Глава 6
Позиционная война западнее Вислы. Немецкое наступление против русской 10-й армии. Наступательные действия 10, 12 и 1-й армий в районе Нарева. Январь – март 1915 г

Мы с Нельсоном пробыли в Петрограде с 8 до 23 декабря, после чего по просьбе посла с 24-го по 3-е число находились с рабочим визитом в Генеральном штабе для проведения консультаций с представителями армий союзников по вопросу нехватки боеприпасов.

В основном трудности ощущались с винтовками и патронами.

Согласно мобилизационным планам, в стране имелось 4 275 400 трехлинейных винтовок четырех типов: «пехотная», «драгунская», «казачья» и «карабин». Кроме того, имелось 362 019 ружей системы Бердан. Несмотря на такие, казалось бы, значительные запасы, через несколько месяцев до меня дошла информация, что тогдашний начальник управления артиллерии генерал Кузьмин-Караваев сразу же понял, что этого количества было недостаточно. Уже через 14 дней после начала войны он отправил своего подчиненного полковника Федорова в Японию, которому поставил задачу по возможности приобрести еще 1 млн винтовок. Федорову удалось купить только 200 тыс. штук, которые уже успели получить и распределить между сотрудниками полиции, жандармерии и пограничной стражи, тем самым высвободив соответствующее количество трехлинейных винтовок для отправки на фронт. Говорят, что на заводах России ежемесячно производится по 45 тыс. единиц в месяц. Помимо японских винтовок, все же была небольшая надежда приобрести большое количество этого оружия за границей, в связи с чем Россию наводнила армия коммерсантов-авантюристов, каждый из которых привез в страну более или менее привлекательное предложение. Западные союзники уже успели выйти на этот рынок и закрепить за собой все возможные источники.

Если действительно с началом проведения мобилизации в стране имелось более 5 млн винтовок, крайне сложно было бы иметь их недостаток уже через четыре месяца войны. Официально причинами этому были объявлены потеря оружия при пленении солдат, ранеными – во время отступлений или даже во время наступлений, так как коменданты тыловых пунктов, которые несли ответственность за сбор оружия, были в таких случаях перегружены работой. Был пересмотрен вопрос о более внимательном подходе к сбору оружия. Первые новобранцы прибывали на фронт полностью экипированными, из чего офицеры и гражданские чиновники на передовой сделали вывод, что источники пополнения оружия из внутренних районов страны неисчерпаемы. Командиры частей и подразделений не брали за труд озаботиться транспортировкой винтовок, которые на данный момент не были им необходимы. Командир гвардейского корпуса рассказал мне, что как-то, когда солдаты его корпуса сменили на передовой линейные части, он сам наблюдал, как винтовки отечественного производства использовались для оборудования навесов для укрытия личного состава. Я лично тоже много раз наблюдал, как винтовки так и оставались лежать на поле боя уже через два-три дня после его окончания. Множество раз имелись случаи паники, когда солдаты, спасаясь бегством, бросали свое оружие, и никто их за это не наказывал: уровень дисциплины был крайне низким.

Предложение выплачивать по 6 рублей за каждую возвращенную российскую винтовку и по 5 рублей – за австрийскую не дало ощутимых результатов.

Какой бы ни была причина нехватки стрелкового оружия, всем было ясно, что здесь имели место как подтасовка фактов в предвоенное время, так и упущения военного времени. Командующий 6-й армией, расквартированной в Петрограде, заявил на совещании 9 декабря, что ему приходится отправлять новобранцев к фронту, выдавая по одной винтовке на троих. Части на фронте в настоящее время укомплектованы лишь наполовину, и помощник военного министра констатировал, что единственным препятствием для того, чтобы в ближайшие же несколько недель отправить на передовую примерно 2 млн новобранцев, была невозможность вооружить их.

Первоначальные запасы выстрелов к артиллерийским орудиям составляли, по имеющимся расчетам, по 1 тыс. на орудие. В действительности на складах, по нашим данным, хранилось примерно 5 млн 200 тыс. снарядов, по сравнению с расчетными 5 млн 400 тыс. (всего имелось 3590 орудий первой линии и 1824 – второй линии, вместе – 5414 единиц).

Ежедневный расход снарядов в первые сто дней войны составил более 45 тыс. выстрелов.

Заводы страны, которые после мобилизации занимались в основном выпуском шрапнели, смогли произвести не более 300 тыс. снарядов. Невозможно было узнать подробности, но было рассчитано, что по состоянию на 3 декабря на складах всех эшелонов имелось не более 1 млн снарядов к русским трехдюймовым орудиям.

Предполагалось, что к декабрю ежедневный выпуск снарядов внутри страны вырастет до 8 тыс. штук в день, а к июлю следующего года – до 20 тыс. На внутреннем рынке разместили контракты на поставки к ноябрю 1915 г. 8 млн снарядов. Кроме того, за границей разместили заказы на производство еще 4,5 млн снарядов. Из них 2 млн штук должны произвести на заводах «Виккерс», однако, как ожидалось, до марта ни один из заказов не будет реально выполнен, фактически же эти сроки будут сдвинуты еще дальше.

Начальник Генерального штаба генерал Янушкевич пояснил, что при его назначении на эту должность весной 1914 г. он рекомендовал увеличить нормы запасов с 1 тыс. до 2 тыс. снарядов, однако, прежде чем соответствующие суммы были утверждены Думой, вмешалась война.

В ноябре 1914 г. в связи с потерей орудий в Восточной Пруссии был издан приказ о сокращении всех артиллерийских батарей восьмиорудийного состава до шести орудий на батарею. Это значило сокращение количества орудий в каждой пехотной дивизии с 48 до 36 единиц, что оказалось серьезным само по себе. Теперь же еще более важным становился фактор нехватки артиллерийских снарядов.

Именно 16 декабря великий князь объяснил Ля-Гишу, что в связи с большими потерями, а также нехваткой винтовок и снарядов он вынужден подать в отставку. В тот же день Янушкевич заявил, что в Генеральном штабе рассматривался вопрос об отступлении к Висле, однако солдатское чутье великого князя заставило его выбрать находившийся ближе к противнику рубеж по рекам Бзура– Равка – Нида.

26 декабря, когда мы с Нельсоном находились в Генеральном штабе, начальник штаба признался Ля-Гишу, что в случае, если Россия будет вести войну за счет собственных ресурсов, реальное наступление может начаться не ранее конца июля. Возможность перейти в наступление раньше зависит от поставки снарядов из-за границы: «Великий князь хотел бы сделать больше, но это просто не в его силах».

Теперь мы знали, как обстоят дела, и можно было лишь рассматривать как подарок судьбы, что еще до того, как стал сказываться недостаток боеприпасов, наше наступление уже было остановлено немецкими ударами по левому берегу Вислы. Если бы противник позволил нам войти в Силезию, а затем нанес бы там контрудар, то существует большая вероятность того, что нас там постигла бы великая катастрофа.

Интересным вопросом, однако, является то, знал ли на самом деле великий князь об истощении запасов винтовок и снарядов, когда давал телеграмму союзникам, где называл дату, когда русские войска войдут в Бреслау. Организация службы тыла основана на наставлении, которое на момент начала мобилизации все еще находилось в рукописном виде. Следовательно, с этим документом были знакомы только высокопоставленные офицеры и гражданские чиновники, которые потратили примерно пять лет на его составление. Согласно данному наставлению, службу техники и вооружений, в том числе артиллерии, возглавляли представители штабов фронтов. В случае с Северо-Западным фронтом это был генерал, который до мобилизации возглавлял одно из управлений Военного министерства, а его коллега с Юго-Западного фронта в мирное время руководил военно-учебными заведениями. Данные офицеры, помимо того, что опыт их службы в мирное время был малопригоден для выполнения вновь возложенных на них обязанностей, не имели своих представителей при штабе великого князя. Они общались напрямую с Военным министерством в Петрограде. Возможно, свойственные генералу Сухомлинову В.А. оптимизм и неустанное желание угождать, в особенности членам императорской фамилии, не позволяли этому человеку предоставлять великому князю данные в их истинном свете.

Келейность многих высших руководителей России, их самоубийственное желание представлять события в фальшиво оптимистическом освещении во все времена усложняли задачу представителям союзников снабжать свои правительства своевременной и точной информацией. Возьмем следующий пример. 25 сентября генерал Жоффр телеграммой запросил, позволяют ли имеющиеся в распоряжении правительств России и Великобритании боеприпасы продолжать военные действия на неопределенный срок при условии сохранения нынешнего уровня их расхода, и если нет, то на какой срок хватит тыловых запасов. Посол Франции в Петрограде официальным письмом передал этот запрос правительству России. 28 сентября военный министр дал свой ответ на него: наличие боеприпасов в русской армии не дает причин для беспокойства и что Военное министерство предпринимает все меры для того, чтобы снабжать армию всем необходимым. В то же время из неофициальных источников французский военный атташе узнал, что мощностей всех заводов России хватало для выпуска всего 35 тыс. снарядов в месяц. К сожалению, у него не было возможности удостовериться, что расход снарядов на фронте составляет 45 тыс. снарядов в день, и он посчитал, что первоначально до мобилизации на складах были накоплены более чем двойные их запасы по сравнению с действительно необходимыми.

Если бы генерал Сухомлинов и его штаб в конце сентября взяли на себя труд оценить сложившееся положение, они бы поняли, что имевшихся в мирное время запасов снарядов на складах хватит не более чем еще на два месяца боев, они сразу же приняли бы адекватные меры к тому, чтобы решить проблему, заказав снаряды за границей.

В дальнейшем стало известно, что официальные лица в Петрограде неоднократно получали предупреждения. 9 сентября штаб Юго-Западного фронта писал в Артиллерийское управление: «Поставки огнеприпасов полностью прекратились. Если они не будут пополнены, придется прервать наступательные операции и в самых сложных условиях отводить войска назад».

Более чем через год от заслуживавшего полного доверия лица я узнал, что в середине октября генерал Кузьмин-Караваев, честнейший человек, нервы которого были подорваны огромным грузом ответственности на посту начальника Артиллерийского управления, со слезами на глазах пришел к Сухомлинову и воскликнул, что Россия будет вынуждена заключить мир по причине нехватки артиллерийских боеприпасов. Военный министр посоветовал старику «идти к черту и успокоиться». Как странно, что еще тогда соответствующие заказы не были размещены за границей!

Сухомлинову в то время исполнилось 66 лет. Он был назначен на пост военного министра в 1909 г., после того как три месяца занимал должность начальника Генерального штаба. Бывший офицер гвардейской кавалерии, он долгое время прослужил инструктором, а затем и начальником кавалерийской школы для офицерского состава. Это был генерал вечно цветущего вида, человек легкого характера, которого противники называли «фигляром». Влияние, которое он имел на царя, объяснялось его даром рассказывать забавные истории. В свою очередь, сам генерал всецело попал под влияние своей четвертой супруги, женщины на много лет младше его. Действительно, в 1906 г., когда мадам Бутович, будучи женой инспектора одной из кавалерийских школ, привлекла к себе внимание любвеобильного генерала, в то время генерал-губернатора Киева, ей было всего 23 года. Бутович развелась с мужем вопреки желанию последнего, который отомстил своему обидчику через шесть лет, опубликовав против него серию статей в одной из петроградских вечерних газет. В статьях, в частности, утверждалось, что губернатор беззастенчиво пользовался услугами киевской тайной полиции, которая искала улики против Бутовича, что его угрожали упрятать в сумасшедший дом, из-за чего ему пришлось бежать из страны, что подписи к документам, на основании которых был расторгнут его брак, оказались поддельными, что документы защиты пропали после того, как оказались в канцелярии губернатора. Оппозиционная вечерняя газета встала на сторону министра, описывая жизнь его супруги с бывшим мужем как «настоящий семейный ад». Обе стороны забыли русскую поговорку, призывающую не выносить сор из избы, и если такая явная демонстрация и не охладила полностью симпатии императора к своему министру, она, по крайней мере на время, развеяла скуку в довоенном Петрограде.

Сухомлинов был придворным и чиновником автократического типа, не выносившим вмешательства парламента в дела национальной обороны, хотя в России целью такого вмешательства было не спасти карманы налогоплательщиков, как это принято в других странах, а обеспечить финансирование в этой области. Он проживал суммы, намного превышавшие его жалованье 17 тыс. рублей в год. Говорят, что сам император оплатил его долги как минимум один раз и сделал это из собственного кармана, а сам Сухомлинов пытался свести концы с концами с помощью командировочных денег, поскольку, проводя инспекции, он много времени провел в поездках. Поскольку министру полагалась оплата 24 лошадей за версту, а сам он, разумеется, путешествовал железной дорогой, прибыль, получаемая от поездки в 12 тыс. верст до Владивостока, получалась очень значительной.

Помощником военного министра был генерал Вернандер А.П., чисто декоративная фигура. Этого человека Сухомлинов назначил на данный пост в 1912 г. вместо генерала Поливанова, с которым он поссорился.

16 декабря я встречался с Сухомлиновым в Петрограде и расспрашивал его о том, что он думает относительно винтовок и снарядов. Первым его замечанием было: «Как вы знаете, немцы готовились к этой войне с 1870 г. А мы не предпринимали никаких приготовлений и начали готовиться всего пять лет назад, когда я стал военным министром. С того времени мы многое успели, но мне нужно было еще два года».

Генерал продолжал, что в январе в армию вольется контингент численностью 1,4 млн рекрутов призыва 1914 г. и винтовки больше не будут проблемой, так как «они уже заказаны и находятся на пути из Америки». Это было полным искажением фактов. Контракт на закупки американских винтовок все еще не был подписан, и еще 18 месяцев они так и не прибыли в страну!

В то время оптимизм военного корреспондента «Таймс» стал раздражать русских читателей, которым была хорошо знакома реальная обстановка. Многочисленные вторые эшелоны, которые фигурировали на картах «Таймс» в тылу русского фронта, давали абсолютно искаженную картину. Во всяком случае, во время боев я не припомню случая, когда в резерве имелся хотя бы один корпус. В редких случаях это была дивизия. Во время наступления после боев на Висле фронты 1, 2, 5, 4 и 9-й армий растянулись от Остроленки до Сандомира в отчаянной попытке не дать противнику совершить фланговый маневр. Когда 1-я и 2-я армии оказались в сложной ситуации, для восстановления положения приходилось перебрасывать войска из 10, 5, 4 и 9-й армий.

В декабре 1914 г., по имеющимся подсчетам, на фронте номинально находились 32 регулярных армейских корпуса и количество войск эквивалентное 15 армейским корпусам второй линии. Общая численность солдат в таком случае должна составлять 2 млн 200 тыс. человек. Однако по аналогии с 9-й армией, в которой к 5 декабря в строю осталась примерно одна треть от номинальной численности личного состава, можно предположить, что реальное количество находящихся сейчас на фронте солдат не превышает 1 млн 200 тыс. человек. Разумеется, слова о «русском паровом катке», на которые так часто любят ссылаться военные корреспонденты, могут быть сознательным преувеличением, направленным на то, чтобы снизить стойкость противника и повысить моральный дух наших собственных солдат.

Великий князь наградил меня и Нельсона орденом Святого Владимира 4-й степени. Он был, как всегда, очень любезен, но, как мне показалось, выглядел усталым и озабоченным.

В день Рождества от великого князя пришло послание о том, что 26-го числа ожидается прибытие императора в Барановичи; в связи с этим он хотел бы, чтобы мы с Нельсоном оставались на месте до его отъезда.

Мы видели императора всего пять минут 28-го числа. Он возвращался с кем-то из своего штаба с длительной прогулки, которые привык совершать постоянно. Он беседовал с нами несколько минут, расспрашивал о том, на каких участках фронта мы побывали. Поезд царя стоял рядом с деревянным перроном возле поезда великого князя, и всю территорию окружал тройной ряд часовых: снаружи это были верховые казаки, далее – пешие казаки и, наконец, жандармы. Даже самым предприимчивым революционерам было бы сложно пройти сквозь такой кордон.

Все время в Барановичах мы посвятили совещаниям по вопросу боеприпасов. До своего отъезда император поблагодарил генерала Ханбери-Вильямса за содействие и заверил его, что, как он надеется, в будущем бюрократическая волокита не помешает налаживанию поставок в необходимых для фронта объемах.

В воскресенье император и большинство офицеров присутствовали на просмотре фильма, в котором были сняты сцены с фронта. Особенно тяжелым был один эпизод, посвященный похоронам сотен тел в общей могиле. Он продолжался около пяти минут, пока многие из присутствующих в зале не стали выкрикивать: «Довольно!»

Мы с Нельсоном вернулись в Варшаву 30 декабря. 2 января он отправился в 3-ю армию к Радко-Дмитриеву на Дунаец. Мы с ним были единственными фронтовыми наблюдателями британской армии, поэтому для нас лучше было разделиться, как бы мне ни хотелось оставаться рядом с этим человеком. Он прекрасно говорит по-русски, из-за чего стал очень популярен среди местных офицеров, у которых сумел заслужить уважение за свою храбрость.

Следующие несколько дней я провел в Варшаве, которая всегда была просто кладезем информации; особенно мне полюбились встречи в гостинице «Бристоль» с офицерами различных армий, возвращающимися из отпусков на фронт.

Даже тогда, когда враг стоял у ворот, Варшава оставалась на удивление беззаботным городом. Поляки были свидетелями, как немцев отбивали от города и тогда, когда они подходили к нему на более близкое расстояние, поэтому сейчас были на удивление спокойными. Было приятно повидаться со старыми друзьями, которые прибывали сюда в прекрасном настроении, предвкушая перспективу на несколько дней отдохнуть от тягот фронта. Спиртное было запрещено, но в гостинице «Бристоль» на этот запрет закрывали глаза, хотя для видимости шампанское подавали в заварочном чайнике, а пить его приходилось из чайных чашек. Когда я ужинал в других ресторанах, то всегда имел при себе фляжку. Как признался мне великий князь Борис, он брал с собой больше одной фляжки для того, чтобы иметь выбор на разный вкус, а также для того, чтобы хоть как-то скрасить пребывание на войне.

Варшава была настолько притягательной, что для того, чтобы не дать офицерам и прочему люду сбегать сюда в самоволку с фронта, приходилось принимать дополнительные меры. В гостиницах часто проводились неожиданные проверки, во время которых от офицеров требовали показать увольнительные. Любой солдат, находившийся на улице после восьми часов вечера, подлежал аресту и содержанию в крепости. Чайные и рестораны не имели права обслуживать солдат, которые, следовательно, могли питаться только армейскими пайками, для получения которых было необходимо предъявить документы.

В 1-ю армию, которая в настоящее время удерживает рубеж по реке Бзура, строго к западу от Варшавы, были переданы подкрепления из 2-й и 5-й армий. Три армии развернулись на территории между Вислой и Пилицей следующим образом:

1-я армия – командующий генерал Литвинов А.И., начальник штаба – генерал Одишелидзе И.З.:

V Сибирский корпус;

VI Сибирский корпус;

XXVI армейский корпус;

II Кавказский корпус;

I Сибирский корпус;

VI армейский корпус.

2-я армия – командующий генерал Смирнов В.В., начальник штаба – генерал Квецинский М.Ф.:

I армейский корпус;

II Сибирский корпус;

IV армейский корпус.

5-я армия – командующий генерал Плеве П.А., начальник штаба – генерал Миллер Е.К.:

XXIII армейский корпус;

XIX армейский корпус;

V армейский корпус.

После пребывания на германском фронте бои против австрийцев всегда были своего рода отдыхом для русских офицеров. Ниже приводится один из анекдотов, очень показательный для тех «щадящих» боев, что велись на фронте до событий под Перемышлем. Австрийский офицер, попав в плен, спросил, разрешат ли ему держать при себе своего денщика. Ему ответили, что никто не возражает, если только он сможет организовать это. Тогда он прокричал из русского окопа: «Эй, Фриц!» Когда Фриц ответил, офицер снова прокричал: «Фриц! Принеси мне мой багаж!» И еще где-то через полчаса Фриц рысью бежал к русскому окопу, нагруженный вещами офицера.

Однажды я обедал в гостинице «Бристоль» с начальником штаба гвардейского корпуса графом Ностицем и начальником 14-й кавалерийской дивизии генералом Эрдели И.Г. Я спросил Эрдели, почему русской кавалерии так и не удается сказать свое веское слово в этой войне. Он ответил, что причина, по которой командир I кавалерийского корпуса Новиков сделал так мало, чтобы тревожить немцев во время их отступления от Варшавы, заключается в том, что русская кавалерия находилась слишком далеко от передовой во время боев, которые вела пехота. Кавалерии потребовалась примерно неделя, чтобы переправиться через Бзуру и выйти противнику во фланг; но даже при этом, как оказалось, все переправы через реку выше по течению и все дороги, что вели через многочисленные болота, заняла вражеская пехота. Эти подразделения действовали эффективно и не дали возможности нарушить линии коммуникаций отступающих немцев.

14-я кавалерийская дивизия постоянно использовалась во фронтальных ударах по неприятелю, но такие удары редко бывают успешными. По словам Эрдели, Верховное командование просто не знает, как распорядиться кавалерией. Ее необходимо приберегать для решения свойственных именно для кавалерии задач. Кавалерию следует сводить в корпуса лишь на время, для решения определенных задач, например, так делалось для организации ныне выполняемого рейда на территории Венгрии на краю левого фланга. В остальных случаях кавалерийские дивизии должны быть приданы каждой армии. Кроме того, как рекомендует генерал, каждому корпусу необходимо придавать кавалерийскую бригаду, которая должна быть постоянно под рукой в момент, когда необходимо преследовать дрогнувшую пехоту противника.

Эрдели с гордостью рассказал, что 14-я кавалерийская дивизия углубилась в тылы противника достаточно глубоко для того, чтобы подвергнуть обстрелу Калиш.

Спустя несколько дней мне довелось говорить на ту же тему с более молодым офицером – графом Пржецким из гвардейского уланского полка. Он высказался против организации кавалерийского полка из шести эскадронов и настаивал на том, что кавалерийские полки двухэскадронного состава будут действовать эффективнее, поскольку для одного полковника сложно управлять сразу шестью эскадронами. Что касается возможности силами кавалерии задерживать наступление противника, офицер заметил, что кавалерия Новикова не сумела задержать немецкое наступление на Варшаву ни на один день, а в августе отдельная гвардейская кавалерийская бригада смогла задержать австрийское наступление на Красник всего на шесть часов; при этом кавалеристы действовали в спешенном строю. В октябре при Климонтове австрийцев удалось задержать на целый день. Солдаты хорошо укрыли своих лошадей и позволили неприятелю приблизиться на расстояние 200 ярдов. Разумеется, в зависимости от характера местности, бои проходили не совсем одинаково. К тому же следует помнить, что в обоих случаях речь шла об австрийцах, а не о немцах.

Пржецкий говорил, что от кавалерии не следует ожидать слишком многого и в преследовании: «Каждому эскадрону и бригаде выделяется собственный „коридор“ для преследования, поэтому она лишена возможностей широкого маневра с целью зайти во фланг противнику. И все же русская кавалерия стала значительным беспокоящим фактором для австро-венгерских войск, преследуя их после битвы за Ивангород. По заявлениям австрийских солдат, им дважды в день приходилось окапываться: первый раз для того, чтобы обеспечить себе устойчивые позиции, чтобы спокойно принять пищу и отдохнуть в дневное время, и второй раз для того, чтобы нормально отдохнуть ночью». Но слова графа меня не слишком убедили.

Поскольку гвардейский корпус отвели в резерв, я получил разрешение посетить 5-ю армию в Равке. 6 января я выехал на автомобиле в поселок Могильница, где штаб армии размещался с 18 декабря.

Слово «могильница» звучало по-русски достаточно неприятно. Оно означает «небольшая могила», но на польском языке так обозначается местность, где часто бывает туман. В январе 1915 г. для этого слова были верны оба его значения. Поселок расположен в узкой влажной долине и состоит из одной улицы небольших домиков. Погода стояла чудовищная: снег сменялся оттепелью, из-за чего дороги оставались почти непроходимы.

В поселке было слишком мало жилья, чтобы разместить весь штаб армии, поэтому мне удалось разыскать здесь только «первый эшелон», куда входил сам генерал Плеве со своим личным штабом, генерал Миллер, а также генерал-квартирмейстер генерал Сиверс с тремя отделами штаба – оперативным, разведывательным и общим.

Командующий армией с личным штабом расположились в доме священника, который, разумеется, считался лучшим зданием в поселке. Следующим был дом генерала Миллера, а по соседству с ними стоял двухкомнатный домик, который отвели мне. Я спал и работал в переднем помещении, а семья хозяев, мой слуга и денщик занимали заднюю комнату. В этой комнате каждую ночь располагались на ночлег восемь-девять человек, в том числе: на одной кровати спала мать и одна или обе ее взрослые дочери, на второй – отец с сыном, а на полу – Максим (мой слуга), Иван (мой денщик) и двое работников. Домик содержался в образцовой чистоте. И в самом деле, несмотря на то что я поселился в самом бедном польском доме за все 18 месяцев, что провел на войне, меня ни разу не донимали паразиты, от которых мы невыносимо страдали, когда позже нас заставили отступить на собственно русскую территорию. Наши хозяева-крестьяне всегда были сама вежливость и доброта, несмотря на то что мы явно являлись для них тяжелой обузой.

Начальник штаба всегда обедал и ужинал с командующим и членами персонального штаба. Остальные офицеры организовали две группы, питавшиеся вместе.

Я доложил о своем прибытии генералу Миллеру, который оказался беспокойным человеком небольшого роста с бородой и большими темными усами. Он с генералом Сиверсом, который был выше ростом и имел более плотное сложение, пользовались большим авторитетом у молодых офицеров.

В канун русского Рождества Миллер пригласил меня к себе на рождественскую елку. Денщики украсили дерево горящими свечами, туда же повесили все, что только можно было использовать как украшение: серебряную фольгу от шоколада, причудливые пряники и т. д. Мероприятие не предназначалось для детей в связи с отсутствием последних, но взрослые офицеры с детским удовольствием участвовали в нем. Мы сели в кружок и приступили к чаепитию с конфетами.

В полдень на следующий день я отправился на обед к генералу Плеве, и он попросил меня ужинать вместе с ним на все время моего пребывания в Могильнице. Мы ужинали в шесть вечера, после чего отправились на елку, организованную для солдат штаба и для пополнения, направляющегося на фронт. Солдаты строем проходили мимо нас, и каждый получал белую булку, кисет с табаком и пакетик сластей. В кисеты были вложены записки московских детей, адресованные неизвестным получателям на фронте. Каждый солдат, получив подарок, во всю глотку выкрикивал слова благодарности в адрес «устроителя спектакля» – командующего армией, а потом и других более тихим и не таким казенным голосом. Сам Плеве сидел и смотрел на происходившее, почти сдерживая слезы.

Меня представили нескольким сестрам из московской больницы Красного Креста, которые только что прибыли на фронт. Одна из них говорила по-английски. Все были красивыми невинными молодыми девушками. Я проводил их до помещения, где разместился Николай Николаевич, комендант штаба и очень одаренный человек, где мы пили чай, пока хозяин развлекал гостей русскими песнями под гитару.

На следующий вечер я пил чай с генералом Миллером, и боюсь, что утомил его своей постоянной жаждой информации. Он и остальные русские оказались настолько любезны, что было видно, что эти люди искренне переживали, когда им приходилось давать уклончивые ответы на мои прямые вопросы. Они постоянно пытались перевести беседу на тему о прошлых операциях или информации о противнике, как только речь заходила о таких деликатных проблемах, как имеющиеся в наличии силы и средства, оснащение русской армии вооружением или будущие планы Верховного командования. Позднее, узнав меня лучше, русские стали больше мне доверять. Сначала работа казалась мне просто заоблачно сложной, хотя тем или иным путем мне все равно удавалось быть более или менее в курсе событий.

Несмотря на то что русские не очень доверяли состоящему при их штабе офицеру по связям с союзниками, офицеры в общем были довольно беспечны по своей природе. Наверное, это очень облегчало работу вражеских шпионов. В гвардейском корпусе мне постоянно под тем или иным предлогом отказывали в доступе к ежедневным оперативным приказам до тех пор, пока однажды во время утренней прогулки я не обнаружил копию вчерашнего приказа валявшейся у забора. С триумфом я отнес ее своему товарищу в штабе, который нашел этот инцидент вопиющим, и с тех пор, пока он служил в штабе, у меня никогда не было сложностей с этими документами.

В это время Плеве было около 65 лет. По виду он напоминал маленькую высушенную крысу. Однако на самом деле это был очень грамотный человек с неукротимой волей. Офицеры штаба говорили о нем с восхищением, но было очевидно, что они столько же боялись своего командующего, сколько любили его. По их словам, в мирное время генерал был очень въедливым человеком, постоянно вмешивался в детали и старался думать о любой мелочи. Но во время войны он очень изменился: схватывал обстановку поразительно быстро и так же быстро и твердо выдавал готовое решение. Насколько я знаю, он никогда не бывал в окопах, в основном, конечно, потому, что, являясь отличным наездником, был слишком стар, чтобы ходить пешком. Я готов себе представить и то, что солдаты на фронте являлись для генерала не более чем пешками. Он ожидал, что каждый выполнит свой долг так же, как выполнял его он, их командующий, отправляя из штаба в тыл грамотные и ясные инструкции. Сильный, но суховатый характер, а также, следует признать, его предрассудки, во власти которых он иногда оказывался при общении с людьми, сделали Плеве очень непопулярным среди высшего русского офицерства. Ведь все, прежде всего, были людьми, и каждый мог бы простить ошибки в стратегии скорее, чем неумение общаться.

В Могильнице вокруг здания, которое занимал Плеве, постоянно несли службу семь часовых, в то время как прочие командующие русскими армиями считали достаточным иметь один пост из двух часовых у дверей. Он оборудовал замаскированные пикеты на всех подступах к поселку. Каждый день после полудня он выезжал на конную прогулку в сопровождении эскорта из 12 казаков и всегда держал путь только в восточном направлении.

18 января выдался один из редких солнечных дней из тех, что я провел в Могильнице. Мы все обедали на квартире Плеве. Адъютант только что сообщил, что у генерала, наверное, находится посетитель, когда часовые во дворе неожиданно открыли стрельбу. Большой немецкий биплан трижды облетел деревню взад-вперед и сбросил сверху дюжину бомб. Пилот, несомненно, целил в наш дом, но не попал, и большинство бомб упали, не причинив никому ни малейшего вреда. И все же одна из них убила солдата и ранила еще двоих. Были ранены и две лошади. Еще одна, взорвавшись, разнесла в клочья работника-поляка. Все окна в домике начальника штаба и два окна в моей комнате были выбиты. Не прошло и 15 секунд после взрыва первой бомбы, как весь штаб Плеве разбежался отдавать распоряжения, то ли приказать солдатам стрелять, то ли, наоборот, прекратить огонь. Но на самом деле дело было в том, что каждый старался оказаться подальше от Плеве с его въедливым характером. Мы со стариком остались вдвоем, и он становился все более раздраженным после падения очередной бомбы. Он заявил, что такое скандальное поведение противоречит законам войны, и если бы пилота удалось захватить в плен, то генерал немедленно отдал бы приказ повесить его на самом высоком дереве поселка. Тут из кухни появился священник и еще более усугубил гнев командующего, попросив его приказать часовым прекратить огонь, поскольку это демаскирует здание, которое, как он боялся, может быть разрушено.

Значительная доля заслуги в том, что сложился прекрасный тандем Плеве – Миллер, принадлежит последнему, но все же, отдавая должное Миллеру как прекрасному начальнику штаба, я все же считаю, что Плеве из-за своей непопулярности оценен здесь ниже, чем это было на самом деле. Не раз мне приходилось слышать, как Плеве просто зачитывал своему начальнику штаба уже готовые приказы.

Для того чтобы увидеть, как обстоят дела в войсках, я посетил два корпуса 5-й армии, XIX и IV, потратив на каждый по три-четыре дня. Штабы обоих корпусов были расквартированы в домах польских помещиков. Штаб XIX корпуса расположился в Калене, а штаб IV корпуса, только что переданного из 2-й армии, – севернее, в Воле-Пенкошевской. Оба корпуса хорошо проявили себя: особенно высокой репутацией вплоть до самой революции пользовался XIX корпус.

В Калене я поселился в комнате в компании еще трех офицеров. Генерал Горбатовский В.Н. и офицеры его штаба приняли меня немедленно. Генерал является старым заслуженным солдатом и принадлежит к тому типу упорного бойца, который когда-то защищал один из секторов в обороне Порт-Артура. В январе 1915 г. это был большой оптимист, и его слова о том, что мы сокрушим немцев уже весной, после того как получим снаряды и пополнение, звучали воодушевляюще, хотя и не вызывали полного доверия. Интересно описывает этого человека один из младших офицеров штаба по имени Виктор Иванович. По его словам, принимая корпус, Горбатовский был не очень готов к этому. Он пытался командовать каждой ротой на передовой по отдельности, вместо того чтобы руководить из тыла всеми подчиненными войсками. А начальник штаба был очень стар и имел слишком мягкий характер, чтобы вмешаться: «И тогда на плечи нас, молодых, легло обучение командира корпуса. Поначалу эта миссия слишком отвлекала нас от выполнения основных обязанностей, и мы часто ссорились. Но через месяц мы могли сказать друг другу: „Что ж, мы хорошо обучили его!“»

В мирное время, когда корпус развертывался в Брест-Литовске, Хелме и Ковеле, в каждой роте было по 163 солдата. После мобилизации он был пополнен поляками из окрестностей Варшавы и русскими с Волыни.

Русские офицеры всегда относились к полякам как к худшим бойцам, но я считаю это предрассудком. В мирное время корпус располагался в Варшавском военном округе и был пополнен до штатной численности за счет поляков-резервистов. И после этого соединение проявило себя в целом лучше, чем корпус, прибывший из Московского военного округа, в ряды которого попало много призывников из промышленных центров. К тому же в XIX корпусе имелся более высокий процент солдат-евреев.

В Калене, как и везде, ясно видны разногласия между русскими офицерами и их польскими хозяевами. Похоже, что каждая из сторон слишком раздражает друг друга.

Однажды вечером я очень долго говорил с одним из наших хозяев-поляков. Он жаловался, что за время наступления немцы забрали у него 40 из имевшихся 60 лошадей и расплатились за них векселями российского правительства! В истории, продолжал мой собеседник, не было примера большей трагедии, чем та, которой стала для поляков эта война, когда обе стороны заставляют их сражаться против своих братьев, а гражданское население при этом несет на себе основные тяготы и лишения, связанные с тем, что бои ведутся на польской территории. Когда, завершив визит, я уезжал из того дома, этот человек быстро взбежал вверх по лестнице и вернулся назад с пакетом яблок, сообщив мне, что это подарок от его маленькой дочери, с которой я успел подружиться. Супруга хозяина выглядела раздраженной. По ее словам, она выходила из дома только один раз с тех пор, как там поселился русский штаб. И в самом деле, характерное для ординарцев и казаков пренебрежение элементарными правилами гигиены создает для леди проблемы в передвижении даже по собственной территории.

С другой стороны, по заявлению русских, помещики-поляки неплохо заработали на снабжении войск, но все равно они вечно недовольны. Как говорят русские, наши хозяева получали за пуд соломы по 50 копеек вместо 25 копеек, которые им заплатили бы в мирное время, а за пуд сена – по 75 копеек, а не по 30, как до войны. Еще один землевладелец потребовал от русского командования 175 рублей за ущерб, нанесенный его лесам, однако соответствующая комиссия после беспристрастного расследования оценила реальный ущерб в сумме 39 рублей.

Русские недовольны тем, что поляки считают их чужаками. Однажды вечером наша хозяйка заявила, что после войны она больше не будет ездить на водные источники в Германию; она будет отдыхать только на курортах Франции и Англии. После этого один из русских офицеров заметил, что дама, похоже, совершенно забыла о существовании источников на Кавказе.

Немецкая пропаганда уже вовсю старается разложить русский рядовой состав. Причем это не всегда достигается только с помощью шпионов. Однажды ровно посередине между окопами противоборствующих сторон был поднят немецкий флаг. Рядом стояла бутылка вина, каравай хлеба и кусок ветчины. Здесь же подняли плакат, призывающий мусульман присоединяться к священной войне, которую провозгласила Турция в союзе «со старыми, испытанными друзьями ислама Германией и Австрией». Вряд ли призывы немцев сильно затронули чувства русских татар, которым пророк запретил пить вино и есть свинину, тем более что в XIX корпусе не было татар. На другом плакате (на этот раз рядом были разложены вино и сигареты) было написано, что русский царь не хотел этой войны и что жизнями русских солдат жертвует великий князь, которого подкупили Франция и Англия!

Каждый день во время своей командировки в штаб корпуса я отправлялся верхом в штаб одной из дивизий, при этом обязательно посещал подразделения на переднем крае. Например, в один из таких дней я побывал в 17-й дивизии XIX корпуса. Как я узнал, четыре батальона двух полков дивизии располагались на первой линии окопов, в то время как еще четыре батальона находились во втором эшелоне полка. Три батальона дивизии составляли резерв начальника дивизии. В ту ночь они были развернуты вплотную за первой линией окопов. Наконец, пять оставшихся батальонов временно передали на участок другой дивизии.

Восточный берег реки Равка нависает над западным, занятым противником. Река заболочена и является проходимой вброд только на отдельных участках. Окопы противника, как правило, находятся на расстоянии 1000 ярдов от наших.

В 17-й дивизии я побывал в 68-м Бородинском полку, командиру которого только что пришло письмо с наилучшими пожеланиями из 68-го Даремского полка легкой пехоты, на которое он попросил меня подготовить ответ от его имени. До сегодняшнего дня полк потерял убитыми девять офицеров и 45 офицеров ранеными; убиты и ранены были 3 тыс. солдат полка.

Солдаты обычно проводят два дня в окопах, а потом два дня – в резерве, но рота, в которой я побывал, добровольно вызвалась пробыть на передовой 24 дня, так как «она там удобно устроилась». Однако является не очень понятным, какие именно шаги были предприняты, чтобы сделать 24 дня пребывания в окопах удобными и безопасными.

Ходы сообщений являлись недостаточно глубокими. Не было оборудовано противоснарядных укрытий. Как и в IV корпусе, сами окопы могли бы быть оборудованы гораздо лучше с учетом того, что войска провели на той же позиции 35 дней. Повсюду повторяется одна и та же история: многие офицеры слишком ленивы, чтобы заставить солдат работать. Они забывают о том, что главным источником разочарования является именно лень.

В IV корпусе рубеж обороны был хорошо укреплен, на одну дивизию из 16 батальонов приходится всего шесть верст фронта. Корпус состоит из двух дивизий, и оборона организована так, что линию фронта удерживают четыре полка (16 батальонов) со средствами усиления и резервами. Два полка составляют корпусной резерв, при этом каждый из них развернут во втором эшелоне двух дивизий корпуса, но подчинены непосредственно командиру корпуса.

В резерве находится и треть артиллерии, так как из-за нехватки снарядов она не нужна на переднем крае. Активные батареи хорошо замаскированы и практически не понесли потерь, несмотря на то что располагаются на тех же позициях уже более месяца.

Командиром IV корпуса, которым когда-то командовал сам Скобелев М.Д., теперь является генерал Алиев (Эрис-Хан-Султан-Гирей), последователь учения Мухаммеда родом с Кавказа.

Пока я был в IV корпусе, мне сообщили, что Плеве «получил другое назначение» и на посту командующего 5-й армией его сменил генерал Чурин А.Е. 25 января я вернулся в штаб армии, который переехал в Мала-Весь, где разместился в большом здании, принадлежащем князю Любомирскому. Русские офицеры дружно хранили секрет о том, куда назначили Плеве, но мой слуга Максим слышал от одного из жандармов, что генерал отправился формировать новую 12-ю армию. От одного из сербских офицеров я слышал, что новая армия будет действовать на направлении Млавы и за ней; при этом пехота будет служить мобильной базой для поддержки огромной массы кавалерии, которую направят в рейд на территорию Восточной Пруссии. Было совершенно очевидно, что мне совсем нечего делать в 5-й армии, поэтому на следующий день я вернулся в Варшаву для того, чтобы попытаться договориться о том, чтобы отправиться вместе с Плеве.

Я увидел его вместе с генералом Миллером – они сидели в поезде на Варшавском вокзале. Оба заявили, что с удовольствием примут меня, если мне удастся заручиться разрешением Генерального штаба. Для того чтобы получить такое разрешение, я отправил генерал-квартирмейстеру Генштаба генералу Данилову телеграмму следующего содержания: «Прошу разрешить мне временно отправиться в штаб 12-й армии». 29 января пришел ответ: «Положительное решение вашего вопроса в настоящее время невозможно».

Я совершил грубую ошибку, но что мне было делать, если формирование новой армии, что в Варшаве и Петрограде являлось достоянием самой широкой публики, в лесах Барановичей считалось секретом? Позже мне рассказали, что ни в чем не повинные офицеры штаба 5-й армии получили нагоняй за то, что разгласили эти данные! А пока я решил вернуться в гвардейский корпус, в штаб которого, расквартированный к тому времени в Варшаве, прибыл 6 февраля.

Генерал Орановский, который с самого начала войны занимал пост начальника штаба Северо-Западного фронта, получил назначение на должность командира кавалерийского корпуса в 12-й армии. В штабе генерала Рузского его сменил генерал Гулевич, до войны занимавший должность начальника штаба Петроградского военного округа, а после мобилизации – начальника штаба 9-й армии. Гулевич был очень умным человеком с приятными манерами, но настоящим лентяем, «большим толстяком», который сильно прибавил в весе даже после начала войны, так как привык ежедневно «отдыхать» в постели с 14.00 до 17.00 и никогда не делал никаких физических упражнений. Говорят, он присутствовал при расшифровке телеграммы о его назначении. Русские используют одно и то же слово «начальник» для обозначения и командира, и начальника штаба дивизии. Когда расшифровали слова «Гулевич назначается начальником…», он схватился за голову в отчаянии, так как испытывал ужас в ожидании относительно активной жизни, которую ему пришлось бы вести в качестве командира дивизии. Он вздохнул явно с большим облегчением, когда было расшифровано полное название его новой должности, и сразу же отдал распоряжение отслужить благодарственный молебен. Мой циничный информатор добавил по этому поводу, что на той службе присутствовали несколько офицеров, и все они своим корявым почерком тут же стали сочинять записки с просьбами о будущих почестях и наградах, которые хотели бы в будущем получить от генерала.

Сейчас немецкое командование почти закончило подготовку к наступлению против русской 10-й армии в Восточной Пруссии. Прежде уже имели место предварительные удары. Сначала тяжелые бои завязались в Карпатах, и какое-то время даже считалось, что основной удар противник нанесет именно здесь.

Русские войска на Юго-Западном фронте в это время входили в состав (справа налево) 4, 9, 3, 8 и 11-й армий.

От Пилицы до Горлице, там, где обороняются 4, 9 и 3-я армии, все складывается относительно спокойно. Генерал Иванов приказал Эверту в случае, если река замерзнет, отходить от Пилицы. Эверт отправил партию саперов с задачей разрушить большую плотину, наличие которой делало более вероятным то, что вода может замерзнуть. Группа работала ночью, готовя места закладки взрывчатки, когда ее вдруг насторожил подозрительный шум на противоположном берегу. Саперы побросали инструменты и схватились за винтовки, но, как выяснилось из данных разведки, противоборствующая сторона просто вела такие же приготовления. Очевидно, неприятель с тревогой ждал русского наступления на этом участке фронта и тоже не хотел, чтобы Пилица замерзла. В донесении говорится, что с рассветом обе стороны подорвали свои участки плотины. Таким образом, река Пилица не покрылась льдом и оба генерала смогли спать спокойно.

8-я армия переходила в наступление, которое достигло некоторого успеха на рубеже между перевалами Дукля и Лаборец. В то же время войска противника атаковали части 11-й армии, которые удерживали выходы из проходов Ужок, Мукачево и Ясиня. Штурмовые колонны противника, намного превосходившие силами наши войска, под командованием генералов Экка, Альфтана и Вебеля, вынудили наших солдат отступить. Две дивизии 7-й армии из Одессы, которым ставилась задача «покорения Трансильвании», также были отброшены назад.

В этот район Гинденбург отправил из Ужока и Кирлебабы подкрепления за счет резервов, накопленных в центральной части Зависленского района Польши. Предвидя опасность, русские передали из 10-й в 8-ю армию XXII корпус, который прибыл туда в начале февраля из района Львова. Предполагалось, что переброску войск удастся сохранить в секрете, но по прибытии к новому месту дислокации в Карпаты солдат корпуса встречали над немецкими траншеями плакаты на немецком языке «Добро пожаловать XXII корпусу».

За XXII армейским корпусом на этот участок прибыл и XV корпус, первоначально предназначенный для новой 12-й армии. Вскоре корпус вернули на Северо-Западный фронт – он вошел в состав 10-й армии.

Вместе с XXII корпусом, но исключая армию, осаждавшую Перемышль, русские войска имели на фронте от Пилицы до румынской границы 45 дивизий. Считалось, что им противостояли 52 дивизии противника, в том числе восемь с половиной немецких.

Активные разведывательные мероприятия, которые неприятель вел 29 и 30 января западнее Варшавы, в последующие три дня вылились в полноценное наступление в полосе 10 верст на стыке 1-й и 2-й армий. Немцы собрали на этом участке 400 орудий. Они атаковали плотными колоннами – семь дивизий на фронте 6²/3 мили. Наступлению предшествовала газовая атака, и русских сначала отбросили назад, но на рассвете 3 февраля после контратаки они восстановили исходное положение, вернув себе утраченные позиции. Потери русских пришлись в основном на контратаку. По их оценкам, они составили в первую очередь в I Сибирском и VI армейском корпусах до 40 тыс. человек. Но и немецкие потери были огромны. Сами русские говорили о той битве как о «настоящем Бородино».

По заявлению Людендорфа, данное наступление стало лишь отвлекающим маневром, направленным на то, чтобы связать русские 1-ю и 2-ю армии. Если это действительно так, то в этой демонстрации не было необходимости, поскольку русское командование и так ничего не знало об опасности, грозившей их армии в Восточной Пруссии.

Гвардейский корпус получил приказ сосредоточиться к вечеру 8 февраля в районе Варшавы. На следующий вечер поступил приказ о передаче корпуса в распоряжение командующего Северо-Западным фронтом и о том, что ему надлежит грузиться в эшелоны и выдвигаться к Ломже.

В официальном коммюнике от 11 февраля говорится: «Достоверно установлена концентрация очень значительных сил немцев в Восточной Пруссии. Противник намерен наступать главным образом на направлении на Вилковишки и Лык. Отмечена переброска новых войск из Центральной Германии. Наши войска с боями отступают от Мазурских озер в район нашей границы».

Гвардия начала погрузку в эшелоны в 18.00 10 февраля. К полудню 14-го числа в Ломжу прибыла только 1-я дивизия, которая находилась в 12 верстах от пункта выгрузки. К вечеру 16 февраля в районе Ломжи сосредоточились две с половиной дивизии.

13 февраля я выехал из Варшавы на автомобиле вместе со штабом корпуса. Нас с Родзянко разместили в прекрасной комнате императорского банка. Однако, как выяснилось, в этой комнате располагалась детская, а директор банка был женат вторым браком на женщине, которая, к нашему сожалению, не была хорошей мачехой. Кровати кишели паразитами, но Родзянко, после некоторого ажиотажа, сумел заполучить для нас кровати директора и его жены, которые были гораздо чище. Персонал банка выехал во Владимир на реке Волге в первые же дни мобилизации, но несмотря на то, что Ломжа находится всего в 45 верстах от границы, город до сих пор не тронут противником.

14 февраля выдался прекрасным солнечным днем. Над Ломжей пролетели вражеские пилоты, которые сбросили несколько бомб. У нас не было аэропланов, поэтому мы оказались безнадежно не в курсе обстановки на нашем фронте и даже на фронте 10-й армии. Командир корпуса отправил в Осовец офицера штаба, чтобы тот привез оттуда как можно больше новостей. Тот вернулся утром 15 февраля и поделился некоторой информацией о той катастрофе, что постигла 10-ю армию. Когда мне повторили эту историю, она показалась мне расплывчатой. Но постепенно стало вырисовываться что-то похожее на правду. С помощью этого рассказа и некоторых записей в своем дневнике мне удалось установить довольно точную картину произошедшего.

За исключением небольшого подразделения, оставшегося к северо-востоку от Тильзита, по состоянию на 7 февраля 10-я армия занимала в Восточной Пруссии далеко протянувшийся участок территории, начиная от района западнее Пиллкаллена, и далее – территория восточнее Гумбинена – восточнее Даркемена – восточнее Ангербурга – восточнее Летцена – Николайкен.

Армией командовал генерал Сиверс, начальником штаба был барон Будберг. Штаб располагался в Гродно.

III армейский корпус (73-я и 56-я дивизии) развернулся северовосточнее Гумбинена. Позиции XX корпуса (27, 29, 53 и 28-я дивизии) располагались восточнее Даркемена, XXVI корпус (84-я и 64-я дивизии) – восточнее Ангербурга и Летцена. Позиции III Сибирского корпуса (7-я и 8-я сибирские дивизии) продолжали общий рубеж обороны до района напротив Николайкена. 57-я дивизия развернулась у Иоганнесбурга.

Фронт, который удерживали вышеперечисленные соединения, был довольно растянутым; в частности, на каждую из дивизий III корпуса приходилась полоса обороны шириной 19 верст (12²/₃ мили). Тем не менее территория была оборудована для ведения обороны, имелась даже запасная позиция, проходившая через Гольдап.

Первая информация о концентрации немецких войск в Восточной Пруссии поступила 4 февраля. Тяжелая артиллерия, выдвинутая из Осовца для обстрела Летцена, тут же была отведена обратно.

7 февраля 57-я дивизию, после того как противник нанес по ее позициям удар силами примерно полутора армейских корпусов, оттеснили от Иоганнесбурга. Дивизии удалось закрепиться в районе Райгорода; при этом нашим войскам был нанесен большой ущерб: в частности, была потеряна артиллерия. Позднее остатки дивизии в штыковую сумели пробиться в Осовец.

Главный удар немецкая 10-я армия под командованием Эйхгорна нанесла 8 февраля. Первым под этот удар попали части III армейского корпуса, который на тот момент совершал широкий фланговый маневр с целью развернуть оборонительный рубеж под Гумбиненом с севера на северо-запад. III армейский корпус сразу же отступил, оставив правее позиций XX корпуса всего два батальона. 73-я дивизия, отступая к Ковно, понесла серьезный урон – были потеряны вся артиллерия и весь транспорт. Преследующие дивизию немцы захватили восточнее приграничного города Вержболово два воинских эшелона. 56-я дивизия вышла к Олите почти без потерь.

Говорят, что два батальона III корпуса оставили свои позиции, не предупредив об этом командование XX корпуса. Эта информация подтвердилась, так как этот корпус внезапно подвергся обстрелу с тыла.

XX, XXVI и III Сибирский корпуса отошли с рубежа Даркемен– Николайкен через Сувалки и Августов и, сместившись правее, закрепились на рубеже между Гродно и Домбровой. При отступлении фланги III Сибирского корпуса были защищены озерами, однако другие корпуса при отходе очень страдали от немецких ударов, которые благодаря более высокой мобильности активно атаковали отходящего противника.

Получилось так, что частям XX корпуса пришлось прикрывать отход через августовские леса. Если к 15 февраля остаткам XXVI и III Сибирского корпусов удалось пройти через лесистую местность и к 17 февраля выйти на рубеж Гродно – Домброва, очень долго все испытывали большие сомнения по поводу судьбы XX корпуса.

Большая масса немецких войск (по первым оценкам, примерно шесть корпусов, затем – как стало известно по уточненным данным – три с половиной корпуса) развернулась вправо и стала тяжело наступать на пятки отступающему русскому корпусу. Одновременно на левом фланге немцы бросили свою кавалерию в направлении на Неман.

Путь, по которому проходило отступление армии Сиверса, продемонстрировал, насколько тяжело были разбиты русские войска. Правым флангом отступающие должны были опираться на оборону гродненской крепости, а слева вдоль реки Бобр местность была сплошь болотистой. Все имущество было вывезено по узкоколейной ветке длиной 120 верст, протянутой от Вильно до Гродно, за исключением того, что принадлежало частям III корпуса в районе Олиты.

Поступили данные о том, что немецкая кавалерия переправляется через Неман, но они не подтвердились. Тем не менее немецкая конница преследовала отступающие войска 10-й армии до самого Липска, севернее Домбровы.

Дойдя до района между Гольдапом и Сувалками, 27-я дивизия и три полка 53-й дивизии потеряли соприкосновение с остальными войсками армии. До 22 февраля они вели бои в лесах в районе Августова, а затем, когда у солдат кончились патроны, им пришлось сдаться.

В обнаруженном 6 марта при немецком пленном информационном листе сообщалось о том, что немцы пленили одного командира корпуса и еще четырех генералов. В плен попали 100 тыс. солдат; русская армия потеряла 150 орудий. Сообщалось, что русская 10-я армия «уничтожена». Позже в своих документах немцы стали писать уже о 110 тыс. пленных, 300 орудиях и 200 пулеметах, и нет никаких оснований считать это преувеличением.

Стремительность, с которой откатывались назад части III корпуса, привела к панике в дивизиях второго эшелона. Командир корпуса Епанчин Н.А. был уволен в отставку.

Немецкое наступление продолжалось, несмотря на ужасные погодные условия: обильные снегопады, сменявшиеся оттепелями, что создавало массу трудностей в движении по дорогам. Говорили, что отступающие русские части утрамбовывали снег, что облегчало задачу преследовавшим их немцам. И все же у противника должна была быть масса проблем по снабжению огнеприпасами, в особенности артиллерийскими снарядами. В этом отношении русские должны были иметь огромное преимущество, если бы только отступавшие части решили вступить в бой. При такой погоде немецкое наступление вообще не было бы возможным, если бы противник не захватил большое количество продовольствия у русских.

Русское командование не имело готового плана прикрытия отступления, а штабная работа у них налажена отвратительно. То, что случилось, является самой худшей бедой после Танненберга. Генерал Безобразов часто говорит, что Россию никто не сможет победить, не уничтожив прежде ее армию. Здесь мы уже потеряли больше двух корпусов и бесчисленное количество пушек и винтовок.

Генерала Сиверса с его начальником штаба бароном Будбергом сменил генерал Радкевич Е.А., прежний командир XXVI корпуса (на самом деле Радкевич командовал III Сибирским корпусом. – Пер.), с начальником штаба генералом Поповым.

Пока 10-я армия все еще пробивала себе дорогу обратно, обстановка западнее, на момент прибытия в Ломжу гвардейского корпуса, была следующей:

Крепость Осовец обороняло ополчение и остатки 57-й дивизии; вскоре сюда на усиление должен был прибыть один полк из состава II армейского корпуса.

Разделительная линия между левым флангом 10-й и правым флангом 12-й армии, которая начала развертывание, пройдет через Щучин и Белосток.

В районе Визны переправу через Нарев удерживал один полк 1-й Кавказской стрелковой бригады, переданной из II Кавказского корпуса. Бригада прошла разгрузку с эшелонов 12 января. Остальные три полка с двумя батареями горных орудий отправились маршем на Кольно.

Юго-западнее Кольно широкий участок фронта фасом на северо-запад удерживает 1-я отдельная кавалерийская бригада генерала Бендерева А.Ф., болгарина по национальности, с которым я был знаком еще до войны.

5-я стрелковая бригада располагалась севернее Остроленки. Дальше на запад 4-я кавалерийская дивизия ведет разведку территории вплоть до реки Оржич.

I Туркестанский корпус с начала декабря занимал широкий рубеж, который проходил через Прасныш и Цеханов, блокируя подступы к Млаве. Слева, в окрестностях Дробина, располагалась 76-я дивизия (XXVII корпус), которую поддерживала кавалерия Эрдели (14-я кавалерийская и 4-я донская казачья дивизии). Далее на юго-запад, перед Плоцком, развернулся кавалерийский корпус генерала Орановского (15, 6 и 8-я дивизии) при поддержке 77-й дивизии (XXVII корпус), который находился в непосредственном соприкосновении с противником.

Людендорф называет Ломжу «крепостью», и на всех немецких картах обозначены «крепости» Ломжа, Остроленка и Рожаны. Фактически же долгие инженерные работы на этих объектах оказались бесполезными. Например, то, что было построено в Ломже, пусть речь и идет об относительно недавней постройке, 1900–1903 гг., – напоминает не более чем предмостное укрепление, от которого столь же мало толку.

Во время войны фортификационные работы велись и вдоль Нарева в районе Остроленки, Рожан и Пултуска. Осовец занимает естественную укрепленную позицию, оба его фланга защищены болотами; а НовоГеоргиевск всегда считался первоклассной крепостью.

На рубеже по Нареву развернуты три бригады ополчения. 8-я бригада стережет переправы в районе Визны и Ломжи; 4-я бригада была развернута у Остроленки и Рожан; а 18-я бригада – у Пултуска и Сероцка.

Штаб 12-й армии 15 февраля переехал из Насельска в Остров, а 27-го числа – в Ломжу. Как я понял, задачей является организация обороны по Нареву и, возможно, если будет достаточно сил, переправа через реку и переход в решительное наступление вместе с 10-й армией.

15 февраля Плеве прислал телеграмму, где содержался ряд тактических указаний. Он отметил, что наступательные операции, которые, возможно, будут проводиться на этом участке, ни в коей мере не должны быть разрозненными ударами незначительными силами. Для того чтобы лично проследить за ходом наступления, все командиры, за исключением, возможно, командиров корпусов, должны бывать на поле боя, а не отсиживаться в домах, где об обстановке можно судить лишь из донесений и по картам. Удары должны наноситься силами бригады или дивизии. Как перед подготовкой, так и во время наступления необходимо стремиться по возможности к глубокоэшелонированному построению войск. В бою также рекомендуется действовать в эшелонированном боевом порядке.

На расстоянии 12 верст северо-восточнее Ломжи выбираются и оборудуются на расстоянии оборонительные позиции. То же самое происходит и на подступах к Щучину и Кольно.

Вечером 14 февраля завершил сосредоточение в районе Остроленки IV Сибирский корпус. Передовое охранение 1-й гвардейской пехотной дивизии заняло Стависки, к северо-востоку от Ломжи. 2-я гвардейская пехотная дивизия начала продвижение вперед на ее правом фланге, а 17 февраля гвардейская стрелковая бригада разместилась в резерве за позициями 1-й дивизии, к юго-западу.

С фронта не поступало никаких важных известий. По имевшейся информации, у противника были лишь небольшие заслоны из трех родов войск, блокировавшие дороги на пути возможного наступления в северном направлении от Нарева. Вместе с тем говорили, что неприятель бросает свои войска через Вислу в район Плоцка с левого (южного) на правый (северный) берег.

Генерал Химец В.А. с учебной кавалерийской дивизией получил приказ совершить рейд в Восточную Пруссию, но после нескольких дней ожидания великих событий нам сообщили, что генерал «не смог найти проходы через колючую проволоку». Через 18 месяцев в Буковине я услышал другой рассказ об этом «рейде» от офицера, принимавшего в нем участие. Колючая проволока была здесь вовсе ни при чем.

Химец оставил казармы в Шумске, северо-западнее Прасныша, 12 февраля в восемь часов утра.

К 23.00 его войска вышли к Еднорожцу, где сделали остановку на два часа, после чего продолжили продвижение на север. В Лазах он оставил пять казачьих эскадронов для прикрытия на случай отхода и с остальными силами перешел границу восточнее Хоржеле, рассеяв здесь немецкий пикет. Примерно в 8.30 утра с пятью эскадронами Финляндского драгунского полка, тремя эскадронами учебного кавалерийского полка, тремя казачьими эскадронами, четырьмя орудиями при 12 пулеметах Химец вышел в район Монтвица, примерно в трех верстах к северу от границы.

Когда войска были обстреляны из окопов южнее Монтвица, генерал приказал солдатам спешиться, подвел к этому участку орудия и начал атаку, как пишут в учебниках. Но той атакой он потерял время и семь солдат. Так продолжалось до 13.30, когда были получены данные, что противник двинул пехоту из района Хоржеле и Зарембы, которая должна была отрезать русским путь к отступлению. Тогда, потеряв двух офицеров и еще 45 солдат, а также две повозки с боеприпасами, которые перевернулись, Химец бросился назад.

Задачей генерала Химеца было продвижение вперед, а он попусту потратил пять часов. Он легко мог обойти Монтвиц и выйти к Виленбергу. С такими командирами нет ничего удивительного в том, что, обладая массой прекрасной кавалерии, мы не сумели пройти в Восточной Пруссии дальше первой линии обороны. Разумеется, Эрдели и Орановский были здесь бессильны, так как их войска практически находились в мешке. Если бы они сумели оторваться от противника и начать выдвижение на север, то, возможно, им удалось бы что-нибудь сделать.

Генерал Безобразов противился любой мысли о возможном наступлении в Восточной Пруссии. 15 февраля он заявил мне: «Призываю вас в свидетели, что считаю безрассудной идею нанесения удара по Восточной Пруссии, разве что вперед одновременно пойдут все наши армии на всех фронтах».

В моем дневнике по этому поводу имеется следующая запись:

«Взгляды Безобразова и Ностица на стратегию в этой кампании на удивление различны. Безобразов настаивает, что абсолютно необходимо вторжение в Силезию. Ностиц категорически возражает и придерживается мнения, что мы ни в коем случае не должны двигаться в Силезию, а обязаны выставить заслон против Австрии и сосредоточить все свои силы против Восточной Пруссии: „Взятие Кёнигсберга окажет гораздо больший эффект, чем овладение Перемышлем“. Если бы он был главнокомандующим, то перебросил бы войска Радко обратно с Дунайца к Вислоке, а 4-ю армию перегруппировал бы для нанесения удара в Сувалкском губернаторстве.

Существуют аргументы как за «немецкий», так и за «австрийский» вариант наступления, но нет никаких аргументов за то, чтобы придерживаться двойственной стратегии распыления сил. Как говорит русская поговорка, «если гонишься за двумя зайцами, ты не поймаешь ни одного». Конечно, это вина Иванова и Алексеева в том, что мы так настойчиво преследуем австрийского зайца. Они рассчитывают на то, что мы можем окончательно добить Австрию. Я же убежден, что мы никогда не сможем добиться этого, пока на нашем правом фланге существует выступ в виде Восточной Пруссии с ее хорошо развитой системой железных дорог».

16 февраля был получен приказ на общую перегруппировку войск Северо-Западного фронта.

12-я армия генерала Плеве должна занять участок фронта от разделительной линии Щучин – Белосток до Рожан на реке Нарев; 1-я армия генерала Литвинова – от Рожан до нижнего течения Вислы.

2-я армия (Смирнов) и 5-я армия (Чурин) поделят фронт от нижнего течения Вислы до Пилицы.

В 12-ю армию должны были войти гвардейский корпус, IV Сибирский корпус, 1-я кавказская стрелковая бригада, 5-я стрелковая бригада, 1-я отдельная кавалерийская бригада, 2-я и 4-я кавалерийские дивизии – всего пять с половиной пехотных и три кавалерийские дивизии.

В 1-ю армию предполагалось включить XIX армейский корпус, который 17 февраля начал переправляться на правый берег Вислы у Новогеоргиевска, XXVII корпус (63-я и 76-я дивизии), I Туркестанский корпус (1-я и 3-я туркестанские бригады, 2-я сибирская дивизия и 77-я дивизия), уссурийскую кавалерийскую дивизию, кавалерийскую дивизию Химеца, кавалерийскую группу Эрдели (14-я кавалерийская дивизия и 4-я донская казачья дивизия), а также кавалерийский корпус Орановского (6, 8 и 15-я кавалерийские дивизии) – всего семь пехотных и семь кавалерийских дивизий.

Эти армии, а также 10-я армия, в тот момент возвращавшаяся на рубеж обороны в районе Гродно, предполагалось усилить несколькими армейскими корпусами, переданными из армий, развернутых в Зависленском районе, однако в настоящее время в штабах царила неопределенность по вопросу плана проведения наступательных операций. Позже я узнал, что опасения того, что немцы переправятся через Неман в верхнем течении и тем самым перережут основные линии коммуникаций, привели к переброске новых резервов в район восточнее Гродно, в то время как генерал Рузский и штаб Северо-Западного фронта настаивали на том, чтобы необходимые подкрепления были бы переданы на рубеж по реке Нарев.

Эта нерешительность в верхних эшелонах не могла не привести к растерянности и в нижних звеньях командования.

За обедом 16 февраля граф Ностиц рассказал мне о том, что прошлой ночью был получен приказ о переходе в наступление гвардейского корпуса. Его место в районе Ломжи должен был занять IV Сибирский корпус. Эти распоряжения немедленно отмечены, и генерал Безобразов в час дня на машине отправился в Остров на совещание с Плеве.

В тот же день, когда генерал отсутствовал и находился в Острове, генерал Бендерев, руководивший наступлением трех кавказских стрелковых полков в районе Кольно, одновременно осуществляя командование 1-й отдельной кавалерийской бригадой, сообщил по телефону, что его атакуют превосходящие силы противника, и попросил о помощи. Ностиц отдал приказ 1-й гвардейской дивизии выслать один из полков из Стависки в направлении Кольно.

Вернувшись из Острова, генерал проинформировал меня, что гвардейский корпус должен сосредоточиться в районе Белостока, куда отправится по шоссейной дороге.

Было ясно, что выйти из непосредственного соприкосновения с противником будет не так просто.

16-го Бендерев отвел войска от Кольно и занял рубеж южнее. На его правом фланге располагались Измайловский и егерский полки, а Семеновский полк находился во втором эшелоне слева от измайловцев. В свою очередь, на правом фланге за позициями егерского полка в районе Стависки развернулся Преображенский полк.

Утром я застал Ностица в постели с простудой. Позже он встал на обед. Когда я вошел в его комнату, от его кровати доносились странные звуки, и сначала я решил, что граф серьезно болен, но вскоре обнаружил, что это всего лишь порыкивала небольшая собачка, о которой он всегда отзывается «мой обожаемый песик».

Ностиц изучал книгу, где сравнивались британский и немецкий военный флот, и мне с трудом удалось заставить его отвлечься на то, что происходит вокруг нас. Нашу беседу прервал штабной офицер, который, войдя в комнату, объявил, что, командир Измайловского полка ранен. Когда офицер вышел, мы снова вернулись к спору о том, чей из флотов сильнее. Ностиц заявил, что, когда он узнал о том, что Россия выступила в союзе с Великобританией, и прикинул возможности более чем скромного российского флота и огромного британского, почувствовал себя бедным провинциалом, который однажды проснулся, поняв, что стал владельцем несметного богатства.

Ностиц – очень интересный персонаж. Он обо всем пишет своей жене. В основном он переписывается с ней, но у него есть и другие корреспонденты. Однажды я обнаружил его за чтением французской книги «Несколько страниц из жизни дипломата в Тегеране». И это при отчетливо слышном грохоте орудий за окном. Я сказал Энгельгардту, что рад своему знакомству с Ностицем, поскольку вряд ли в будущем встречу такого штабного офицера. Тот ответил: «И благодарите Бога за это!»

Как-то мы говорили о причинах войны и лучших средствах по предотвращению войн в будущем. То, что предложил Ностиц, было очень просто, и я не уверен, что даже все мудрецы в мире общими усилиями могли бы предложить что-то более действенное. Он сказал, что сразу же после объявления войны премьер-министров и министров иностранных дел воюющих сторон следует призывать в действующую армию, не в штабы, «а в пехотные полки на фронте».

Это очень добросердечный и самый очаровательный в мире человек с широким кругозором, очень начитанный, но совершенно не соответствующий своей должности начальника штаба корпуса.

Сегодня утром командир Измайловского полка получил ранения левого локтя и правой кисти разрывными пулями. Его левую руку пришлось ампутировать. Говорят, что примерно сотня немецких солдат прорвались через линию передового охранения. В командира стреляли через окна дома, где он ночевал. В том же здании находился и великий князь Константин Константинович. Командир полка вскочил на ноги и схватил табурет, чтобы швырнуть в немцев. Все говорит о том, что, прибыв на позиции поздно ночью, полк не озаботился тем, чтобы выставить пикеты охранения. Бои на австрийском фронте оказали здесь плохую услугу.

Предполагается, что подразделения, наступающие из района Кольно и Щучина на участках 1-й дивизии и кавказской стрелковой бригады, относятся к одной из дивизий XX корпуса. Говорят, что еще одна дивизия этого корпуса расположилась на ночь в Щучине; кроме того, большая группировка при 40 тяжелых орудиях наступает вдоль дороги от Щучина на Осовец.

2-я гвардейская дивизия и гвардейская стрелковая бригада отправились маршем на Белосток.

Безобразов отправил посыльного с приказом штабу 1-й дивизии отойти от ранее назначенной ей позиции севернее пересечения дорог на Кольно и Щучин. Тот же приказ был телеграфом передан Плеве, который от своего имени распорядился, чтобы 1-я дивизия не только не отступала ни на метр, но и отбросила противника фронтальным и фланговым ударом, а затем перешла в преследование. Сейчас не время отходить: сначала необходимо отбросить противника.

Родзянко помянул Каина после того, как сегодня днем во время прогулки мы шли мимо длинной линии повозок с ранеными, которые, замерзая под пронизывающим холодом, ждали своей очереди, пока их отнесут в госпиталь. Местные евреи столпились вокруг, с большим любопытством наблюдая за ними, но никто и не думал помогать солдатам, предложить им чай или хлеб, пока мы не предложили сделать это. Р. организовал добровольцев, чтобы те помогали при переноске, но, как оказалось, в госпитале было всего двое носилок. Старая женщина-полька вела себя совсем по-другому. Я сам видел, как она сняла со своей головы шаль, чтобы укутать ею одного из раненых, который жаловался на холод. Позже подошли несколько женщин, чтобы предложить свою помощь; молоденькие девушки принесли солдатам в госпиталь сигареты и яблоки. Как только стало ясно, чем можно помочь, все, и евреи, и неевреи, принялись за работу. В конце концов, бедной была бы та страна, где у женщин нет сердца! Внутри госпиталя, развернутого в здании полицейского участка, делали все, что возможно. Солдаты лежали в тесноте, но на чистых матрасах, под чистыми одеялами. Палаты хорошо отапливались.

Позже в штабе Р. наблюдал, как молодой офицер «осматривал» трех немецких пленных. Он выполнял работу начальника разведки корпуса вместо Энгельгардта, который отсутствовал, так как находился на работе в императорской Думе. Перекрестный допрос, который должен был вести офицер, хорошо владеющий немецким языком, с въедливостью адвоката, как всегда, проводился бессистемно. В соседней комнате играли в бридж, а этот тупица, который обычно просто слонялся без дела, теперь пытался с помощью пленных немцев улучшить свой немецкий язык, задавая им по многу раз одни и те же вопросы. Эти люди просто играют в войну. Как сказал Р., это привело его в ярость (любимое выражение моего друга). Он думал о тех бедолагах в госпитале, которые отдают все, что имеют, – свое здоровье, руки и ноги, за свою страну, в то время как результатами их самоотверженности с таким детским легкомыслием жертвуют в тылу.

Сегодня вечером в штабе царит нервозная обстановка. Думаю, что это результат того, что некоторым из молодых офицеров пришлось испытать на себе характер Доманевского.

Сегодня утром Безобразов процитировал: «Ordre, contreordre, desordre». По его словам, всего за один час он успел получить из штаба Верховного главнокомандующего четыре противоречивших один другому приказа. По его словам, виноват в этом не штаб, а сам генерал-квартирмейстер генерал Данилов.

Прошлой ночью в одиннадцать часов Безобразов ответил Плеве, что уже отдал приказ об отступлении 1-й гвардейской дивизии на заранее подготовленные позиции в районе Сыпнево, что выдвижение уже начато и что он берет на себя ответственность за этот шаг. Телеграмма, полученная от Плеве в час ночи, застала войска на марше между Бобром и Писсой. Этот маневр совершался по приказу Безобразова. Плеве распорядился вернуть 2-ю гвардейскую дивизию и гвардейскую стрелковую бригаду от Белостока к Ломже. Позиции в районе Сипнево следует рассматривать как временный рубеж перед тем, как возобновится наступление.

Несчастная 2-я дивизия, которая вчера уже успела пройти 52 версты, и стрелковая бригада, преодолевшая 45 верст, сегодня должны будут идти назад по собственным следам.

18-го числа во второй половине дня Бендереву пришлось отвести свои войска еще дальше, но попытку опрокинуть его на левом фланге удалось предотвратить благодаря 9-й сибирской дивизии, которая переправилась через реку в районе Новогорода и вечером 18 февраля сменила на позициях кавказскую бригаду.

2-я гвардейская дивизия и стрелковая бригада утром 19-го проследовали обратно через Ломжу. 2-я дивизия выдвинулась на северо-восток, к Едвабно, а стрелковая бригада вернулась на старые позиции севернее Ломжи.

Генерал Безобразов работает над приказами о переходе в наступление утром 20-го числа. Поскольку в его распоряжении имеется два первоклассных корпуса (IV Сибирский корпус еще не принимал активного участия в боях), можно надеяться, что ему удастся наказать немцев, силы которых оцениваются всего как две дивизии.

В девять утра мы с Родзянко отправились верхом в Щучин, чтобы наблюдать за наступлением на центральном участке нашего фронта. Из-за тумана до полудня было невозможно вести артиллерийский огонь.

Приказы командира корпуса были простыми и конкретными, но их подготовку отложили из-за того, что до сих пор не поступил доклад от 9-й сибирской дивизии. Посчитали необходимым отправить на левый фланг офицера штаба, который разобрался бы на месте в обстановке. Однако до недавнего времени этот офицер так и не вернулся.

Копию приказа по корпусу передали телеграфом в 1.42 ночи, но говорят, что в штабе 1-й дивизии ее приняли только к трем часам. Была отправлена и рукописная копия, но не офицером, а казаком, который умудрился потеряться по дороге!

Приказы по дивизиям датированы пятью часами утра, но в штабе Преображенского полка мне сказали, что получили их только к 7.15. Ранее туда пришло уведомление по телефону, что к ним с приказом отправляется офицер-посыльный.

Похоже, здесь не обошлось без разгильдяйства и попыток оправдать его. Дивизионные приказы отправляются напрямую в полки, минуя бригады, за исключением случаев, когда задачи бригадам ставятся отдельно. По количеству штыков русский полк соответствует британской бригаде, а для написания приказов требуется время. В данном случае для 1-й дивизии задержка с доставкой приказов не имела значения, так как это соединение получило задачу выжидать, и ее выступление будет зависеть от того, как будет развиваться наступление у него на правом фланге 2-й дивизии.

В приказах по корпусу главной мыслью было то, что 2-я дивизия перейдет в наступление против левого фланга противника, после чего начнется общее наступление на всем фронте корпуса. Ближайшей задачей для 2-й дивизии стал поселок Едвабно, поспешно оставленный накануне вечером гвардейским казачьим полком. Поскольку кладбище в поселке оказалось «хорошо укрепленным объектом», затормозилось все наступление, и результаты его оказались равны нулю. Вряд ли немцы сумели сделать этот объект непреодолимым всего за одну ночь. Потери – 11 офицеров и 360 солдат гренадерского полка не испугали начальника 2-й гвардейской дивизии. Немцы смогут использовать эту ночь для того, чтобы по крайней мере зарыться в землю, если не для получения подкреплений, и тогда мы сможем отбросить их лишь ценой больших потерь. Вероятно, мы повторим на этом участке тот же спектакль, что и под Ивангородом, то есть противник будет играть с нами и отходить только тогда, когда сам посчитает это нужным.

Мне удалось получить копию приказов по 1-й дивизии. Фронт дивизии поделили на четыре участка, наступление на каждом из которых возглавлял полковой командир. Ниже приводятся силы и средства наступающих по участкам:

1) 2 батальона, 8 орудий, 1 саперный взвод;

2) 4 батальона, 16 орудий, 1 саперная рота;

3) 4 батальона, 16 орудий, полурота саперов;

4) 2 батальона, 6 орудий, полурота саперов.

Каждому из командиров на участке назначался «коридор» или зона, на которой его подчиненные будут наступать.

Дивизионный резерв свели в две группировки, расположившиеся соответственно в четырех и двух верстах в тылу на правом фланге и левее центра. Каждый из полков назначил в резерв войска на участках до 25 % своей численности.

Нам сказали, что оперативная группа Преображенского полка была переброшена вперед, на позиции артиллерийских наблюдателей, расположенной за линией окопов. Здесь была телефонная связь с командным пунктом полка в тылу. Командный пункт полка имел связь с батальонами, а каждый из командиров батальонов – с командирами рот.

Однако в Преображенском полку имели больше телефонной техники, чем в любой другой части русской армии, так как с началом войны на закупку аппаратов потратили 8600 рублей (800 фунтов стерлингов) из полковой кассы. Вместо установленных 9 аппаратов на 10 верст фронта, в полку имеется 40 единиц этой аппаратуры на назначенные ему 54 версты по переднему краю.

Начальник 9-й сибирской дивизии в 16.00 выдвинул свой правофланговый полк ближе к переднему краю, чтобы начать наступать на Малый Плоцк. Полк, потеряв практически целиком два батальона, откатился назад. Командир сразу же израсходовал весь дивизионный резерв, несмотря на то что три оставшиеся полка даже не побывали в бою. Кавказскую бригаду, назначенную в корпусной резерв, отвели назад.

Ситуация снова стала неприятной. Мы надеялись, что день или два будем владеть инициативой, но попытка атаковать привела к жалкому провалу. Генерал долго беседовал с инженерами об оборудовании позиций для глухой обороны. 12-я армия будет оставаться на своих теперешних позициях еще более пяти месяцев.

21 февраля было установлено, что на нашем правом фланге появилась новая немецкая бригада – фон Айнема. Западнее ее развернулись одна за другой 3-я резервная дивизия, дивизия ландвера Якоби и 41-я дивизия из состава XX корпуса.

Доманевский предложил отправить два полка общего резерва атаковать на краю нашего правого фланга, но генерал вряд ли послушает его.

Начальник 9-й сибирской дивизии вскоре исчерпал и весь резерв вновь прибывшего корпуса, кавказскую стрелковую бригаду. По телефону он сообщил, что у него нет резервов и что его войска находятся «в сложном положении».

23 февраля генерал сообщил мне, что в опасности находятся оба фланга наших войск.

Вызывает беспокойство нехватка снарядов. Механизмы отката орудий изношены, поэтому они не могут стрелять так же хорошо, как прежде. Пехоте остро не хватает эффективной артиллерийской поддержки. Офицеры говорят: «Бои с немцами сильно отличаются от боев с австрийцами. Немцы кладут свои снаряды прямо к нам в окопы, и этих снарядов слишком много».

Несмотря на то что противник в Сувалковском губернаторстве не сумел форсировать Неман (не сомневаюсь, что это вызвано состоянием дорог), он нанес жестокое поражение 10-й армии, которая 21 февраля попыталась наступать на север.

Русские постоянно перебрасывали войска из Зависленской области к Нареву, в то время как противник двигал свои части на восток от Торна. 23 февраля было рассчитано, что на фронте от Торна до Сувалок действуют 15 немецких корпусов, которым противостоят 15 же корпусов русской армии. Последние распределяются следующим образом:

1-я армия: I Туркестанский, XXVII, I Сибирский и XIX.

12-я армия: гвардейский, IV и II Сибирский, V, III Кавказский, гвардейская стрелковая бригада, 1-я кавказская стрелковая бригада.

10-я армия: половина войск III корпуса, половина XX корпуса, XXVII корпус (уже указан в 1-й армии. – Пер.), III Сибирский, XV и II.

24 февраля выехали верхом вместе с Родзянко в штаб 2-й гвардейской пехотной дивизии. Мы застали офицеров штаба за обедом в настроении далеком от радужного. В бедной избушке жалкой деревеньки царил беспорядок. Накануне штаб располагался в деревне севернее, но немцы выпустили по нему примерно 30 снарядов. Были убиты солдаты, лошади, разбиты все окна, поэтому пришлось возвращаться в тыл. Дивизии назначили участок фронта шириной 14 верст. Противник прочно закрепился в Едвабно в районе кладбища, а наши орудия, как говорят, не могут обстреливать его из-за близости собственных солдат.

Пока мы находились тут, с телефонного узла вернулся начальник штаба дивизии Болдырев. Он сообщил, что северо-западнее от Едвабно немцы накапливают силы для атаки. Он упомянул, что гренадерский полк потерял половину личного состава, а затем продолжал: «Мы, конечно, все равно можем сражаться, но не так, как сейчас, когда нет снарядов». На это начальник дивизии спокойно заметил: «Вам придется прямо сейчас распорядиться, чтобы артиллеристы расходовали снаряды как можно более экономно».

Штаб группировки в Ломже был еще более озабочен в связи с тем, что противник оказывает давление на левом фланге, в направлении на Писсу. Утром 24-го они отправились спать только в пять часов утра. Начальник 9-й сибирской дивизии дважды обращался в гвардейскую стрелковую бригаду с просьбой о помощи. Наконец, по совету Безобразова, его отстранили от командования и заменили на этом посту командиром бригады.

Обстановка несколько разрядилась после прибытия 25-го и 26-го числа в Ломжу и Новогород V корпуса, а также слухов о том, что за ним следует I корпус. И все же штаб 12-й армии рассудил, что настоящее наступление невозможно в течение ближайших шести недель, пока не будут созданы запасы снарядов.

С 10 по 25 февраля под Нарев были переброшены следующие армейские корпуса: гвардейский, XV, II Сибирский, V, III Кавказский, XIX, I Сибирский, II и I. Ясно видно, что наши трудности вызваны не нехваткой солдат.

Тактически немцы при равном количестве солдат выигрывают, если только русские не успевают окопаться. Они более смело маневрируют и не так нервно относятся к своим флангам, поскольку верят в свое командование.

Русские хуже владеют искусством маневра. Части и подразделения не доверяют друг другу, все постоянно беспокоятся за фланги. Это лишает инициативы и смелости. Каждый командир ожидает, что сосед его подведет, и, разумеется, в конце концов так и происходит на самом деле. Русские страдают от нехватки снарядов, тяжелой артиллерии и пулеметов. Считается, что в немецкой армии в каждом батальоне имеется по четыре пулемета. Кроме того, немцы не экономят снаряды. Свои пулеметы они используют как опорные точки при совершении маневра, продолжая вести ураганный огонь с фронта группой пулеметов, в то время как пехота разворачивает один из флангов или оба сразу. Количество пулеметов у противника делает задачу возврата захваченных им окопов очень дорогостоящей.

Сегодня мне рассказали о командире батареи, которого пригрозили отдать под суд, если он без особого указания в день будет расходовать больше трех снарядов на орудие.

27 февраля я видел, как солдаты 7-й дивизии V корпуса шли на смену 9-й сибирской дивизии. Они производили плохое впечатление. Большинство казались вялыми и апатичными, их лица имели тупое жестокое выражение, физическая подготовка и выносливость оставляли желать много лучшего.

27 февраля из Острова в Ломжу прибыл Плеве со штабом 12-й армии. Был получен приказ о начале наступления 2 марта, план которого следовало отправить на правый берег реки Бобр в I армейский корпус. Общий замысел предусматривал опрокинуть немцев на левом фланге, а затем постепенно выбивать их с укрепленных позиций.

Марш I корпуса через Ломжу 28-го числа не внушал оптимизма. Солдаты шли по мостовой толпой, офицеры ехали верхом или, просто сутулясь, брели по улице, не делая попыток поддерживать хоть какую-то дисциплину. В корпусе все полки были трехбатальонного состава; на каждый полк приходилось всего примерно по 20 офицеров. Большинство солдат были необстрелянными, с виду они производили впечатление неподготовленных новобранцев.

22-я дивизия этого корпуса должна была сменить два полка 2-й гвардейской дивизии на краю нашего правого фланга, севернее Визны. Заменяемые полки должны были отойти в дивизионный резерв. 1 марта 22-я дивизия вышла на назначенные ей позиции. Другая дивизия I корпуса, 24-я, по приказу командующего армией была в общем резерве.

В гвардейском корпусе в резерве находилось целых восемь батальонов гвардейской стрелковой бригады. Вечером 2 марта в Визну должны были прибыть шесть полков III Кавказского корпуса (еще два были направлены в Осовец). Даже без III Кавказского корпуса у русских на фронте 40 верст (27 миль) имелось семь дивизий и одна кавалерийская бригада. К сожалению, неприятелю предоставили слишком много времени на то, чтобы оборудовать окопы, а у нас было всего три батареи тяжелых орудий.

Безобразов поделился со мной своим планом: мы должны удерживать фронт до того момента, как I армейский корпус опрокинет фланг противника. В то же время Плеве пожелал, чтобы одновременно с фланговым ударом была проведена и фронтальная атака.

Вопрос о том, состоится ли наступление при существующем неудовлетворительном положении со снарядами или оно будет отложено, пока не накопят достаточных запасов, в значительной мере зависел от риска потери крепости Осовец в случае, если будет принят второй вариант. Безобразов считает, что крепость невозможно взять с севера, а с началом оттепели штурм ее невозможен ни с какой стороны. Комендант крепости доложил, что за три дня с 25 по 27 февраля противник выпустил от 25 до 30 тыс. снарядов, впрочем, без серьезных результатов. Однако 28-го числа начали вести огонь 16-дм орудия, «которые разрушают оборону в клочья». В то же время младшие офицеры полагают, что комендант всего лишь «играет на публику, добиваясь креста Святого Георгия».

Некоторые из офицеров штаба гвардейского корпуса полагали, что противник начнет быстро отступать, если его атаковать, прежде чем он успеет получить подкрепления, которые, по некоторым данным, уже перебрасывают с участка фронта на Немане.

Первой вечером 2 марта в наступление перешла 22-я дивизия без должной артиллерийской подготовки. Удар, который противник отразил, наносился на участке фронта в шесть верст западнее реки Бобр.

Следующим вечером нанесла удар другая дивизия – 24-я. Ее солдаты захватили две деревни, но при этом большинство офицеров были либо убиты, либо ранены, а солдаты, оставшись без управления, как дети, бросились собирать имущество немецких офицеров и ловить отбившихся тягловых лошадей. Земля промерзла на полметра, поэтому о том, чтобы быстро окопаться, не было и речи. Немцы контратаковали и выбили русских обратно.

На следующий вечер остатки двух дивизий при поддержке бригады III Кавказского корпуса атаковали в третий раз, но снова безрезультатно.

За три дня боев, как было доложено, мы понесли следующие потери:

I корпус – 16 тыс. человек;

гвардейский корпус – 5 тыс. человек.

Плеве больше всего обвиняют в том, что он организовал наступление по частям. Безобразов был в ярости. Он сказал мне, что обратился к великому князю с письмом, где жаловался на Плеве за «напрасные людские потери».

I армейский корпус, который потерял до 55 % личного состава, сменил на передовой III Кавказский корпус. В гвардейском корпусе наибольшие потери понесли финляндский, гренадерский и Семеновский полки; при этом численность финляндского полка сократилась до одного батальона. Теперь гвардейскому корпусу была назначена полоса фронта шириной 22 версты, что было слишком много для наступления. Наши резервы растаяли. У Плеве к этому моменту остался лишь сильно потрепанный I армейский корпус, а у Безобразова – всего два полка гвардейской стрелковой бригады.

Во время одной из атак I армейского корпуса получили значительные повреждения два бронированных автомобиля «Остин».

Броневики наступали впереди пехоты по бездорожью северовосточнее Визны. В обеих машинах находились три офицера и семь солдат; из них погибли или получили ранения семеро. Бронеплиты, которые в Россию поставляла фирма «Виккерс», были признаны слишком тонкими. Их заменили на броню, изготовленную на Путиловском заводе. Вновь поступившие броневые плиты были ненадежно установлены между капотом и лобовым стеклом, из-за чего одна из пуль, пробившая латунную прокладку между плитами, убила водителя. Офицера, занявшего его место, тоже сразу же убили. В другой машине водителя убили пулей, прилетевшей через окно. Это были три человека, которые хоть как-то умели водить автомобиль. Поэтому обеим машинам пришлось простоять на месте до наступления темноты, пока один из выживших офицеров не сбегал обратно на позиции и не вернулся с пехотным отделением, солдаты которого оттащили автомобили в безопасное место.

В последние дни февраля 1-я армия провела ряд интересных наступательных операций в районе Прасныша; здесь немцы совершали очередную отчаянную попытку повторить маневр, выполненный ими ранее в районе Лодзи.

63-ю дивизию, занимавшую Прасныш, противник сковал с фронта, а 22-го числа правый фланг был опрокинут в результате удара дивизии ландвера под командованием Зоммера, прибывшей из Мышинца. Затем на участке между Праснышем и рекой Оржич вклинились войска немецкого I резервного корпуса.

На следующий день неприятель продолжил наступление в южном направлении. Перерезав шоссе Прасныш – Маков, он нарушил коммуникации 63-й дивизии.

Русское командование вовремя приняло адекватные меры противодействия. II Сибирский корпус, переброшенный железной дорогой до Острова, в ночь на 23 февраля вышел к Красносельцу и 24-го числа начал переправляться на правый берег Оржича. В тот же день I Сибирский корпус перешел в наступление в северном направлении от Пултуска.

Вскоре штурмовая колонна немецких войск была атакована со всех направлений; на последнем этапе операции с 1-й армией взаимодействовала 12-я. 10-я сибирская дивизия и 5-я стрелковая бригада под командованием Савича перерезала дорогу Мышинец– Прасныш. Западнее 4-я кавалерийская дивизия Ванновского наступала на север в полосе между Ормулевом и Оржичем с задачей отрезать противнику путь отступления. II Сибирский армейский корпус, переправившись через Оржич, продолжил движение на запад, в сторону Прасныша. На пути дальнейшего движения противника в южном направлении встал I Сибирский корпус; одновременно войска противника были атакованы с юго-запада 1-й Туркестанской бригадой и 38-й дивизией XIX корпуса. По донесениям от 26 февраля, колонна противника пыталась с боями оторваться от наших войск, и все говорило о том, что вот-вот мы захватим значительное количество пленных. Однако на самом деле 63-я дивизия дрогнула, и большей части немцев удалось вырваться на север, при этом в плен попали шесть батальонов дивизии; была захвачена и вся ее артиллерия. Вскоре II Сибирский корпус вновь занял город Красниш; при этом было захвачено 3600 пленных и 8 орудий.

2 марта по дороге в Варшаву я проехал мимо этих пленных, крепких и здоровых солдат, довольно хорошо обмундированных и откормленных. Они являлись полной противоположностью тех бойцов, которых я в последнее время видел в русских I и V армейских корпусах.

5 марта в Ломже до нас дошли первые новости о бомбардировке Дарданелл. В моем дневнике об этом записано: «Ностица очень взволновала первая весть о бомбардировке Дарданелл. Новость пришла сегодня вечером, как раз перед ужином. Он вновь и вновь спрашивал меня, думаю ли я, что уже на этой неделе наши войска будут в Константинополе. По его словам, Константинополь обречен. За ужином Ностиц дважды выступал с речами, предлагая тост за „славные британские армию и флот“. Безобразов очень рассердился на него за то, что он „выставил себя глупцом“. Конечно, мне ничего не было заранее известно о попытке захватить Дарданеллы, но думаю, что здесь речь идет о гораздо более серьезной операции, чем полагает Ностиц, и ее осуществление будет чрезвычайно сложным без взаимодействия с русским десантом, который должен будет высадиться с севера».

7 марта, пока я находился в 1-й гвардейской дивизии, немцы начали артобстрел. Было очень жалко наблюдать за тем, как наши собственные батареи стояли молчаливо и беспомощно в то время, как противник обрушил на наши окопы примерно 1200 снарядов. Наконец пара наших 4,2-дм (105-мм) орудий открыла ответный огонь, сделав около 30 выстрелов, но эта стрельба, естественно, никак не помешала неприятельским батареям.

На обратном пути мы позвонили в штаб дивизии. Здесь царил пессимизм. Штабной капитан что-то говорил о «тяжелых делах на Северо-Западном фронте», о том, что «немногие из нас останутся живы».

Немцы отошли перед фронтом 10-й армии; войска Радкевича пошли вперед и поначалу продвинулись довольно далеко: к 8 марта XXVI и III Сибирский корпуса вышли на рубеж южнее Августова. Однако армия Радкевича состояла всего из четырех слабых корпусов, и, что хуже всего, наступление осуществлялось эксцентрически в полосе 100 верст. Вскоре в результате немецкого контрудара 10-ю армию отбросили назад, на относительно безопасный Гродненский оборонительный рубеж.

9 марта Безобразов сообщил мне, что гвардейский корпус потерял за последние три недели боев 10 173 солдат и офицеров, а общие потери севернее Ломжи за тот же период составили свыше 35 тыс. человек. И снова он обвинил Плеве в том, что тот бросает солдат во фронтальные атаки на немецкие окопы без проведения даже должной артиллерийской подготовки.

Отброшенные от Прасныша войска противника не долго бездействовали; по поступившим донесениям, 9 марта они снова пошли в наступление, на этот раз по обоим берегам реки Оржич на общем направлении Прасныш – Остроленка.

Как обычно, удар был нанесен на стыке двух наших армий. И снова планы немцев были сорваны великолепным взаимодействием двух русских штабов.

Вечером 10 марта командующий 1-й армией приказал: «II Сибирскому корпусу, имея на левом фланге I Сибирский корпус, обеспечить оборону подступов к Праснышу с севера. Далее к юго-западу I Туркестанскому корпусу обеспечить продолжение оборонительного рубежа фасом на север. XIX армейскому корпусу сосредоточить усилия юго-восточнее и южнее Прасныша. Кавалерийскому корпусу Орановского (три с половиной дивизии) обеспечить стык между правым флангом 1-й армии и левым флангом 12-й армии».

В приказе командующего 12-й армией указывалось:

«4-й кавалерийской дивизии воспрепятствовать и задержать наступление противника по левому берегу реки Оржич. XXIII корпусу утром 11 марта перейти в наступление от Остроленки на Красносельц и нанести удар на левом фланге противника в случае, если тот попытается атаковать на правом фланге 1-й армии. III Кавказскому корпусу вечером того же дня сменить 9-ю сибирскую дивизию и левофланговые гвардейские части. 9-й сибирской дивизии соединиться с 10-й сибирской дивизией, которая в результате немецкого удара севернее Кадзило 9 марта потеряла два батальона. V армейскому корпусу с приданными силами – 3-й туркестанской стрелковой бригадой, 2-й кавалерийской дивизией и 1-й отдельной кавалерийской бригадой – продолжать выполнение ранее поставленной задачи, а именно продвигаться в северном направлении с целью опрокинуть правый фланг противника, действующего против Ломжи с севера».

Немцы упорно шли вперед, и Сибирский, и Туркестанский корпуса медленно откатывались назад, чтобы выиграть время для переброски резервов. К 13 марта сражение полным ходом шло по обоим берегам реки Оржич. Русские перешли в наступление, XIX армейский корпус продвигался вперед на правом фланге II Сибирского корпуса. XXIII корпус переправился через Оржич у Еднорожца (в 20 верстах к северу от Красносельца) и нанес удар по левому флангу противника. XV армейский корпус, переданный на этот участок из 10-й армии, продвинулся на север от Остроленки между Ормулевом и Оржичем с целью прикрыть правый фланг XXIII корпуса. 16 марта войска измотанного в боях II Сибирского корпуса были сменены II Кавказским корпусом.

Теперь все самое опасное осталось позади, но жестокие дни еще продолжались. Русские войска захватывали пленных и орудия, но несли большие потери, когда после тяжелых переходов через болота им приходилось атаковать населенные пункты, оборону которых противник укрепил пулеметами.

Сегодня генерал Безобразов взял меня на своем автомобиле в поездку в два полка 2-й дивизии или, по крайней мере, в ту их часть, что можно было посетить, не отправляясь в окопы. Он всегда придерживается привычки лично благодарить части, понесшие тяжелые потери, с целью „дать им встряхнуться".

Наша группа выехала в девять часов утра, мы с генералом – на лимузине, а за нами – Родзянко с дежурным адъютантом на открытом автомобиле. Было ужасно холодно – 12 градусов мороза по Реомюру.

Мы приехали в штаб 2-й дивизии, а оттуда отправились верхом или, точнее сказать, все остальные ехали верхом, а я почти всю дорогу прошел пешком, поскольку ветер, казалось, вот-вот оторвет мне руки и голову. Мы навестили остатки Финляндского полка – один батальон, Павловский полк и артиллерийскую батарею, а потом вернулись к обеду с генералом Потоцким. После обеда мы побывали еще на одной батарее, затем – в одном из батальонов Московского полка, который сейчас находится в резерве, где офицеры пригласили нас в свою землянку на чай.

Каждая часть была построена в линию, и генерал, поприветствовав солдат, от имени императора и страны благодарил их за храбрую службу. При этом он добавлял, что был уверен, что солдаты сумеют снискать себе новую славу и не посрамят доброе имя корпуса.

Было трогательно наблюдать за тем, что солдатам нравились его простые слова похвалы. Видно, что они очень любили и Безобразова, и начальника дивизии Потоцкого. Последний, проезжая верхом мимо строя, то и дело, наклонившись с лошади, поглаживал солдат за подбородок. «Бедняги, – заметил Безобразов, обращаясь ко мне по-французски, когда мы отъехали от строя, – они готовы отдать жизнь всего за одну улыбку».

Где бы мы ни останавливались, генерал устраивал небольшую лекцию для офицеров, разъясняя им общую обстановку, о которой люди в окопах часто не знают из-за малого тиража русских газет и времени, которое требовалось для их доставки на фронт. И здесь меня снова поразила та чудесная простота русских офицеров и солдат. Когда мы находились в подземном жилище в Московском полку, речь зашла о немецкой тактике и о том, что ей можно противопоставить. Генерал говорил о возможности прорыва нашего участка обороны. Он подчеркивал, что, если такое случится, единственным выходом останется немедленно контратаковать, но перед тем, как наносить контрудар, следует обрушить на противника ураганный огонь, который в ходе самой контратаки следует перенести на глубину немецких резервов. Затем в самой простой манере, не меняя интонации и избегая ханжеских цветастых выражений, он добавил: «Вы должны всегда помнить и об огромной цене молитвы. С молитвой вы сможете совершить что угодно». Такой внезапный переход от профессионального предмета к самой простой правде жизни мог бы показаться неуместным. Лично меня это шокировало, но все было воспринято собравшимися вокруг в том маленьком укрытии офицерами естественно, выражения их бородатых лиц было серьезным. В русской армии религия является очень мощным фактором; жаль только, что она не помогает сосредоточиться на более практичных материях. Силой убеждения Кромвель заставлял «бедных лавочников и прислугу» чувствовать себя равными «людям чести», а его вера не была такой уж возвышенной. Здесь же, конечно, у нас не было «железнобоких», которые проповедовали бы и укрепляли лучшие качества рядового состава на фронте. Священники всегда готовы красиво пожертвовать собой, но все они выросли из многих поколений людей бюрократической системы, что не могло не повлиять негативно на их инициативность.

15 марта Безобразов давал торжественный обед в честь командира III Кавказского корпуса генерала Ирманова В.А. и начальника его штаба генерала Розанова С.Н. Всех связывала общая симпатия, основанная на общей неприязни по отношению к командующему армией Плеве, штаб которого находился в этом же городе, но которого не оказалось в числе приглашенных. Ирманов был изящным пожилым человеком, который большую часть службы провел в Сибири. Его отец носил немецкую фамилию, а мать была родом с Кавказа. Генерал изменил фамилию с «Ирман» на «Ирманов» после начала войны. Это был доблестный служака, и его корпус успел хорошо зарекомендовать себя.

Энгельгардт вернулся с заседаний императорской Думы в Петрограде, преисполненный оптимизма. Он поделился со мной мыслью о том, что война должна окончиться в течение четырех месяцев. А Австрия разлетится на куски уже через пару месяцев. Я позволил себе не согласиться с этим на том основании, что немцы слишком умны, чтобы позволить Австрии быть потерянной для альянса.

Энгельгардт, как практически каждый, кроме Ностица, был большим приверженцем того, что с точки зрения стратегии наиболее важным является Юго-Западный фронт. Он заявил, что готов понять, что вторжение войск Ренненкампфа и Самсонова в Восточную Пруссию произошло с целью ослабить давление противника во Франции, однако он считал никак не оправданной попытку нового вторжения войсками Сиверса в прошлом декабре. По его мнению, Россия должна удерживать рубеж Неман – Бобр – Нарев силами семи армейских корпусов и ополчения. Этот рубеж следует также максимально укрепить в инженерном отношении. А нашу кавалерию следует бросить вперед, в рейд или даже, если будет возможно, в наступление в приграничных районах Германии с целью уничтожения максимально возможного количества железнодорожных путей.

По мнению Безобразова, на юге наш оборонительный рубеж должен продолжаться до самой Пилицы.

Я выразил сомнение в том, что всего семь русских корпусов способны сдержать столь грозного противника, как немцы, которые к тому же имеют за спиной 250 миль (от Ковно до Новогеоргиевска) железных дорог Восточной Пруссии. А этот фронт по мере нашего наступления будет непременно расширяться. Здесь могло бы помочь наличие стратегического резерва центрального подчинения, скажем в районе Седлец. С другой стороны, я согласился с тем, что план Энгельгардта все-таки выглядит гораздо предпочтительнее, чем замысел, предусматривавший попытку вторжения в Восточную Пруссию, а затем такую же попытку в Галиции.

Энгельгардт заявил: «Сила России в количестве ее населения и в обширности ее территории. Даже если немцы перерезали бы линию Вильно – Гродно – Варшава, у нас есть другая линия – Бологое– Седлец. Стратегия России потерпела поражение, так как ее генералы не могут даже генерировать идеи, а не то что обладают знаниями о том, как воплотить эти идеи в жизнь».

Он согласился со мной, что в армии множество прекрасных офицеров на должностях командиров рот и эскадронов, но предположил, что подготовка офицеров более высокого звена в мирное время была основана на неверных принципах. Командиры рот и эскадронов являлись единственными, кто и в мирное время постоянно выполнял те же задачи, что и во время войны, то есть командовал подчиненными подразделениями. Даже командир батальона большую часть времени тратил на то, чтобы критиковать и инструктировать подчиненных ему командиров рот. А критиковать всегда легче, чем самому осуществлять командование. Командиры всех степеней должны сами постоянно учиться во время военных игр, штабных учений и т. д. Критика, разумеется, тоже необходима, так как помогает обучать командиров нижних звеньев, но долг командира состоит в том, чтобы прежде всего учиться самому, а уже потом учить других.

Он обвинил штабы в том, что они отдают приказы, о невыполнимости которых в войсках сами знают заранее. В качестве примера Энгельгардт привел приказ, отданный III Кавказскому корпусу вечером 10 марта, согласно которому корпус должен был за 11 марта пройти маршем 36 верст и вечером того же дня сменить на переднем крае 9-ю сибирскую дивизию.

Поздно вечером 16 марта были получены приказы, которые практически приводили в состояние чрезвычайной готовности войска всего Северо-Западного фронта. 10, 12, 1, 2 и 5-я армии получили указания продолжить укрепление своих участков фронта, в то же время не забывая уделять особое внимание тому, чтобы любыми способами ослаблять противостоящую группировку противника. I Сибирский корпус становился общим резервом и переходил в непосредственное подчинение командующего Северо-Западным фронтом. Корпус получил приказ передислоцироваться в Седлец.

Считалось, что Осовец вне опасности. Крепостная артиллерия доказала, что не уступает немецким осадным орудиям. Моральный дух гарнизона, что признавал даже противник, был высок, а характер местности не позволяет захватить крепость с налета.

По данным разведки 12-й армии, по состоянию на 17 марта немцы имели на Восточном фронте следующие силы и средства:

Неман – 4 корпуса;

Бобр – Нарев:

на участке 12-й армии – 5 корпусов;

на участке 1-й армии – 6 корпусов.

Итого: 11 корпусов.

Зависленский район – 8 корпусов;

Карпаты – 4 (или 5) корпуса;

австрийцы – 40 дивизий (что соответствует 20 армейским корпусам).

Итого: 47–48 армейских корпусов.

Россия имела на фронте 52 армейских корпуса, но преимущество неприятеля заключается в наличии развитой железнодорожной сети, в налаженном снабжении снарядами, большом количестве пулеметов и прежде всего в хорошо отлаженной военной организации, что позволяет ему быстро возмещать свои потери. Например, разгромленный в конце февраля под Праснышем немецкий корпус был переброшен к границе, где прошел доукомплектование. Затем, как мы узнали от пленных, буквально в течение одного-двух дней корпус вернулся на прежние позиции. Что же касается наших корпусов, то, например, I армейский корпус, который потерял свыше 50 % личного состава, был вынужден несколько недель практически бездействовать в ожидании прибытия пополнения.

Полковник Надзимов, отвечающий за тыловую службу гвардейского корпуса, взял меня с собой для беседы с только что взятыми в плен немецкими офицерами. Я надел русскую офицерскую «шубу», которую носил постоянно, чтобы не попасть под огонь русских часовых. Поэтому не думаю, что кто-то из них даже догадывался, что перед ними англичанин. Русские повернули тему разговора к Англии. Немцы были очень уверены в себе и готовы спорить по любому поводу. «Единственной виновницей в войне является Англия. Все знают, что Скарборо являлась укрепленной базой. Английский флот боится атаковать германский флот. Англичане могли бы найти наших моряков в любое время; для этого достаточно просто дойти до Гельголанда. Германия должна победить, и война закончится сразу же, как только Англия поймет, что с нее достаточно. У России нет интересов, затрагивающих интересы Германии, но ее интересы постоянно задевают интересы Британии – например, в Персии и Китае. Целью англичан в войне является разгромить своих соперников в торговле» – вот в чем в основном выражались их общие мысли.

17 марта я получил телеграмму, в которой посол просил меня приехать в Петроград. 18-го числа я выехал на автомобиле из Ломжи и прибыл в Варшаву, где утром 19-го числа сел на поезд, на котором за 42 часа доехал до Петрограда (в мирное время эта поездка заняла бы всего 17 часов!).