2 марта 1632 года шведский король снова начал боевые действия; оставив Бернгарда Саксен-Веймарского охранять Рейн, он двинулся на соединение с Горном в Швайнфурте, а затем в Нюрнберг к месту общего сбора войск. Там горожане встретили его с ликованием и завалили подарками от муниципалитета; собрав 40 тысяч человек, он приготовился к походу на юг. Его целью был Аугсбург, а затем – неизбежно – Бавария.

Разрываясь между доверием к Ришелье и страхом перед Густавом II Адольфом, Максимилиан в конечном счете сыграл на руку королю. Французский агент убеждал его заявить о нейтралитете, но Максимилиан боялся до такой степени, что так и не попытался отмежеваться от армии Тилли и в марте написал Фердинанду, заклиная его вернуть Валленштейна. Ужас перед утратой своих владений заставил его пожертвовать всем, чего он когда-то добился благодаря увольнению полководца, и отказаться от нейтралитета. 1 апреля он присоединился к Тилли с его армией в Инголыптадте, чем дал Густаву II Адольфу искомый предлог для вторжения в Баварию.

С подкреплением в 5 тысяч человек, которых Валленштейн все-таки согласился прислать после долгих промедлений и отказов, Тилли отступил на восток, намереваясь удерживать рубеж по реке Лех. 7 апреля Густав II Адольф переправился через Дунай у Донауверта и двинулся на восток, сея вокруг себя опустошение, чтобы никакая другая армия уже не смогла найти себе пропитание. Его войска даже срывали молодые посевы на корм лошадям, оставляя голыми весенние поля. Все это время Валленштейн стоял на границе Чехии с армией в 20 тысяч человек, которую он собрал, но не желал вести. Несколько недель венское правительство упрашивало его выступить, император и его сын, гордый молодой эрцгерцог Фердинанд II, умоляли назвать свои условия и прийти со своей армией к ним на выручку. Когда шведский король переходил Дунай, Валленштейн так и не принял никакого решения. 14 апреля Густав II Адольф дошел до Леха, на другом берегу которого на лесистой возвышенности уже стоял лагерем Тилли. Разведывая местность, Густав II Адольф заметил часовых на противоположном берегу, которые, не узнав его, по-солдатски встретили монарха дружеским нахальством. «Где твой король?» – крикнули они. «Ближе, чем вы думаете», – бросил Густав II Адольф и ускакал. Ночью он построил понтонный мост, а утром отправил на ту сторону под непрерывным огнем Тилли триста отборных финских солдат, чтобы выкопать земляные укрепления для своей артиллерии. Под ее прикрытием остальная армия переправилась через реку, и Тилли не рискнул атаковать, боясь уйти со своих позиций. Перейдя реку, король штурмовал возвышенность; его тактика была хороша, а везение – еще лучше, ибо Тилли, с самого начала смертельно раненного, перенесли в тыл, а несколько минут спустя его заместитель Альдрингер упал без сознания с пробитым черепом. Когда они выбыли из боя, Максимилиан спас остаток армии путем немедленного отступления. Обозы и артиллерия в основном оставались на поле боя, и армии Тилли не удалось бы отделаться так легко, если бы ветер не перешел на сторону императора и во время бури на следующую ночь не перегородил бы все дороги поваленными деревьями.

В 400 километрах оттуда, у австрийского Гёллерсдорфа, Валленштейн наконец-то договорился с императором. Однако условия их договора, вероятно, так и останутся неизвестны, поскольку у нас нет каких-либо достоверных свидетельств. Но ясно одно: по слухам, Валленштейн выторговал себе полную власть не только над армией, но и над любыми мирными переговорами, право заключать договоры по собственному усмотрению, а также настоял на том, чтобы исключить всякое участие императорского сына в командовании и какое-либо влияние испанцев, а в качестве вознаграждения Валленштейн должен был получить часть земель Габсбургов и титул курфюрста – Чехию и курфюршество Бранденбург или Пфальц. Главным образом это были слухи с небольшой долей просочившейся от осведомленных лиц информации.

Говоря без обиняков, каковы бы ни были условия его возвращения, Валленштейн вернулся, обладая непререкаемой фактической властью; он доказал, что один в состоянии содержать и оплачивать армию, и за прошедшее время довел все свои прошлые нововведения до такого совершенства, что мог начать или прекратить поставки по первому желанию. Свои поместья в районе Фридланда (Фридланта) и сферу своего влияния в целом он превратил в один огромный склад, откуда мог вести снабжение продовольствием, одеждой и прочими припасами. Там возникли предприятия, производившие боеприпасы, мельницы перемалывали муку день и ночь, пекари выпекали сотни тысяч буханок, пивовары варили пиво, ткачи ткали, а вездесущие чиновники собирали налоги, чтобы Валленштейн мог выплачивать жалованье своей армии. Фридланд (Фридлант) покрыла сеть расчетных контор и дорог, по которым все необходимое доставлялось в войска либо в громадные хранилища на случай непредвиденных обстоятельств. Валленштейн, быть может первым среди европейских правителей, замыслил государство, созданное исключительно для ведения войны.

Однако возвращение Валленштейна еще не означало, что он тут же положит преграду на пути шведского короля, поскольку сначала ему нужно было очистить Чехию от саксонцев. Валленштейн не торопился; полностью контролируя ситуацию на католической стороне, он разглядел – как бывало всегда, – что легче всего подорвать позиции шведского короля подкупом Иоганна-Георга. Поэтому, вместо того чтобы атаковать саксонцев, он дал им возможность беспрепятственно уйти через границу под аккомпанемент вежливых приглашений заключить союз. Это не оторвало Иоганна-Георга от короля, но позволило Валленштейну наполовину выполнить свои планы, поскольку Густав II Адольф рассчитывал на то, что саксонская армия будет удерживать Чехию, и ее уход вызвал у него сомнения в верности союзника, который еще до конца года навлек на него погибель.

А пока что победное шествие шведского короля продолжалось. 24 апреля он вошел в Аугсбург под аплодисменты протестантов и в самых теплых словах обратился к народу с балкона дома Фуггеров на винном рынке; однако он потребовал клятвы верности от первых горожан и ежемесячной субсидии в 30 тысяч талеров. Вечером он устроил пир с балом, на котором, позабыв о королевском величии, как гласит местная легенда, принял участие в приятном состязании за поцелуй хорошенькой и застенчивой аугсбурженки.

Через пять дней он прибыл под стены хорошо укрепленного города Инголыптадта, где среди маленького, но преданного гарнизона умирал от ран Тилли. Услышав о назначении Валленштейна, знаменитый полководец на смертном одре нашел в себе довольно физических и моральных сил, чтобы написать письмо с добрыми пожеланиями человеку, который, погубив его, ныне переступал через его агонизирующее тело, чтобы спасти дело императора. Мыслями Тилли стремился к Господу Богу и святой Заступнице, которой он посвятил всю свою безупречную жизнь, но он не позабыл ни о солдатах, ни о своем долге и по завещанию оставил 60 тысяч талеров ветеранским полкам Католической лиги и, по слухам, скончался со словами «Регенсбург! Регенсбург!» на устах. В последние минуты жизни оборона этого ключевого пункта на Дунае изгнала всякие мысли о рае и аде из меркнущего разума старого полководца.

За стенами, в лагере шведов, Густав II Адольф проявил свое обычное безрассудство, и под ним убили коня. Это не произвело на него впечатления. Как-то раз в ответ на мольбы не подвергать опасности собственную персону он не без оснований ответил вопросом: что толку от короля, который не кажет носа наружу? С такой же самоуверенностью он беседовал с приехавшим из Мюнхена французским агентом, который в очередной раз попытался добиться от короля обещания нейтралитета для Максимилиана. Француз неудачно начал с того, что курфюрст, дескать, ничего не знал о вооруженном столкновении между Тилли и шведским королем. Почему же в таком случае, возразил Густав II Адольф, Тилли не арестовали и не повесили? Француз, пытаясь исправить тактическую ошибку, елейно отвечал, что в пользу курфюрста есть много доводов. В пользу вшей тоже есть много доводов у тех, кто ими интересуется, отозвался на это шведский монарх. Французский агент посчитал, что это уж слишком, однако его возмущенные протесты Густав II Адольф прервал потоком угроз. Максимилиан получит свой нейтралитет, если немедленно, без лишних разговоров, сложит оружие, бушевал шведский король; иначе он прикажет спалить Баварию от края до края, чтобы курфюрст научился отличать друзей от врагов. Тогда взбешенный француз напомнил Густаву II Адольфу об обещании Ришелье помочь Максимилиану в случае нападения. Что, если 40 тысяч человек явятся к нему из Франции? Сотрясаясь от ярости, король заявил, что будет драться со всеми ими. На его стороне сам Господь Бог. Французский агент не нашел ответа на столь категорическое утверждение, и беседа закончилась.

3 мая король выступил в поход; у него не было лишнего времени на долгую осаду, и он решил рискнуть и не брать Инголыптадт. Горн преследовал потрепанные остатки войска Тилли в направлении Регенсбурга, а король тем временем отправился в Баварию, намереваясь этим маневром выманить Валленштейна из Чехии. Максимилиан, лично возглавивший побитую армию, встал перед тяжелым выбором. Либо бросить силы на спасение Мюнхена, своей столицы, оставить Регенсбург, который ему не принадлежал, и позволить Горну перерезать линии сообщения между ним и Валленштейном, либо пожертвовать своей Баварией, остаться на месте и сохранить коммуникации. Нет сомнений в том, какое решение было целесообразнее с точки зрения сторонника императора, но искушение поступить по-другому наверняка было мучительным, ведь Максимилиан отдал сорок лет своей жизни на заботу о благе Баварии. Тем не менее в одну из тех вспышек самоотречения, которые порой озаряли его жизненный путь династического эгоизма, курфюрст решил попытаться удержать Регенсбург. Он лично приехал в Мюнхен, поставил там гарнизон из 2 тысяч отборных кавалеристов, забрал свои самые важные документы и казну и поскакал в Зальцбург.

Он успел как раз вовремя. К середине мая король Швеции уже стоял у городских ворот Мюнхена; войска, понимая, что сопротивление бесполезно, отступили за реку Изар, взорвав за собой мосты, а горожане и духовенство купили себе неприкосновенность гигантской суммой в четверть миллиона талеров.

Некоторые говорили, что после перехода через Лех королю понадобится всего три недели, чтобы дойти до Вены. Но дело было в апреле, а в конце мая он все еще находился в Баварии. Его задерживал Иоганн-Георг. Из Чехии поступала, прямо говоря, непонятная, противоречивая и подозрительная информация. Граф Турн, бывалый бунтарь, командовавший небольшим шведским контингентом, который сопровождал саксонцев, весь год намекал на недостаток верности у Арнима. Тот никак не пытался помешать Валленштейну набирать рекрутов и открыто заявлял, что прекратит сражаться, если к маю не будет заключен мир, а в довершение всего без единого выстрела отступил обратно в Силезию. 25 мая Валленштейн вновь занял Прагу, и теперь, когда он находился в городе, а Арним, похоже, не собирался ударить его в тыл, Густав II Адольф уже не мог идти на Вену. Этим бы он поставил себя в такое же положение, которого он едва избежал в прошлом году; если Иоганн-Георг и Фердинанд II заключат сепаратный договор, он может оказаться в западне в Австрии. Король колебался. Несмотря на злобные инсинуации Турна, Густав II Адольф был лучшего мнения об Арниме, чем об Иоганне-Георге, и попытался решить проблему, склонив этого военачальника оставить службу у курфюрста и перейти к нему. Арним не поддался на подкуп; 7 июня он вывел последние войска из Чехии, и Густав II Адольф срочно отправил агента в Дрезден выяснить, что на уме у Иоганна-Георга.

В сложившихся обстоятельствах шведский король был вынужден укрепить свои политические позиции в Германии. 20 июня он снова приехал в Нюрнберг и начал организовывать собственную партию. Там за 48 хлопотных часов он раскрыл свой план по Германии. Он готов заключить с императором только такой договор, условия которого включат в себя терпимость к протестантской религии на всей территории государства, возвращение всех протестантских земель, передачу Швеции части северного побережья от Вислы до Эльбы, а курфюрсту Бранденбургскому – Силезии в возмещение этой потери. Самое главное, протестантские князья должны сформировать единый Corpus Evangelicorum – Евангелический корпус – с сильной постоянной армией при выборном президенте, которая должна быть полностью и равно признана и империей, и рейхстагом.

Город Нюрнберг сразу же объявил о готовности присоединиться к корпусу, но пока что королю пришлось опять отложить свои политические дела, поскольку Валленштейн наконец пересек чешскую границу и направлялся на соединение с Максимилианом. Король Швеции попытался разъединить их, но Валленштейн сумел уклониться от него и 11 июля в Швабахе лично встретился с Максимилианом. Спешившись, союзники вежливо обнялись, ничем не выдав ни обиды одного, ни унижения другого. На мгновение показалось, что прошлое забыто и оба будут плечом к плечу трудиться над тем, чтобы вернуть утраченную силу церкви и императорской династии.

Король Швеции снова отступил к Фюрту в предместьях Нюрнберга. Валленштейн последовал за ним и возвел укрепленный лагерь на длинной гряде, возвышающейся над речкой Редниц, откуда он мог угрожать позициям Густава II Адольфа. 27 июля Валленштейну доложили, что король, уступая в численности и из-за слабости не рискуя покинуть лагерь, послал за подкреплениями почти во все свои армии, разбросанные по Южной и Западной Германии. По расчетам Валленштейна, там не было ни фуража для лошадей, ни провианта для людей, так что королю придется либо сражаться, либо голодать. Если он решится голодать, это будет означать конец его армии; если выберет сражаться, то тоже погибнет, учитывая взаимные позиции противников. Между тем Валленштейн кормил солдат из собственных запасов; коммуникации были небезупречны, и войска, особенно в армии Максимилиана, быстро вымирали. Однако положение Валленштейна и Густава II Адольфа отличалось в одном важном моменте: полководец мог позволить себе потерять одну армию и набрать другую, а шведский король – не мог. Максимилиан тоже не мог позволить себе такой роскоши; он и говорил об этом, но напрасно. Валленштейна никогда не волновали нужды армии Католической лиги.

16 августа к шведскому королю подошли подкрепления, и 24 сентября он в конце концов атаковал укрепленные позиции противника. Все оказалось напрасно. Полевая артиллерия оказывалась бессильной против земляных укреплений. Ему пришлось отступить с тяжелыми потерями в людях, что еще более бедственным образом сказалось на его репутации. Бесчинства его войск, особенно набранных в Германии, лишили его былой популярности, и даже его личное вмешательство ни к чему не приводило. У нескольких немецких офицеров нашли украденный скот, и король едва не разрыдался в бессильной ярости. «Бог свидетель, вы сами истребляете, разоряете и портите собственное отечество! – воскликнул он. – Мне больно на вас смотреть…» Ходили слухи, что союзники разбегаются от него. «Его сила не в собственных подданных, а в чужеземцах; не в собственных деньгах, а в чужих; не в их доброй воле, а в необходимости при нынешнем раскладе; и потому, когда необходимость уже не будет столь насущной, как сейчас… он лишится и денег, и силы, и помощи» – так пророчил шотландский священнослужитель, внимательно следивший за ходом событий. «Он еще не успел обосноваться в Германии, – писал шотландец, – он далеко от дома».

В сентябре в Нюрнберге шведский король попытался исправить эту последнюю напасть. Он предложил Валленштейну условия мира, в которых четко проявились основные пункты его плана по созданию сильной протестантской партии; он потребовал возвратить протестантам все земли, когда-либо принадлежавшие им, безоговорочно отменить Эдикт о реституции и ввести веротерпимость во всех государствах империи, включая императорские земли, восстановить в правах тех, кто был их лишен, передать Валленштейну Франконию вместо Мекленбурга, Максимилиану – Верхнюю Австрию вместо Пфальца, самому Густаву II Адольфу – Померанию, а курфюрсту Бранденбургскому – Магдебург и Хальберштадт взамен. Эти условия ясно показали весь размах замыслов короля. Церковь и династия Габсбургов безжалостно приносились в жертву, а империя, где должны господствовать конституционные светские князья, фактически передавалась под контроль

Евангелическому корпусу и его президенту, королю Швеции. Брак единственной дочери Густава II Адольфа Кристины с наследником Бранденбурга создал бы территориально-династический блок в Северной Европе, который перевесил бы могущество Габсбургов и изменил баланс сил на всем континенте.

Но Аксель Оксеншерна не советовал заключать поспешного договора, не доверяя противникам. «Баварский герцог, – говорил он, – не лучше Валленштейна… Оба они скользкие и лживые». Валленштейн тоже не желал договариваться, уверенный в своем военном превосходстве и понимающий, что союзы короля начинают разваливаться. Регент Вюртемберга выражал недовольство, курфюрсту Бранденбургскому не нравились условия бракосочетания сына, а в Иоганне-Георге шведский король никогда не был уверен. Пока он оставался запертым в Нюрнберге, военачальник Валленштейна Хольк вторгся в Саксонию и принялся систематически опустошать страну.

В Нюрнберге армия шведского короля, и люди, и животные, страшно измучилась. Из-за сырого лета приходилось еще труднее, а нехватка еды и чистой пресной воды способствовала распространению эпидемий, которые непрерывно терзали лагерь. Люди и лошади вымирали на глазах; одна только кавалерия сократилась почти на три четверти.

18 сентября король Швеции решил любой ценой оставить город. Приходили известия о новом крестьянском бунте в Австрии и восстании Стефана Ракоци, преемника Габора Бетлена, в Трансильвании. Густав II Адольф решил отправиться туда, поскольку знал, что Валленштейн планирует соединиться с Хольком в Саксонии, и, двинувшись на юг, надеялся разделить его силы.

Когда его армия уходила, Максимилиан снова стал убеждать Валленштейна атаковать, и полководец опять его проигнорировал. Он задумал более тонкий план. Он собирался спешно выступить в Саксонию объединенными армиями; таким образом, он либо застанет Иоганна-Георга и Арнима врасплох и заставит их пойти на его условия, либо отгонит Густава II Адольфа от Австрии. Но Максимилиан был сыт по горло планами Валленштейна и хмуро удалился защищать Баварию с остатками своего войска.

Раздраженный, но все же намеренный выполнить первоначальный план, Валленштейн повернул на северо-восток и послал Хольку и Паппенгейму (находившемуся на Везере) предложение присоединиться к нему. Таким образом, против Иоганна-Георга сошлись сразу три армии. Если бы Густав II Адольф мог положиться на курфюрста и его генерала в том, что они будут драться до последнего, он мог бы продолжить поход на Вену. Но за два месяца до того королю доложили о том, что Арним вступил в сговор с врагом, а Иоганн-Георг спьяну обронил, что устал от опасного союза с королем Швеции. Так или иначе, курфюрст по натуре не был мучеником; из Дрездена ему было видно, как полыхают деревни его крестьян – это факелы освещают его запои, с издевкой говорили имперские солдаты, – и 9 октября он написал королю, зовя его на помощь. Густав II Адольф не дожидался просьбы; он уже был в пути.

22 октября он снова явился в Нюрнберг и не смог удержаться от соблазна свернуть, чтобы побывать в заброшенном лагере Валленштейна; в лагере давно уже ничего не происходило, но король с отвращением увидел там голодных и израненных солдат, ползающих среди трупов людей и животных. Позже он вызвал к себе канцлера Оксеншерну и дал ему подробные указания по хозяйственному управлению и налогообложению в оккупированной стране в преддверии зимы. 2 ноября в Арнштадте король нашел Бернгарда Саксен-Веймарского и его войска. Там же перед походом к Лейпцигу, который уже сдался Хольку, он написал своему канцлеру. Приближалась зима, уже третья его зима в Германии, и Густав II Адольф хотел использовать ее для того, чтобы укрепить свое положение как силой оружия, так и силой закона. Оксеншерна должен был созвать собрание четырех округов, оккупированных шведскими войсками: Верхнего и Нижнего Рейна, Швабии и Франконии, – чтобы узаконить Corpus Evangelicorum и утвердить шведского короля в качестве его первого президента.

6 ноября Валленштейн и Паппенгейм объединили свои силы. Густав II Адольф колебался; он располагал примерно 16 тысячами человек, его кавалерия была очень слаба, а Иоганн-Георг ничем не показывал, что готов присоединиться к нему. Четыре тысячи лошадей пали только во время перехода. У имперцев, с другой стороны, было 26 тысяч человек. Однако 15 ноября пленные хорваты сообщили шведскому королю, что Валленштейн, видимо думая, что шведы не осмелятся завязать бой, отправил Паппенгейма к Галле. Такого шанса нельзя было упускать; Густав II Адольф спешно двинулся вперед и поздно вечером застал имперцев врасплох, окопавшихся у небольшого городка Лютцен, в 18 километрах к западу от Лейпцига. Было слишком темно меряться силами, и Валленштейн, еще под вечер предупрежденный о наступлении короля, послал гонца вернуть Паппенгейма. Всю ночь напролет его люди не покладая рук устанавливали батареи в садах вокруг городских стен, торопливо возводили земляные укрепления при свете факелов вплоть до рассвета, пока Густав II Адольф и его люди спали примерно в полутора километрах к юго-востоку от Лютцена в открытом поле под холодным ноябрьским небом.

Утро 16 ноября выдалось ясное, однако к 10 часам над сырой равниной сгустился туман и не расчистился до конца дня. Местность была почти плоской, по обе стороны от главной дороги раскинулись, насколько хватало глаз, поля и не давали почти никакого укрытия, не считая редких разбросанных оград. Дорога на Лейпциг проходила примерно с запада на восток, к северу от нее придорожная канава, а чуть дальше стояли три ветряные мельницы. Справа и слева протекали ручьи Флосграбен и Мюльграбен. Между канавой и ветряными мельницами, оставив Лютцен справа от себя, Валленштейн собрал свои силы, разместил мушкетеров в канаве на протяжении 2,5 километра, откуда они могли стрелять по животам шведских лошадей, когда враг пойдет в атаку. Он не отступил от проверенного временем испанского боевого порядка. Правое крыло имперцев (Коллоредо) состояло из пяти больших эскадронов конницы, в интервалах между которыми находились мушкетеры, и одной терции пехоты. В центре (Валленштейн) располагалась испанская бригада из четырех терций пехоты. На левом крыле (Изолани) построились шесть больших эскадронов, левее которых находились хорваты (легкая конница) и драгуны. Кавалерия обоих крыльев была выстроена в две линии. Артиллерия в составе двух батарей занимала позиции впереди своего правого крыла (14 орудий) и в центре (7 орудий).

Шведский король построил к бою южнее дороги, так что город Лютцен оказался немного впереди и слева от шведов. Правый фланг шведской армии был прикрыт на 1500 метров в сторону тыла и обоза небольшим Шкельзигерским лесом. Густав II Адольф снова выбрал то же боевое построение, которое так успешно показало себя в Брейтенфельде. Сам он командовал правым флангом, а Бернгард Саксен-Веймарский – левым; но диспозиция войск перед битвой, в отличие от Брейтенфельда, полностью находилась в руках короля, и оба фланга, левый и правый, были выстроены на шведский манер.

По своему обыкновению, шведский король помолился перед всей армией, прося Бога благословить правое дело протестантов. Это было около 8 часов утра, и стрельба уже началась, но обе армии не двигались с места еще два часа из-за тумана. Шведы раз или два делали попытку ложной атакой выманить Валленштейна с его позиций, но тщетно, и наконец в 11 часов 30 минут шведский король на правом фланге атаковал конницу Изолани. Ожесточенная схватка завязалась в канаве, откуда в конце концов были вытеснены мушкетеры, однако затем конница первой линии имперцев контратаковала шведов и отбросила за канаву, но не преследовала. В это время хорваты Изолани перешли ручей Флосграбен, обошли Шкельзигерский лес и напали на обоз шведов. Но эскадроны второй линии правого крыла шведов контратаковали, опрокинули и рассеяли имперцев. Правофланговая бригада центра шведской армии перешла канавы, отбросила имперских мушкетеров, повернула влево и захватила семиорудийную батарею имперцев. Орудия были повернуты против головной терции имперцев и открыли огонь, после чего терция была атакована шведами и опрокинута. Соседнюю терцию атаковала и опрокинула соседняя лейб-гвардейская бригада шведов. Затем эти две бригады совместно двинулись в атаку против третьей терции, встретившей их сильным огнем с близкого расстояния. Третья и четвертая шведские бригады также перешли канаву и собирались поддержать первые две бригады. Назревал кризис боя пехоты. На выручку третьей терции имперцев двинулись соседние эскадроны имперской конницы и четвертая терция, контратаковавшие и опрокинувшие пехотные бригады шведов. Пехота шведов бросила захваченную батарею и отступила за дорогу. Отступление шведских бригад прикрыла выдвинувшаяся артиллерия, открывшая сильный огонь. Вскоре вся шведская армия узнала, что король Густав II Адольф убит на правом фланге. Но армия не дрогнула, в командование вступил принц Бернгард, решивший предпринять вторую общую атаку. В 14 часов первая линия шведской армии по всему фронту устремилась вперед и внезапно атаковала имперцев, не ожидавших таких действий. Войска правого и левого крыльев шведов отбросили конницу имперцев к северу. Пехота имперцев, охваченная с флангов и атакованная с фронта, отступила, шведы захватили обе батареи противника. Однако исход боя еще не был решен. В 15 часов снова сел густой туман, который закрыл происходившее на поле боя. В это время прибыла конница Паппенгейма (4 тысячи всадников, 8 полков), с ходу атаковала правое крыло шведов и опрокинула его. Воспользовавшись этим успехом, Валленштейн привел в порядок пехоту, а также конницу правого фланга, выдвинул вперед несколько орудий из резерва.

Но в 16 часов выглянуло солнце и туман рассеялся. Бернгард увидел сложившуюся обстановку. Он взял несколько эскадронов, поскакал с ними на правый фланг, контратаковал конницу Паппенгейма и вынудил ее к отступлению. Смертельное ранение Паппенгейма деморализовало его конницу, обратившуюся в бегство в направлении Лейпцига. За нею двинулись и остальные войска имперцев, потерпевших поражение. Раненый Валленштейн всю ночь отправлял посыльных выяснять, сколько еще осталось людей, способных сражаться. Были ранены Пикколомини и другие военачальники. Обозные лошади разбежались, поэтому пришлось бросить и обоз, и артиллерию.

В промозглой ноябрьской тьме шведы искали тело своего короля. В конце концов они его нашли; пуля попала ему в голову между ухом и правым глазом, что его и убило, но на его теле были и другие ранения: удар кинжалом и выстрел в бок, два от пушечного ядра в руку и одно – вызвавшее громкие разговоры об измене – в спину. Он лежал на вражеской стороне канавы, раздетый, под грудой мертвых тел. В ту ночь надо всем его лагерем – шведами, немцами, шотландцами, англичанами, ирландцами, поляками, французами и голландцами, наемниками и его подданными – нависла тишина невыразимого горя.