Глава 21
Юго-Западный фронт в июне. «Наступление Керенского» в июле 1917 г

29 мая я выехал из Петрограда и через Ставку и город Киев направился в Каменец-Подольский, в штаб Юго-Западного фронта. В Ставке я впервые увидел и познакомился с генералом Деникиным, который сейчас занимает должность начальника штаба. Большую часть войны он был начальником 4-й стрелковой дивизии («железной дивизии»). Генерал производит впечатление человека с большим самообладанием.

Из Ставки я с комфортом выехал вместе с начальником службы тыла Юго-Западного фронта генералом Дзивеновским. В Киеве проходила забастовка официантов, но генерал отвел меня к полякам, которые обслужили нас по-королевски.

То, что происходит в Киеве и на железной дороге, не обещает ничего хорошего для грядущего наступления. На вокзале в Киеве постоянно полно солдат, которые должны были находиться на фронте. Было дано разрешение раз в три недели предоставлять увольнительные 5 % рядового состава возраста до 40 лет и 15 % – от 40 до 43 лет. Однако на самом деле разрешение отлучиться с фронта получило гораздо большее число солдат; при этом лишь немногие вернулись из отпусков. Крыши вагонов, вплоть до Киева, были переполнены солдатами, однако как только мы оказались западнее города, поезд почти опустел.

В Каменец-Подольский я прибыл в воскресенье 3 июня. Здесь я пробыл месяц при 11, 7 и 8-й армиях.

Генерал Брусилов получил назначение на пост Верховного главнокомандующего вместо генерала Алексеева. 6 июня вместе с тремя князьями, составлявшими его личный штаб, он оставил Юго-Западный фронт и отправился к новому месту службы. Французские офицеры посчитали фатальной ошибкой убрать с фронта единственного человека, который мог бы повести людей за собой в наступление, когда придет этот час. Генерал Брусилов и сам говорил Керенскому, что если тот хотел перевести его, то следовало бы сделать это раньше. «Тем не менее, – добавил он, – поскольку мое имя стало синонимом наступления, мое новое назначение автоматически будет вдохновлять войска на всех фронтах».

Большинство офицеров были откровенны относительно того, что они называли «политической гимнастикой Брусилова». Один из них заявил, что если генерал был нужен на Юго-Западном фронте до революции, то после того, как она произошла, он не нужен уже нигде. Другой считал, что, несмотря на наличие характера и чувства здравого смысла, генералу очень не хватает высшего военного образования и что в Могилеве он будет представлять собой «явную опасность, так как отдаст все на откуп политиканам».

Метод генерала Брусилова заключался в том, чтобы убедить человека во время беседы. 4 июня мне вместе со множеством русских генералов пришлось четыре часа просидеть в его приемной, пока Брусилов в течение этого времени пытался вразумить прапорщика, арестовавшего своего дивизионного начальника и отказывавшегося прибыть по вызову командиров корпуса и армии. На следующий день генерал поведал мне, что в этой дивизии не признают ни Временного правительства, ни Совета; солдаты там следуют лишь собственной «программе», суть которой состоит в том, чтобы любым способом избежать боев и покинуть фронт. С военной точки зрения те четыре часа оказались абсолютно потеряны. Был лишь один способ справиться с дивизией и с мальчишкой, который сбивал с пути солдат, и Брусилов, как офицер, прослуживший более сорока лет, должен был хорошо знать этот способ.

По словам офицеров, Брусилов пытался снискать себе расположение среди революционеров рассказами о том, что он был первым русским генералом, потребовавшим отречения императора. Однако они упоминали и тот факт, что он дважды поцеловал руку его величества во время последнего визита того на Юго-Западный фронт.

5-го числа он попрощался с подчиненными, заявив им в прощальной речи: «Я всегда приношу с собой удачу. 8-я армия всегда была победоносной, а потом под моим командованием стал победоносным и весь Юго-Западный фронт. Теперь я поведу к победе все армии России».

По словам офицеров, когда генерал командовал 8-й армией, он был незаслуженно удачлив: так, он уже почти отдал приказ об отступлении под Гнилой Липой 27 августа, и то же самое случилось и в боях с австрийцами 11 сентября, когда те сами отступили. Офицеры считали, что если бы 3-я и 8-я армии наступали более решительно, им удалось бы отрезать главные силы Австро-Венгрии, и тогда русскую гвардию удалось бы отправить в помощь Самсонову, как первоначально и планировалось.

Я присутствовал на церемонии отъезда генерала, сопровождаемого «депутатами», во время которой он произнес еще три речи, последнюю уже из окна вагона. За обедом после этого один из офицеров назвал его простым приспособленцем, ничего из себя не представлявшим, но всегда стремившимся к популярности. Другой поддержал товарища, заявив, что каждый видит всю глупость кривляния Брусилова, но лично он считает, что только этот человек может сделать хоть что-то для восстановления дисциплины в русской армии.

Новым командующим Юго-Западным фронтом стал генерал Гутор, начавший войну на должности начальника штаба 4-й армии. В 1915 г. он был переведен командовать 34-й дивизией, затем стал командиром VI армейского корпуса и командующим 11-й армией. Генерал не раз был ранен. Начальником штаба у него стал генерал Духонин, до этого занимавший должность генерал-квартирмейстера.

Во время нашей встречи 5 июня генерал Духонин рассказал мне, что представители Италии обратились в Ставку с просьбой, чтобы русская армия перешла в наступление. При этом сам генерал считал, что таковое не приведет ни к чему хорошему! Когда началось наступление 1916 г., все части на фронте были полностью укомплектованы и в тылу находились примерно 200 тыс. новобранцев. Теперь же некомплект фронтовых частей составлял 200 тыс. человек, а общее число новобранцев в тылу едва достигало 60 тыс. человек. Лошади почти голодали. В то же время генерал полагал, что наступление поможет напомнить немцам о необходимости все еще считаться с русской армией или даже запросить о мире! Лично он был бы доволен, если бы удалось захватить в плен 200 тыс. вражеских солдат!

Следующую неделю я провел в Буковине, в штабе левофланговой 8-й армии. Генерал Каледин показал себя слишком честным человеком, чтобы уступить всем требованиям армейского комитета, поэтому был смещен с должности генералом Брусиловым. Сменивший его генерал Корнилов прибыл сюда только 25 мая. По общему мнению, моральный дух в армии постепенно начинал улучшаться. Один из офицеров-патриотов капитан Неженцев М.О. активно занимался организацией ударного батальона добровольцев, который должен был попытаться жить без политики и митингов и солдаты которого «были согласны пойти в наступление, получив приказ». Сразу же возникла мысль создать по одному такому батальону в каждой дивизии, чтобы «показать пример другим подразделениям».

Идея являлась хорошей, но более насущным было придумать, кого бы поставить позади боевых порядков войск, чтобы заставить пойти вперед «плохие» части. Время, когда на солдат можно было воздействовать примером, прошло.

Планом генерала Корнилова предусматривалось нанести удар в северо-западном направлении на Надворну. Он не предполагал переходить через Карпаты. Так же думали и в войсках. Один из солдат части, стоящей в Карпатах, заявил ему: «Господин генерал, мы пойдем вперед, только эти места неудобны для наступления. Если мы возьмем эту вершину, то перед нами всегда будет оказываться очередная следующая, им не будет конца, и от наступления не будет никакого толку».

Здесь, на крайнем южном участке, меньше жаловались на визиты агитаторов, которые буквально наводнили Северный фронт, но офицеры говорили о вредном влиянии левых газет. Полковник инженерного полка XI армейского корпуса рассказал, что его солдаты подписались на десять экземпляров газеты «Правда», и им прислали бесплатно еще 40 экземпляров. Солдаты, которые умели читать (примерно 20 % от общего числа рядового состава) и долгое время прожили под строгим контролем цензуры прежнего режима, привыкли считать, что печатное слово – это обязательно правда, поэтому верили всему тому, что читали.

За обедом в штабе армии к нам приходил доктор-революционер, который благодаря своим политическим убеждениям сделал карьеру от младшего врача госпиталя до главного врача всего фронта. Он говорил о Ленине как об «идеалисте с чистым разумом». Мы все набросились на него с вопросами о дисциплине, пытались доказать, как глупо было отменять смертную казнь. Этот человек сам оказался настоящим идеалистом, не имевшим представления о ежедневном распорядке и об организации командования солдатами, многие из которых во время боев показывают себя трусами. С гордостью доктор приводил в качестве примера свой метод обращения к лучшим чувствам солдат. Так, одно из его распоряжений заканчивалось словами: «Я требую, я прошу, я надеюсь, что этот приказ будет выполнен». Проклятый осел!

К ужину приехал начальник разведки фронта генерал Величко. Он рассказал анекдотичный случай, который иллюстрировал, как трудно получить деньги от правительства. Один подполковник потратил собственные 7,5 рубля и попросил, чтобы государство компенсировало ему затраты. Переписка длилась восемь лет. Офицер вышел в отставку, но, будучи человеком принципиальным, продолжал требовать свое. В конце концов, когда он был уже при смерти и лежал в своей постели без сознания, на его имя пришло письмо, где государство признавало свой долг этому человеку в размере 7,5 рубля. Решение было принято слишком поздно, чтобы умирающий был удовлетворен им, но его вдова сумела придумать формулу, воплощавшую факт позднего признания государством заслуг своего мужа. На могильной плите она распорядилась сделать надпись: «Здесь лежат останки подполковника, человека, которому осталось должно его государство».

8 июня Керенский разжаловал генерала Гурко, лишив его должности командующего Западным фронтом и отправив командовать одной из дивизий Казанского военного округа. 28 мая генерал подал в отставку, отказавшись нести ответственность командующего после того, как была опубликована «Декларация прав солдат», автором которой был Керенский.

11-го числа после ужина Керенский попросил меня зайти к нему в кабинет для беседы. Комната, которая также служила генералу спальней, находилась во дворце австрийских наместников в Буковине и выходила окнами на сад, где стояла статуя убитой австровенгерской императрицы. В этом же самом помещении в прошлые годы я беседовал с генералами Лечицким и Калединым, двумя самыми лучшими русскими солдатами, которые оба уже сгинули в крови общей смуты.

Бедный Корнилов был настроен очень пессимистично. Он заявил, что то, как обошлись с Гурко, ясно демонстрирует решимость нынешнего правительства смещать любого из тех, кто обладает решительным характером и имеет хоть какой-то авторитет среди солдат. Оставят лишь таких людей, как Брусилов, готовых согласиться с любым безумием, которое они предложат. Корнилов поддержал меня в том, что если запланированное наступление провалится, то союзникам не следует более рассчитывать на Россию. Он заявил: «Если Россия прекратит сражаться, я надеюсь, что вы возьмете меня в британскую армию рядовым солдатом, потому что я никогда не пойду на мир с немцами».

На следующий день я выехал из 8-й армии и три следующие недели провел в 11-й и 7-й армиях, которые должны были наносить главный удар.

По дороге из Тарнополя я повсюду видел признаки дезорганизации. В одном из сел остановилась гвардейская артиллерия. Орудия и повозки были расположены беспорядочно, там же, где распрягли лошадей. У орудий не было часовых. Представляю, как должны себя при этом чувствовать офицеры с их тягой к порядку. В некоторых местах мы проехали мимо транспортных телег. Лошади стояли распряженными, но связанными, никто не озаботился их покормить. А солдаты спокойно спали рядом под деревьями.

После ужина я спросил офицера, возглавлявшего разведывательный отдел, о том, кто будет командовать во время наступления, офицеры или комитеты. Он ответил, что конечно же офицеры, но сразу же добавил, что положение офицера в полку сейчас настолько отчаянно, что он даже не знает, не убьют ли его.

На следующий день, когда на фронте происходило братание, к русским подошли несколько немецких офицеров, и сразу же начался оживленный спор о причинах войны. Русские офицеры, естественно, не сошлись во мнениях с немецкими, а один из русских солдат заявил, что он склонен скорее поверить тому, что говорят немцы. Уходя, немецкие офицеры говорили русским коллегам, что им «очень жаль их», что «их положение ужасно».

Лично я виню за все муки русского офицерства, которое сейчас так страдает, высшее командование – Гучкова, Алексеева и всех прочих. Они должны были сразу же настоять на жесткой линии защиты армии. На этом участке фронта есть целые части, где предпочитают лишь читать напечатанную и распространяемую на немецкие деньги «Правду». А чего можно ожидать от солдат, отравленных такими материалами? В другие части ежедневно привозят сотни экземпляров русских газет, напечатанных немецким Генеральным штабом, где особое внимание уделяется нападкам на Англию.

Что может русский солдат знать о «мире без аннексий и контрибуций», формуле, изобретенной в Берлине специально, чтобы ввести его в заблуждение? Многие считают, что Аннексия и Контрибуция – это такие два города, и один из солдат на вопрос, понимает ли он этот лозунг, заявил, что лично он не знает, где находится Аннексия, зато Контрибуция точно располагается «где-то в Турции!». Наверное, он путает это название с Константинополем!

Вечер 16 июня я провел в XLIX корпусе, где встретился с его командиром генералом Селивачевым, очень уравновешенным по характеру человеком. В его жилах, несомненно, есть толика еврейской крови, а голова необычной, похожей на ананас формы смотрится очень забавно. Как говорят офицеры, из-за этого он не получил назначения в Генеральный штаб, хотя и окончил академию.

После обеда я побывал у чехов, примерно 4 тыс. которых примут участие в наступлении, – рослые парни с грудной клеткой, как у учителя гимнастики в городе Олдершот. За ужином их оркестр сыграл британский гимн. Я спал в комнате генерала, а в 6.30 на следующее утро выехал с ним на передовую. Мы вернулись обратно примерно в 3.30 пополудни, отшагав в окопах под палящим солнцем примерно 20 километров. Несомненно, с точки зрения физической подготовки генерал Селивачев является самым энергичным из всех знакомых мне русских генералов. Повсюду он находил приветливое слово для своих солдат. Он старался сделать для них все, что было в человеческих силах.

Следующий день я провел с командиром VI армейского корпуса генералом Нотбеком.

Посещая окопы, генерал пожимал руку каждому встреченному солдату, странное отступление от принятого в русской армии обычая пожимать руки только офицерам. Проще было бы вообще отменить рукопожатие в армии, так же как и обычай носить саблю. Похоже, постепенно все к тому и шло, так как в каждом помещении штаба 11-й армии имелась надпись на двери: «В жаркую погоду рукопожатия запрещены».

За три месяца после революции в VI корпусе дважды сменялся командир. Были заменены и три дивизионных начальника, восемь из двенадцати командиров полков. В каждом полку по пять или шесть офицеров, в основном кадровых, были совсем изгнаны из армии. Немудрено, что «в распоряжении командующего Киевским округом» находились более 3 тыс. офицеров, ждавших назначения в части, где солдаты приняли бы их с распростертыми объятиями!

Солдаты некоторых частей говорили: «Мы пойдем в наступление, но если ничего не получится, мы поубиваем офицеров штаба корпуса». Один из солдат предложил во время митинга, что во главе наступающих войск должен идти командир корпуса в сопровождении всех трех начальников дивизий. За ними должны следовать 12 командиров полков, потом – остальные офицеры, а уж самыми последними пойдут солдаты.

Худшим из полков XLIX корпуса был 13-й финляндский полк, который полностью разложился под влиянием прапорщика Кириленко, полусумасшедшего субъекта, позже заслужившего дурную славу. Этот человек, выступая 12 мая перед комитетом 11-й армии, выразил уверенность в существовании тайных договоренностей между Великобританией и Германией. О том же говорят и результаты «плебисцита», который он организовал в 13-м полку для того, чтобы определить возможный порядок действий при следующем развитии событий в России:

1. Если союзники откажутся от всех претензий по аннексиям, а Германия нет.

2. Если и Германия, и союзники не согласятся отказаться от идеи аннексий.

3. Если союзники откажутся от аннексий, а Германия будет продолжать настаивать на них.

По каждому из пунктов, как он заявлял, ответом было «война», и лишь по третьему пункту – «война против союзников». Он спокойно воспринимал войну против всего мира и говорил, что самым худшим из бедствий, что падет на Россию, станет потеря Кавказа, Финляндии, Сибири и Польши.

Керенский назначил в каждую армию своих «комиссаров», задачей которых было поддерживать дисциплину. Все эти люди являлись прожженными революционерами, большинство из них провели по несколько лет на исправительных работах. Комиссар 11-й армии шесть лет находился в ссылке в Сибири, а комиссар 7-й армии Борис Савинков был главным организатором убийства великого князя Сергея Александровича. После этого он жил в эмиграции, работая журналистом. Под псевдонимом Ропшин Савинков написал притчу-пророчество «Конь Бледный». В принципе назначение комиссаров было, конечно, неверным шагом, так как это еще более роняло авторитет офицеров, но оба названные выше человека работали, не жалея себя, в тесном сотрудничестве с командованием для восстановления порядка.

Командующий 7-й армией со штабом в городке Бучач генерал Белкович и начальник штаба армии генерал Незнамов были более оптимистичны, чем офицеры ближе к передовой. По словам командира XXII корпуса генерала Обручева, чем ближе к фронту, тем меньше солдаты были настроены идти в наступление. Корпус имел 12 тыс. человек некомплекта личного состава, и, как говорил один из начальников дивизий, после революции он получил всего 400 новобранцев в качестве пополнения. Они прибыли в составе десяти маршевых рот – все, что осталось от 2500 призывников, которых со знаменами, как героев, отправляли из Твери.

Везде наличествовали явные признаки недисциплинированности. В лагере практически каждой части, имевшей гужевой транспорт, носились целые табуны непривязанных лошадей. Орудия никогда не хранили в паркованном виде. Солдаты там, где им это нравилось, мылись, лежа грелись на солнце или пили чай. Единственными, кто нес службу, были повара, и эти люди действительно ежедневно трудились при любых обстоятельствах. Дороги, которые еще год назад, когда они были отвоеваны у Австро-Венгрии и находились в отличном состоянии, теперь оказались полностью разбиты, и никто даже не пытался ремонтировать их.

Практически везде казенный транспорт использовался для целей, для которых он никоим образом не был предназначен; одной из таких задач стала доставка делегатов до мест проведения митингов и обратно.

Все мысли были только о политике. Я сидел с генерал-квартирмейстером 7-й армии за день до того, как мы отправлялись на передовую, когда объявились два члена Петроградского Совета. Они прибыли для того, чтобы прочитать две лекции: «Мир и война», а также «Об Учредительном собрании». Разве не смешны были эти людишки, эти демагоги, мечтавшие об абстрактных целях накануне наступления, которое могло решить судьбу России!

Единственным шансом было то, что на них произведет впечатление количество сконцентрированных близ фронта для поддержки наступающих войск артиллерийских орудий. Один из наводчиков, с которым мне довелось говорить, признался, что за три года он «никогда прежде не видел даже приблизительно такого количества орудий»!

Было ясно, что командование видит своей главной задачей избежать кровопролития, но ведь дисциплина могла быть восстановлена только таким путем. Сколько же русской крови можно было спасти, если бы вовремя использовали надежные части для энергичного восстановления порядка с самого начала развала в армии.

История VII Сибирского армейского корпуса может послужить типичным примером постоянного колебания командования. Корпус был сформирован осенью 1915 г. в районе Риги, и в его состав вошли 12-я и 13-я сибирские дивизии. До того, как осенью 1916 г. его включили в состав 7-й армии, корпус уже отличался неумелым командованием и, похоже, уже был заражен немецкой пропагандой.

К концу мая 1917 г. корпус, куда вошла вновь сформированная 19-я сибирская дивизия, находился на отдыхе в районе Коломеи, когда поступил приказ возвращаться на фронт в окопы. 10 тыс. солдат повиновались, остальные отказались. Комиссар доложил об этом в Военное министерство, которое, в свою очередь, прислало приказ о расформировании четырех полков. Но солдаты были при оружии, а поскольку они отказались повиноваться приказу комиссара сдать его, то решили «дать им еще один шанс».

На этот раз еще 5 тыс. солдат решили выполнять приказ. А в это время первые 10 тыс. были сведены в сводную сибирскую дивизию и твердо отказались принять обратно своих бывших товарищей. Те 5 тыс. человек так и остались во втором эшелоне.

Оставалось еще примерно 3 тыс. человек, жаловавшихся на болезни. Однако, когда туда была назначена медицинская комиссия, пройти ее согласились всего 800 человек. Всем им предоставили от двух до четырех месяцев отпуска при запасных полках для восстановления здоровья.

Вечером 28 июня на юг был переброшен II кавалерийский корпус, который должен был привести в чувство оставшихся солдат корпуса. Мятежников окружили и предложили им сдаться до 18 часов 29-го числа. Сначала они даже попытались окапываться, но выпущенные высоко в воздух несколько снарядов шрапнели заставили их переменить решение, и они сдали оружие. Когда вечером 29-го числа Савинков доложил об этом генералу Гутору и спросил у того, что делать с разоруженными 1500 солдатами, генерал ответил: «Они пойдут в наступление». Он явно решил не наказывать бунтовщиков.

Через несколько дней после того, как 800 человек получили отпуска по болезни, командующий 7-й армией генерал Белкович на автомобиле отправился в сводную сибирскую дивизию, чтобы провести с солдатами беседу о грядущем наступлении. Солдаты как раз собрались на митинг, куда был приглашен и генерал. Командующего спросили, почему он решил предоставить отпуск 800 мятежникам, а их, 10 тысяч верных правительству солдат отправил в окопы. Вопрос был сложным, и Белкович ответил, что он ничего не знал об этом, так как не видел соответствующей телеграммы. Тогда один доброволец призыва прошлого года спросил генерала, как он может называть себя командующим армией, если он даже не знает, какие телеграммы отправляют от его имени. Это так взволновало генерала, что он упал в глубокий обморок.

Наступление отложили в связи с тем, что все ожидали прибытия Керенского с совместным заявлением съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и исполнительного комитета Союза крестьянских депутатов. Честно говоря, документ, который он привез, вряд ли стоил того, чтобы его дожидаться. В нем солдат действительно призывали идти в наступление, но только затем, чтобы «доказать свою организованность и силу, добавить всю мощь голоса России к призыву стран-противниц, нейтральных и союзных государств ускорить окончание войны». Это не вселяло в солдат энтузиазма. Содержание приказа Керенского от 29 июня было более верным, но фраза «Я призываю армию, укрепленную силой и духом революции, идти в наступление» всем офицерам на фронте казалась издевательством.

По прибытии на фронт Керенский с присущей ему энергией попытался воздействовать убеждением на одну из худших дивизий в армии – 2-ю гвардейскую пехотную.

Когда вчера Керенский приехал во 2-ю гвардейскую дивизию, солдаты разделились на две группы: примерно шесть тысяч собрались вокруг него, а еще четыре тысячи расположились в нескольких сотнях метров на собственный митинг. Керенский заявил, что хотел бы поговорить со всеми, и попросил, чтобы «враждебная группировка» присоединилась к первой группе. Те отказались, назвали его «буржуем» и заявили, что намерены всегда бороться с буржуями. Они отказались слушать и присланного к ним офицера, который должен был переубедить их. Солдаты выкрикивали: «Долой войну! Долой всех!» Керенский находился в дивизии в течение двух часов, но сумел переманить в свою группу лишь очень немногих из сгрудившейся неподалеку толпы оппозиции. Гренадерский полк является худшим в дивизии, отчасти оттого, что он потерял больше офицеров убитыми, чем прочие гвардейские полки, отчасти из-за деятельности прапорщика-поляка, прошедшего обучение в районе Лемберга. В 1-й и 2-й гвардейских дивизиях можно считать нормальными только Преображенский, Семеновский и Измайловский полки, остальные пять – в скверном состоянии.

Хорошо, что Керенский заполучил такую «оплеуху», так как это поможет ему понять нынешнее состояние вещей, о котором, со слов посла, он не имеет представления.

Завтра воскресенье 1 июля. Что принесет этот день?

Никакого успеха не будет.

Давно было принято решение, что основное наступление состоится в полосе Юго-Западного фронта и одновременно или несколько позднее на других фронтах будут наноситься вспомогательные удары. Для главного удара был выбран участок шириной 28 миль, из которых 13 миль к северу от деревни Куропатники относились к 11-й армии, а 15 миль южнее – к зоне ответственности 7-й армии.

Если коротко, план предусматривал выход на западный берег реки Золотая Липа с последующим наступлением в северо-западном направлении и выходом к Лембергу.

На Юго-Западном фронте были предусмотрены еще две вспомогательные наступательные операции:

А. Удар V армейским корпусом на узком фронте, в 19 милях южнее города Броды. Удар должна была поддерживать 6-я гренадерская дивизия Особой армии, от которой впоследствии пришлось отказаться из-за нежелания солдат дивизии идти в бой.

Б. Удар XII корпусом 8-й армии западнее Мариямполе.

Целью двух вспомогательных ударов было сдержать силы противника на соответствующих участках фронта. Выбрали участок XII корпуса, потому что некоторые из австро-венгерских частей сами неоднократно просили русских поскорее переходить в наступление, чтобы у них было время для сдачи в плен до прибытия немецких войск, после которого австро-венгерским солдатам пришлось бы серьезно сражаться.

Генерал Гутор для того, чтобы подбодрить своих солдат, принял решение перенести штаб фронта из Каменец-Подольского в поселок Козова, всего в семи милях от немецких окопов. Штаб 11-й армии получил приказ передислоцироваться из Кременца в Жезиерну, а штаб 7-й армии – из Бучача в поселок Теляче. В штаб генерала Гутора входили начальник штаба генерал Духонин и генерал-квартирмейстер генерал Раттель. 11-й армией командовал генерал Эрдели. Должность начальника штаба армии занимал генерал Борис Геруа, а генерал-квартирмейстером был генерал Марковский. Командующим 7-й армией являлся генерал Белкович, начальником штаба и генерал-квартирмейстером – соответственно генералы Незнамов и Запольский. Большинство штабов переукомплектовали незадолго до начала наступления. Генерал Гутор сменил Брусилова только 6 июня. Командующего 11-й армией за последние два месяца меняли дважды, и генерал Эрдели принял армию за два дня до броска вперед. Генерал Геруа занимал свою должность два месяца, однако генерал-квартирмейстер прибыл в армию лишь за десять дней до начала наступательных боев. Командующий 7-й армией и начальник ее штаба получили свои назначения одновременно в апреле. Все командиры корпусов и большинство начальников дивизий за три месяца до перехода в наступление также были заменены.

Но несмотря на это, все кадровые офицеры, пережившие войну и революцию, прилагали героические усилия к тому, чтобы преодолеть море трусости и недисциплинированности.

В основную ударную группировку входили следующие соединения:

11-я армия:

XVII армейский корпус. 35-я дивизия;

XLIX армейский корпус. 4-я финляндская (дивизия), чехословацкая бригада, 6-я финляндская, 82-я;

VI армейский корпус. Нотбек. 2-я финляндская, 4, 16, 155, 151-я (дивизии).

Резерв командующего армией:

Забайкальская казачья кавалерийская дивизия;

V армейский корпус. Мильянт. 7-я, 10-я (дивизии) (к 7 июля завершат сосредоточение севернее Тарнополя).

Резерв командующего фронтом:

I гвардейский корпус. Илькевич. 1-я и 2-я гвардейские (дивизии) (западнее и севернее Тарнополя).

7-я армия:

XLI армейский корпус. Мельгунов. 113-я, 5-я заамурская, 3-я заамурская, 74-я (дивизии).

VII Сибирский армейский корпус. Ладовский. Сводная сибирская, 108-я (дивизии);

XXXIV армейский корпус. Скоропадский. 19-я сибирская, 23, 104, 153-я (дивизии);

XXII армейский корпус. Обручев. 5-я финляндская, 1-я финляндская, 3-я финляндская, 159-я (дивизии).

Резерв командующего армией:

Гвардейская стрелковая дивизия;

Польская дивизия;

два батальона самокатчиков;

II кавалерийский корпус. Туманов. 9-я кавалерийская, сводная кавалерийская (дивизии).

Резерв командующего фронтом:

3-я гвардейская пехотная дивизия;

V кавалерийский корпус. Велиаршев. 11-я кавалерийская, оренбургская казачья дивизия;

XLV армейский корпус. 122, 126, 194-я (дивизии) (к 13 июля должен завершить сосредоточение после переброски из 9-й армии).

Как обычно, русские имели значительное превосходство в штыках, к тому же впервые за все время войны русскому командованию удалось добиться превосходства над противником в артиллерийских орудиях и аэропланах.

Помимо специальных подразделений, в которых насчитывалось более 50 тыс. солдат и офицеров, в состав группировки русских войск входили 23 дивизии, сведенные в армейские корпуса первой линии, – всего 174 701 солдат и офицеров в пехотных ротах. Противник мог выставить против них 18 батальонов немецких войск, 48 – австро-венгерских и 12 – турецких. Русские превосходили противника в живой силе в три-четыре раза.

Согласно принятой в русской армии классификации, ее артиллерия на участке наступления насчитывала 693 легких полевых орудия против 284 вражеских орудий, 84 легких гаубицы против 178 гаубиц у противника, а также 337 так называемых тяжелых пушек и гаубиц против 66 орудий этого типа у неприятеля.

В составе 11-й армии было примерно 50 аэропланов, а в 7-й – около 70, в том числе шесть, относящихся к классу «больших».

Противник знал о нашей группировке на этом участке фронта, однако вплоть до 23 июня он не мог себе представить, что мы серьезно решились идти в наступление. Информация, поступавшая от дезертиров, позволяла неприятелю отслеживать каждый шаг наших войск. Например, было нужно отвести гвардейский корпус с правого фланга 11-й армии и сосредоточить его в тылу наступающей группировки. На следующий день после отвода корпуса, когда его место занял I Туркестанский армейский корпус, к немецким траншеям отправились унтер-офицер и рядовой и вернулись назад примерно через два часа, оба пьяные, имевшие при себе коньяк и пропагандистскую литературу. Когда оба они, пошатываясь, возвращались в свои окопы, офицер приказал открыть огонь по перебежчикам, но его солдаты не выполнили приказ. Шпионы противника спокойно проходили туда и обратно через позиции XXXIV армейского корпуса. Войска получили команду на сосредоточение в ночное время, но многие части согласились совершать марш только днем.

Активно бунтовали лишь немногие пехотные части, но почти в каждой дивизии был свой ненадежный полк. В кавалерии и артиллерии, как правило, подрывной пропаганде не поддавались.

Инспекторы артиллерии корпуса предложили разрушить первую линию окопов противника, подвергнув ее пятичасовому артиллерийскому удару, и только после этого бросать вперед пехоту. Но командующий фронтом отверг это предложение по совету французского капитана артиллерии Вагно. В конце концов решили, что 11-я армия и XLI армейский корпус 7-й армии начнут артиллерийскую подготовку в дневное время 29 июня, а остальные корпуса

7-й армии, VII Сибирский, XXXIV и XXII – днем 30-го числа. Наступление начнется в десять часов утра 1 июля, однако финляндская стрелковая дивизия и чехословацкая бригада начнут наступать позже, утром 2 июля.

Артиллерийская подготовка, на которую орудия противника почти не отвечали, разрушила проволочные заграждения, а также все оборонительные сооружения первой линии.

VI корпусу удалось захватить три первые линии окопов врага в течение двадцати минут практически без потерь. 2-я финляндская дивизия заняла деревню Конюши, но, поскольку там были найдены запасы спиртного, остальные дивизии корпуса оставались на прежних позициях.

Но успеху наступления сильно препятствовали недисциплинированность и откровенная глупость солдат. Перед левофланговым полком 16-й дивизии в ходе наступления не ставилось выполнение активных задач. Пока шла артиллерийская подготовка, полковой комитет проинформировал дивизионного начальника, что солдаты отказываются идти вперед, так как для них проделали только два прохода в проволочном заграждении, а на участке соседнего полка имелись восемь таких проходов. На разрушение заграждений, как того требовали солдаты, нужно было бы затратить дополнительное количество артиллерийских снарядов, которые могли быть использованы для разрушения траншеи противника. Дополнительные проходы были не нужны, а полк, атаковавший вражеские траншеи на этом участке, понес более серьезные потери, чем планировалось, так как против системы обороны противника затратили меньшее количество снарядов.

Правее на участке XLIX армейского корпуса отказался идти в атаку 24-й полк 6-й финляндской дивизии. В результате 2-й и

8-й полки 2-й финляндской дивизии подверглись ожесточенным контратакам неприятеля, в ходе которых полки потеряли соответственно по 25 и 30 офицеров.

В 7-й армии все дивизии, получившие приказ активно атаковать, заняли вражеские траншеи сразу же после того, как они были разрушены огнем артиллерии, однако, за исключением дивизий VII Сибирского корпуса, солдаты в них проявили мало желания продолжать наступление. На опушке дубовой рощи на возвышенности юго-восточнее Бржезан были расположены несколько артиллерийских наблюдательных постов. На одном из них находились генерал Гутор и военный министр. С другого поста, расположенного несколько левее, я получил прекрасную возможность наблюдать за наступлением сводной Сибирской дивизии вдоль вершины холма прямо перед нами.

Все наблюдательные посты были переполнены, так как там находились не только артиллерийские офицеры, но и корреспонденты и солдатские «делегаты». С другой стороны, надежная связь с передовой отсутствовала. Часы артиллерийского полковника на наблюдательном посту, где находился я, отставали на восемь минут, и по его приказу продолжали вести непрерывный огонь по вражеским траншеям и после десяти часов, до тех пор, пока с одной из батарей не пришло донесение, что эти окопы уже заняла русская пехота.

Примерно в два часа дня я отправился обратно в штаб 7-й армии. Там я обосновался в кабинете генерал-квартирмейстера, откуда имел возможность следить за общим ходом наступления. Сначала все в штабе находились в приподнятом настроении, но после трех часов дня картина стала меняться.

74-я дивизия не могла продвигаться вперед и жаловалась на сильный огонь противника слева. Командующий фронтом сообщил по телефону, что многие солдаты дивизии устремились назад, в тыл. Он приказал отправить в дивизию как можно больше делегатов, чтобы те попробовали воодушевить дрогнувших. Несомненно, отправить в войска делегатов предложил Керенский, считавший это средство панацеей от всего. Теперь же ему предстояло собственными глазами убедиться в том, насколько неэффективными были их действия по сравнению с действиями офицеров, авторитет которых он позволил полностью подорвать.

Сводная сибирская дивизия продолжала идти вперед; на усиление ей была брошена 108-я дивизия.

Командир XXXIV армейского корпуса генерал Скоропадский скоро стал просить о помощи: «Два полка 19-й сибирской дивизии вышли ко второй линии немецких окопов, но еще двум полкам не удавалось преодолеть сопротивление противника и продвинуться вперед. В 23-й дивизии все три полка уже были брошены в бой и понесли тяжелые потери от огня немцев. Генерал опасался, что противник предпримет контратаку. В 153-й дивизии так много солдат болели цингой, что в ротах оставалось всего по 40 человек». В четыре часа дня генерал сообщил по телефону, что против его корпуса действуют две немецкие дивизии, так как в плен были взяты солдаты из немецких 15-й и 24-й дивизий резерва. На самом деле те две немецкие дивизии противостояли не только четырем дивизиям корпуса Скоропадского, но также и двум дивизиям VII Сибирского и одной дивизии XLI армейского корпусов!

Генерал Скоропадский предложил тем же вечером заменить его корпус войсками II гвардейского корпуса. В этом его поддержал и штаб армии, обосновав это необходимостью восстановить веру в исход наступления.

К 5.30 дня XXXIV корпус отошел на исходные позиции.

Та же судьба постигла и XXII армейский корпус, действовавший на левом фланге. Сначала все три дивизии сумели далеко продвинуться вперед. Особенного успеха добилась действовавшая в центре 1-я финляндская дивизия. 5-я финляндская дивизия на правом фланге заняла две линии турецких окопов, но после контратаки отступила. Ее примеру последовали и две другие дивизии.

К 18.00 1 июля все русские части, за исключением VI и VII Сибирского корпусов, отошли на исходные позиции. VII Сибирский корпус удерживал занятые в ходе наступления позиции в течение примерно 48 часов, после чего тоже был оттеснен назад. Несколько газовых снарядов породили панику в 3-й заамурской и 74-й дивизиях. Огонь противника никогда не был плотным, и русская артиллерия действовала почти как на полигоне.

Большая часть пехоты проявила себя плохо. На некоторых настолько большое впечатление произвела артиллерийская поддержка наступления, к которой они мало привыкли, что солдаты соглашались идти вперед только после того, как вражеские укрепления были полностью уничтожены. Потеряли много офицеров, и солдаты не желали продолжать идти вперед. Каждый знал, что дальнейшее наступление сопряжено с большим риском, зато вернуться назад в свои окопы можно было без малейшего страха наказания. Большинство не хотело еще более усугублять проблемы, идя дальше в неизвестность, зато с удовольствием было готово вернуться к ставшей уже привычной жизни в обороне. Как выразился один русский артиллерийский генерал, «они почувствовали себя брошенными на фронте и вернулись отсыпаться по своим норам».

Многие офицеры вели себя как герои. Один из них после нескольких неудачных попыток поднять своих солдат в атаку сорвал с себя погоны и поклялся, что «никогда больше не будет командовать такими свиньями». Потом он взял винтовку и пошел вперед простым солдатом. Другого, пулеметчика, трижды видели бросающимся вперед, а потом возвращающимся к солдатам и пытающимся убедить их идти за ним. Но все безрезультатно.

Группа пропаганды из Черноморского флота в составе 12 матросов шла в наступление вместе с солдатами 11-й армии.

1 июля от штабов поступили донесения, согласно которым было взято следующее количество пленных: 11-й армией – 164 офицера и 250 немецких солдат, а также 8010 австро-венгерских солдат; 7-й армией – 23 офицера, 1214 немецких, 577 австрийских и 191 турецких солдат; кроме того, 11-я армия захватила пять артиллерийских орудий.

81 полк чехов в полном составе сдался солдатам VI корпуса, а на следующий день под полковым знаменем промаршировал через Тарнополь в сопровождении небольшого конвоя из казаков.

Первые данные о потерях были невероятно огромны. Все время во время обеда генерал Духонин говорил о чудовищных потерях в 23-й дивизии, от которой «осталось всего две тысячи штыков». На следующий день выяснилось, что потери всей 7-й армии не превышали количества, отраженного в первом донесении о потерях одной только этой дивизии. Возможно, большое количество солдат просто скрылось в лесах и оставалось там до тех пор, пока не проголодались и не почувствовали уверенность в том, что бои закончились. Наконец, в последних уточненных данных указывалось 17 339 убитых, раненых и пропавших без вести.

Начальник тыла Юго-Западного фронта, который 1 июля обеспечивал эвакуацию раненых из Козовы, рассказал мне, что то, что ему пришлось увидеть повсюду, совершенно развеяло его прежний оптимизм. В поезде, где числилось 850 раненых, действительно страдали от ран всего 15 человек. Почти все остальные «имели ранения в левую руку, некоторые – в один из пальцев. Все ранения выглядели подозрительно. Прежде за нанесение себе ранения солдат приговаривался к смертной казни, но сейчас врачи, по крайней мере те из них, что не состояли в различных комитетах, опасались арестовывать таких солдат».

Несмотря на то что Керенский много времени уделял исполнению своих обязанностей военного министра, он оставался в первую очередь революционером. Когда на наблюдательный пост привели трех немецких пленных, взятых первыми, он попросил выяснить у них не количество немецких войск на левом и правом флангах или в центре, а то, к какой политической партии они принадлежат, правда ли то, что скоро в Германии произойдет революция. Те честно ответили, что не принадлежат ни к какой партии и ничего не знают о том, что происходит в их стране, но на фронте, где они находятся всю войну, не было никаких признаков революции.

Военный министр на самом деле верил в то, что ему удалось одержать великую победу, или притворялся, что так считает. Он отправил премьер-министру велеречивую телеграмму: «Сегодня раз и навсегда дан ответ на все лживые происки и нападки на организацию русской армии на демократических принципах. Я настоятельно прошу Вас срочно дать во имя свободы народа санкцию на вручение мной красных революционных знамен полкам, которые принимали участие в битве 1 июля». Князь Львов ответил, что санкционирует это предложение, а также беспристрастно и правдиво заметил, что «1 июля показало всему миру, на что способна революционная армия, организованная на демократических принципах, вдохновленная пламенной верой в идеалы революции».

Вечером 1 июля на позиции, которые прежде занимал XXXIV армейский корпус, прибыл II гвардейский корпус. Генерал Скоропадский с 23-й дивизией отправился в резерв. 19-ю сибирскую дивизию вернули в VII Сибирский корпус, а 153-ю дивизию передали в XXII армейский корпус. Части XLI корпуса дали понять, что больше не намерены идти в бой. Так закончилось наступление 7-й армии.

2 июля 11-я армия продолжала наступать. XLIX армейский корпус во взаимодействии с 35-й дивизией на правом фланге значительно продвинулся вперед. Командиру корпуса генералу Селивачеву повезло, что на его фронте находились только австро-венгерские войска. По данным пилотов, за день до этого они видели, как немецкие части уходили в южном направлении, чтобы остановить наступление VI корпуса. Сам генерал на следующий день взволнованно признался, что обязан своим успехом чехословацкой бригаде, и эту точку зрения подтверждает список взятых в плен:

Чешский офицер только что рассказал мне, что его солдаты сегодня захватили 20 орудий. Еще два орудия взяли 35-я дивизия и 4-я финляндская дивизия.

Чехи жалуются на жестокое обращение. Не менее 20 тыс. пленных чешских солдат, которые, разумеется, сдались в плен добровольно, по слухам, погибли на Мурманской железной дороге. Даже теперь только 10 % пленных чехов получили разрешение добровольцами отправиться на фронт, остальных заставляют трудиться на фермах в тылу.

Керенский говорит, что они должны, вместо того чтобы сражаться на Русском фронте, совершить революцию в Австро-Венгрии.

VI армейскому корпусу не удалось продвинуться дальше. Брожения в I гвардейском корпусе, единственном резерве, сосредоточенном в тылу 11-й армии, не позволили полностью развить успех, достигнутый VI корпусом 1 июля. Из-за этого генерал Эрдели счел необходимым в последний момент отвести назад 151-ю дивизию этого корпуса, сделав ее армейским резервом, а командир корпуса, таким образом, остался без войск, которые мог бы бросить на чашу весов, чтобы развить первоначально достигнутый успех.

Как оказалось, успех, достигнутый 2 июля XLIX корпусом генерала Селивачева, не принес пользы. I гвардейский корпус оказался слишком далеко. Из-за волнений среди солдат корпуса 3, 4 и 5 июля прекратили наступление все части 11-й армии.

Утром 1 июля я встретил на марше Павловский полк, который, правда, двигался в сторону фронта, но без какого-то подобия порядка. Через полчаса я привел этот факт начальнику дивизии генералу Рыльскому, которого нашел в штабе 11-й армии, и он был очень удивлен моим замечанием. Сам генерал ни в малейшей степени не рассчитывал на то, что полк будет соблюдать порядок в движении, хотя сам отдал приказ на совершение маневра.

Гренадерский полк отказывался выдвигаться до 4 июля, когда неожиданно поменял решение. Утром 5-го числа на смену измотанным частям XLIX армейского корпуса, в первую очередь чешской бригады, понесшей огромные потери 2 июля, прибыли всего два батальона I гвардейского корпуса. Неудивительно, что 6 июля, когда наступление возобновилось, противник уже успел окопаться и подтянуть свежие силы.

4 июля казалось очевидным, что на направлении главного удара не следовало ожидать дальнейшего продвижения наших войск. Все подтвердило мое прежнее впечатление, что русская армия как боевая машина безнадежно разрушена. Поэтому я решил вернуться в Петроград, чтобы телеграфом передать мои выводы в Англию.

Я узнал, что меня хочет видеть Игнатьев, поэтому в десять часов утра на маленьком «форде» отправился в штаб 1-й гвардейской пехотной дивизии.

Игнатьев увел меня в свою небольшую палатку, чтобы мы могли спокойно поговорить. Он был настроен очень пессимистично, а поскольку этот человек обладал хорошим пищеварением и общим чувством здравого смысла, его мнение очень ценно. По мнению Игнатьева, никакой надежды не осталось.

Я задал ему три вопроса о том, будет ли Россия:

1) сражаться так же, как сражалась до революции;

2) сражаться так же, как сражалась после революции, до тех пор, пока не будет заключен мир;

3) заключит ли Россия сепаратный мир.

На первый вопрос он взволнованно ответил «нет». Он склонялся к тому, чтобы ответить «да» на второй вопрос, пусть и колебался, но не исключал возможности положительного ответа и на вопрос о сепаратном мире.

Игнатьев подчеркнул, что мир жизненно важен для России и что если вскоре не будет заключен мир, то начнется всеобщая резня. Продолжение боевых действий поставит Россию на грань экономического коллапса. Даже в самом начале войну поддержало лишь незначительное количество крестьян. Хотя за нее высказались образованные классы, но единственной мечтой каждого из солдат-крестьян на фронте давно уже был мир.

Игнатьев сказал мне: «Если вы сейчас выйдете на любую сельскую площадь и провозгласите, что война немедленно закончится, но при единственном условии, что Николай Романов вернется к власти, каждый с этим согласится без всяких разговоров о демократической республике».

На мой вопрос о том, повлиял ли пересмотр целей войны на общественное мнение в России, он ответил, что все это важно для сознательных людей, а единственное, чего хотят солдатские массы, – это спасти свои шкуры. Они не являются ни большевиками, ни меньшевиками, а просто «шкурниками».

Он допускал, что Россия была готова пойти на совершение грязных дел и что в течение ближайших 20 лет ни один иностранец не станет разговаривать с русским. На месте Англии он попытался бы как можно скорее выйти из войны, пока для этого еще оставалось время!

Игнатьев всегда надеялся, что мир покончит с милитаризмом, но сейчас понимал, что после победы Германии милитаризм в мире неизмеримо вырастет.

Граф сказал, что никто не может сейчас описать то положение, в котором оказались офицеры. Они стали просто мучениками, а не офицерами. Несколько дней назад командир одной из рот егерского полка ехал верхом, сопровождая свое подразделение, когда солдаты потребовали от него спешиться, так как буржуй не должен ехать верхом в то время, как им приходилось идти пешком. И он слез с коня! Тогда его солдаты стали спорить о том, что, может быть, офицеру все же следует ехать верхом, чтобы он поскорее нашел для них жилье, когда они прибудут к месту назначения. Он снова сел в седло, но как только он сделал это, ему снова приказали спешиться. Тот офицер попросил перевода в другой полк, но его собратья по несчастью убедили его остаться. Конечно, в этом человеке было мало от офицера, но и его старшие товарищи не демонстрировали ему пример твердости.

Игнатьев рассказал мне, что его мать умерла от разрыва сердца. Последние годы жизни она провела в деревне, где занималась благотворительностью. Она открыла и содержала школу, где учились 45 детей. Сельский комитет решил бойкотировать эту школу, «чтобы не внушать детям чувство благодарности». Председатель комитета объявил, что любой, кто поцелует старой даме руку, будет оштрафован на 25 рублей, однако одна из женщин осмелилась заявить в ответ: «Я поцелую ей руку, потому что старая графиня была единственным человеком, кто приходил и сидел со мной, когда я болела. А ваш штраф я платить не стану!»

Вчера вечером я попрощался с офицерами штаба фронта. По моему мнению, на самом деле Гутор и Духонин совсем не испытывают того оптимизма, который пытаются продемонстрировать.

Духонин хотел протестовать, когда я заявил ему, что вся наступательная операция закончится в течение ближайших четырех дней. Он ответил: «Боже мой! Какой же вы пессимист!» По его словам, при наличии таких сил войска могут наступать еще 14 дней. Селивачев сменил Белковича на должности командующего 7-й армией. После того как он изучит обстановку, через несколько дней будет принято решение, продолжать ли наступление силами обеих армий или одной только 11-й армии!

Как Гутор, так и Духонин категорически отвергают возможность заключения сепаратного мира. Они считают, что русская армия способна и будет сражаться четвертую зиму. Однако Гутор заявил, что по соображениям экономики чем скорее мы заключим мир, тем будет лучше.

Я спросил Духонина, какие шаги он полагает необходимым предпринять, чтобы восстановить в армии что-то близкое к прежнему моральному духу. Он ответил, что следует оказать давление на Керенского, который должен использовать свою власть, чтобы поднять авторитет офицеров, избавиться от комитетов и дать право полевым судам там, где армии проводят наступательные операции, выносить смертные приговоры.

Гутор считает, что военное право должно получить преимущество перед гражданскими законами, что военные суды, как на фронте, так и в тылу, должны иметь полномочия выносить смертные приговоры. Он предложил мне встретиться с Церетели или, может быть, с Чхеидзе, рассказать им о сложившемся сейчас положении, попросить у них о помощи. Керенский больше не обладает властью; изменения должны исходить от Совета.

Гутор считает, что обнародование условий мира не имеет большого значения. Люди, которые не желают воевать, повторяют формулу «без аннексий и контрибуций» как предлог, не имея ни малейшего представления о том, что она значит.

Одним из наиболее поразительных фактов во время этих наступательных боев является непонятная пассивность со стороны Бохе. Он сам мог бы перейти в наступление и нанести русским удар по сходящимся направлениям прямо в голову!

Командующим Западным фронтом назначен генерал Деникин, сменивший генералов Гурко и Клембовского, которые, в свою очередь, приняли командование Северным фронтом вместо ушедшего в отставку генерала Абрама Драгомирова.

В Ставке генерал Брусилов назначил на должность начальника штаба генерала Лукомского. Начальник штаба 8-й армии генерал Романовский стал генерал-квартирмейстером Ставки.

Генерала Каледина выбрали атаманом казачьего войска Донского.

Войну в России все чаще стали воспринимать как нечто второстепенное.

В речи, произнесенной в Киеве в июне, Керенский, в то время еще военный министр, заявил аудитории, что Учредительное собрание не соберется раньше октября, потому что люди заняты работой на полях. Он не посчитал нужным даже упомянуть о войне, в связи с которой были отменены все выборы даже в такой небольшой стране, как Англия.

Новый начальник штаба Кавказского фронта генерал Пржевальский, прощаясь со своим корпусным комитетом, поблагодарил этих людей за помощь и объявил им, что в будущем им будут ставиться две основные задачи: во-первых, подготовительная работа в армии в связи с созывом Учредительного собрания; во-вторых, восстановление дисциплины!

Командующий Северным фронтом генерал Клембовский, выступая в Риге, отметил, что нынешнее наступление имело огромное значение, так как наступать зимой будет невозможно, а вскоре все воюющие стороны начнут переговоры о мире.