екатерина Константиновна, мы же с вами обе красноярочки. Только вы качинская, а я старобазарская. Еще в незапамятные времена эти группировки наших предков враждовали. Это все на генном уровне. В нас с вами эти гены есть и не дают нам жить полюбовно.

Она понимала юмор, мы смеялись. Наши отношения с Иофель так и остались «дипломатическими».