Присоединиться к Бервальдскому договору мог любой германский правитель, который хотел внести свою лепту в искоренение императорского деспотизма. Он был как прямой призыв к протестантам встать с оружием в руках против Фердинанда II. Такая же возможность объединиться в борьбе против императора была у них и одиннадцатью годами раньше, во время чешского восстания. Они ее упустили. Теперь, в 1630 году, она представилась им еще раз. Как и в 1619 году, Иоганн-Георг Саксонский выступал за нерушимость конституции против тех, кто стремился сбросить ее со счетов. Тот, кто прежде балансировал между Фердинандом II и Фридрихом, теперь балансировал между Фердинандом II и Густавом II Адольфом. В 1619 году ему пришлось выбирать между протестантством и католичеством, и одно открыто, а другое тайно подрывало конституцию Германии. Но сейчас, в 1630 году, конституции, которую надо было защищать, уже практически не существовало, да и выбор между католиками и протестантами утратил всякий смысл. Агрессия Габсбургов подтолкнула папство к тому, чтобы начать симпатизировать протестантам, а католическую Францию – к союзу с ними, и в Европе уже не осталось даже приблизительных границ, по которым проходил религиозный раскол. Политический аспект конфликта полностью подмял под себя духовный.

Государственный деятель, как и религиозный фанатик, всегда упрощает сложную ситуацию, чтобы яснее видеть свой путь. Таким образом, и для Густава II Адольфа, и для Фердинанда II, и для великих людей, и для маленьких проблемы остались почти теми же, какими были в 1619 году. По их мнению, главным вопросом конфликта по-прежнему был религиозный. А для Иоганна-Георга все изменилось. Он видел с одной стороны Фердинанда II с его посягательствами на конституцию, а с другой – Густава II Адольфа с угрожающей иноземной силой, а между ними – растоптанные и забытые интересы Германии как империи и нации.

Иоганну-Георгу было легче сделать выбор между Фердинандом и Густавом II Адольфом, чем между Фридрихом и Фердинандом II, – ведь Фридрих, по крайней мере, был немцем. Густав II Адольф же был чужеземцем, оккупантом, посягателем на землю и политическую независимость Священной Римской империи. Иоганну-Георгу нетрудно было принять четкое и быстрое решение не в пользу шведского монарха. Но одно дело – принять решение, и совершенно другое – начать действовать.

Чтобы понять, что произошло в Германии в последующие два года, нужно четко осознать один факт. Истинным врагом Густава II Адольфа был не Фердинанд II, а Иоганн-Георг Саксонский, какие бы политические декларации он ни произносил; Фердинанд II был самым простым, прямодушным и тактичным из противников, он выступал честно, без всякого притворства, открыто выложив свою религиозную и династическую политику перед лицом натиска шведского короля. Он ничего не скрывал. Однако он отстаивал дело, которое, после того как от него отвернулся папа, потеряло всякую актуальность. Фердинанд был всего лишь мишенью для нападения Густава II Адольфа. А сам Густав II Адольф, несмотря на искреннюю веру, боролся за расширение Швеции и обладание балтийским побережьем. Его врагами были не католики, а все, кто стоял за сплоченность Германии. А их вождем был Иоганн-Георг.

Ситуацию составляли три элемента. Во-первых, конфликт между католиками и протестантами – нерешенное противоборство между Фердинандом II и Густавом II Адольфом, которое при всей своей оторванности от реальной жизни по-прежнему казалось обычному европейцу единственной и главной причиной. Во-вторых, политическое соперничество между Габсбургами и Бурбонами, доминировавшее в официальной политике Парижа, Мадрида и Вены. И в-третьих, подо всем этим лежало прямое противостояние между немецким населением и шведскими захватчиками.

Таковы факты, а не мотивы. Нет никаких сомнений в искренности Густава II Адольфа. Он, как и большинство великих лидеров, обладал огромной способностью к самообману. Поборник протестантизма в собственных глазах, удобное орудие борьбы с Австрийским домом в представлении Ришелье, на самом деле он был главным проводником шведской экспансии на территории Германии. От этого выигрывала Швеция, выигрывал протестантизм, а немецкий народ оставался в проигрыше. И только Иоганн-Георг разглядел истинную опасность сквозь дым эмоций и дипломатические миражи, затуманившие глаза Европы, и руководствовался в политике своими убеждениями.

Зимой 1630 года к нему на помощь пришел неожиданный союзник. Георг-Вильгельм, красивый, действующий из лучших побуждений курфюрст Бранденбурга, провел последние 11 лет у власти в состоянии хмурого недоумения. Под влиянием своего главного министра, католика Шварценберга, этот кальвинистский правитель лютеранского государства старался сохранять нейтралитет. Это было нелегко, ведь он был женат на сестре Фридриха Чешского и приютил в Берлине тещу, которая беспрерывно уговаривала его совершить какой-нибудь подвиг ради ее обездоленного сына. Неудобный факт состоял также и в том, что Густав II Адольф еще в давние времена увез сестру Георга-Вильгельма и женился на ней, чем втянул его в агрессивно протестантский альянс. Несмотря на все это, Георг-Вильгельм упорно хранил верность императору и пораженчески оправдывался тем, что действовал на благо своей династии. Как ни прискорбно, его, по меткому выражению английского агента, «чересчур холодный и дурацкий нейтралитет» не принес ему никакой выгоды. Валленштейн использовал его земли в кампании против датчан, Густав II Адольф превратил их в плацдарм для войны с поляками, и нечастному, доведенному до отчаяния курфюрсту пришлось понять, что на самом деле Валленштейн, а то и сам император хотят, чтобы он объявил войну и тем самым дал повод лишить его курфюршества.

В 1630 году его терпению пришел конец. На встречах в Аннабурге в апреле и декабре того же года Иоганн-Георг убедил Георга-Вильгельма сначала, вопреки совету Шварценберга, не ехать в Регенсбург, а потом созвать протестантский съезд в Лейпциге для обсуждения политики Фердинанда II.

Во вступительной речи Иоганн-Георг заявил, что цель их съезда – установить доверие между двумя партиями ради мира в Германии; он, безусловно, надеялся, что перед лицом союза Бранденбурга и Саксонии Фердинанд II пойдет на компромисс, чтобы удержать их от альянса с королем Швеции. Даже он к тому времени понимал, что с Фердинандом II бессмысленно разговаривать полунамеками, и свою дипломатическую кампанию начал с того, что раструбил, что вооружается для защиты своих земель и прав германских протестантов. 28 марта лейпцигский съезд издал манифест, по характеру больше похожий на ультиматум. Он объявил Эдикт о реституции главной причиной непрекращающихся беспорядков в империи, а второй причиной – имперскую армию Католической лиги; жаловался на нарушение княжеских прав, пренебрежение конституцией и бедствия, которые обрушились на страну из-за войны. Если Фердинанд II немедленно не присоединится к ним для искоренения всех этих зол, они снимают с себя всякую ответственность за последствия. Фактически манифест означал объявление войны. Его подписали курфюрст Саксонский, его кузены – правители саксонских княжеств помельче, курфюрст Бранденбургский, представители Анхальта, Бадена, Гессена, Брауншвейг-Люнебурга, Вюртемберга, Мекленбурга и бесчисленное множество независимого дворянства, не говоря уже о протестантской аббатисе Кведлинбурга, депутатах городов Нюрнберг, Любек, Страсбург, Франкфурт-на-Майне, Мюльхаузен (Мюлуз) и других менее крупных независимых городов Швабии.

Бесспорно, Иоганн-Георг сделал все возможное для спасения Германии. Вместе со своим собратом из Бранденбурга он поднялся на защиту протестантской веры и конституции, и его поддержало подавляющее большинство протестантов. Наконец-то кальвинисты и лютеране встали плечом к плечу. Даже герцоги Мекленбургские и ландграфы Гессенские, союзники шведского короля, подписав лейпцигский манифест, показали, что не против уладить конфликт без иностранного вмешательства. Таким образом, безоговорочными союзниками Густава II Адольфа остались только Магдебург, герцог Померании и Фридрих Богемский (Чешский). Позиции Иоганна-Георга были сильны, и он ими воспользовался.

Если бы он сумел запугать императора и принудить его к компромиссу, он бы одержал победу над шведским королем без единого выстрела. Для Густава II Адольфа все зависело от того, как его примут в Германии. Если бы армия, которую собирал Иоганн-Георг, направив на это все силы, та армия, во главе которой он поставил лучшего из командиров Валленштейна Ганса Георга фон Арнима, бранденбуржца и протестанта, если бы эта армия обеспечила нейтралитет немцев перед лицом наступления шведского короля, чтобы лишить его возможности набирать рекрутов на северных равнинах и истощить его собственные ряды, переманив оттуда солдат, тогда Густаву II Адольфу пришлось бы уплыть обратно в Швецию и как следует снова все обдумать. Войско Иоганна-Георга было еще не очень велико и не особенно хорошо подготовлено, но никто, и, уж конечно, не такой опытный военачальник, как шведский король, не мог бы оказаться настолько глуп, чтобы сбросить со счетов армию под командованием Ганса Георга фон Арнима, какова бы она ни была.

Арниму было около 40 лет, и служил он по призванию, а не по необходимости. В значительной мере именно благодаря ему стала победоносной Силезская кампания 1627 года, прославившая Валленштейна. Арним, глубоко верующий человек и преданный слуга курфюрста Бранденбургского, пошел на службу к имперцам по тем же причинам, по которым Иоганн-Георг примкнул к Фердинанду в 1620 году. Вначале он видел в войне не религиозный конфликт, а скорее борьбу с бунтовщиками и нарушителями мира в империи. Но Эдикт о реституции заставил его, как и курфюрста Саксонского, передумать.

Итак, у протестантской Германии наконец-то появились вожди в лице Иоганна-Георга и Георга-Вильгельма, программа в виде лейпцигского манифеста и командующий, который знал, как не ограничиваться одними угрозами. Курфюрсты Саксонии и Бранденбурга предлагали Фердинанду II поддержку объединенной и вооруженной протестантской Германии, если он пойдет на уступку в вопросе с Эдиктом о реституции. В случае его отказа они не отвечают за последствия, поскольку вторжение Густава II Адольфа сделало невозможным дальнейший нейтралитет; Фердинанд II не может ожидать от протестантов, что они позволят раздавить себя между ним и шведским королем. Если бы они не были против шведского короля, им пришлось бы быть с ним.

Возможно, но лишь возможно, что Фердинанд II это понимал. Скорее всего, он не осознал в полной мере мощь и славу Густава II Адольфа, а лейпцигский манифест принял за обычное бессильное потрясание кулаками, с помощью которого Иоганн-Георг сохранял лицо с самого начала войны. Но понимал ли Фердинанд II стоящую перед ним опасность или нет, он мог дать только один ответ – что он не политик, а вождь Крестового похода, и отказаться от Эдикта о реституции для него все равно что отречься от Христа.

4 апреля 1631 года Иоганн-Георг направил императору манифест, сопроводив его личным обращением. Прежде чем Фердинанд II успел ответить, шведская угроза стала намного реальнее. Продвигаясь по Одеру, король отбросил имперские войска – армию Валленштейна, но без Валленштейна – к укрепленному городу Франкфурт-на-Одере. 13 апреля шведы взяли его приступом, пополнили свои оскудевшие запасы за счет разграбления города и разметали, перебили и взяли в плен остатки восьми полков.

Четыре дня спустя Фердинанд II дал уклончивый ответ на лепцигский протест. По-видимому, ему еще не донесли о падении Франкфурта-на-Одере, поскольку немного погодя он смягчил свою тактику и отправил в Саксонию посла с примирительной миссией – но упорно не отменял Эдикта о реституции. 14 мая он снова перешел от примирительного тона к командному и отдал приказ, который запрещал всем его верным подданным оказывать протестантским князьям какую-либо помощь в наборе рекрутов. Так он сжег все мосты для себя и курфюрста Саксонского.

Между тем король Швеции укрепил свои позиции в Северной Германии. Его войска овладели Померанией, захватили Грайфсвальд и Деммин и теперь удерживали внутренние районы балтийского побережья от Штральзунда до Штеттина и Одер на 130 километров от устья. Он окружил провинцию Бранденбург с севера и востока. Герцоги Мекленбурга готовились отвоевать свои владения с моря силами шведов, Магдебург уже был союзником Густава II Адольфа, ему осталось только справиться с Бранденбургом, и вся северо-восточная часть империи оказалась бы в его руках, включая низовья Эльбы и Одера, артерий, идущих в самое сердце страны Фердинанда II.

Курфюрст Бранденбургский, как видно, был самым невезучим человеком в Германии, ибо весной 1631 года он снова оказался жертвой и императора, и чужеземного захватчика. Оба они понимали, что должны немедленно положить конец его деятельности от имени партии конституционалистов: император – для того чтобы запугать короля Швеции оккупацией Бранденбурга, а король – чтобы лишить Иоганна-Георга самого верного соратника и заставить обоих защитников конституционализма поодиночке заключить с ним союз.

Густав II Адольф находился в более выгодном положении, так как зимой Тилли постигла неожиданная беда. Она обрушилась на него из-за того самого человека, на смену которому он пришел. Звезды сказали Валленштейну, что его позовут снова, но он был не так прост, чтобы полагаться на волю одних звезд, и принял определенные меры, чтобы доказать свою незаменимость. Расквартированные в Мекленбурге и долине Одера, войска Тилли получали снабжение из житниц Фридланда (Фридланта) и Загана (ныне Жагань), как и самого Мекленбурга. Но все это были земли Валленштейна, и, хотя он прекрасно кормил армию, когда стоял у нее во главе, теперь же, когда ею командовал другой военачальник, он не видел причин обеспечивать ее провиантом. Он прекратил все поставки из Фридланта, кроме тех, которые оплачивались наличными, и это фактически означало, что поставки полностью прекратились; из Загана он поставлял самый минимум и наживался на росте цен на зерно по причине его дефицита; даже в Мекленбурге он в частном порядке велел своим подручным максимально осложнить пребывание там войск. Голодные солдаты дезертировали и прибивались к недавно набранным войскам Арнима, лошади мерли, и созданная Валленштейном армия таяла на глазах у его преемника. «За всю свою жизнь, – писал Тилли, – я не видывал армии, которой бы не хватало всего, от мелочей до самого важного; не было ни ломовых лошадей, ни офицеров, ни пригодных для боя пушек, ни пороха, ни боеприпасов, ни кирок, ни лопат, ни денег, ни еды». Тщетно он просил помощи; Валленштейн не хотел, а Фердинанд II не мог ее оказать.

В таком-то отчаянном положении Тилли и уступил настойчивым уговорам своего заместителя Паппенгейма и возложил надежды на взятие Магдебурга. Это был важнейший стратегический пункт на Эльбе. Тилли также рассчитывал найти там хорошие запасы провианта. Он предпринял одну энергичную попытку отрезать войска Густава II Адольфа на Одере от его базы на побережье Балтийского моря, с кровопролитными боями захватил Нойбранденбург, но отступил, потому что у его солдат не осталось сил идти дальше, и в апреле 1631 года с крупными силами присоединился к Паппенгейму, осаждавшему Магдебург.

В самом Магдебурге ситуация осложнялась тем, что горожане не горели желанием становиться мучениками. Кое-кто из жителей все же проявил героический дух и оказал посильную помощь Дитриху фон Фалькенбергу, гессенскому командиру, которого Густав II Адольф прислал для организации обороны. Однако в целом город без конца создавал ему помехи и так неохотно поставлял необходимые припасы, что оголодавшая конница Фалькенберга взбунтовалась, и усмирить ее удалось лишь с большим трудом. «Тут мало толку, – писал он королю, – мы живем одним днем». Попытка шведского короля отвлечь Тилли нападением на Франкфурт-на-Одере провалилась. В мае 1631 года осадные отряды имперцев подошли так близко к городу, что могли бы разговаривать с защитниками на стенах, и главные бюргеры Магдебурга требовали капитуляции, чтобы город не пал под штурмом и не подвергся разграблению.

Все взоры протестантской Европы обратились к королю Швеции. Из печати посыпались листовки с призывами к Магдебургу стоять насмерть и не пустить в «город девы» престарелого волокиту, который домогается ее всеми силами. Между шведским королем и Магдебургом лежали только около 200 километров незащищенной земли и решения Лейпцигского съезда. Курфюрсты Бранденбурга и Саксонии воздвигли между Магдебургом и его избавителем преграду в виде своей невразумительной политики. Когда они совещались в Лейпциге, Густав II Адольф предложил им вступить в союз и прийти на помощь Магдебургу, но его предложение они встретили с ледяным равнодушием. Когда-то германские правители уже вызвали яростную отповедь шведского короля. «Они сами не знают, кем быть – лютеранами или папистами, имперцами или немцами, рабами или свободными», – возмущался он. Однако он был к ним несправедлив, ведь одно они знали точно: они не хотели, чтобы шведский король вмешивался в их дела. Без содействия двух протестантских курфюрстов Густав II Адольф не смел сделать и шагу: бранденбургские крестьяне бежали перед его войсками; местные власти, зная взгляды своего курфюрста, были настроены враждебно, и шведская армия, где и лошади, и люди сидели на голодном пайке, была серьезно ослаблена. Без помощи Арнима снять осаду с Магдебурга было бы нелегким делом, а оба курфюрста не только не желали ему способствовать, но и, похоже, вознамерились помешать. Возможно, если бы он решил продвигаться через Бранденбург, то его армия, поддержанная Лейпцигским съездом, ударила бы королю в тыл и попыталась бы вытеснить его из Германии.

В конце апреля Густав II Адольф сообщил Фалькенбергу, что тот должен продержаться еще два месяца; в начале мая король напал на курфюрста Бранденбургского, захватил его крепость Шпандау и угрозами заставил заключить временный союзный договор. Первый шаг – разобщение протестантских союзников – был завершен. Иоганн-Георг, без уверенности в поддержке которого Густав не осмелился идти к Эльбе, остался в одиночестве. Но прежде чем его удалось принудить к уступкам, по всей Европе прогремели отголоски падения Магдебурга.

Слухи преувеличивали скорость, с которой двигался шведский король, и страх перед его прибытием заставил осаждающие войска пойти на отчаянные меры. Учитывая истощенное состояние католической армии, провал осады угрожал ей неминуемым крахом; если войска повернут на восток, они столкнутся с Густавом II Адольфом, если на юг – с Арнимом, а на севере их ждал негостеприимный Мекленбург Валленштейна, где они попросту не выжили бы.

Два дня начиная с 17 мая 1631 года имперцы напрасно штурмовали городские стены, пока бюргеры не взмолились о том, чтобы Фалькенберг согласился на капитуляцию, так как боялись грабежа в том случае, если город захватят с боем. Командующий твердо стоял на своем, по-видимому уверенный в неприступности своей обороны. Ветреным утром 20 мая, между шестью и семью часами, снова начался штурм, так как Паппенгейм, видя нерешительность Тилли, сам без приказа повел своих людей на штурм. Нападение застигло защитников врасплох, и после яростного сопротивления, в ходе которого погиб сам Фалькенберг, имперцы прорвались в город с двух сторон, и Магдебург пал.

Опьяненные победой солдаты не подчинялись никаким попыткам их удержать. Сам Паппенгейм лишь силой спас раненого администратора Христиана Вильгельма из лап сорвавшихся с цепи мародеров, а кто-то видел, как старик Тилли в окружающей сумятице неуклюже держал на руках младенца, которого вырвал живым из рук его мертвой матери. Завидев настоятеля местного монастыря, генерал крикнул ему, чтобы тот уводил женщин и детей в собор, единственное убежище, которое он еще мог оградить от солдатни. Отважный монах, уже старик, беззащитный в его белой рясе, сделал все, что мог, и сумел спасти около шестисот человек.

Паппенгейм поджег одни из ворот во время штурма, и сильный ветер разнес едкую гарь по всему городу, но около полудня огонь внезапно вспыхнул почти одновременно в двадцати местах. Тилли и Паппенгейму некогда было расспрашивать, откуда взялся огонь; охваченные ужасом, они стали сгонять своих пьяных, буйных, измотанных солдат тушить пожары. Ветер дул слишком сильно, и через несколько минут весь город превратился в горящую топку, деревянные дома рушились на глазах в столбах дыма и пламени. Теперь уже приходилось спасать саму армию, и офицеры имперцев тщетно пытались вывести своих людей на открытое место. Скоро уже целые кварталы заволокло непроглядным дымом, так что погибли все – и те, кто замешкался в поисках добычи, и те, кто заблудился или свалился в пьяном беспамятстве в пивном погребке.

Город горел до глубокой ночи и тлел еще три дня черным обугленным пепелищем вокруг величественного готического собора. Как это случилось, никто не знал и тогда, не узнал и позже. Однако Тилли и Паппенгейму, когда они смотрели на дымящиеся развалины и тоскливые вереницы телег, которые две недели отвозили к реке обгорелые трупы, было ясно одно: Магдебург уже не сможет приютить и прокормить ни друга, ни врага.

Из-за этого некоторые не без основания пришли к выводу, что пожар спланировал Дитрих фон Фалькенберг, поручив исполнение плана нескольким доверенным горожанам и солдатам, фанатичным приверженцам, чтобы таким образом уничтожить и добычу Тилли, а может статься, и всю армию Тилли в момент победы. В этом нет ничего невозможного; уже в то время ходили такие слухи, и павший город называли протестантской Лукрецией, поскольку она убила себя, не пережив позора. Не было никаких свидетельств преступления, ведь пожарище не оставило доказательств; во время массовых грабежей в большом городе легко может возникнуть случайный пожар, а сильный ветер и деревянные строения доделают все остальное. Лишь одно можно сказать наверняка: ни Тилли, ни Паппенгейм не могли преднамеренно уничтожить город, за счет которого они собирались кормить и содержать свою армию.

Большая часть продовольствия в городе сгорела, но когда солдаты вернулись поживиться на руинах, то там, то сям находился погребок с винными бочками, не погибшими в пламени, и еще два дня неуправляемая орда гуляла, напиваясь до бесчувствия.

22 мая Тилли начал наводить порядок. Беженцев вывели из собора, накормили и разместили в кельях монастыря, где они пролежали три недели, сбившись под одеялами, и мало у кого было чем укрыться, кроме этих одеял. В монастырском винограднике разбили маленький лагерь для потерявшихся детей, но из восьмидесяти найденышей выжило только пятнадцать. Голод терзал и мирных жителей, и солдат, и бродячие собаки дрались за трупы и разрывали могилы. Чтобы не допустить вспышки чумы, Тилли велел побросать тела в Эльбу. На протяжении многих миль ниже города река прибивала к заросшим камышами берегам разбухшие трупы, где на них с громким криком слетались падальщики.

Из 30 тысяч жителей Магдебурга в живых осталось около 5 тысяч, в основном женщины. Солдаты первым делом бросались на них, уводили в лагерь, а потом уже возвращались мародерствовать. Когда грабеж закончился, Тилли попытался как-то исправить ситуацию. Он послал к солдатам священников уговорить их жениться на жертвах насилия, если это возможно, а в противном случае отказаться от них за разумную сумму. Уцелевшим в Магдебурге мужчинам разрешили выкупить своих женщин и дать выкуп за себя, а тем, кто не мог позволить себе такой роскоши, пришлось уйти вместе с войсками в качестве прислуги у своих же поработителей.

Если Тилли мало что мог сделать для своей армии, он хотя бы мог уделить внимание своей церкви и через пять дней после взятия города устроил торжественное освящение собора. Солдат созвали под знамена, старшие офицеры и несколько отобранных рядовых вошли в собор с развевающимися флагами, отстояли мессу и выслушали Те Deum. На одном из крупных фрагментов, оставшихся от городской стены, установили пушку и произвели салют, ознаменовав возвращение собора в истинную веру. Затем генерал провозгласил, что черное пепелище у его ног – уже не Магдебург, а Мариенбург – город, названный в честь его святой покровительницы.

Деревянная статуя Девы, которая так долго увенчивала ворота, отыскалась после пожара в канаве, обугленная и разломанная. Наконец, после стольких домогательств, победитель овладел ею, и еще много лет люди вспоминали «магдебургскую свадьбу».

Услышав новость, Европа оцепенела от ужаса. В Вене притихли благодарственные речи и молебны, а протестантские страны охватил неописуемый гнев и негодование. Чудовищную трагедию, которая лишила победу всякого военного смысла, миру преподносили как преднамеренный акт завоевателей, и имя Тилли навсегда осталось связано в истории с именем Магдебурга. И годы спустя, когда имперские солдаты просили пощады, им отвечали: «Вот тебе магдебургская пощада», перед тем как убить.

«Нашим бедам не видно конца, ибо протестантские сословия возненавидят нас еще сильнее», – писал Тилли Максимилиану. И он был прав. По всей Европе Магдебург стал для протестантов сигналом к действию; 31 мая Соединенные провинции заключили соглашение с королем Швеции, по которому обязались прибавить свои субсидии к французским, и сразу же после этого приготовились вторгнуться во Фландрию.

Еще более непосредственную угрозу влек за собой договор, подписанный в середине июня между Георгом-Вильгельмом Бранденбургским и Густавом II Адольфом. Курфюрст еще в апреле согласился уступить Шпандау, но потом пытался уклониться от обязательства. Густав II Адольф действовал быстро. 15 июня он заявил, что новый отказ Георга-Вильгельма от выполнения обещанного будет рассматриваться как объявление войны, а через шесть дней появился у стен Берлина и наставил пушку на дворец курфюрста. Пугливый князь совершенно пал духом, отправил жену с тещей умасливать интервента, а через несколько часов явился и сам, лебезя и предлагая уладить это мелкое недоразумение за дружеским стаканчиком. Густав II Адольф, будучи хозяином положения, был вовсе не прочь, весело осушил за здравие курфюрста четыре полных бокала, а на следующий день, 22 июня 1631 года, навязал ему договор, по которому получал в свое распоряжение до конца войны все ресурсы Бранденбурга, а также крепости Шпандау и Кюстрин. Весь день и большую часть ночи Георг-Вильгельм успокаивал уязвленную гордость шумной пирушкой со шведским королем.

Тем временем положение Тилли становилось безвыходным. Помимо военных осложнений, на него навалились и политические. Возглавляя все имперские войска, он на этом основании не перестал быть военачальником Католической лиги и в этом своем качестве подчинялся Максимилиану. Всю весну баварский герцог гнул свою обычную линию – занимался организацией католической конституционной партии, не обращая внимания ни на императора, ни на короля Швеции. По его расчетам, ему нужно было только заручиться содействием достаточного числа князей в Германии, желательно Иоганна-Георга, и моральной поддержкой Ришелье. Исходя из этой теории 8 мая 1631 года он подписал с французским правительством секретное соглашение на восемь лет, по которому оно признало его курфюршество и обязалось оказывать ему помощь в случае нападения. Максимилиан взамен обещал не оказывать помощи врагам Франции.

Этот тайный договор создал такую путаницу, что ее невозможно описать словами. Ришелье признал претензии

Максимилиана на титул, который другой его союзник Густав II Адольф намеревался вернуть законному обладателю. Более того, по договору правительство Франции обязалось защищать Максимилиана в случае нападения. Разве Ришелье не понимал, что, даже если Густав II Адольф воюет с императором, императорская армия в значительной мере оплачивается из средств Максимилиана, а командует ею его военачальник? Неужели Ришелье был настолько наивен, чтобы думать, будто Густав II Адольф будет уважать чисто формальный нейтралитет Баварии, что бы он там ни обещал? Дипломатия Максимилиана и кардинала по-прежнему основывалась на том вздорном допущении, что король Швеции является послушным инструментом в их руках и что его можно использовать для запугивания императора, ловко удержать в рамках приличия, пока он в Германии, заплатить и отослать обратно в Швецию.

Больше всех пострадал от этой дипломатии верный Тилли. В качестве главнокомандующего имперских сил его первейшая обязанность состояла в том, чтобы противодействовать шведскому королю. А в качестве военачальника Максимилиана Баварского он никоим образом не мог этого сделать, поскольку сразу же после подписания договора ему ясно дали понять, что он должен избегать всяких открытых столкновений с Густавом II Адольфом, другом друга его хозяина. В противном случае Тилли мог бы смело наступать в Саксонию, пользуясь тем ужасом, который теперь наводило имя «магдебургского мясника», чтобы нагнать страху на Иоганна-Георга. Но Максимилиан не собирался провоцировать Иоганна-Георга на конфронтацию; он разбирался в ситуации достаточно хорошо, чтобы понимать: нападение Тилли заставит курфюрста броситься в объятия Швеции и разрушит надежды Максимилиана на новую княжескую партию.

Вот так снова возможность союза между двумя приверженцами конституции едва появилась и тут же растаяла. Армии Тилли и Арнима, действуя вместе, могли бы спасти Германию, но вялый обмен письмами между Иоганном-Георгом и католическими курфюрстами не принес никаких результатов. Войне свойственна неотложность, которая не терпит промедлений от министров; и летом 1631 года решающим фактором стало то, что солдаты Тилли голодали.

Четыре дня после падения Магдебурга Тилли напрасно упрашивал Валленштейна обеспечить его людей провиантом. Летом у него не осталось и вовсе никаких надежд на удачный исход. Шведы разбили его на севере, взяли 22 июля Хафельберг и захватили Мекленбург. Тилли надеялся, что в этой отчаянной ситуации Валленштейн отдаст в его распоряжение свои земли и ресурсы, чтобы не отдавать герцогство врагу. Но Валленштейн предпочитал расстаться с герцогством; он знал, чего добивался.

Крайне нуждаясь в еде и жилье, но все же верный линии Максимилиана, Тилли отвернулся от саксонских границ и двинулся на юго-запад к Гессену; ландграф поторопился заключить со шведским королем союзнический договор и сразу же позвал его на помощь. Не решаясь идти на риск преследования, Тилли опять развернулся, и теперь у него, отрезанного со всех сторон на опустошенной равнине у Магдебурга, не осталось иного выбора, кроме как идти в Саксонию.

Теперь Иоганн-Георг оказался меж двух огней. С одной стороны король Швеции, который пуще прежнего домогался союза с ним, так как падение Магдебурга лишило его возможности использовать город как базу на Эльбе; а с другой – Тилли со своими голодными войсками, коим не терпелось дорваться до саксонских борделей. Так или иначе, миролюбивый курс Иоганна-Георга был обречен, однако он повел себя осторожнее и сумел выторговать для себя более выгодные условия, чем его бранденбургский собрат. Тилли известил его о том, что он либо должен распустить свою армию, либо будет объявлен не подчинившимся воле императора. Курфюрст уклонился от прямого ответа, решив стравить обоих своих противников друг с другом. Он не собирался открыто порывать с императором, пока дорого не продаст себя шведскому королю. До последней минуты он внушал Густаву II Адольфу мысль, что еще может переметнуться на другую сторону.

31 августа к армии Тилли присоединилось около 14 тысяч новобранцев, спешно призванных на юге и западе, так что ее численность выросла до 36 тысяч человек, и через четыре дня он пересек саксонскую границу. Пыша новыми силами, войска Тилли принялись завоевывать Саксонию с таким рвением, какого от них не было видно уже несколько месяцев, и богатый город Мерзебург пал под их первым же натиском. К 6 сентября они уже были на пути к Лейпцигу, оставляя за собой опустошенную землю, так что их продвижение замедлилось под тяжестью награбленной добычи.

В сложившемся кризисе два военачальника – Густав и Арним – взяли переговоры в свои руки, отодвинув Иоганна-Георга. Ни один из них не осмеливался наступать без другого, ибо они оба неверно оценивали силы Тилли. Условия альянса были поспешно согласованы и подписаны 11 сентября 1631 года, при этом курфюрст обещал присоединиться к Густаву II Адольфу со всеми своими войсками, как только тот перейдет Эльбу, а также предоставить тому постой и провизию на своих землях, удерживать Эльбу и предпринять все необходимые меры по обороне ключевых позиций на реке совместно со шведами. Иоганн-Георг также согласился не заключать сепаратного мира и отдать командование обеими армиями, хотя и не безоговорочное, шведскому королю до тех пор, пока сохраняется чрезвычайная ситуация. Этим он подготовил себе лазейку: поскольку стороны не установили критерий для определения чрезвычайной ситуации, Иоганн-Георг имел полную возможность выйти из альянса, когда посчитает нужным. Взамен король обязался поддерживать строгую дисциплину у себя в армии, максимально ограничить военные действия в Саксонии и очистить курфюршество от врагов, прежде чем приступать к каким-либо дальнейшим действиям.

Этот договор радикально отличался от союза, заключенного с Бранденбургом; Георг-Вильгельм был бессильной пешкой в руках захватчика, а Иоганн-Георг поставил себя хозяином положения. На первый взгляд их соглашение предоставляло шведскому королю все, чего он добивался, однако, нуждаясь в скорейшей помощи, Густав II Адольф согласился на те расплывчатые временные рамки, которыми его союзник ограничил свои обязательства – и которые оценивал и определял сам Иоганн-Георг. С момента подписания договора до своей гибели Густав II Адольф не был уверен в этом союзнике; ему приходилось всегда действовать так, чтобы не лишиться его поддержки. Иоганн-Георг не создал конституционную партию Германии и не защитил целостность империи, но, по крайней мере, он обеспечил себе как германскому князю право последнего голоса в решениях интервента.