На регенсбургском съезде Фердинанд II был активен, как никогда, вникая в мельчайшие подробности всех дел. Он занимался участком набережной вдоль Дуная, который обрушился в Вене, девицей, выдававшей себя за пророчицу в Австрии, какой-то игрой, которую он послал венгерской королеве и опасался, что она окажется слишком трудной. Но немощи, особенно астма, клонили его к земле, и после избрания сына он с радостью и надеждой рассуждал уже об ином мире. «Римской империи я больше не нужен, – удовлетворенно говорил он, – она обеспечена преемником, и притом превосходным».

Ему было всего 59 лет, но постоянное напряжение, обильные трапезы и религиозные самоограничения превратили его в глубокого старика. Даже зимние морозы не мешали ему исполнять долг верующего, и порой императрица, проснувшись ночью, видела его на коленях у кровати, глубоко погруженного в молитву, и протягивала ему руку, напрасно умоляя дать себе отдых. В Штраубинге, возвращаясь в Вену после съезда, он почувствовал сильное недомогание и написал отцу Ламормену с просьбой разрешить ему сократить долгие утренние молитвы. Духовник сразу же понял, что император серьезно, если не смертельно, болен, и поспешил к нему навстречу, но Фердинанд II с трудом продолжил долгий, холодный путь в Вену и достиг своей столицы 8 февраля 1637 года, будучи уже при смерти.

Он умирал спокойно, полулежа на подушках, утешаемый религией, время от времени мирно улыбался, глядя на жену и младшую дочь, не отходивших от него. За восемнадцать лет борьбы он никогда не терял уверенности ни в своем предназначении, ни в Господе и в конце жизни мог с полным удовлетворением сказать «nunc dimittis», поскольку ему действительно удалось в значительной мере исполнить свои замыслы. Он отвоевал еще не всю Германию у еретиков, однако в Пражском мире отстоял права церкви на все, что принадлежало ей в 1624 году, и этим достижением вместе с очищением Австрии и Чехии от ереси он по праву мог гордиться. В том же самом году в Линце при виде новообращенных, стекающихся в церкви, он благодарно прослезился. Что же до остального, то Фердинанд II сплотил австрийскую династию и привил ее ветвь к испанскому стволу браком сына, успешно реформировал управление своими землями, уничтожил лигу и унию и объединил под своим императорским скипетром большинство правящих князей Германии, хотели они того или нет. Эти достижения, учитывая его политическую мораль, он мог представить на суд Божий не без скромного удовлетворения. По-видимому, никакие сомнения не нарушали того покоя, с которым он готовился дать свой последний отчет. 15 февраля в девять часов утра его тело и душа расстались друг с другом, первое отправилось истлевать в склепе Граца, а вторая – за наградой, ради которой он так долго трудился.

Его политические достижения обошлись дорого, слишком дорого, если б он хоть раз задумался об их цене. На бумаге верховная власть в Германии принадлежала императору, а на самом деле правили только солдаты. Солдаты, а не генералы; Банер откровенно признавал, что он совершенно не контролирует своих людей, и о разграблении Кемптена имперцами, Ландсберга – шведами, Кальва – баварцами рассказывали такие истории, от которых кровь стыла в жилах. Имперцы резали детей в подвалах, выбрасывали женщин из окон верхних этажей, а однажды сварили домохозяйку в ее же собственном котле. Шведы обсыпали пленников порохом и поджигали на них одежду. Баварцы под началом Верта заперли горожан в Кальве, подпалили стены, наставили пушки на ворота и стреляли в тех, кто пытался спастись от огня. В этих историях, возможно, были некоторые преувеличения, но все же в их основе лежали реальные зверства войны, которые все нарастали и распространились уже повсеместно. Если трезво взглянуть на факты, то взятых в плен мирных жителей с петлями на шее бросали умирать от голода и холода на обочинах дороги, похищали детей с целью выкупа, привязывали священников под телегами и заставляли ползти на четвереньках, словно собак, пока те не выбивались из сил, горожан и крестьян, чтобы заставить их выдать спрятанные богатства, морили голодом и пытали до пределов выносливости со всей изобретательностью, на которую только способен человек.

За последние шесть лет из-за быстрых и масштабных передвижений войск губительные следствия чумы и голода вышли за всякие рамки и с корнем вырвали население Центральной Германии, превратив его в текучие толпы беженцев. Это единственное объяснение, почему опустели целые деревни, а в городах осталось не более одной десятой части жителей, а порой и меньше. Они пустели не навсегда, и многие из бежавших вернулись на прежние места, но тем временем всякая экономическая деятельность прекращалась, и многие когда-то богатые бюргеры возвращались на пепелища своих домов, имея при себе только нательные лохмотья. И Бернгард Саксен-Веймарский, и Верт считали своим долгом сжигать все на своем пути, идя по вражеской земле; Фюрт, Айхштетт, Кройсен, Байройт, Кальв лежали в развалинах, не говоря уже о бесчисленных деревнях, и в заброшенных подвалах плодились громадные полчища крыс, которые нагуливали жир за уходящими войсками, пожирая зерно, брошенное солдатами, и губя урожай. Сельское дворянство, желая сохранить свои удобства, позабыло о своих исконных обязанностях и перебралось в города или вернулось к старинному занятию – грабежам и разбойным нападениям на путников, как в давние времена. В Моравии чиновники правительства и местные землевладельцы сговаривались с бродячими мародерами и делили добычу.

Беженцы, покинувшие юг страны после Нёрдлингена, умирали от чумы, голода и изнурения в лагере близ Франкфурта-на-Майне или в переполненных больницах Саксонии; 7 тысяч человек выгнали вон из кантона Цюриха, потому что там не было для них ни еды, ни крова, в Ханау перед беженцами закрыли ворота, в Страсбурге они вповалку лежали на улицах в зимние морозы, так что днем горожане перешагивали через их тела, а по ночам не могли уснуть из-за стонов больных и голодающих, пока магистрат силой не выдворил их – 30 тысяч человек. Иезуиты повсюду мужественно боролись с непреодолимыми бедствиями; после сожжения Айхштетта они отыскали детей, которые прятались в подвалах и питались убитыми крысами, и увели с собой, чтобы опекать их и воспитывать; в Хагенау (Агно) им удавалось кормить бедняков из своих запасов, пока французские войска не совершили налет на их амбары и не забрали зерно для армии.

По иронии судьбы, урожай винограда 1634 года обещал быть превосходным, но его вытоптали беженцы и интервенты после Нёрдлингена; урожай 1635 года постигла та же участь, и зимой территории от Вюртемберга до Лотарингии охватил чудовищный голод, которого не помнили и старожилы. В Кальве пастор видел, как одна женщина грызла сырую плоть мертвой лошади вместе с голодной собакой и вороньем. В Эльзасе срывали с виселиц трупы преступников и пожирали; по всей Рейнской области приходилось охранять кладбища от мародеров, которые разрывали свежие могилы и продавали человеческое мясо; в Цвайбрюккене женщина призналась, что съела собственного ребенка. В Эльзасе в пищу шло все – желуди, козьи шкуры, трава; в Вормсе на рынке торговали кошками, собаками и крысами. В Фульде, Кобурге, в окрестностях Франкфурта-на-Майне, где недалеко находился большой лагерь беженцев, жители боялись, что обезумевшие от голода люди убьют их и съедят. Неподалеку от Вормса в цыганском котле нашли наполовину сваренные руки и ноги. Близ Вертхайма в яме обнаружили человеческие кости, свежие, без плоти, обглоданные и обсосанные дочиста.

Английский посол и его сопровождение по дороге на съезд курфюрстов в Регенсбурге с ужасом взирали на страну, где жители деревень, вместо того чтобы приветствовать их, убегали прочь, лишь завидев их, так как принимали за вражеских солдат, где путешествовать было настолько опасно, что нескольких человек из посольского кортежа подстерегли и убили в нескольких шагах от большой дороги, не более чем в 7 километрах от Нюрнберга. Это путешествие превратилось в кошмар для мирных англичан, и человек, оставивший нам его описание, говорит так, будто не верит своим глазам, будто описывает сон, а не реальность. «От Кёльна до этих мест [до Франкфурта] все города, деревни и замки разрушены, разграблены и сожжены»; в Нойнкирхене, «когда мы прибыли туда, оказалось, что один дом догорает, а в деревне никого нет», потом они увидели на улице два трупа, один из которых был «вытащен из могилы». В Айльфкирхене они «пообедали мясом, которое у нас оставалось, потому что больше ничего было не найти»; в Нойштадте, «когда-то прекрасном городе, а теперь разграбленном и сожженном… мы видели бедных детей, которые сидели у дверей, умирая от голода»; в Бахарахе англичане нашли «мертвые тела с травою во рту»; в городе Рюдесхайм-ам-Райн «его превосходительство подал кое-что нищим – видно, они совсем оголодали, потому что стали драться за милостыню»; в Майнце «разные несчастные лежали на кучах навоза… не в силах даже подползти за подаянием его превосходительства»; здесь город тоже «подвергся страшным разрушениям», так что путешественникам пришлось спать и есть в лодке на реке, бросая остатки еды попрошайкам на набережной, «при виде которой они рвались вперед из последних сил, так что несколько даже упали в Рейн и, вероятно, утонули».

На Рейне было хуже всего, но и в других местах было не намного лучше. В Мюнхене проходившие через город испанские войска оставили за собой чуму, которая за четыре месяца унесла 10 тысяч жизней. Банер утверждал, что в Анхальте и Галле для его людей не осталось ни зернышка.

Даже в родной Штирии Фердинанда II крестьяне подняли восстание, которое привело тридцать шесть из них на галеры и пятерых – на эшафот. В языках пламени среди угнетенных порой встречались вспышки безумия и идеализма. Оставшись без имущества, протестант-фермер из Австрии Мартин Лаймбауэр собрал группу приверженцев, выступая с антиправительственными проповедями и пророчествами. Его арестовали, но выпустили на свободу как сумасшедшего, но он еще дважды возвращался, не давая покоя властям. В третий раз проповедника предали его же сторонники, их «штаб» окружили, а его самого с позором выволокли из-под широких юбок двух старух, где он прятался, и вместе с молодой женой увезли в тюрьму в Линце. Там он объявил себя наместником Бога на земле, потом под страхом смертной казни не выдержал и пошел на плаху раскаявшимся католиком. Его жена, приговоренная к пожизненному заключению, сбежала с помощником палача накануне казни ее мужа. Эта история с ее черным юмором, циничной моралью и налетом духовной мании величия типична для своего времени.