С самого начала своей карьеры Валленштейн ощущал, может быть даже слишком сильно, неприязнь со стороны Вены, и после отставки в 1630 году в его политике господствовало желание отомстить. Только ему не всегда представлялась возможность добиться цели, а после Лютцена он пал жертвой неопределенности. По-видимому, в какой-то момент он рассматривал вариант объединить силы с саксонцами, заключить сепаратный мир с Иоганном-Георгом в своих собственных интересах, а затем поднять восстание в Чехии. В его письмах туманно всплывают благородные замыслы, но ни один из них не был осуществлен. В последний год жизни Валленштейн предстает мстительным, переменчивым, неуверенным, больным и суеверным человеком в окружении астрологов и врачей.

В Лютцене Валленштейна разбила подагра, затем его здоровье резко ухудшилось, что повлекло за собой и деградацию разума. Мрачный знак: решительная подпись 1632 года превращается в слабые каракули еще до конца 1633 года. Его всегдашний эгоцентризм уже не парил на крыльях гения; даже организаторский талант его покинул, и выпады из Вены и Мадрида Валленштейн парировал неуклюже, высокомерно или вовсе никак. Действия Валленштейна от Лютцена и до его убийства – это действия пожилого и больного человека, погруженного в иллюзии, который полагается уже не на собственный разум, а на откровения астрологов. В его двойственной натуре противоборство между здравомыслящим, искушенным человеком и суеверным идеалистом, как видно, разрешилось победой второго. От его былой проницательности не осталось ничего, кроме низменных стремлений к личной выгоде, грубо пресекшей те грандиозные планы, от которых кормились все, с кем он соприкасался.

Тяжелейшей утратой для Валленштейна, которую он понес в Лютцене, стала гибель Паппенгейма. Не считавшийся с людскими потерями, надменный и непокорный, Паппенгейм тем не менее был героем для солдат: неутомимый, не знающий отдыха, пылкий, первый в атаке, последний в отступлении. У костров передавали друг другу истории о его невероятной храбрости, и еще до смерти он успел превратиться в легенду – с сотней боевых шрамов, которыми он похвалялся, с родимым пятном, похожим на скрещенные мечи, которое багровело, когда он приходил в гнев. Он мелькнул, словно яркая вспышка на этом мутном фоне, этот «принц Руперт» германской войны. Его преданность Валленштейну, его обожание и восхищение им сильнее воодушевляли войска, чем осознавал Валленштейн. Командующий был обязан своей властью только влиянию Паппенгейма на армию, и его потеря была для Валленштейна невосполнимой.

Обманываясь своим видимым могуществом, Валленштейн не задумывался, на чем оно основано, и за 1633 год растерял и верность, и уважение своих солдат. Сразу после битвы при Лютцене он обрушил на них свой гнев за поражение, арестовал, судил и приговорил к казни за трусость и измену 13 офицеров и 5 рядовых. Напрасно подчиненные молили его отменить приговор; суды не только не запугали армию, а, наоборот, вызвали в ней мятежный ропот, но Валленштейн не желал прислушаться ни к каким доводам ни разума, ни жалости, и 14 февраля 1633 года осужденных, ставших козлами отпущения, прилюдно казнили в Праге с позорным лишением чинов и привилегий.

Эта подтвержденная фактами жестокость сопровождалась слухами о его странностях, которые, разумеется, хотя бы отчасти были основаны на правде. Он не позволял офицерам заходить к нему в комнату в звенящих шпорах, он приказывал застилать соломой соседние улицы, чтобы заглушить грохот колес по булыжной мостовой, он велел убивать собак, кошек и петухов там, где селился, повесил слугу за то, что тот разбудил его ночью, держал при себе специальных головорезов, чтобы немедленно наказывать посетителей, которые разговаривали слишком громко.

Поведение Валленштейна оправдывало все слухи; в первые недели 1633 года он закрылся от людей и не пускал к себе никого, кроме слуг, зятя Трчки и военачальника Холька. Трчка был полным ничтожеством; а Хольк не относился к тем, кто мог смягчить его гнев или заменить собою Паппенгейма в качестве популярной в армии фигуры. Пьяница и солдафон Хольк (с 1632 г. фельдмаршал) был опытен, но действовал грубой силой, не зная жалости. Крестьяне называли его «Холь-Кух» – «Забери-Корову», в неуклюжем каламбуре объединив его имя и тягу к грабежам. Когда-то он был лютеранином и по идее оставался таковым, но в популярной песне ему в уста вложили такие характерные слова:

Этот куплет коротко и довольно точно передает его настроения вплоть до самой смерти.

Авторитет Валленштейна в армии еще сильнее пошатнулся из-за того, что в его войска вербовали кого попало. В предыдущем году его личные земли были захвачены; впервые за военную карьеру его средства перестали соответствовать потребностям, и он вернулся к старой и порочной практике продажи офицерских постов, не интересуясь послужным списком покупателей.

Тем временем Максимилиана трясло от гнева и досады. В то время, когда Валленштейн продвигался к Лютцену, он со своими войсками под началом Альдрингера отступил в Баварию, где просидел всю зиму и начало весны как на иголках от страха. Крупный контингент шведской армии под командованием Горна осенью 1632 года совершил бросок вверх по Рейну и занял большую часть Эльзаса. Затем он повернул на восток и в наступившем марте соединился с не менее многочисленными силами Бернгарда Саксен-Веймарского у Оберндорфа в Шварцвальде. Они намеревались сокрушить Баварию. Еще начиная с января Максимилиан напрасно просил у Валленштейна подкреплений. Не получив их, подавленный Альдрингер направился обратно в Мюнхен, а многие солдаты из его изнуренных долгим маршем войск сдались шведам. К счастью для Максимилиана, неприязнь между Бернгардом и Горном, нужда и мятежные настроения среди солдат заставили их отложить нападение. В мае курфюрст, отчаявшись получить помощь от Валленштейна, обратился напрямую к Хольку. Хороший служака, Хольк просто передал письмо по инстанции. Валленштейн в одном из тех половинчатых жестов, которыми он периодически доказывал свою верность, послал Холька в Эгер (Хеб), откуда тот мог наблюдать за развитием событий в Баварии. Если этим шагом он и успокоил какие-то сомнения, то сразу же вызвал новые, заключив длительное перемирие с Арнимом, условия которого обсуждались с явным пренебрежением к Вене. Возможно, на этих переговорах Валленштейн считал, что действует от лица и в пользу императора, но, скорее всего, просто тянул время, чтобы как следует оценить все выгоды для себя. Начиная с мая его доверенное лицо, чешский изгнанник Кински совместно с Фекьером и шведами в Дрездене разрабатывал планы национального восстания в Чехии. Участие Валленштейна в этом мероприятии, если оно и было, остается под сомнением, однако примечательно то, что его главным доверенным лицом в то время был его зять Трчка, который сильно обжегся во время восстания 1618 года.

Какими бы мотивами ни руководствовался Валленштейн, его переговоры с Арнимом не подкреплялись каким-либо заметным стремлением к миру в Вене. Партия молодого короля Венгрии и его друга графа Траутмансдорфа постепенно приобретала большую силу в совете, чем влияние старого императора и Эггенберга, а за лето молодой Фердинанд II заручился поддержкой и испанского посла.

Шведы под началом Горна уже несколько месяцев угрожали Брайзаху – крепости, сторожившей верховья Рейна, с высоты которой можно было держать под контролем движение в обе стороны по реке. Если бы император и, следовательно, испанский король потеряли Брайзах, то планы кардинала-инфанта по сухопутной доставке войск были бы сорваны, и он с тем же успехом мог бы снова надеть кардинальскую шапку и мантию и заняться богословием. В мае 1633 года испанский посол сообщил императору, что его государь возьмет на себя военные расходы, если сможет руководить ведением войны. Кардинал-инфант уже собрал в Италии армию, готовую перейти через Альпы. Но в начале июля Горн сомкнул блокаду вокруг Брайзаха.

Тем временем на саксонской границе чума косила армии Арнима и Валленштейна. Жадные до грабежа имперские войска роптали из-за вынужденного безделья. Чтобы утихомирить их, Валленштейн в конце концов снова решил взяться за оружие и приказал Хольку выступать, но не на помощь Максимилиану, а против Саксонии, намереваясь этой демонстрацией силы побудить Арнима, Иоганна-Георга и даже Бернгарда Саксен-Веймарского уважительно отнестись к его мирным предложениям. Но его планам помешала чума, эта страшная спутница войны. Хольк добрался до Лейпцига, пока в его войсках свирепствовала болезнь, и обнаружил, что Бернгард не желает даже отвечать на его письма. Ему не осталось иного выбора, кроме как снова возвращаться через всю страну, намеренно опустошенную грабежами его собственных солдат. Склоняясь под тяжестью бесполезной добычи, они брели по грязи, падали и гибли под колесами фургонов и ногами своих же товарищей. Голодные, мятежные, больные и уставшие, они умирали по дороге в канавах и сараях, оставленные без ухода под проливными августовскими дождями. В армии лютовал тиф, но было еще и кое-что похуже: бубонная чума, бич второй половины войны, сеяла смерть среди войск. Она же убила и Холька.

Выйдя навстречу им со свежими запасами, полковник Хацфельд нашел старого грубияна в Адорфе, съежившегося у себя в карете, злого и напуганного. Он посылал найти ему лютеранского священника хоть за 500 талеров, чтобы тот помолился вместе с ним, но во всем обезлюдевшем краю не нашлось ни одного; Хольк отверг свою веру и, отвергнутый Богом, умер.

В сентябре Валленштейн снова заключил перемирие, и снова переговоры ни к чему не привели. С протестантской стороны никто не верил в то, что полководца поддерживает Вена. И вполне справедливо, поскольку в сентябре наступил переломный момент в отношениях между ним и имперским правительством. Герцог Ферия с передовыми частями испанской армии уже дожидался в Инсбруке приказа идти на Брайзах; он рассчитывал на помощь Альдрингера. На протяжении всего августа Валленштейн не решался отпустить Альдрингеpa, а когда испанский посол лично попросил его об этом, с насмешками отправил того восвояси. 29 сентября 1633 года Валленштейн снова написал императору о своем нежелании отпускать Альдрингера к испанцам, но доморощенный вояка из Люксембурга уже успел его перехитрить. Семь лет назад Валленштейн обозвал Альдрингера «чернильной крысой»; при личной встрече с Ферией в Шонгау «чернильная крыса» согласился предоставить свои силы в распоряжение испанцев независимо от того, понравится это Валленштейну или нет.

Настроения в армии начали резко меняться, но Валленштейн этого не понимал. Ни во что не ставя ни одного из своих командиров, он не видел, что его сила зависит от их расположения к нему.

29 сентября армии Ферии и Альдрингера соединились в Равенсбурге, 3 октября сняли осаду с Констанца, 20 октября – с Брайзаха-ам-Райн. В это же время на востоке Валленштейн пытался кое-как восстановить былые позиции. Нагрянув в Силезию, в Штайнау (Сьцинава) он застал врасплох шведские войска под командованием Турна и его безалаберного помощника Дюваля, «коньячной души», и за несколько дней оккупировал всю провинцию. Однако в Вене радость сменилась гневом, когда там узнали, что Валленштейн отпустил на волю прожженного мятежника Турна. Генерал объяснил, что тот выкупил себе свободу, сдав все крепости в Силезии; оправдание вполне обоснованное с военной точки зрения, однако, учитывая слухи о сговоре Валленштейна с чешскими бунтовщиками, освобождение Турна было крайне подозрительным.

Между тем, когда Альдрингер ушел к Брайзаху-ам-Райн, Бернгард Саксен-Веймарский обрушился на беззащитную Баварию. Фердинанд II и Максимилиан заклинали Валленштейна прийти на помощь, но он лишь цинично ответил, что им обязательно поможет Альдрингер; сам же он не может снять с чешской границы ни одного лишнего человека. 14 ноября 1633 года Бернгард вошел в Регенсбург.

Город сеймов, который обеспечивал связь между Баварией и Чехией, город, название которого последним едва слышно слетело с губ умирающего Тилли, был потерян, и в этой потере был виноват только один человек – Валленштейн. Он мог бы снять с себя хотя бы часть обвинений, если бы и дальше придерживался своей линии защиты – что он не мог прислать из Чехии ни одного человека. Однако опасность, угрожавшая Регенсбургу, заставила его помутненный разум совершить еще большую глупость, и весть о падении города дошла до него, когда он уже шел его спасать. Все его расчеты провалились, Валленштейн не спас ни город, ни собственную репутацию. Он отказался прийти на помощь вовремя, а запоздалым приходом лишь доказал несерьезность своих прежних оправданий.

Ситуация в Баварии неуклонно ухудшалась: два года непрерывных боевых действий по всей земле, зверства терпевших поражение войск Тилли, а потом преднамеренное разорение страны армиями Густава II Адольфа и Бернгарда в конце концов довели крестьян до полного отчаяния. Если бунт им ничего не давал, то и терять им было нечего. И хороший урожай 1632 года, и плохой, побитый градом урожай 1633 года были одинаково затоптаны проходящими войсками или подчистую изъяты чиновниками курфюрста для снабжения собственной армии. Когда Альдрингер хотел встать там на зимние квартиры, восстание приобрело всеобщий характер. Максимилиан, в кои-то веки испугавшийся своего народа, пытался не допустить расквартирования войск в самых бедных районах, но солдаты, движимые необходимостью, не обращали на это внимания и расстреливали тех, кто им противился. К концу декабря от 20 до 30 тысяч крестьян взяли в руки оружие и перекрыли дороги перед Альдрингером и его оголодавшими войсками. Но они бунтовали против расквартирования, а не правительства, ибо не приняли помощи, предложенной Бернгардом Саксен-Веймарским, и Максимилиан в конце концов утихомирил мятежников тем, что убедил Альдрингера разместить солдат на постой в более спокойных районах. Из двух зол ему пришлось выбрать меньшее.

Бавария страдала не одна. Несмотря на особую просьбу Фердинанда II и мольбы местных властей, Валленштейн вновь расквартировал свою армию на имперских землях в Чехии. Как и за год до того, потребности войны не оставляли ему иного варианта, но такой довод не мог унять возмущения Вены. Он потерял Регенсбург, он позволил опустошить Баварию, а теперь сам объедал Чехию дочиста. За короткое время Валленштейн нанес столько вреда делу, которому должен был служить, что больше вреда могла бы нанести разве что открытая измена.

Сам Валленштейн разместил свою штаб-квартиру в Пильзене (Пльзене); он превратился в хромую, согбенную, раздражительную развалину. В Вене открыто жаловались на него, а Максимилиан написал своему агенту, веля ему примкнуть хоть к испанской партии, только бы избавиться от Валленштейна. Рядовые солдаты роптали, старшие офицеры подозревали измену. Но Трчка отправил Кинскому, главному чешскому изгнаннику в Дрездене, письмо, в котором сообщил, что генерал готов договориться с Бранденбургом, Саксонией, Швецией и Францией, что пришло время «сбросить маску». Да, время пришло, но не Валленштейну «сбросить маску», а сорвать маску с него и показать ему собственное отражение, лицо человека, опьяненного иллюзией власти, которой он больше не обладал.

Уже в мае 1633 года Валленштейн через Кинского в Дрездене начал тайные переговоры о чешской короне; в июле Фекьер через тех же лиц обещал, что Франция признает его королем в обмен на измену императору. В декабре Валленштейн, по-видимому, решил согласиться на французское предложение.

Между тем в последний день 1633 года император и его совет постановили избавиться от Валленштейна. Требовалось выяснить его положение в армии, но по этому пункту Вена уже была хорошо осведомлена благодаря его главным подчиненным. Альдрингер уже выразил свое мнение, когда подчинился императору, а не Валленштейну, и зимой 1633/34 года ожидание возможной мести со стороны Валленштейна лишь усилило его неприязнь к главнокомандующему. Хольк, чья верность не вызывала сомнений, умер; Октавио Пикколомини, итальянский кондотьер, сменивший в командовании Паппенгейма, уже сговорился с венским правительством. Матиаса Галласа, добродушного, уравновешенного, не слишком компетентного командующего артиллерией, соблазнили предложением стать главнокомандующим при короле Венгрии. Из тех, кто еще хранил верность Валленштейну, остались только Адам Трчка, командовавший восемью полками, Христиан Илов, квартирмейстер, наемник благородного происхождения, Франц-Альбрехт Саксен-Лауэнбургский и еще несколько человек попроще. Тем не менее Валленштейна еще нужно было спровоцировать, чтобы он открыто продемонстрировал доказательства своей измены, прежде чем его можно было бы убрать. По этой причине требовалось усыпить его подозрения.

Звезды Валленштейна перешли на сторону императора и короля Венгрии. Он больше верил в гороскопы своих командиров, чем в их способности, и звездные карты Пикколомини и Галласа, особенно первого, полнились благоприятными знаками, которые вселяли в него уверенность.

В декабре император просил Валленштейна уменьшить контрибуции, возложенные им на имперские земли; тот отказался. Фердинанд II, постаревший, уже не такой стойкий, как в молодости, в отчаянии предался молитвам и посту, прося у Господа Бога совета, как ему избавиться от Валленштейна. Полководец действительно зашел уже так далеко, что дальше некуда, и стал нащупывать путь к открытому предательству. Он собирался перейти к врагу со всей армией. 12 января Валленштейн вызвал своих главных полковников в Пильзен (Пльзень) и заставил их поклясться ему в верности, сказав, что заговорщики в Вене задумали его сместить. Сорок девять полковников письменно обязались хранить ему верность, и Валленштейн почувствовал себя в безопасности. Ему не приходило в голову, что наемник ищет где лучше и подпись для него мало что значит. Сам будучи человеком беспринципным, он без раздумий положился на честность подчиненных.

Известия о пильзенских событиях больше обеспокоили Прагу, чем Вену. В столице Чехии боялись национального восстания – боялись, а не надеялись на него. При императорском дворе эту новость по возможности скрывали или максимально старались принизить ее значение. Тем не менее она заставила императора быстрее принять тайное решение. 24 января 1634 года он подписал указ об увольнении Валленштейна и сразу же после этого велел графу Галласу проконсультироваться с Пикколомини насчет того, как лучше взять генерала – живым или мертвым.

Тем временем при посредничестве Франца-Альбрехта Саксен-Лауэнбургского Валленштейн искал способов договориться с Арнимом и Бернгардом Саксен-Веймарским. Он торопился использовать клятву верности, данную ему в Пильзене (Пльзене), пока она еще не остыла, но не смел присоединиться к Арниму и Бернгарду, пока не убедится, что они встретят его на полпути. Его нерешительность дала Пикколомини и Галласу время разработать свои планы во всех деталях.

В Пльзене Валленштейна окружали самые преданные приспешники с их солдатами, так что попытки взять его там были сопряжены со смертельным риском. Кроме того, для императора и молодого короля Венгрии важно было избежать раскола в армии; ибо кризис, в котором значительная часть войск поддержала бы своего полководца, неизбежно привел бы к опасной гражданской войне в Чехии. Армию следовало полностью отрезать от Валленштейна, иначе переворот провалится.

В начале февраля среди командиров в армии пошли дичайшие слухи: Валленштейн строит заговор, чтобы стать королем Чехии, сделать Людовика XIII римским королем, отдать курфюршества Саксонию, Баварию, Майнц и Трир Францу-Альбрехту, Бернгарду Саксен-Веймарскому, Арниму и Горну, поставить Галласа герцогом в Мекленбурге, Пикколомини – герцогом в Милане, Трчку – герцогом в Моравии и отрубить голову Альдрингеру. Искусно распространенная ложь заронила в командирах армии сомнения в здравом уме Валленштейна; исходила она, вероятно, от внушающего доверие, популярного и дипломатичного Октавио Пикколомини.

К первой неделе февраля Валленштейна охватило нетерпеливое желание действовать. «Нельзя терять ни минуты, все готово», – писал Франц-Альбрехт Арниму. У него были основания так думать, ибо Валленштейн и его окружение еще ничего не подозревали, а Галлае даже любезно прибавил к письму свои приветствия в адрес Арнима. Протестанты все еще колебались и сомневались, а в Пильзене (Пльзене) день ото дня возникали и раздувались все новые слухи. Слуга Трчки отказался впустить к нему францисканских монахов, заявив им с презрительной усмешкой, что его хозяин – добрый лютеранин. 15 февраля ночью Пикколомини тайно покинул город, и никто не знал, с какой целью; сам Валленштейн начал сомневаться в собственных силах. Он еще раз послал за своими главными офицерами. Альдрингер сказался больным, и за ним отправили Галласа; ни тот ни другой не вернулись, как, впрочем, и Пикколомини. 18 февраля Франц-

Альбрехт был вынужден признать возможность раскола в армии. «Или они уступят, или их сломают, – писал он Арниму. – Ибо я прекрасно вижу, что тем, кто стоит за Альдрингера, придется заплатить… Большинство командиров здесь, и со всеми ними дело улажено». Последнее было ложью; лишь тридцать с небольшим командиров приехали в Пильзен (Пльзень) на вторую встречу с Валленштейном, и почти все они нервничали и задавали вопросы. Письмо Франца-Альбрехта было написано 18 февраля, и в тот же день он собирался лично просить Бернгарда Саксен-Веймарского выступить на Пильзен (Пльзень). Но он уже опоздал; 18 февраля вышел указ императора, дошедший до самых дальних аванпостов армии Валленштейна, согласно которому всем командирам предписывалось отныне подчиняться распоряжениям Галласа.

20 февраля состоялась вторая встреча в Пльзене; сначала Валленштейн принял полковников у себя в спальне, а затем попросил их удалиться вместе с Трчкой и Иловом; однако, несмотря на все красноречие и дипломатичность его доверенных помощников, им удалось добиться от присутствующих лишь того обещания, что они готовы поддерживать командующего до тех пор, пока он ничего не предпринимает против императора, – а некоторые даже отказались подписывать какие-либо обязательства и с такой защитительной оговоркой.

Тогда наконец Валленштейн и двое его сообщников по заговору, Адам Трчка и Христиан Илов, осознали свою ошибку. Они положились на армию, а армия отвернулась от них. С мужеством отчаяния они сделали последнюю попытку. Трчка отправился в Прагу, чтобы настроить столицу за Валленштейна; сам полководец должен был последовать за ним. Через два часа Трчка вернулся; еще по дороге он узнал, что приказ об отставке Валленштейна обнародовал в Праге военачальник, командовавший гарнизоном. Еще не потеряв надежды, Валленштейн послал за полковником Беком, верховным командующим в Праге, который находился в Пильзене (Пльзене), и попросил его поехать в столицу и осудить действия подчиненного. Но здесь он натолкнулся на ту упрямую верность императору, которой не ожидал встретить в армии наемников. «Можете делать со мной что хотите, – сказал Бек, – но я не пойду против императора». Не было никакого смысла пользоваться еще остававшейся у Валленштейна властью, чтобы расстрелять Бека, и военачальник, сделав последний в жизни загадочный и драматичный жест, подал руку своему подчиненному и отпустил его со словами: «Я держал мир в своих руках, Бог справедлив».

Тем временем Трчка громко призывал к отъезду из Пльзеня и складывал все ценное, что попадались ему на глаза, по своим багажным фургонам. Опустевшую квартиру Галласа разграбили, и 22 февраля 1634 года, располагая примерно тысячей человек и сотней тысяч гульденов, Валленштейн, Трчка и Илов бежали из Пльзеня.

Их бегство застигло Пикколомини врасплох. Он планировал окружить город преданными императору войсками и вынудить заговорщиков сдаться и с этой целью разместил людей, чтобы перекрыть дорогу в Вену на случай, если Валленштейн попытается уйти в эту сторону, и когда тот обошел его западню с севера и направился напрямую к саксонцам, Пикколомини растерялся. Он прибыл в Пльзень, чтобы убедиться, по крайней мере, в верности оставшихся войск, и там же 24 февраля на встрече с ним настоял возбужденный ирландский священник отец Тааффе. Видимо, это был духовник полковника Батлера, который вел в Прагу драгунский полк, чтобы присоединиться к преданным императору войскам, когда лицом к лицу столкнулся с Валленштейном и его эскортом. Полководец приказал ему следовать вместе с ним, и полковник не посмел ослушаться, но сумел отправить незамеченным отца Тааффе с письменным подтверждением своей верности на английском языке, поручив ему на словах узнать, как ему поступить. Валленштейн шел к важнейшей крепости Эгер (Хеб), где намеревался присоединиться к Арниму и Саксен-Веймарскому. Пикколомини не стал медлить, и Тааффе сразу же ускакал с приказом Батлеру доставить Валленштейна живым или мертвым.

Еще до того, как Тааффе успел добраться до него, едва ли не раньше, чем он встретился с Пикколомини, полковник Батлер решил действовать по своему усмотрению. Валленштейн со своими спутниками прибыл в Эгер (Хеб) 24 февраля около 5 часов вечера, и там их с явной охотой принял один из полковников Трчки, шотландец по имени Джон Гордон. Однако он открыл им ворота, опасаясь войск Батлера не меньше, чем Валленштейна, и когда той же ночью он узнал, что полковник верен императору, то заместителю Батлера Лесли и самому Батлеру хватило убедительных слов, чтобы уговорить его предать Валленштейна. Трудно разобраться, каковы были конкретные роли каждого из них в этом общем решении; по крайней мере, Батлер, по-видимому, считал, что должен избавить империю от изменника, хотя все трое вели себя так, как и следовало ожидать от наемников: поступок опасен, но награда велика. Пожалуй, ни одному из них уж больше никогда не подвернется такая большая удача.

На следующий день Илов напрасно пытался добиться от командиров в городе новых гарантий лояльности. Он оптимистически не посчитал это серьезным провалом, ведь сразу же после принял предложение Гордона вместе с Трчкой и чешским мятежником Кинским отужинать вечером в компании офицеров в замке.

Дальше все было просто. Пока изменники ужинали, ворвались драгуны Батлера и почти сразу же их скрутили. Один только Трчка, обладавший феноменальной силой, сумел пробиться во двор. Там его встретил отряд мушкетеров, которые потребовали назвать пароль. «Святой Иаков», – ответил Трчка. Этот пароль назвал ему Валленштейн. «Австрийский дом!» – крикнули мушкетеры и принялись избивать его прикладами мушкетов, пока один из них не добил его кинжалом. Ирландец, капитан Девере, занялся Валленштейном. Вместе с несколькими сообщниками он ворвался на квартиру генерала, пинком раскрыл дверь спальни и нашел его там без всякой защиты. Валленштейн стоял у окна; он повернулся лицом к убийцам, неуверенно шагнул вперед, простонал что-то и упал пронзенный. Здоровенный ирландец сгреб обмякшее тело и хотел было выкинуть его из окна, но Девере, сохраняя остатки приличия, остановил его и поспешно завернул труп в окровавленный ковер, на который упал Валленштейн.

Все это время Франц-Альбрехт Саксен-Лауэнбургский уговаривал Бернгарда идти в Эгер (Хеб). Но Бернгард подозревал, что Валленштейн его дурачит, и лишь 26 февраля согласился выступить в путь. Арним медлил еще дольше и покинул лагерь лишь 27 февраля. По дороге они узнали, что Валленштейн мертв, а Эгер (Хеб) в руках его убийц. Их злосчастный посредник Франц-Альбрехт, который помчался назад с новостями о том, что они уже идут, ни о чем не подозревая, попал в руки людей Батлера, и его пленником отправили в Вену. Тем временем вспышка мятежа была тут же подавлена, подозреваемые командиры арестованы, и вся армия, кроме ничтожного меньшинства, заявила о верности императору. Убийц пригласили в Вену, встретили с почестями, поблагодарили и щедро наградили повышением в чине, деньгами и землей.

Наказывать семью изменника не было никакой необходимости; его жена и маленькая дочь были совершенно безвредны и столь же невиновны, а его главным наследником был кузен Макс, чьей дружбой поспешил заручиться король Венгрии и постарался ее сохранить. Гениальный организатор, кормивший армию, умер, но теперь не могло быть и речи о том, чтобы снабжение намеренно прекратилось, поскольку вместе с Валленштейном канули в Лету и привилегии, защищавшие его поместья. Более того, кардинал-инфант собирался перейти через Альпы с солдатами и деньгами на поддержку Габсбургов.

Страшный сон предательства Валленштейна оказался всего лишь страшным сном. Величие, ослепившее Европу и ужасавшее Вену, рассеялось как дым по мановению руки убийцы. Паутина интриг, простершаяся от Парижа до Вены, была сметена кознями трех эмигрантов-головорезов, сговорившихся за вечерней выпивкой. Почти до самого своего конца Валленштейн внушал страх; страх пропитывает письма Альдрингера, Галласа, Пикколомини в последние недели; страх чувствуется в упрямых, растерянных речах командиров, собравшихся на ту последнюю встречу в Пильзене (Пльзене); страх заставлял императора Фердинанда II день за днем молиться в уединении. Тааффе упрашивал Батлера бежать в одиночку, но не подвергать себя риску, сопровождая Валленштейна. Гордон скорее бы покинул Эгер (Хеб), пожертвовав и солдатами, и репутацией, лишь бы не идти наперекор воле полководца.

И в конце уже некого было бояться, кроме старого калеки, просящего о пощаде, а когда все закончилось, не осталось ничего, кроме мертвого тела, от которого избавился Вальтер (Уолтер) Девере. «Немного погодя его выволокли за ноги, голова его билась о каждую ступеньку, все было в крови, его бросили в карету и увезли в замок, где уже лежали остальные, раздетые, друг возле друга… И там его положили на почетное место в правом ряду, ибо не могли поступить иначе, ведь он был великий полководец».