Три дня спустя, 14 сентября 1631 года, Тилли штурмовал крепость Плейсенбург, охранявшую Лейпциг; на следующий день он вошел в город, где его солдаты вдоволь покуражились. В 30 километрах северо-северо-восточнее силы короля Швеции и курфюрста Саксонии соединились у Дюбена (Бад-Дюбена) и повернули на юг. Для Тилли это означало только полное уничтожение. Об отступлении не могло быть и речи, даже если бы он сумел без бунта вытащить свои войска из земного рая, куда многие из них попали после нескольких месяцев крайней нужды. Ближайшей дружественной провинцией был Вюртемберг, но тогда Тилли пришлось бы пересечь враждебную Тюрингию, притом что шведский король уже наступал ему на пятки. Если он попытался бы совершить бросок в другую сторону, перейти все еще не защищенный юг Саксонии и войти в Чехию, там его встретил бы негостеприимный Валленштейн, некоронованный правитель Чехии, и вдобавок Тилли привел бы шведского короля за собой в самое сердце имперских владений. Поэтому отступать было невозможно; Тилли оставалось лишь надеяться на то, что он закрепится в Лейпциге и попытается выиграть время, пока не придет военачальник Альдрингер с подкреплениями, которые срочно собрал император.

Густав II Адольф, с другой стороны, мог бы выиграть, если бы рискнул сразиться. Громкая победа укрепила бы их дружеские отношения с Иоганном-Георгом, которому не терпелось освободить свой любимый Лейпциг; и к тому же объединенная армия саксонцев и шведов превосходила войско Тилли на 10 тысяч человек.

Закаленный в боях католический полководец был добросовестным, но не великим полководцем, и с возрастом присущая ему осторожность вышла за всякие рамки. К несчастью, в заместителях у него был Паппенгейм, и этому опытному кавалерийскому командиру, с одной стороны, не хватало терпения и внимания к мелочам, без которых немыслим военачальник, а с другой – характером он не годился на роль подчиненного.

Он считал Тилли некомпетентным, а то и впавшим в старческое слабоумие (Тилли родился в 1559 году). В Магдебурге он отдал приказ о штурме без разрешения своего начальника и взял город; несомненно, что поступить точно так же и в Лейпциге его подвигло воспоминание о прошлом успехе. 16 сентября Паппенгейм вышел из лагеря с отрядом разведчиков и поздно вечером доложил, что обнаружил врага и не может вернуться, не подвергая себя серьезной опасности, так что будет дожидаться поддержки на месте. Не зная поражений, этот надменный дворянин, несомненно, уже представлял себе, как перебьет этих шведских дикарей и не нюхавших пороху саксонцев с той же легкостью, с какой расправлялся с крестьянами под Гмунденом. Он совершенно не испытывал страха, и отметины на его теле свидетельствовали о том, что он не раз бросал вызов смерти; кроме того, у него в семье существовало предание о том, что отпрыску их рода суждено убить иноземного короля-захватчика и спасти отчизну. Часто не учитывающий реалии, Паппенгейм на протяжении всей своей военной карьеры пытался совершить невозможное и нередко добивался успеха именно благодаря безрассудной отваге. Но Лейпциг оказался неудачным поводом для проявления этих качеств, и Тилли, получив его донесение, обхватил голову руками и горько воскликнул: «Этот субъект лишит меня чести и славы, а императора – страны и народа!» Паппенгейм спровоцировал битву, и Тилли не осталось иного выбора, кроме как вступить в нее вслед за ним.

17 сентября протестантские силы, продвигаясь, натолкнулись на имперцев севернее деревни Брейтенфельд (в 7 километрах к северу от Лейпцига). Перед этим рано утром Паппенгейм имел столкновение с саксонцами севернее и отошел; в это время имперское войско завершило построение боевого порядка у Брейтенфельда к 11 часам 15 минутам. День был жаркий, и порывы ветра взметали в воздух вихри мелкой пыли, которая покрывала сухую землю слоем в 7—10 сантиметров толщиной, так что нельзя было не закашляться; солнце и ветер играли против шведского короля, как и уклон местности, хотя и почти незаметный.

Армия Тилли выстроилась в традиционном для испанской тактики порядке: пехота в терциях, кавалерия большими эскадронами, командующий Тилли в центре, Паппенгейм слева, Фюрстенберг справа. Едва завидев противника, имперцы тут же открыли огонь и не прекращали обстреливать шведские ряды, хотя и без какого-либо результата, пока Густав II Адольф располагал свое войско для боя. На его левом фланге стояли саксонская пехота и кавалерия во главе с самим курфюрстом, одетые с иголочки в красивую форму, с начищенным до блеска оружием в руках, и офицеры, молодые саксонские дворяне, выделялись в толпе яркими шарфами и плащами. «Приятно поглядеть на такую бодрую и красивую компанию», – отозвался о них шведский король. В центре – часть шведской пехоты и конницы, а на правом фланге – остальная часть пехоты и конницы во главе с Густавом II Адольфом. Артиллерия у саксонцев (выдвинувшихся вперед из-за задержки шведов на переправе через ручей Добербах) была, как и у шведов, перед фронтом. Здесь на глазах у ветеранов Тилли шведы выстроились странным порядком: вместо того чтобы поставить всадников колоннами почти нога к ноге, король разместил их небольшими квадратами, так что у каждого формирования оставалось место для мелких стычек, а у каждого человека – для перемещения в любую сторону. Между ними стояли небольшие отряды мушкетеров, так что вместо привычной однородной массы офицеры Тилли увидели перед собой слегка вытянутую шахматную доску, где чередовались квадратные подразделения пехоты и кавалерии. Едва они успели это заметить, как их глазам представилась еще одна и более неприятная неожиданность. Густав II Адольф обучил своих мушкетеров стоять колоннами по пять человек один за другим, первый становился на колени, чтобы двое других могли открыть огонь одновременно, затем они переходили в конец, двое следующих выходили вперед, готовясь к стрельбе, и повторяли их действия. Благодаря непрерывным тренировкам Густав II Адольф довел этот прием до такого совершенства, что его мушкетеры вели огонь не только втрое быстрее мушкетеров Тилли, но и втрое эффективнее. Независимо от того, в какую сторону велась атака, шахматное построение позволяло и кавалерии, и мушкетерам быстро менять ее направление. Несколько часов подряд в ходе предстоящего боя сквозь облака слепящей пыли в ушах Тилли непрерывно грохотала размеренная пальба шведских мушкетеров.

Первыми пошли в наступление выдвинувшиеся вперед саксонцы (не обеспечившие на своем правом фланге тактическую связь со шведами, закончившими переправу через ручей). Наступление саксонцев было встречено контратакой пехоты имперцев с фронта в сочетании с охватом их левого фланга конницей. Саксонцы не выдержали удара терций (глубоких колонн) имперцев и побежали, бросив артиллерию, из орудий которой имперцы открыли огонь по левому флангу шведов, которые теперь одни, почти без саксонцев (только остатки их конницы примкнули к левому шведскому флангу, остальные бежали) продолжили бой. Паппенгейм пошел на левом фланге имперцев вперед; развернувшись, он широким фронтом обогнул смертоносный огонь Густава, находясь вне его досягаемости, и ударил в тыл по резервам, стоявшим позади основных частей шведской кавалерии. Если бы войска Густава II Адольфа были выстроены обычным боевым порядком, атака Паппенгейма (7 тысяч кавалерии) стала бы для них фатальной, но шведская кавалерия сразу же развернулась, и неприятель оказался зажат под прямым углом между резервами и главными силами, подвергаясь огню мушкетеров и контратакам шведской кавалерии. Паппенгейм был разбит. Однако ситуация для шведов оставалась сложной. К 14:30 войска Тилли охватили противника с обоих флангов, но и сами разорвались на три не связанные между собой части. Левое крыло шведов было атаковано имперской конницей правого фланга. Густав II Адольф контратаковал ее своей конницей (включая остатки саксонской) и разбил при поддержке двух бригад пехоты из второй линии. Затем была отражена атака имперской пехоты в центре. Шведские орудия раскалились от непрерывного огня так, что из них нельзя было стрелять, – шведский король выдвинул артиллерийский резерв. Артиллерия имперцев была захвачена и открыла огонь по пехоте Тилли. С какой бы стороны ни атаковали имперцы, на них лился неослабевающий поток смертоносного огня. Король и его командиры бесстрашно бросались в самые опасные места, сам король, казалось, был повсюду одновременно. Солдаты Тилли уже ощущали, что с них хватит, и думали только об оставленной в Лейпциге добыче. Их ряды дрогнули, они бросились в бегство, шведы преследовали их и многих перебили. Сам Тилли, раненный в шею и грудь, с раздробленной правой рукой, сумел пробиться на север с незначительной частью своей пехоты. Паппенгейм примерно с четырьмя полками отступил к Лейпцигу. Он отчаянно дрался в самых горячих стычках в арьергарде; рассказывали, что один раз он отбился от 14 шведских солдат. Однако он не мог удержать Лейпциг и на следующее утро повел остатки войска к Галле. Имперцы потеряли больше 20 пушек – всю артиллерию – и почти сотню штандартов. Из всей армии 12 тысяч полегли на выжженном поле Брейтенфельда и долгой дороге в Лейпциг, 7 тысяч провели ночь пленными в шведском лагере, а к утру стали солдатами шведской армии.

И куда дальше? Этот вопрос не мог не задавать себе поникший Тилли в своем усталом мозгу, где плясали воспаленные образы боли, когда поздно вечером он остановился на постоялом дворе по дороге в Галле. А Паппенгейм, пылая гневом, возмущением и презрением, при первой же возможности написал Валленштейну. «Мне тяжело одному нести бремя этого краха, – признавался он. – Я не вижу иного способа возобновить дело, кроме как просить ваше превосходительство снова взять на себя ведение этой войны, чтобы послужить Господу Богу и вере и помочь императору и отечеству».

Густав II Адольф с удовлетворением понимал, что победил. Той ночью у шведских костров не спали, и ранним утром короля разбудил оглушительный звон алтарных колокольчиков, которые его солдаты отобрали у священников побежденной армии. «Как веселятся наши братья», – рассмеялся король.

Прошло 13 лет с начала войны, и фортуна наконец-то улыбнулась протестантам. Со дня битвы при Брейтенфельде никто уже не боялся, что династия Габсбургов или католическая церковь вновь захватят отечество, и более ста лет 17 сентября в Дрездене праздновали День благодарения. То, что германские князья не смогли сделать для себя, для них сделал король Швеции, а битва, освободившая их страну от австрийцев, отдала ее шведам.

Определенные события обладают моральным влиянием, не зависящим от их материальных последствий. Одно из них – битва при Брейтенфельде. И тогда, и позднее европейским протестантам казалось, что в тот день Густав II Адольф освободил Европу от страха перед католической тиранией Габсбургов, страха, который не давал покоя со времен Филиппа II. Но на самом деле враждебность папы и Ришелье подорвала религиозную политику Австрийского дома прежде, чем Густав II Адольф ступил на немецкую землю. И на поле при Брейтенфельде он подрубил не корни, а лишь ветви дерева Габсбургов. Примерно за неделю до того у берегов Зеландии голландцы уничтожили испанский флот с готовой к высадке армией. Это событие, которое в народной молве полностью затмила битва при Лейпциге, куда тяжелее ударило по Австрийскому дому. Его будущее зависело прежде всего от восстановления испанского могущества, и каждое новое поражение в Нидерландах уменьшало вероятность этого события.

Битва при Брейтенфельде нанесла серьезный урон Фердинанду II, но не сломила его. Время самых больших опасностей для протестантов еще не наступило. Это были не те недели, которые предшествовали победе шведов при Брейтенфельде, а те, что три года спустя последуют за поражением шведов при Нёрдлингене.

Однако это не может лишить Брейтенфельд его значения в истории Европы. Он почти сразу превратился в символ. Выдающаяся личность короля и его вера в себя наделяли каждое его свершение чудодейственной силой, и в первую очередь это великое сражение – первую победу протестантов. И потому она должна занять свое место в том упрощенном предании, которое мы привычно зовем историей, но не в силу ее реальных результатов, а в силу тех, которые приписало ей людское мнение. Король Швеции как бы написал неопровержимую истину такими письменами, которые мог прочитать любой человек. Династия Габсбургов разгромлена; последний Крестовый поход провалился.

Двести лет спустя, в либеральном XIX веке, на поле боя установили памятник с одной многозначительной надписью: «Свобода веры для всего мира». Памятник стоит до сих пор поодаль от тихой проселочной дороги, в тени деревьев. Три столетия сгладили все шрамы с безмятежного пейзажа, а философия Новой Германии поглотила этот духовный ориентир. «Свобода веры для всего мира» – забытое стремление эпохи, забытой теми, кто не имеет иного выбора, кроме как верить в то, что им говорят.