Консерватория

Итак, Дима окончил училище, получил свободный диплом. Что дальше? Мы рассматривали два варианта. Первый — ехать в Московскую консерваторию. Папе, с его самокритичностью, казалось, что туда Дима не поступит. Кроме того, отправлять его в другой город мы, учитывая его характер и увлечения, боялись, несмотря на то что в октябре ему должно было исполниться двадцать лет. Оставался другой вариант — Красноярский институт искусств.

Наш институт был еще молодой, располагался на проспекте Мира в бывших помещениях горсовета. Была там и кафедра сольного пения, возглавляемая и. о. профессора Екатериной Константиновной Иофель. Раньше Дима ходил прослушиваться к солисту Красноярского оперного театра, народному артисту РСФСР Ефимову, и результат прослушивания оказался неутешительным. Ефимов заявил, что для певца нужен голос, а его у Димы нет. Галина Алексеевна Астанина отправилась на встречу с Иофель. Она никогда не рассказывала нам, что там происходило. Просто при встрече с папой сказала:

— Ничего! Мы ее одолеем! Куда она денется? Если хоть что-то понимает, то услышит Диму и сразу ухватится за него.

Как бы то ни было, документы были поданы в приемную комиссию, и Диму допустили к приемным экзаменам.

Приемные экзамены по пению происходили в том же помещении, куда мы с Димой приходили три года назад поступать на дирижерско-хоровое отделение института. И вот он снова здесь. Зал полон, в первых рядах — приемная комиссия, преподаватели кафедры сольного пения. Пришли педагоги из училища искусств, педагогического училища, родители и родственники поступавших, студенты института. Папа пришел с Астаниной.

Для абитуриентов вокального отделения действовало правило: перед поступлением обязательно проучиться два года на подготовительном курсе. Это давало гарантию поступления. Дима подготовительный курс не проходил, и этот факт позволил Иофель говорить впоследствии, что Дима пришел в институт «с улицы». Ну да, прямо вот так шел по улице, увидел Иофель, а она его позвала поступать ни с того ни с сего!

Сначала пели студенты подготовительных курсов — сопрано, меццо-сопрано, два тенора. Чувствовалось, что их подготовили к этому выступлению. Ребята старательно артикулировали гласные и согласные, держались на сцене, как научили. С голосами дело было хуже. Звук у всех был сырой, неопёртый, неровный, не было кантилены. У всех чувствовались признаки постановки голоса под один стандарт, все допускали одни и те же ошибки при вокализации. Школа! Особенно плохо обстояли дела у одного абитуриента-тенора, который пел арию Ленского. Чувствовалось, что мальчик не имеет вокального слуха — он все время детонировал, неточно пел фразы, голос звучал некрасиво и жалко. Папа, слушая их, был поражен: как можно с такими данными идти в консерваторию? Он сам пел гораздо лучше их, но считал, что вокальных данных у него недостаточно. Да, у этих ребят вокальный материал был, но им предстояло еще много и долго над ним работать.

Подошла очередь петь нашему сыну. Он четким шагом прошел к роялю, встал по стойке смирно, хмуро глянул в зал. Первым номером была ария Ксеркса из одноименной оперы Генделя. Раньше Дима пел ее на итальянском языке, но на экзамене разрешили петь только на русском. Пришлось срочно переучиваться петь по-русски, получалось хуже — было непривычно, неудобно и некрасиво, русский текст плохо ложился на музыку, менялись привычные интонации. Диму это очень раздражало. Папа его успокаивал:

— Что делать, раз таковы требования? Все равно звучит красиво, хорошо. Главное, будь уверен и спокоен.

Спел Дима, по мнению папы, неплохо, хотя русские слова мешали.

Вторая вещь — ариозо Мизгиря из оперы «Снегурочка» Римского-Корсакова. Короткая, но коварная — из-за высокой тесситуры, особой напевности и ноты «фа» в финале. Дима прекрасно со всем справился, нота прозвучала с ферматой, легко и звонко. Настоящий русский голос! Публика оживилась, стала оглядываться на папу — его все знали по многолетним выступлениям на смотрах и концертах.

Третьей была народная песня «Ах ты, душечка». Здесь голос раскрылся, звучал свободно, красиво, с истинно русским тембром — звонкая середина, блестящие верхние ноты. Будто пел не мальчик, а зрелый певец, наполняя звуки чувством и глубиной. Это было великолепно! Пишу со слов папы и людей, бывших тогда в зале.

Все бросились к папе, восхищенно поздравляя с талантливым сыном. Преподаватели говорили:

— Везите сына в Москву к Нестеренко, он не откажется от такого ученика!

В восторге от Димы были и сами поступающие. Позже Димина однокурсница Люся Сафина сказала:

— Мы все подумали, что это уже готовый певец, в отличие от нас. Мы же два года проучились на подготовительных курсах, но не научились так владеть голосом!

После экзамена Галина Алексеевна Астанина повела папу знакомиться с заведующей кафедрой Екатериной Константиновной Иофель. Папа увидел перед собой невысокую, около ста пятидесяти сантиметров ростом, женщину лет шестидесяти. Гладко зачесанные назад русые волосы, голубые навыкате глаза. Сразу поразила ее манера говорить властно, смотреть свысока. Астанина представила папу, Иофель взглянула на него будто сверху вниз и отрезала:

— Взять его к себе не могу! У меня класс набран полностью!

Подняв голову, дала понять, что аудиенция окончена.

— Хотелось бы, чтобы он занимался у вас, у него трудный характер, поэтому надо к нему найти подход.

— Что-о-о? Это у меня характер, это ко мне надо находить подход! Здесь не детский сад, а консерватория. Не будет вести себя как следует, вылетит в один миг!

Папа был поражен этим разговором. Она что, не слышит разницу в пении Димы и остальных? Но все-таки спросил:

— А тенора, который пел Ленского, берете?

— Что за вопрос? Конечно, беру!

— Знаете, я веду в самодеятельности вокал и таких, как этот тенор, не беру. Это напрасный труд как певца, так и педагога. У него нет вокального слуха. Он не будет петь.

Презрительно глянув на папу, Иофель заявила:

— Он им всем сто очков вперед даст! Он пианист, окончил училище по классу фортепиано.

Папа в ответ пожал плечами. Забегая вперед, скажу, что этого тенора отчислили с четвертого курса по причине профнепригодности. Вот так! И все-таки у папы появилась уверенность, что Диму возьмет в свой класс именно Екатерина Константиновна Иофель. Папа уже достаточно повидал в своей жизни певцов, хороших и плохих, талантливых и бездарных, имел определенные навыки и опыт работы с мужскими голосами. Знал тонкости и сложности вокала, изучал эту специальность досконально, имел идеальный слух и разбирался в голосах профессионально. Слушая поступающих певцов, он находил массу недостатков. Почти у всех были хорошие голоса, но настолько «сырые», что потребуется огромная работа, прежде чем они станут певцами. Дима очень сильно отличался от них. Конечно, папа видел его недостатки, над которыми нужно было работать во время учебы в институте. Самый большой недостаток — слишком юный для певца возраст. Диме нужно было окрепнуть, возмужать, нарастить силу, вырастить голос. Должно было пройти время. Главное — работать, а такой недостаток, как возраст, быстро проходит.

Через час они с Димой зашли в кабинет Иофель, чтобы узнать расписание занятий. Она встретила их с сигаретой в зубах. Докурив, свернула из газетного обрывка кулек, сунула туда окурок, плюнула на него и выбросила в окно. У папы округлились глаза: «Вот так профессор от культуры!» Сообщила:

— Беру Хворостовского в свой класс, но только лишь потому, что об этом меня попросил Серафим Васильевич Годин. Ему я не смогла отказать.

Заявление Иофель «только лишь потому» повергло папу в уныние. Он же слышал всех поступающих. Дима был лучший! Папа как педагог благодарил бы бога за такого ученика! Что тут еще скрыто? Каковы мотивы такого поведения? Тогда он еще не знал об интригах в среде служителей искусства. Правильно ли он сделал, оставив сына учиться в Красноярске?

Папа всегда считал, что в консерваторию поступают в высшей степени одаренные люди, поэтому даже думать не смел о том, чтобы самому в молодости или позже попробовать поступить туда. Теперь же, услышав абитуриентов, понял, что совершил в жизни большую ошибку, но был очень счастлив, что Дима на правильном пути. Даст бог, ему не испортят голос здесь, на этой кафедре сольного пения!

Когда он пришел домой, я была поражена. Никогда я не видела его таким счастливым, так бурно выражающим свой восторг. Он плакал от счастья и показывал мне все в лицах. Поднимал руку вверх на всю длину: «Таким был Дима», потом опускал руку до пола, показывая, где были остальные. Впервые за последние годы мы были просто безумно рады тому, что произошло. Я благодарила бога за то, что в самые трудные дни нашей жизни он увидел наши страдания, пожалел и одарил счастьем, «поцеловав» нашего сына!