Успехи Габсбургов замаскировали опасности, присущие их позиции, и 1635–1636 годы стали самыми провальными для Бурбонов и Швеции за всю войну. Сразу после подписания Пражского мира взбунтовались войска Банера. Из 23 тысяч человек под его командованием едва ли десятую часть составляли шведы, остальные же состояли из разных иностранцев, в основном немцев. Среди них действовали агенты саксонцев, убеждая их в том, что и долг, и собственные же интересы велят им уйти от шведов. Их дезертирство заставит Оксеншерну заключить мир. Отвергнув мир после Нёрдлингена, он положил их жизни на алтарь безнадежного дела, поскольку у него нет ни денег, чтобы платить им, ни надежд на победу.

В августе 1635 года Оксеншерне удалось слегка погасить растущее недовольство тем, что он отнесся к мятежным командирам как к равноправным союзникам и заключил с ними официальный договор о верности. Однако саксонские агенты продолжали свою агитацию, и вскоре котел недовольства снова забурлил, и Оксеншерна после безуспешных попыток найти денег у союзников предоставил Банеру усмирять свою армию любыми имеющимися способами. Маршал, хам и головорез, который не стеснялся говорить, что думает, не обладал ни достаточной дипломатичностью, чтобы разобраться с ситуацией, ни достаточной грубой силой, которую он, разумеется, с успехом бы применил, будь мятежники в меньшинстве. В октябре он оказался в отчаянной ситуации; целые полки отказывались выполнять его приказы, и он откровенно признался Оксеншерне, что намерен либо лично сдаться Иоганну-Георгу, либо, если повезет, сблефовать и договориться с ним частным образом, выхлопотав хорошие условия для себя и нескольких верных шведов, а мятежники пусть делают что хотят. Эту неминуемую катастрофу, которая означала потерю долины Эльбы и полное прекращение коммуникаций между Стокгольмом и канцлером на Рейне, удалось предотвратить лишь в последнюю минуту. Подписанное с Польшей перемирие освободило большую часть недавно набранных шведских войск, которые держались в боевой готовности на случай польской войны, и они успели вовремя подойти к Банеру, чтобы едва-едва перевесить баланс сил в его пользу. Мятежники, надеясь на успешную кампанию и богатую поживу, поняли, что, пожалуй, им выгоднее добиться своего от напуганного Банера, чем от Иоганна-Георга. Они согласились остаться на стороне шведов, и фактически мятеж прекратился, но о восстановлении какой-либо дисциплины не шло и речи. «К великому моему огорчению, – писал Банер, – каждый командир отдает приказы так, как ему заблагорассудится». И ему действительно оставалось только огорчаться, поскольку любые необдуманные попытки укрепить его авторитет могли привести к новому взрыву. Тем не менее, воспользовавшись восстановленной верностью своей армии для того, чтобы организовать быстрое наступление до прихода зимы, он нанес внезапный удар по форпосту Демиц на Эльбе и разгромил саксонцев у Гольдберга, тем самым вновь заставив свои войска поверить в его полководческие таланты. Лишившись германских союзников, Швеция получила одно преимущество: теперь ее солдаты могли считать всю страну вражеской и пополнять свои запасы за счет еще более безжалостных грабежей, чем они позволяли себе во время лицемерного союзничества якобы ради защиты Германии.

Но и этот наступательный бросок шведского маршала и его разношерстной армии скрывал под собой направляющую руку Франции, ибо только вмешательство французского дипломата вовремя обеспечило заключение перемирия с Польшей и предотвратило крах Банера.

На юге и юго-западе сложилась еще более угрожающая ситуация. Аугсбург сдался после почти шестимесячной осады, и имперцы вошли в город мертвых, где люди походили на призраков, а солдаты падали с ног прямо на боевых постах. Три последних месяца они питались одними кошками, крысами и собаками, а за восемь недель до сдачи горожане разрезали коровьи шкуры, вымачивали и жевали. Одна женщина призналась, что варила и ела труп солдата, умершего у нее в доме. И все-таки победители отметили свой триумф банкетом, гуляли до поздней ночи, пока голодные бюргеры слушали и молча гадали, откуда бы им самим взять еды.

Ханау-на-Майне в условиях не менее страшных с напрасным героизмом продержался более полутора лет. Однажды осада была снята, но потом город снова окружили и в конце концов покорили; командующий гарнизоном, шотландец Джеймс Рамсей по странному снисхождению противника получил возможность остаться в городе как частное лицо.

Поблажка оказалась ошибкой, ибо Рамсей, воспользовавшись своим авторитетом, поднял восстание; но имперцы опередили его, и он закончил свою смелую, хоть и беспринципную карьеру пленником в их руках.

На Рейне испанцы быстро друг за другом взяли города Филипсбург и Трир, а так как Ришелье вовремя не успел прислать войска, Бернгард не смог прийти на выручку Гейдельбергу (Хайдельбергу). В ноябре Галлае вторгся в Лотарингию и там столкнулся со свеженабранной французской армией под личным командованием короля. «На всех них были алые кавалерийские мундиры с серебряными галунами, – писал один из изумленных людей Галласа. – На следующий день они все надели блестящие доспехи с огромными перьями, дивно красивые на вид». Бывалые вояки, грязные, завшивевшие, уже много лет не видели ничего настолько изящного, но холод, голод и болезни быстрее разобрались с французами в перьях, чем с не такими приятными глазу войсками Галласа. Мало-помалу под внимательными взорами имперцев нарядные всадники «поблекли и сдулись», оставив Галласа хозяином положения. Однако стояла зима, и притом лютая; на всей оголодавшей земле не было пропитания ни людям, ни скоту. Чума, вызванная в том году сырой весной и тропическим летом, разлагала армии и государства. Галлае отступил к Цаберну (Саверну), встал там на зимние квартиры, контролируя перевал в Вогезах, и угрожал Франции; но чума и голод, косившие его людей, свели угрозу на нет.

В том же году в Нидерландах французы, внезапно вторгнувшись почти одновременно с объявлением войны, разбили испанские войска под Намюром и пошли на соединение с принцем Оранским в Маастрихте; однако он не спешил соединиться с ними, а Генеральные штаты неблагодарно предложили французам оставить Фландрию в покое и заняться Испанией. Поведение осторожных голландцев вызывалось скорее политическим благоразумием, нежели военной нерадивостью, но оно привело к весьма нежелательным и даже губительным последствиям. Безусловно, трудно было провести черту между сдерживанием испанцев и войной на их уничтожение, но Фредерик-Генрих Оранский категорически недооценил ни рвения, ни популярности кардинала-инфанта. Еще до конца года французы во гневе удалились, и Фредерик-Генрих обнаружил, что потерял Диет, Гох, Геннеп, Лимбург и Шенкеншанс. Таким образом, его границы оказались под угрозой в трех местах, а Маастрихт, его самое ценное завоевание, был почти отрезан.

Французское оружие добилось большего успеха на юге, где Ришелье снова обдумывал создание Северо-Итальянской лиги для борьбы с испанцами и осуществил два успешных вторжения – в Франш-Конте и в Вальтеллину. Вторым командовал Роган, бывший вождь партии гугенотов, чье вероисповедание, по расчетам, должно было расположить к нему протестантских противников испанцев в Граубюндене. Ожидания оправдались, ибо швейцарцы под предводительством одного из своих пасторов, непримиримого Юрга Енача, поднялись и пошли завоевывать и обращать Вальтеллину. Из Тироля и Милана войска были посланы занять ключевую позицию; потерпев поражение подряд в четырех боях, они оставили хозяином долины Рогана от имени швейцарского пастора и французского короля. Но это было единственное выдающееся достижение 1635 года, и Ришелье гораздо больше обязан им личным качествам, энтузиазму и религиозной принадлежности Рогана, нежели своим войскам.

Дипломатия кардинала и его политические амбиции не соответствовали военной мощи страны. Понимая это, он как можно дольше старался избегать открытой войны. Когда же она стала неизбежной, он убеждал Фекьера набрать войска для него в Германии, жалуясь на то, что французские войска ненадежны, плохо обучены, склонны к дезертирству и в основном состоят из протестантов. Еще одну трудность представляла знать; поскольку еще сохранялась феодальная концепция армии, трудно было вести войну так, чтобы не увеличивать могущество любого молодого дворянина, который решил набрать отряд или даже целый полк на своих землях, и дворянство как класс, особенно молодое, было проклятием для Ришелье. Он опасался новой вспышки их претензий к монархии. Кроме того, из них выходили слишком своенравные офицеры. Один молодой дворянин, которому сказали, что королю будет доложено о плохом состоянии его роты, ударил своего командующего по голове и заявил: «Доложите-ка королю вот об этом». С такими войсками Ришелье не мог противостоять Габсбургам с их испанской армией.

С 1633 года он пытался переманить к себе Бернгарда Саксен-Веймарского. Как всегда, его действия преследовали и политические, и военные цели; Фекьер предупредил его, что германские князья с подозрением относятся к французской агрессии на Рейне, и кардинал полагал, что с германским военачальником он будет для них более желанным союзником, чем если просто пошлет на войну французских маршалов.

Бернгард отверг предложения Ришелье в 1633 году, поскольку посчитал их недостаточно выгодными. В 1635 году он оказался более уступчивым; после битвы при Нёрдлингене он распрощался со своим Франконским герцогством и понимал, что теперь уже не Оксеншерна, а Ришелье может дать ему что-то взамен. И он уже решил, что именно, – ландграфство Эльзас. Его притязания вполне соответствовали замыслам Ришелье, поскольку Эльзас, завоеванный германским полководцем, состоящим на содержании у Франции, устраивал его не меньше, чем Эльзас, завоеванный французскими войсками, притом что такая несущественная разница успокоит недоверие германских союзников. К июню 1635 года он уже распустил слухи о том, что французское правительство предназначило Эльзас в награду Бернгарду.

Вести дела с Саксен-Веймарским было нелегко, хотя обе стороны горячо стремились к взаимопониманию. Бернгард подозрительно относился к французской скрытности и с таким же удовольствием, как и шведский король, разглашал во всеуслышание тайные предложения французского правительства. Как-то вечером, когда Бернгард объезжал лагерь с несколькими подчиненными, Фекьер улучил минуту, когда тот немного отошел от спутников, и вполголоса передал ему предложение военных субсидий и последующего вознаграждения. К изумлению дипломата, Бернгард громогласно объявил, что рад готовности французского правительства оказать ему помощь и ловит его на слове, поскольку его люди, разумеется, заслуживают некоторой компенсации. Как ни был прямолинеен этот метод, он оказался на удивление ловким и эффективным; о предложении Ришелье вскоре стало известно всей армии, так что отступать уже было невозможно, а то, что Бернгард так хитроумно не забыл про интересы и заслуги своих людей, естественно, укрепило его авторитет в войсках. Для главаря наемников хорошая репутация среди солдат стоит дороже золота.

Летняя кампания закончилась еще до подписания договора. Бернгард с контингентом французских вспомогательных войск под началом кардинала де ла Валетта переправился через Рейн у Майнца, но был вынужден на зиму вновь вернуться на левый берег, поскольку Бернгард, не преувеличивая, утверждал, что его командиры грозятся дезертировать, а рядовые – поднять бунт из-за нехватки денег. Ситуация сложилась тяжелая, но полководцу хватило ума и дипломатических способностей, чтобы воспользоваться ею для того, чтобы добиться еще более выгодных условий от правительства Франции. Ришелье уже не мог позволить себе торговаться и в октябре 1635 года подписал с Бернгардом договор, который затем, после их личной встречи в Париже, был дополнен и ратифицирован: Бернгард обязуется содержать армию численностью 18 тысяч человек – 6 тысяч конницы и 12 тысяч пехоты, – на что французское правительство обещает выплачивать ему по 4 миллиона ливров в год, а также личное пособие в размере 200 тысяч, а кроме того, назначает его верховным командующим над всеми вспомогательными войсками, которые еще могут прислать французы. Мир не должен заключаться до тех пор, пока он не получит полного возмещения понесенных убытков, вдобавок в качестве вознаграждения ему полагался ежегодный пенсион в размере 150 тысяч ливров и, по секретному условию, графство Хагенау (Агно) и ландграфство Эльзас. Было не совсем ясно, будут ли владения Бернгарда полностью независимы, но, поскольку французское правительство не имело прав распоряжаться имперскими землями, помимо завоеванных, очевидным представлялось одно толкование: Бернгард должен завоевать Эльзас для Франции и владеть им от ее имени. Во всяком случае, такого мнения придерживался Ришелье, а Бернгард позднее продемонстрирует несколько иную интерпретацию. Другой секретный пункт обязывал военачальника подчиняться приказам из Парижа до конца войны. Изобретательный Ришелье принял дополнительные меры предосторожности: попытался устроить брак своего нового союзника с дочерью Рогана и обратить их обоих в католическую веру. Такой комбинацией он бы отделил Бернгарда от его непримиримого германизма и объединил его с французским дворянством; но Бернгард, похоже, не поддался на этот план и разве что раз-другой сопроводил девушку в театр, да и точка.

Отношение Бернгарда к договору – одна из тех проблем, которые не дают покоя националистам в последние сто лет. Возможно, у Бернгарда был план освободить Эльзас, как раньше Франконию, от иноземного влияния и создать в них германскую партию на основе собственного владения этими территориями. Историку остается лишь гадать, почему у него, как и у Валленштейна, карьера внезапно закончилась еще до осуществления планов. Бернгард прекрасно осознавал свою национальную принадлежность и, по крайней мере теоретически, свой долг по отношению к ней. Он был набожен, дисциплинирован, деспотичен – эти качества легко внушают их обладателю веру в собственное предназначение, которая часто встречается среди фанатичных лидеров. Весьма возможно, он и считал своей миссией освобождение и объединение Германии. Однако сохранившиеся свидетельства неубедительны, и многие из них как минимум поддаются иному толкованию. Будучи по роду занятий командиром одной из тех опасных разноязыких группировок, какой была наемная армия, Бернгард обладал по крайней мере некоторыми качествами лидера наемников. Больше похожий на Мансфельда, чем на Валленштейна, в части скромных личных средств, младший сын в семье, безземельный дворянин, он жадно стремился к личному обогащению. Франкония и Эльзас, быть может, значили для него больше, чем Хагенау (Агно) для Мансфельда, хотя этому нет никаких доказательств. Две эти черты в политике Бернгарда отнюдь не являются несовместимыми; на протяжении всей истории человечества патриот часто превращался в авантюриста, авантюрист – в патриота, и сам Бернгард, пожалуй, не был в полной мере ни тем ни другим.

Теперь Ришелье располагал такой же армией, какая была у Фердинанда II, когда он нанял Валленштейна. Он не мог полностью положиться на нее и, уж конечно, не мог командовать ею по собственному усмотрению, однако он мог быть совершенно уверен, что этот солдат удачи не станет делать ничего в ущерб собственному будущему и постарается обеспечить успех тому правительству, от которого рассчитывает получить награду. Единственная серьезная опасность заключалась в неспособности Ришелье найти средства для выполнения своей части контракта. Администрация кардинала добилась блестящих успехов во многих сферах, кроме финансовой. Он не отличался талантом распределять доходы и к тому же обнаружил, что привилегии и обычаи напускали слишком густого туману на французские финансы, развеять который было нелегко. Вследствие этого теперь, когда ему пришлось взвалить на себя главное бремя войны и содержать армии на границах с Фландрией, Италией и Испанией, а также платить Бернгарду и сторожить морские побережья, у кардинала не осталось иных способов найти ресурсы, кроме как поднять налоги.

Налоги во Франции в значительной мере собирались за счет беднейшего и упрямейшего класса в стране – крестьянства, оно составляло подавляющее большинство населения и было опорой, на которой держалась страна. Бережливые, трудолюбивые и несговорчивые, крестьяне не терпели угнетения. Еще в 1630 году из-за налогов вспыхнули беспорядки в Дижоне, в 1631 году – в Провансе, в 1632 году – в Лионе. Начиная с 1635 года бунты усилились и участились в Бордо, на всей территории Гаскони и Перигора, в Анжу и Нормандии. Это неизбежно истощало ресурсы правительства и отвлекало войска, которые должны были охранять границы. Жалобы Бернгарда, которому не выплачивали субсидии и не присылали военных подкреплений, встречали одни только пустые обещания помочь.

Слабость Франции побудила Максимилиана Баварского снова выступить с политической инициативой. Он указал императору на то, что скорейшее нападение на Париж с большой вероятностью заставит кардинала договориться и положит конец войне. Поначалу этот план приняли с недоверием, но в конце концов его с энтузиазмом поддержал кардинал-инфант. В середине лета 1636 года он попросил Максимилиана прислать к нему Иоганна фон Верта и лучших баварских кавалеристов для совместных боевых действий с его войсками в Пикардии, в то время как Фердинанд договорился с Галласом об одновременном вторжении во Франш-Конте.

Своим промедлением кардинал-инфант, к сожалению, едва не погубил замысел. Верт, думая, что план отложен, не позаботился привести экипировку своих войск в боеготовое состояние. Тем не менее он соединился с кардиналом-инфантом у города Ла-Капель, и они, имея вместе армию в тридцать две тысячи человек, вторглись в Пикардию. Они совместно овладели территорией между Соммой и Уазой и заставили защитников Франции отступить к Парижу. 14 августа имперцы заняли важную крепость Корби восточнее Амьена на дороге в столицу.

На юге Галлае при содействии Карла Лотарингского двинулся через горный проход у Бельфора и занял весь Франш-Конте. Между тем Верт, опередив основную часть армии, взял Руа и Мондидье и дошел до Компьеня. Париж охватило смятение. На Ришелье посыпались упреки, а ближайшие ко двору вельможи предсказывали его скорый крах, но кардиналу вместе с его сюзереном удалось вернуть себе популярность в момент кризиса. Кардинал, который непрерывно смотрел в лицо опасности, сумел отвоевать благосклонность толпы, быстро приняв меры по обороне города, а король лично выехал к войскам в Санлис, готовый погибнуть, защищая свой народ.

Однако наступление внезапно прекратилось, поскольку Бернгард Саксен-Веймарский остановил Галласа между Шамплитом и Лангром и удерживал его там до тех пор, пока войска Галласа не начали таять из-за дезертирства и чумы и весть о наступлении шведов в Бранденбурге не заставила его отойти. Кардинал-инфант не осмелился атаковать, и в ноябре Максимилиан, встревоженный передвижениями гессенской армии у себя в тылу, вызвал к себе Верта. Захватчики скрепя сердце отступили и на севере, и на юге.

Провал вторжения Габсбургам отчасти компенсировал внезапный крах политики Ришелье в Вальтеллине. Пока Роган, вождь гугенотов, дрался с католиками-испанцами, чтобы отвоевать долину для швейцарцев-протестантов, все шло хорошо; но стоило ему настроиться на заключение мира, который бы устраивал правительство католической Франции как с военной, так и с религиозной точки зрения, предводители швейцарцев возмутились. Громко протестуя против условий, которые он хотел им навязать, они без его ведома обратились к испанцам и, узнав, что теперь испанцы готовы купить у них право пользоваться долиной ценой религиозных уступок, отказались от союза с французами и фактически выгнали Рогана вместе с его войсками. В этой дикой горной стране успех целиком зависел от доброй воли народа; утратив ее, Роган потерял все.

Пока династия Габсбургов сохраняла свою вновь обретенную силу в Европе, император Фердинанд II запланировал исчерпывающую демонстрацию единства Германской империи. Не считая обездоленных пфальцских принцев, Бернгарда Саксен-Веймарского, Вильгельма Гессен-Кассельского и герцога Брауншвейг-Люнебургского, на его стороне были все правители Германии. Три курфюрста, Баварский, Бранденбургский и Саксонский, фактически были готовы воевать за него; еще никогда прежде у него не было такой удобной возможности окончательно утвердить свою власть – добиться избрания своего сына «римским королем». С этой целью, а также для пропаганды и подтверждения Пражского мира Фердинанд созвал курфюрстов на съезд в Регенсбург осенью 1636 года.

Он открыл собрание 15 сентября и на этот раз успешно довел его до завершения без вмешательства французов. У эрцгерцогини Марии-Анны, молодой жены престарелого Максимилиана Баварского, родился сын, и это выглядело так, будто Небеса благословили его возвращение в стан Габсбургов. Двое других светских курфюрста, вынужденных выбирать между игом императора и гнетом Оксеншерны, выбрали первое, подписав Пражский мир, и подтвердили выбор тем, что весной 1636 года объявили войну бывшему союзнику. И наконец, воинская доблесть и личная популярность молодого короля Венгрии влили свою струю в нежданный поток политической уверенности, который нес потрепанный корабль старого императора в надежную гавань.

22 декабря 1636 года в Регенсбурге король Венгрии был единогласно избран «римским королем».

Князья лишь требовали, чтобы он обещал назначить в армию как можно больше немецких командиров, воздерживаться от необузданного расквартирования войск на территории империи, не давать своей местной австрийской канцелярии вмешиваться в имперские дела и соблюдать конституцию. Эта коронационная присяга была не более обременительной и вряд ли более действенной, чем та, что давал старый император семнадцатью годами раньше. Таким образом, конституционная политика Фердинанда II по всем статьям одержала успех: он отвоевал, укрепил и очистил от ереси земли Габсбургов, приобрел собственную армию, принудил большинство германских князей воевать вместе с ним и за него и обеспечил передачу короны сыну. С конституционной точки зрения собрание 1636 года является наивысшей точкой имперской власти австрийцев в Германии.

Правление кардинала-инфанта пользовалось в Нидерландах популярностью, и венгерский король был готов подняться на императорский трон, переступив через труп конституционной партии. Вальтеллина взята под контроль, правый берег Рейна оккупирован, во Францию вторглись имперские войска и едва не взяли Париж. Издерганный, покинутый всеми Оксеншерна и разобщенное правительство Соединенных провинций продолжали цепляться за Ришелье; от германской оппозиции остались только Вильгельм Гессен-Кассельский с небольшой армией в Восточной Фрисландии и Георг Брауншвейг-Люнебургский с войском поменьше на Везере, причем оба они бездействовали, а также Бернгард Саксен-Веймарский в ожидании французских субсидий на левом берегу Рейна и курфюрст Пфальцский, искавший сочувствия английской знати в Лондоне. В конфликте между Габсбургами и Бурбонами победа, казалось, суждена Австрийскому дому.