Этот день начался рано и наконец-то заканчивался. Один за другим члены экипажа, энтрописты и те морпехи, что оставались в строю, подтягивались к камбузу. При таком столпотворении стало тесно, однако это вроде бы никому не мешало.

Хва-Йунг и Вишал взялись разогревать и подавать еду. Несмотря на поглощенные ранее батончики, Кира не отказалась от всунутой в ее единственную руку тарелки с сублимированным рагу. Она уселась на пол в уголке, спиной прижавшись к стене. При 2,25g это была самая удобная поза, она стоила тех усилий, которые требовались, чтобы опуститься, а потом встать. И там Кира ела, наблюдая за остальными и прислушиваясь к их разговорам. На каждом столе мерцало голографическое изображение преследующих судов. Все глаза были прикованы к экранам: каждый хотел в режиме реального времени видеть, что происходит.

Медузы и жути продолжали перестрелку. Несколько кораблей гонялись друг за другом в окрестностях планет c и b, почти у границ атмосферы, а другая группа, состоявшая из трех кораблей, носилась вокруг Жукхи.

– Похоже, они все еще думают, будто у них в запасе полно времени, чтобы поймать нас перед прыжком в сверхсветовое, – заметил лейтенант Хоус.

Глаза у него были красные, угрюмые, как и у всех морпехов. Потери во время боя и гибель «Дармштадта» потрясли их, сокрушили. Но и все остальные, заметила Кира, чувствовали себя, пожалуй, не лучше.

– Лишь бы не передумали. Скрестим пальцы, – сказал Фалькони.

Хоус неопределенно хмыкнул и посмотрел на Киру:

– Как будешь готова, мы хотим поговорить с медузой. Впервые мы можем наладить контакт. Начальство там, в Лиге, потребует с нас каждую кроху информации – все, сколько сумеем выжать. До сих пор мы дрались в темноте. Очень бы кстати получить кое-какие ответы.

– Отложим до завтра? – попросила Кира. – Я измотана, а сегодня или завтра – невелика разница, пока мы отсюда не выбрались.

Лейтенант потер лицо и вздохнул. Выглядел он даже более измученным, чем Кира.

– Хорошо. Но слишком не откладывай.

Они сидели и ждали. Кира все глубже уходила в себя, словно прячась в панцирь. Никак не могла отрешиться от мыслей о жутях, о том, что она узнала. Это она их породила. Ее неверные решения, ее страх и гнев привели к появлению чудовищ, которые теперь свирепствуют в межзвездном пространстве.

Хотя Кира понимала, что, рассуждая логически, ее невозможно винить за деяния того, что гуманоид именовал Утробой, – извращенного симбиоза доктора Карра, медузы и отщепившихся частиц Кроткого Клинка, – чувства логике не поддавались. Эмоции сильнее доводов рассудка, и при мысли обо всех, кто погиб в войне между людьми, медузами и жутями, сердце сжимала тупая, сокрушительная боль. И тут Кроткий Клинок ничем не мог ей помочь.

Она словно яду выпила.

Морпехи быстро покончили с едой и вернулись в трюм, занялись приготовлениями к переходу в сверхсветовое пространство. Энтрописты и экипаж «Рогатки» все еще склонялись над голограммами и молчали, разве что изредка кто-то полушепотом комментировал увиденное. В какой-то момент Хва-Йунг со свойственной ей прямотой сказала:

– Трига не хватает, – и все остальные закивали, соглашаясь.

В другой раз Вишал оглянулся на Фалькони и спросил:

– Вам достаточно соли, капитан?

Фалькони поднял большой палец:

– Идеально, док. Спасибо.

– Но почему столько морковки? – спросила Воробей, поднимая ложку, доверху наполненную оранжевыми дисками. – Вы всегда как будто лишний мешок ее в еду кладете.

– Морковь полезная, – ответил Вишал. – К тому же я ее люблю.

Воробей презрительно усмехнулась:

– О да, вы-то ее любите. Небось и в медотсеке запас держите, погрызть, как только проголодаетесь. Кролик-кроличек. – Она часто и мелко зажевала, изображая грызуна. – Полные ящики моркови. Красная морковь, желтая, оранжевая…

Густой румянец залил щеки Вишала, врач с громким стуком уронил ложку. Все уставились на него.

– Мисс Воробей, – заговорил он, и в голосе его прозвучала необычная для Вишала гневная нота, – вы постоянно, как вы сами выражаетесь, «тычете мне в морду». А поскольку Триг вас обожает, он обращается со мной точно так же.

С презрительной гримасой Воробей ответила:

– Не кипишите, док. Я вас просто дразню. Если уж…

Вишал посмотрел ей прямо в глаза:

– Ну так не дразните меня, мисс Воробей. Ни с кем другим вы не позволяете себе так разговаривать. Так что будьте добры и ко мне относиться с тем же уважением, с каким я отношусь к вам. Да. Благодарю вас. – И он снова уткнулся в тарелку.

Воробей, кажется, несколько растерялась. Фалькони многозначительно глянул на нее, и она, откашлявшись, сказала:

– Ну че-ерт. Ну если вы так из-за этого переживаете, док…

– Именно так, – решительно объявил Вишал.

– Тогда, это, извините. Больше не повторится.

Вишал кивнул и продолжал есть.

«Молодец», – подумала Кира, но и мысли ее были приглушены. Она заметила легкую улыбку на лице Нильсен, а несколько минут спустя помощник капитана встала, подсела к Вишалу и о чем-то с ним негромко заговорила.

Вскоре Воробей ушла глянуть, как поживает Итари.

Все доели, Нильсен и Вишал занялись посудой, а Фалькони подошел к Кире и осторожно опустился на пол рядом с ней.

Она поглядела на капитана – тоже без особого интереса.

Он не встречался с ней взглядом, уставился куда-то в потолок, почесал отросшую за день щетину на подбородке:

– Расскажешь мне, что тебя гложет, или щипцами из тебя вытаскивать?

Вступать в разговор Кире не хотелось. Истина о жутях все еще была для нее новой, ранящей и – не стоит врать самой себе – постыдной. К тому же она устала, вот просто до костей изнемогла. Так что Кира попыталась уклониться от ответа. Указав рукой на голограмму, она сказала:

– Вот что меня гложет. А что же еще? Все пошло наперекосяк.

– Чушь собачья, – приветливо отвечал Фалькони. Теперь он посмотрел на нее в упор из-под темных бровей, синие глаза – ясные, глубокие. – Ты маешься с той самой минуты, как вернулась с медузьего корабля. В чем дело? Из-за того, что потеряла полруки?

– Да-да.

Кривая улыбка появилась на лице капитана, и особого веселья в ней не было.

– Ладно. Хорошо. Молчи, если хочешь. – Он расстегнул карман куртки и шлепнул колодой карт об пол между ними. – «Наскреби семерку» – играла когда-нибудь?

Кира подозрительно глянула на него:

– Никогда.

– Так я тебя научу. Это очень просто. Сыграешь разок со мной. Если я выиграю, ты ответишь на мой вопрос. Если выиграешь ты, я отвечу на любой вопрос, какой ты мне задашь.

– Прости. Я не в настроении.

Она попыталась встать, но не тут-то было: пальцы Фалькони сомкнулись на ее левом запястье.

Не задумываясь, Кира выпустила кольцо шипов вокруг запястья – достаточно острых, чтобы уколоть, но не настолько, чтобы ранить до крови. Фалькони поморщился, но хватку не ослаблял.

– Да и я не в настроении, – тихо сказал он, лицо его стало серьезным. – Полно, Кира. Чего ты боишься?

– Ничего. – Это прозвучало неубедительно даже на ее собственный слух.

Он приподнял брови.

– Так останься и сыграй со мной… пожалуйста.

Кира помедлила. Разговаривать ей не хотелось, но и одной оставаться тоже не очень. Не прямо сейчас, когда на грудь давит свинцовая тяжесть, а в планетной системе Жукхи продолжается бой.

Одного этого было бы недостаточно, чтобы Кира согласилась играть, но тут она вспомнила про шрамы на руках Фалькони. Может, она сумеет выудить из него рассказ о том, как он ими обзавелся. К тому же в глубине души она все же хотела с кем-нибудь поделиться тем, что узнала. Признание ничего не исправит, но облегчит сердечную боль.

Если б Алан остался в живых! Ни о чем Кира так не мечтала, как о возможности поговорить сейчас с ним. Он бы понял. Он бы пожалел ее и утешил, и, может быть, вместе они бы придумали способ решить ту галактических масштабов проблему, которую создала Кира.

Но Алан мертв, его больше нет. Есть только Фалькони. Придется поговорить с ним.

– А если ты задашь вопрос, на которой я вовсе не захочу отвечать? – спросила Кира немного увереннее.

– Тогда сбрасываешь карты. – Фалькони произнес это так, словно подначивал ее поступить иначе.

В Кире ожил дух сопротивления:

– Отлично.

Она снова прислонилась спиной к стене, и Фалькони отпустил ее руку. Присмотрелся к следам, оставленным шипами на его коже, и потер пальцы о бедро.

– Играем на очки. Ничего сложного.

Он перетасовал карты и начал сдавать: три карты ей, три себе, четыре между ними, все вверх рубашкой. Уменьшившуюся колоду отложил в сторону.

– Задача – набрать как можно больше семерок или сумму, кратную семи.

– Каким образом? Перемножая?

– Складывая. Один плюс шесть. Десять плюс четыре. Ну, ты поняла. Валет – одиннадцать очков, дама – двенадцать, король – тринадцать. Туз – единица. Ни джокеров, ни козырей. У каждого игрока семь карт, считая четыре общие. – Он указал на карты, лежавшие на палубе. – Максимальная сумма – флеш – четыре короля, две дамы и туз. Это будет…

– Семьдесят семь.

– Точно. Одиннадцать раз по семь. Цена карты всегда одинакова, с одним исключением. – Фалькони поднял палец. – Если у тебя все семерки, тогда цена каждой семерки удваивается. В таком случае лучшая сумма, флеш-ройял – четыре семерки, два короля и девятка. И это… – Он выдержал паузу, давая ей время сосчитать.

– Девяносто один.

– То есть тринадцать раз по семь. Ставки обычно делаются каждый раз, когда переворачивается одна из общих карт. Мы упростим и будем делать ставки только после первой карты. Но есть одно условие.

– Да?

– Нельзя пользоваться дополненной реальностью для подсчетов. Слишком легко.

На периферии зрения появился флажок сообщения, Кира открыла – приложение блокировки предлагало отключить дополненную реальность обоих игроков, пока они вместе не решат, что пора включить ее обратно. Она раздраженно ответила «Принять», и Фалькони поступил точно так же. Картинка дополненной реальности замерла.

– Играем, – сказала Кира.

Фалькони кивнул и взял свои карты.

Кира посмотрела, что ей досталось. Двойка, восьмерка, валет – двадцать одно очко. Сколько это семерок? Хотя во время последнего перелета она упражнялась в решении задач, умножение и деление в уме все еще давались нелегко, и Кира прибегла к сложению. Семь плюс семь – четырнадцать. Четырнадцать плюс семь – двадцать один. Она улыбнулась, довольная тем, что уже имеет три очка. Затем Фалькони открыл первую из четырех общих карт – туза.

– Начинаю делать ставки, – объявил он.

За его спиной энтрописты сбросили в мусорный контейнер упаковки из-под еды и двинулись к выходу из камбуза.

– Ты же сдавал. Разве мне не полагается объявлять первой?

– Привилегия капитана.

Кира не стала возражать. И тогда он сказал:

– Вопрос прежний: что тебя гложет?

У Киры тоже наготове был вопрос:

– Откуда у тебя эти шрамы?

Лицо капитана потемнело. Он явно не ожидал от нее такой дерзости. Вот и хорошо. Поделом ему.

– Будешь повышать? Или на этом остановимся? – спросила она с вызовом, подражая его манере.

Губы Фалькони вытянулись в тонкую линию.

– Сойдет. Ставки сделаны.

Он перевернул следующую карту. Пятерка.

Оба они молча вели подсчет. У Киры так и осталось три полные семерки. Достаточно ли этого? Она не была уверена. Если мало, единственный шанс избежать поражения – задать другой вопрос, такой, который вынудит Фалькони бросить карты.

Нильсен и Вишал высушили руки после мытья посуды. Первый помощник подошла, мучительно-медленно ступая при удвоенной силе тяжести, и коснулась рукой плеча Фалькони:

– Возвращаюсь в рубку. Присмотрю, как идут дела.

Он кивнул:

– Хорошо. Сменю тебя примерно через час.

Нильсен похлопала его по плечу и двинулась прочь. В дверях она обернулась и предупредила:

– Не ставь на карту ничего слишком для тебя ценного, Кира.

– Он способен украсть у человека язык прямо изо рта, – добавил Вишал, следуя по пятам за Нильсен.

На камбузе остались только Кира и капитан.

– Ну? – сказала Кира.

Он перевернул третью карту. Девятка.

Кира подсчитала, стараясь не шевелить губами. Следить за числами было трудно, она несколько раз сбивалась и вынуждена была начинать все сначала.

Тридцать пять. Вот что у нее получилось. Пять семерок. Намного лучше, чем три. Ей показалось, что есть шанс выиграть. Самое время пойти на риск.

– Я повышаю ставки, – объявила она.

– А? – отозвался Фалькони.

– Да. Как ты ухитрился купить «Рогатку»?

Кожа под его глазами натянулась. Кира снова попала в больное место. Очень хорошо. Если ей придется рассказывать Фалькони о происхождении жутей, пусть, по крайней мере, он тоже поделится своими секретами. Не дождавшись ответа, она поторопила:

– Так что? Сдаешься – принимаешь – или повышаешь ставки?

Фалькони снова потер подбородок, щетина зашуршала под подушечкой большого пальца.

– Принимаю. Что случилось с твоей рукой? Как ты на самом деле ее потеряла? И не пытайся скормить мне ерунду, вроде той, что ты рассказала Воробью, – мол, тебя схватила жуть. Чтобы с тобой справиться, понадобилось бы с полдюжины бойцов в бронескафандрах.

– Это два вопроса.

– Это уточнение формулировки. Но если, по-твоему, это два вопроса, будет считать, что я просто… повысил ставку.

Кира проглотила саркастический ответ. Да уж, Фалькони не облегчал ей исповедь.

– Оставим так. Пошли дальше.

– Последняя карта, – невозмутимо заявил Фалькони и перевернул ее.

Король. Тринадцать.

Кира стремительно перебирала комбинации чисел. Следующая сумма семерок после тридцати пяти – семью шесть… сорок два. Одиннадцать плюс тринадцать плюс один плюс восемь плюс девять – ровно сорок два!

Кира позволила себе расслабиться, но тут заметила: а если прибавить два и пять, то получится еще семь. Сорок девять. Семью семь. Губы ее торжествующе изогнулись. Красиво получилось.

– Экий у тебя воинственный вид, – пробурчал Фалькони и выложил на палубу свои карты. Две тройки и семерка. – Но тебе это вряд ли поможет, как ни печально. Пять семерок.

Она предъявила свои карты:

– Семь семерок.

Взгляд Фалькони заметался между картами, он торопливо проверял ее подсчеты. На лбу у него проступила глубокая морщина:

– Новичкам везет.

– Этим и утешайся. Давай плати. – Она скрестила здоровую руку с увечной, весьма довольная собой.

Фалькони постучал пальцами по палубе, потом как-то стих и заговорил:

– Шрамы – от пожара. А «Рогатку» я купил после того, как почти десять лет копил каждый бит. Подвернулась удачная сделка и… – Он пожал плечами.

Хорошо же он зарабатывал, если, пусть и на всем экономя, сумел приобрести космический корабль.

– Это не ответ, – сказала Кира.

Фалькони перетасовал карты.

– Давай сыграем еще. Может, тебе повезет.

– Может быть, – согласилась Кира. – Сдавай.

И он сдал – три карты ей, три себе, четыре рубашками вверх на палубе.

Кира проверила свои карты: семерок нет, и набрать семерку или число, кратное семи, не получается. Фалькони перевернул первую карту. Двойка пик. У Киры набралась первая семерка.

– Почему ты не заживил шрамы? – спросила она.

Он парировал неожиданным:

– Почему тебя это интересует?

– Это твоя ставка?

– Да.

Фалькони перевернул следующую карту. У Киры все еще набиралась только одна семерка, но она решила сделать новую ставку:

– Чем ты занимался перед тем, как купил «Рогатку»?

– Принято. Что тебя гложет?

Дальше до конца раунда ни один из них не задавал вопросов. После того как последняя карта была перевернута, у Киры оказалось три семерки. Неплохо. Но Фалькони, предъявив ей свои карты, объявил:

– Четыре семерки.

Черт побери! Кира тщательно перепроверила свои расчеты и разочарованно выдохнула:

– Три семерки.

Фалькони откинулся к стене и скрестил руки на груди, выжидая.

Несколько мгновений единственным звуком, нарушающим тишину, был ровный гул корабля да жужжание вентиляторов в системе жизнеобеспечения. Кира собралась с мыслями и сказала:

– Меня это интересует, потому что я любопытна. Мы вместе добрались до края Галактики, а я все еще ничего толком о тебе не знаю.

– Какое это имеет значение?

– Это уже другой вопрос.

– Хм… Ты же знаешь, я забочусь о «Рогатке».

– Знаю, – откликнулась Кира и внезапно почувствовала какое-то родство с ним.

Фалькони всегда старался уберечь и корабль, и людей – этому она была свидетелем. Он заботился даже о своем бонсаи. Это еще не делало его хорошим человеком, но Кира не могла отрицать его свирепую верность и людям, и вещам.

– А насчет того, что меня гложет… жути.

– Этого недостаточно для ответа.

– Недостаточно, – согласилась Кира и одной рукой подобрала карты с палубы. – Может, вынешь из меня больше, если сумеешь снова обыграть.

– Может, сумею! – Глаза Фалькони опасно блеснули.

Кое-как Кира справилась с колодой. Положила ее рядом со своим коленом. Одной рукой неаккуратно перемешала, а раздавая, зажимала каждую карту большим и указательным пальцем. Она чувствовала себя ужасно неуклюжей и готова была призвать на помощь Кроткий Клинок. Но не стала – потому что в тот момент ей не хотелось вообще иметь дело с чужью. Да и впредь бы ее не знать.

Поскольку она не получила ответы на вопросы, она повторила их, а Фалькони в свою очередь спросил:

– Что именно тебя так гложет?

И добавил:

– Как ты на самом деле лишилась руки?

К огорчению Киры, она вновь проиграла, одна семерка против трех. Но вместе с тем она почувствовала и облегчение – больше нет возможности увиливать от правды.

– Я недостаточно пьяна, чтобы говорить об этом, – призналась она.

– В шкафчике есть бутылка водки, – сказал Фалькони.

– Нет. – Она откинула голову, прижалась затылком к стене. – Водка здесь не поможет.

– Вдруг почувствуешь себя лучше.

– Вряд ли.

Глаза ее наполнились слезами, и Кира заморгала.

– Лучше я себя не почувствую, что бы ни выпила.

– Кира, – с необычной мягкостью заговорил Фалькони, – в чем дело? Что с тобой происходит – на самом деле?

Она выдохнула, это было больше похоже на рыдание.

– Жути! Это я во всем виновата…

– В каком смысле? – Он все время смотрел на нее в упор.

И тогда Кира ему рассказала. Рассказала всю мрачную повесть, начиная с того, как невольно создала чудовище – помесь Карра, медузы и Кроткого Клинка, и что произошло с тех пор. В ней словно рухнула дамба, и волна слов и чувств хлынула наружу – поток вины, скорби, сожалений.

Когда она смолкла, по лицу Фалькони невозможно было угадать, что он думает, лишь веки слегка опустились и складки у рта стали глубже. Он хотел что-то сказать, но Кира его перебила:

– Беда в том, что я, наверное, не смогу сражаться против жутей. Во всяком случае, против тех, в ком есть частица Кроткого Клинка. Когда мы соприкоснулись, тот гуманоид начал меня поглощать. Если бы я не вырвалась… – Она покачала головой. – Мне их не одолеть. Мы слишком похожи, а их так много. Они задавят меня своей плотью. Если я столкнусь с Карром-Квоном-Клинком, они меня сожрут. Сожрут, я знаю… Плоть в Утробу.

– Должен быть какой-то способ их остановить, – сказал Фалькони. Голос его стал октавой ниже, жестким, словно капитан боролся с каким-то скверным чувством.

Кира приподняла голову, а потом откинула снова, ударившись о стену. При ускорении в 2 с четвертью g удар вышел сильным, болезненным, перед глазами вспыхнули искры.

– Кроткий Клинок способен на многое. Я почти ничего о нем не знаю. Если он выйдет из-под контроля, как его остановить? История с жутями – это же худший вариант серой слизи, самореплицирующихся нанороботов. – Она хлюпнула носом. – Жуть и есть. Самый жуткий сценарий. Они будут жрать, и расти, и строить… Даже если удастся убить то, во что превратились Карр и та медуза, Квон, останутся другие жути с семенами Кроткого Клинка, и любой из них способен начать все сначала. Господи, да если хоть одна частица Утробы уцелеет, она заразит кого-то, как это было у сигмы Дракона. Нет, нет никакого способа их остановить, нет!

– Кира.

– Никакого! И я не могу сражаться, не могу остановить их, не могу…

– Кира! – Командный голос Фалькони словно рассек месиво мыслей в голове Киры. Льдисто-голубые глаза смотрели на нее в упор – твердо и почему-то успокаивающе.

Она чуть расслабилась.

– Да. Хорошо… Думаю, медузам приходилось раньше иметь дело с чем-то подобным. Или, по крайней мере, они знали, что такое бывает. Итари не удивилось.

Фалькони склонил голову набок:

– Уже лучше. А как они справились с жутями – ты что-нибудь знаешь?

Она пожала плечами:

– Трупами завалили, должно быть. В деталях я не разобралась, но, насколько я поняла, весь их вид оказался тогда под угрозой исчезновения. Возможно, не только из-за жутей, но из-за масштабов конфликта. И с Ищейкой они тоже столкнулись однажды, как мы сегодня.

– Значит, Хоус прав: тебе следует поговорить с медузой. Вероятно, оно что-то тебе подскажет. Есть какие-то способы бороться с жутями, которые нам пока неизвестны.

Кира не ожидала получить от Фалькони такую поддержку, но была ей рада.

– Поговорю. – Она опустила взгляд на палубу, отскребла кусочек пищи, присохший к решетке. – И все же… это я виновата. Я во всем виновата.

– Ты же не знала тогда. И не могла знать, – сказал Фалькони.

– И тем не менее – я спровоцировала эту войну. Я и никто другой.

Фалькони рассеянно постучал ребром колоды о палубу – хотя, пожалуй, он был слишком настороже, слишком внимателен, и жест его не был таким уж случайным.

– Не следует это твердить. Такие мысли разрушают.

– Это еще не все, – тихо, горестно выговорила она.

Фалькони замер. Потом собрал лежавшие на палубе карты, добавил их в колоду, перетасовал.

– Да?

Начав исповедь, Кира уже не могла остановиться.

– Я солгала вам. Моих товарищей убили не медузы.

– То есть как?

– Помнишь нумериста? Стоит мне испугаться, обозлиться, расстроиться – и Кроткий Клинок наносит удар… – По ее щекам катились слезы, Кира не пыталась остановить ни их, ни свои слова. – Когда я проснулась после крио, почти все в команде злились на меня – не совсем на меня, но причина была во мне, понимаешь? Планы колонизовать Адру отменены, нас лишили премии, экспедиция закончилась неудачей. В итоге я поссорилась с нашим врачом, Файзелем, а когда мы с Аланом отправились спать… – Она покачала головой и с трудом заставила себя продолжать: – Я все еще была на взводе, и потом… в ту же ночь Негар стала кашлять. Ей в легкие попал кусочек чужи, когда она вытаскивала меня, понимаешь? Она кашляла, кашляла, а потом… потом кровь, очень много крови. Я испугалась. Я ничего… ничего не могла с собой поделать. Испугалась. И… и Кроткий Клинок принялся колоть. Он… он заколол Алана. Юго. Сеппо. Дженнана. И все из-за меня. Это я виновата. Я их убила.

Кира склонила голову, не в силах смотреть в глаза Фалькони; по щекам ее катились слезы, и Кира не сдерживала их. На груди и ногах «скинсьют» ощетинился в ответ на ее состояние. Киру это возмутило, она поспешно подавила реакцию чужи, заставила ее втянуть шипы. И вздрогнула, когда Фалькони обнял ее за плечи. Обнял и держал, и Кира позволила себе уронить голову ему на грудь и расплакаться в голос. С тех пор как она спаслась со «Смягчающих обстоятельств», Кира не имела возможности так открыто проявить свою скорбь. Столкновение с жутями пробудило старую боль и добавило к ней новую.

Когда слезы иссякли и дыхание Киры выровнялась, Фалькони отпустил ее. Она смущенно утерла глаза.

– Извини, – сказала она.

Фалькони отмахнулся от извинений и встал. Двигаясь так, словно у него болели все кости, он пробрел через камбуз. Кира смотрела ему вслед: вот он включает чайник, заваривает две кружки челла, несет их обратно.

– Осторожно, – посоветовал он, передавая одну кружку ей.

– Спасибо. – Кира обхватила рукой горячую кружку, вдохнула пар, наслаждаясь его запахом.

Фалькони сел, провел большим пальцем по краю своей кружки, ловя капельку жидкости.

– Перед тем как купить «Рогатку», я работал на «Ханзо Тенсегрити». Это крупная страховая компания в Солнечной системе и за ее пределами.

– Продавал страховки? – В такое Кире нелегко было поверить.

– Меня наняли проверять претензии шахтеров, акционеров, фрилансеров и так далее. Беда в том, что компания вовсе не хотела, чтобы мы что-то проверяли. Нашей задачей было запугать истцов, чтобы они отказались от выплат. – Он пожал плечами. – Долго я на такой работе не выдержал, ушел. Не в том суть. Один страховой случай, который мне пришлось разбирать, – парнишка…

– Парнишка?

– Это целая история. Слушай. Парнишка жил на кольцевой станции у Рубежа Фарруджии. Его отец работал в ремонтной бригаде, и мальчик каждый день ходил на работу вместе с отцом, чистил и проверял скафандры всей бригады. – Фалькони поймал каплю воды и стряхнул ее с кружки. – Неоплачиваемая работа, разумеется. Просто чтоб у паренька было занятие, пока его отец трудится.

– А матери у него не было? – спросила Кира.

Фалькони покачал головой:

– Другого родителя не было. Ни матери, ни мачехи, ни бабушек-дедушек, даже брата или сестры не было. Только мальчик и его отец. И мальчик каждый день чистил скафандры, проверял их, выкладывал в ряд, проводил полную диагностику перед тем, как ремонтная бригада отправлялась латать корпус станции.

– И что случилось?

Взгляд Фалькони обжигал.

– Один из парней – в бригаде были только парни – терпеть не мог, чтобы кто-то трогал его скафандр. Его это нервировало, так он говорил. Велел мальчику отвалить. Но правила-то ясны: все снаряжение, включая скафандры, проверяют минимум два человека. Так что отец мальчика велел ему не обращать внимания на придурка и делать все по-прежнему.

– Но мальчик не послушался.

– Не послушался. Он был совсем ребенок. Придурок убедил его, что так будет нормально. Он сам – придурок то есть – будет проводить всю диагностику.

– А сам не стал, – пробормотала Кира.

– Не стал. И однажды – бах! Мистер Придурок зацепился скафандром, слабый шов разошелся, и мистер Придурок погиб страшной, мучительной смертью. – Фалькони придвинулся ближе. – И кто в этом виноват?

– Сам придурок, разумеется.

– Возможно. Но правила ясны, а мальчик их нарушил. Не отступи он от правил, тот человек остался бы жив.

– Но он же совсем ребенок, – запротестовала Кира.

– И это верно.

– Значит, отвечать должен отец.

Фалькон пожал плечами:

– Может быть. – Он подул на челл и отпил глоток. – Но выяснилось, что причина в производителе. Скафандры были дефектные, со временем и все остальные тоже отказали бы. Пришлось заменять всю партию.

– Не понимаю.

– Иногда, – сказал Фалькони, – дерьмо случается само собой, и ничего тут не поделаешь. – Он посмотрел на нее. – И никто не виноват. Или все виноваты.

Кира задумалась над его рассказом, пытаясь найти в нем зерно истины. Она знала: Фалькони хотел таким образом показать, что понимает ее и даже отпускает ей грехи, и она была благодарна за это. И все же этого было недостаточно, чтобы унять сердечную боль.

Она сказала:

– Мальчик наверняка все равно чувствовал себя виноватым.

Фалькони наклонил голову:

– Разумеется. Думаю, так оно и было. Но нельзя допустить, чтобы такого рода вина сожрала всю твою жизнь.

– Почему же нельзя?

– Кира.

Она крепко зажмурилась, но не смогла изгладить из памяти картину – Алан, пронзенный, пригвожденный к ней шипами.

– Случившееся не отменить. Я убила человека, которого любила, Фалькони. Казалось бы, что может быть хуже, но нет: я умудрилась развязать войну – чудовищную межпланетную войну, – и все это моя вина. Как такое исправить?

Фалькони долго молчал. Потом вздохнул и поставил кружку на палубу.

– Мне было девятнадцать…

– Что бы ты ни рассказал, мне от этого легче не станет.

– Слушай внимательно: это уже другая история. – Он повертел кружку за ручку и, видя, что Кира больше не перебивает, продолжал: – Мне было девятнадцать. Родители поручили мне присмотреть за сестрой, а сами отправились в гости. Меньше всего мне хотелось возиться с мелкой, тем более в выходной. Я здорово обозлился, но что поделать? Родители ушли, а я остался.

Фалькони слегка постучал кружкой по палубе.

– Но я не смирился. Сестра была на шесть лет моложе, и я решил, что она может и сама позаботиться о себе. Потихоньку выбрался из дому и пошел гулять с друзьями. Как всегда по субботам. А потом… – Голос Фалькони прервался, он сжимал и разжимал кулаки, словно пытаясь раздавить нечто невидимое. – Взрыв. Пока я добрался до нашей квартиры, стены уже провалились внутрь.

Он покачал головой:

– Я кинулся в огонь за ней, но было слишком поздно. Надышалась дыма… Вот откуда эти шрамы. Выяснилось, что сестренка вздумала готовить и как-то устроила пожар. Будь я с ней, как мне было велено, все бы обошлось.

– В этом ты не можешь быть уверен, – перебила Кира.

Фалькони посмотрел на нее искоса:

– Вот как, не могу?

Он подобрал с палубы колоду, сунул отдельно лежавшие карты в середину и дважды перетасовал.

– Ты не виновата в гибели Алана и всех остальных из твоей команды.

– Я виновата. Я…

– Стоп! – Фалькони ткнул в нее пальцем. – Ты к этому причастна, но это не твоя вина. Ты не принимала сознательное решение убить друзей. Ты точно так же не хотела им смерти, как я не хотел, чтобы умерла моя сестра. А что касается проклятой войны – ты же не всемогуща, Кира! Медузы сами принимали свои решения. И Лига, и даже Утроба. В конечном счете только они и могут отвечать за свои поступки. Так что хватит себя винить.

– Ничего не могу с этим поделать.

– Чушь! Можешь. Но не хочешь. Тебе нравится винить себя. Знаешь почему? – Кира безмолвно покачала головой. – Потому что возникает иллюзия контроля. Из всех жизненных уроков труднее всего усвоить этот: есть вещи, над которыми мы не властны и ничего не можем изменить. – Фалькони приостановился, глаза его твердо блестели. – Винить себя – обычная реакция, но пользы в ней нет. Пока не прекратишь, пока не сумеешь остановиться, ты не излечишься.

Он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, обнажив оплавленную кожу предплечий. Сунул свои шрамы Кире под нос:

– Поняла, почему я сохранил эти шрамы?

– Потому что… потому что ты чувствуешь себя виноватым…

– Нет! – резко ответил Фалькони. Потом, уже мягче, добавил: – Нет, я сохранил их, чтобы напоминать себе, что́ я могу выдержать. Через что я прошел. Если начинается черная полоса, я смотрю на свои руки и говорю себе: я справлюсь с любыми проблемами. Жизнь не сломает меня. Не может меня сломать. Убить – может, но что бы ни обрушилось на меня, это не заставит меня сдаться.

– А если я не такая сильная, как ты?

Он безрадостно улыбнулся:

– Тогда будешь ползти всю жизнь с этой зверюгой на спине, и она будет раздирать твое тело и душу, пока не прикончит. Поверь мне на слово.

– Как же ты избавился от зверюги?

– Сначала пил. Ввязывался в драки. Несколько раз меня чуть не убили. Наконец я понял, что наказываю себя – без всякого смысла. К тому же я знал, что сестренка не хотела бы для меня такой участи. И я простил себя. Пусть это и не было моей виной в прямом смысле слова – как случившееся с тобой не твоя вина, – но я простил себя. И тогда смог сдвинуться с мертвой точки и начать жить.

И тогда Кира тоже приняла решение. Она не видела пока пути из болота, в котором увязла, но она могла хотя бы сделать попытку освободиться. Уж это-то она сделать могла – попытаться.

– Ладно, – сказала она.

– Ладно, – тихо повторил Фалькони, и в этот момент Кира почувствовала глубокую связь с ним: родство, возникшее из разделенных страданий и сочувствия.

– Как звали твою сестру?

– Беатрис, но мы всегда называли ее просто Беа.

Кира уставилась на маслянистую поверхность челла, на свое темное отражение в ней.

– Чего ты хочешь, Фалькони?

– Сальво. Зови меня Сальво.

– Чего ты больше всего хочешь, Сальво? Больше всего во Вселенной?

– Я хочу, – заговорил он, растягивая слова, – быть свободным. Свободным от долгов. Свободным от правительств и корпораций, чтобы никто не указывал мне, как жить мою собственную жизнь. Если ради этого мне придется до конца своих дней оставаться капитаном «Рогатки», что ж… – он приподнял кружку, словно провозглашая тост, – я охотно приму эту участь.

Кира повторила его жест:

– Достойная цель. За свободу.

– За свободу.

Челл слегка пощипывал горло. Она сделала еще глоток, и ужасы этого дня немного отступили.

– Ты родом с Рубежа Фарруджии? – спросила она.

Фалькони слегка кивнул:

– Я родился на корабле поблизости. Но вырос в самой колонии.

Полузабытое воспоминание шевельнулось в уме Киры.

– Там же вроде было восстание? – спросила она. – Профсоюз не поладил с корпорацией? Помню, я читала об этом статью. Рабочие забастовали, было много раненых, многих посадили.

Фалькони отпил глоток.

– Правильно помнишь. Кровавая заварилась каша – в одну минуту.

– Ты дрался?

Он фыркнул:

– А ты как думаешь? – Он покосился на нее, кажется, что-то обдумывая. – Как он ощущается?

– Кто?

– Кроткий Клинок.

– Вот так. – Она протянула руку и коснулась запястья Фалькони. Тот внимательно, чуть удивленно следил за ней. – Никак. Как собственная кожа.

Затем Кира пожелала, чтобы на тыльной стороне ладони вылезли острые как бритва шипы. Чужь до такой степени слилась с ней, что вызвать эти лезвия почти не составляло труда.

Миг спустя она велела шипам втянуться.

Фалькони накрыл ее руку своей ладонью. Кира задрожала и чуть не отдернула руку, когда он провел кончиками пальцев по ее коже, и холодные искры разбежались по ее руке.

– Вот так?

– Именно.

Он помедлил, слегка касаясь ее самыми кончиками пальцев. Потом убрал руку и перетасовал колоду карт:

– Еще раунд?

Последний глоток челла уже не показался Кире таким вкусным. Какого черта она тут делает? Алан…

– Думаю, с меня хватит.

Фалькони понятливо кивнул.

– Ты собираешься рассказать Хоусу про Карра и Утробу? – спросила она.

– Пока не вижу необходимости. Можешь сама подать рапорт, когда вернемся на территорию Лиги.

От такой перспективы Кира поморщилась, но все же искренне сказала:

– Спасибо за рассказ и за то, что выслушал.

Фалькони убрал колоду в карман.

– Не за что. Главное – не сдавайся. Никому из нас не выжить, если мы перестанем бороться.

– Не сдамся. Обещаю.

Кира оставила Фалькони – погруженного в раздумья – на камбузе. Подумала, не пойти ли сразу к Итари и не попытаться ли его разговорить. (А может, оно спит? Спят ли медузы?) Но хотя ей требовались ответы, больше всего в тот момент ей требовался сон. За день она устала так, что никакой акувейк не помог бы. Единственное лекарство – сон.

Она вернулась в каюту и не нашла там сообщений от Грегоровича. Вздохнула с облегчением, упав на койку и избавив гудящие ноги от удвоенной тяжести.

Слова Фалькони (она даже мысленно не называла его Сальво) все еще звучали в ее ушах, когда Кира закрыла глаза и почти сразу же уснула – глухо, без сновидений.

По «Рогатке» разнесся сигнал, похожий на колокольный звон. Кира попыталась сесть, забарахталась – она была прикована к матрасу, обвита щупальцами Кроткого Клинка. Ускорение отключилось, настала невесомость. Если бы чужь не удерживала ее, она бы во сне уплыла с кровати.

Сердце сильно забилось. Кира попросила Кроткий Клинок убрать щупальца и подтянула себя к столу. Не приснился ли ей этот сигнал? Неужели она так долго спала?

Кира сверилась с монитором. Да, так долго.

Они только что совершили прыжок в сверхсветовое пространство.