Глава 11
На Северном и Северо-Западном фронтах и в Петрограде. Январь – март 1916 г

Я вернулся в Петроград на третьей неделе января 1916 г. В течение последующих нескольких месяцев моя основная работа проходила в столице, где я выполнял обязанности представителя генерала Эллершоу по вопросам вооружений. Однако я находил время и для посещений Генерального штаба, а также успел побывать на всех трех фронтах на западной границе.

Всю зиму русские армии на Северном и Западном фронтах продолжали оставаться фактически на тех же позициях, которые они заняли после отступления из Польши в октябре прошлого года. На Юго-Западном фронте произошли незначительные изменения. Генерал Щербачев передал командование 11-й армией генералу Сахарову; начальником штаба армии стал генерал Головин. Сам Щербачев возглавил 7-ю армию, формирование которой как боеспособного войскового объединения в то время шло в Одессе, поскольку ожидалось вступление в войну Румынии. После того как прошло некоторое время, а заявления Румынии о вступлении в войну так и не последовало, в декабре 1915 г. армия была переброшена на северное направление; она заняла участок обороны между позициями 11-й и 9-й армий. В районе Волочиска была сформирована новая Гвардейская армия под командованием генерала Безобразова; начальником штаба армии стал граф Игнатьев, прежде командовавший Преображенским полком, а генерал-квартирмейстером – полковник Доманевский. Таким образом, к началу года армии Юго-Западного фронта были расположены справа налево в следующем порядке: 8, 11, 7, 9-я. Гвардейская армия располагалась в тылу 7-й армии.

В конце декабря русская 9-я армия перешла в наступление, которое закончилось полным провалом. Однако позже все утверждали, что данное наступление было полезно тем, что в его ходе был получен, пусть и дорогой ценой, бесценный опыт, который очень пригодился в июне следующего года.

План наступления предусматривал, что к 27 декабря 9-я армия займет Черновицкие высоты. В результате этого противник будет вынужден перебросить свои резервы южнее, после чего 29 декабря начнется наступление 7-й армии при фактическом отсутствии сопротивления противника.

На самом деле противник был полностью в курсе того, как 7-я армия неторопливо концентрировала силы для нанесения удара из Южной Бессарабии. Более того, как говорили, начало наступления отложили на три недели, так как император пожелал провести смотр гвардии, прежде чем передавать ее в распоряжение Юго-Западного фронта. Противник оттянул резервы с участка фронта перед русскими 8-й и 11-й армиями. Австро-венгерским войскам на этих участках было приказано стойко удерживать свои позиции. В то же время резервы на участке перед фронтом 7-й армии не тронули. Из-за отсутствия тяжелой артиллерии и неудачной попытки поддержать наступление огнем полевых орудий XII и XI армейские корпуса 9-й армии понесли тяжелые потери. Солдатам приходилось переходить непосредственно к атаке переднего края со слишком большой дистанции. Говорят, что один из командиров приказал своим подчиненным «скрытно сосредоточиться в траншее перед атакой на дистанции не ближе тысячи метров до переднего края противника». Операция в целом была недостаточно продумана и плохо организована. В частности, командующий 7-й армией, который только что прибыл из Бессарабии, сетовал на то, что 11-я и 9-я армии, часть позиций которых должны были занять подчиненные ему части, не предоставили ему схем и фотографий, а дали только приблизительную информацию о позициях противостоявшего противника.

Система транспорта и снабжения русских войск оказалась почти парализованной. Предполагалось, что снабжение 11-й армии будет осуществляться по железной дороге со станции Тарнополь, 7-й армии – со станции Ермольницы железнодорожной ветки Проскуров – Каменец, а 9-й армии – со станции Каменец. Таким образом, тыловые поставки трех армий были завязаны всего на две одноколейные ветки, пропускная способность которых, по оценкам Генерального штаба, составляла 16 пар эшелонов в день, но реально не превышала четырех пар в день. Из-за оттепели дороги стали непроходимыми, и войска, в особенности 7-я армия, оказались на грани голода.

К 3 января бои практически повсеместно закончились.

Эта короткая наступательная операция стала практически единственной за всю зиму. Однако рейды обеих противоборствующих сторон не давали солдатам скучать в окопах.

В марте я услышал о рейде на Невель, который был осуществлен в ноябре прошлого года. В это время я находился в штабе Юго-Западного фронта и ужинал в поезде командующего с офицерами штаба, попав в аристократическую компанию четырех князей, из которых один страдал от ревматизма, а другой от астмы, и трех офицеров незнатного происхождения.

К. рассказал мне, что десять дней назад в Генеральном штабе побывали председатель Земского союза князь Львов и губернатор Москвы Челноков, встретившись с Алексеевым. Они нашли его в гораздо лучшем состоянии духа, чем в ноябре, когда он был ужасно подавлен. По словам Алексеева, моральный дух в войсках, который очень упал в ноябре, заметно улучшился. Однако он настаивал, что из-за недостаточной технической оснащенности войск на Русском фронте решительное сражение противнику следует дать где-то в другом месте. Наступление в Галиции провалилось из-за целого ряда ошибок. В армии, по его заявлению, не хватает настоящих командиров. Вряд ли найдется хоть один человек, способный возглавить больше чем полк. Император никогда не вмешивался в вопросы военного руководства. Кроме того, по замечанию Алексеева, в окружении императора нет ни одного честного человека, за исключением графа Фредерикса, который «глуп, глух и слеп».

В Петрограде и других крупных городах все больше и больше сказываются тяготы войны. Цены на товары первой необходимости значительно выросли, и остается тайной, как низшие чиновники умудряются выживать. Разумеется, в сельской местности просто изобилие продуктов, но если бы железные дороги могли справиться с доставкой грузов!

Иностранные наблюдатели привыкли видеть огромные толпы бедных людей, которые часами дожидаются на холоде своей очереди в хлебных магазинах или пытаются сесть в переполненные трамваи. Эти безобразия творятся так долго, что многие начали думать, что здешний народ слишком послушен, чтобы предпринять попытку организованного выступления против правительства.

Я отправился на встречу с председателем Думы М. Родзянко, чтобы обсудить с ним положение внутри страны. Я рассказал ему, что офицерские жены в Петрограде живут за счет посылок с мукой и сахаром, которые их мужья высылают им с фронта, а он ответил, что и его собственный сын, который служит в гвардии, привозит ему сахар, когда прибывает домой в отпуск. Я заговорил о мере страданий народа и о вызывающем у меня удивление его спокойствии, когда даже мне иногда хочется начать бить окна. Мой собеседник улыбнулся и заметил, что я слишком горяч.

М. Родзянко действительно постоянно демонстрирует уверенность в том, что Россия будет бороться до конца. Он заявляет: «Может быть, некоторые люди и хотят мира, но они не осмеливаются говорить об этом открыто. Распутин никогда не сможет начать борьбу за мир, так как ему противостоит множество банков, которые делают на войне слишком большие деньги, отчего не могут остановиться и остановить войну. С Россией все будет в порядке, если только Англия предоставит ей больше тяжелых орудий и денег».

Несмотря на оптимизм председателя Думы, обстановка стала опасной. Скандалы с Распутиным постоянно подрывают авторитет власти. Говорили, что помощник министра внутренних дел Джунковский осенью был уволен со своего поста за то, что арестовал Распутина, который непристойно вел себя в ночном ресторане в Москве. Глава императорского военного кабинета князь Орлов также потерял свою должность за то, что попытался выразить перед своим венценосным хозяином протест за эти скандалы. В феврале Распутин снова устроил беспорядок в ночном ресторане, на этот раз в Петрограде, и пока он бил стекла, вызвали полицейского, чтобы тот его арестовал. Однако пристав оказался человеком здравого смысла: он отказался выполнять свои обязанности, когда узнал, кто был нарушителем. Полицейский заявил: «Он уволил даже Джунковского, а покончить с таким маленьким человеком, как я, ему ничего не стоит!»

В том, что касается Распутина, император непоколебим, и вскоре все поняли, что здесь бесполезно его уговаривать. Долгом нашего посла является как можно скорее разъяснить императору необходимость введения либеральных реформ, которых требует народ. Здесь он всегда симпатизировал либерально настроенному министру иностранных дел М. Сазонову, но тот специально предупредил его, что в беседах о положении внутри страны следует избегать любого упоминания имени Распутина.

Во время поездки на Северный фронт в феврале меня поразил энтузиазм, с которым офицеры говорили о моральном духе солдат. Военные цензоры 12-й армии (на крайнем правом фланге) читают все письма и присваивают им категории по своей классификации: а – «хорошее состояние», б – «подавленность или неудовлетворенность», в – «жалобы на офицеров», г – «жалобы на питание» и т. д. Примерно в 80 % просмотренных писем прослеживается здоровое моральное состояние, а в некоторых частях этот показатель доходит до 100 %. Всю зиму противник вел себя пассивно, и потери на всем протяжении фронта составляли не более 60—100 человек в день. Больных практически не было.

По крайней мере, такую картину мне рисовали в штабе. Когда я побывал в траншеях, то с трудом поверил, что там совсем не было заболевших. В частности, я обнаружил, что солдаты в частях 13-й сибирской дивизии на Рижском плацдарме, где я находился 26 февраля, жили в ужасных условиях: траншеи полны воды, там, где находится личный состав, также постоянно сыро, многие солдаты выглядят больными.

Через несколько дней я снова услышал от одного из временно прикрепленных ко мне офицеров, что после войны обязательно будет революция, так как армия стала совсем другой после того, как погибло так много офицеров «старой реакционной закваски».

Вся проблема была в офицерах. В России, пожалуй, имелся даже избыток солдат, но стала остро ощущаться нехватка опытных офицеров и унтер-офицеров, а также вооружений и огнеприпасов. Рядовой состав в большинстве полков на фронте был в основном хорош, и в полках имелись в среднем по 70 офицеров из 78 положенных по штату. Однако боевая ценность дивизий напрямую зависела от количества офицеров, начавших службу еще до войны, и, разумеется, от количества артиллерийских орудий.

По боевой ценности дивизии того времени можно условно разделить на следующие категории:

1. Кадровые дивизии, которые существовали еще в мирное время: три гвардейские, четыре гренадерские, 52 линейные, 11 сибирских. В их составе было по 16 батальонов и по 36 орудий, а в полку служили от 10 до 20 кадровых офицеров.

2. Стрелковые дивизии, которые во время войны были созданы путем доукомплектования стрелковых бригад: одна гвардейская стрелковая, пять европейских стрелковых, четыре финляндские стрелковые, две кавказские стрелковые, шесть туркестанских стрелковых. В их составе насчитывалось по 12 батальонов и по 18 полевых орудий, а также по шесть – восемь кадровых офицеров на полк. Они более высоко ценились по сравнению с соединениями следующих категорий, так как имели собственную историю и традиции.

3. Дивизии второй волны, сформированные после объявления мобилизации с использованием кадров, полученных из различных регулярных полков: линейные дивизии с номерами от 53-й до 84-й, 12—14-я сибирские и 3—4-я кавказские стрелковые. Большая часть этих соединений была полностью укомплектована и имела в составе по 16 батальонов и по 36 орудий, но очень в немногих полках оставалось по 24 кадровых офицера, как предусматривалось первоначальными штатами.

4. Дивизии, сформированные из солдат ополчения: с номерами от 101-й до 127-й. Эти дивизии никак особенно себя не проявили, и вряд ли можно ожидать, что такое произойдет в будущем, поскольку там отсутствует хорошо подготовленный офицерский состав, который мог бы должным образом обучать рядовых.

В 11.30 утра я прибыл в штаб к Плеве. Он принял меня очень тепло и предложил вместе отобедать. Во главе стола сидела жена генерала, приятная пожилая женщина. Сам старый генерал выглядел еще более болезненным, чем в прошлом сентябре, когда мы виделись с ним в Двинске, но это никак не сказалось на его блестящем уме. И он, и офицеры его штаба полностью сознавали опасность, которая нависнет над ними в течение двух – четырех недель после 15 марта, когда лед в южной части Рижского залива растает, а Моонзунд и Ревель все еще будут находиться под его коркой. Из-за этого русские эсминцы не смогут выставить новые мины взамен тех, что будут уничтожены во время ледохода. Старик выразил уверенность, что «с божьей помощью ему все же удастся удержаться».

Через два дня в связи с пошатнувшимся здоровьем генерал Плеве был отстранен от своего поста временного командующего. Его сменил генерал Куропаткин из гренадерского корпуса. Вечером 27-го он уехал поездом. Перед отъездом Плеве выглядел очень плохо. Кто-то решился сказать ему на прощание «о’ревуар», на что старик ответил: «Нет, господа, теперь уже прощайте!» Спустя несколько недель генерал умер в Москве.

В предыдущей главе автор уже рассказывал о характере Плеве. Генерал часто бывал слишком прямолинеен и поэтому имел много врагов. Долгов, которого он отстранил от командования XIX армейским корпусом, рассказывал, как осенью 1915 г. на Двинском плацдарме Плеве поставил в тылу одной из дивизий казачий патруль, которому приказал докладывать обо всех перемещениях штаба к фронту и в тыл. Говорили, что генерал расположил такие же патрули на всех мостах, чтобы не допустить переправы корпусных штабов на правый берег реки. Долгов жаловался, что ему и его штабу приходилось жить в конюшне на самом краю левого берега и во время ужина над его головой часто пролетала вражеская шрапнель.

Но к каким бы средствам ни прибегал Плеве, они всегда достигали цели, и даже его враги допускали, что ни один другой генерал не сумел бы спасти Двинск. За исключением первых двух месяцев войны, Плеве все время провел на фронте против немцев. Спасение 2-й армии в районе Лодзи в 1914 г., оборона Двинска в 1915 г. были примерами подвига, который не удалось повторить ни одному другому русскому генералу за всю войну.

Сменивший Плеве Куропаткин с 1905 г. находился в отставке до того момента, когда в сентябре 1915 г. его не назначили командовать гренадерским корпусом. На тот момент ему исполнилось 68 лет, он был на два года старше Плеве, но гораздо активнее его. Все признавали за этим человеком исключительную одаренность и на редкость приятные манеры. Однако самые опытные офицеры считали, что генералу недостает силы воли. Военный министр генерал Поливанов, описывая события Русско-японской войны, говорил о Куропаткине как о человеке, которому «очень не хватает силы характера». Талантливый начальник 73-й дивизии Новицкий говорил о назначении Куропаткина как о воскрешении человека, который полностью себя проявил и доказал свою непригодность. Он заявил: «Это все равно что французы призвали бы из могилы Базена, а австрийцы – Бенедека». Начальник штаба фронта Бонч-Бруевич признался, что у него «стало тесно в груди», когда он узнал имя того, кто сменит генерала Плеве.

Соратник Рузского Бонч-Бруевич является убежденным поборником прусской системы ведения наступления. По его мнению, в начале войны следовало задержать маневр армии Самсонова до тех пор, пока его войска не смогли бы начать движение вперед при подавляющем превосходстве над противником. 3-я и 8-я армии должны были занять оборону по реке Сан, а все оставшиеся силы следовало бросить на север, к Мазурским озерам. Наступление армии Самсонова было начато преждевременно только для того, чтобы оказать помощь Франции.

Он указывает, что на все поведение России во время этой кампании слишком большое влияние оказывают историческая память и вопросы дипломатии. Здесь все привыкли то кричать, что «угнетенные русские в Восточной Галиции взывают о помощи», то «подадим руку помощи Сербии», то «поразим Румынию». Генерал рассказывал о бесплодном наступлении в Карпатах в марте 1915 г., а затем спрашивал, какую пользу могли бы принести недавние наступательные операции в Буковине и Галиции, даже если бы они увенчались успехом: «Они все равно не ускорили окончание войны».

Разумеется, Бонч-Бруевич, сторонник наступления в Курляндии, был убежден, что, где бы ни планировал наступать генерал Алексеев, окончательная и решительная битва войны на Восточном театре все равно произойдет на севере. Он отверг как абсурдную мысль о том, что немцы могут прорваться на Северном фронте на Двине так же, как они вклинились в оборону войск Радко-Дмитриева на реке Дунаец в мае 1915 г. Мощь русских укреплений, их расположение в несколько рубежей на удалении один от другого, по его мнению, делали стремительное продвижение противника на этом участке невозможным.

Это внушало оптимизм, и хотелось верить, что он оправдан. На Северном фронте против 372 русских батальонов действовали от 176 до 189 немецких. Они расположились на четырех оборонительных рубежах. К тому же Двина является гораздо более серьезным препятствием, чем Дунаец. Поскольку русские располагали многочисленными стационарными артиллерийскими орудиями, то в орудийной мощи они тоже превосходили противника, пока войска не пришли в движение. Положение с винтовками значительно улучшилось, число невооруженных солдат, включая таких «специалистов», как повара и т. д., на фронте упало до 27 % от общего количества рядового состава. Запасы патронов достигли 325 штук на винтовку. И только в строительстве железнодорожных путей русские почти ничего не сумели добиться. И несмотря на то что 9 марта я писал в своем донесении, что положение русских на фронте по сравнению с сентябрем 1915 г. по количеству солдат, вооружения и оборонительных укреплений укрепилось втрое, я был вынужден согласиться с пессимистичной оценкой одного штабного офицера, считавшего, что для того, чтобы дойти обратно до Немана, русским потребуется примерно год.

Отвратительные фланговые коммуникации, помимо всего прочего, значительно увеличивали сложности со своевременной концентрацией достаточного количества войск для того, чтобы отразить неожиданный удар противника. Поэтому первоочередной задачей русской разведки стало получение заблаговременно точной информации о любых сосредоточениях сил противника. Разместившейся в Пскове службой разведки фронта руководил полковник Рябиков, уже давно специализировавшийся на такого рода деятельности.

Я спросил у Рябикова, за какое время до момента перехода противника в наступление он сможет получить соответствующую информацию о его намерениях. Самым главным, считал полковник, было своевременно получить данные о подходе крупных вражеских резервов. Допустим, речь пойдет о трех корпусах, без которых немцы вряд ли пошли бы на риск начать решительное наступление. Для этих целей, как он полагает, данные, полученные от военнопленных, дают мало пользы, так как солдаты редко знают о том, что происходит в тылу. В то же время агентов нельзя постоянно заставлять возвращаться. У Рябикова свои агенты в каждом городе Курляндии, и всем им дали указания в назначенное время передавать накопленную информацию через связников. В случае если информация имеет особо важное значение, например, если речь пойдет о прибытии на позиции трех новых армейских корпусов, агентам приказано идти на риск и доставлять информацию лично. И все же им не всегда удается прорваться.

Информацию о запланированном наступлении на Бзуре в январе 1915 г. доставил русский агент, которого немцы арестовали и три месяца продержали в Лодзи. Его освободили только при условии, что он станет работать на Германию. Этот человек добрался с жизненно важной информацией до штаба русских за день до начала наступления.

Воздушная разведка тоже приносит пользу, но, как пояснил Рябиков, пилоты могут лишь прилагать максимум усилий, но это не гарантирует того, что они смогут вовремя предупредить свои войска.

Жалованье агента составляет от 100 рублей (10 фунтов стерлингов) до 300 рублей (30 фунтов стерлингов) в месяц плюс деньги на возмещение дорожных расходов. Подчиненные Рябикова по большей части являются эстонцами, но среди них есть и три еврея, которым, впрочем, он мало верит. Немцы в основном вербуют в агенты евреев и лишь в редких случаях эстонцев.

С каждым днем становится все сложнее отправлять людей за линию фронта в немецкий тыл и обеспечивать их возвращение. Поэтому агентам советуют предлагать услуги и немецкой разведке, чтобы обеспечить себе свободу передвижения.

Немцы отселили всех местных жителей в тыл на расстояние не менее пяти верст от линии фронта.

В то же время через несколько дней в Двинске капитан Гулленбегель, чрезвычайно полный и энергичный финн, возглавляющий разведку в штабе 5-й армии, выразил уверенность в том, что он будет знать о подготовке любого немецкого наступления за несколько дней до его начала. По его словам, у него была информация о подготовке рейда немецкой кавалерии в Свенцяны в сентябре 1915 г. еще тогда, когда до его начала оставался целый месяц. Наилучшим источником информации капитан считает военнопленных, которых делит на три класса: дезертиры-эльзасцы, которых Гулленбегель характеризует как в общей массе ненаблюдательных людей, дезертиров-поляков, которые, как правило, «тупы», а также пленных из числа пруссаков, которые «при правильном обращении» сами «с готовностью стремятся рассказать все, о чем знают».

Во время этой поездки на Северный фронт мне довелось несколько раз подолгу беседовать с генералом Радко-Дмитриевым. Его точка зрения всегда была мне интересна, так как он имел огромный опыт работы на должности начальника Генерального штаба Болгарии во время Балканской войны, а также – болгарского посла в Петербурге перед самым началом мировой войны. У генерала забрали II Сибирский, но передали взамен его VII Сибирский корпус, так как последний занимал позиции на Рижском плацдарме и являлся ключом ко всей системе обороны.

Радко говорил со мной два часа. Он шумно рассуждает о необходимости перехода в наступление, но сознает, что мы имеем превосходство над немцами в артиллерии только до того момента, пока занимаем свои нынешние позиции, так как наши орудия невозможно транспортировать. Он понимает и то, насколько сложным является для нас вопрос коммуникаций, и считает, что, если бы мы пошли вперед, нам пришлось бы делать это в пять этапов, давая время для ремонта железнодорожных путей. По мнению генерала, он сумел бы начать наступление, если бы ему передали еще три корпуса.

Генерал едко говорил об отсутствии взаимодействия между союзниками, что стало особенно явным в апреле прошлого года, когда во всем мире знали о переброске немецких войск с Западного театра и об их сосредоточении на реке Дунаец. И все же западные союзники тогда продолжали вести себя пассивно. Радко-Дмитриев заявил, что сейчас, если противник пойдет вперед на Западе, все русские войска на фронте необходимо сразу же двинуть вперед, чтобы любой ценой связать вражеские резервы. Генерал блистал красноречием, рассказывая о беззакониях, что творит Фердинанд Кобургский, которого он хорошо знал со времен службы начальником болгарского Генерального штаба, когда создавался Балканский союз. Фердинанд искусно притворялся, будто бы планировал сделать так, чтобы протектором союза стала Россия, однако все это время тайно обо всем информировал Вену. Он все время водил за нос французов и англичан, распространяясь о своей «французской крови» и об «английском кузене». Бывая в России, он был более православным, чем сам русский патриарх. Радко воскликнул: «Все это время я знал его как собственные пять пальцев. Это просто австрийский поручик, которого отправили в Софию, чтобы он делал там то, что ему говорят, и он выполнял свои обязанности до последнего пункта».

Генерал с горечью говорил о том, как его страну втравили в войну на стороне Германии вопреки воле большинства народа. Он убежден, что болгарские войска никогда не станут воевать против России и, следовательно, болгарские правители никогда не осмелятся направить своих солдат на Русский фронт.

Радко считает, что обеспечение достаточного снабжения фронта снарядами гораздо важнее, чем запасы патронов. Перед началом войны с Турцией Болгария имела всего по 800 патронов на винтовку и по 1200 снарядов на артиллерийское орудие. Он лично принимал участие в совещании в Софии, на котором, несмотря на то что он был против, приняли решение о закупке дополнительного количества патронов. Эти вновь закупленные патроны так и не пригодились, и за все время войны болгарская армия израсходовала всего по 300 патронов на каждую винтовку и по 900 снарядов на одно орудие. В войне 1904–1905 гг. русские войска израсходовали всего по 486 патронов на винтовку.

Радко решительно выступает против того, чтобы войска отвлекались на второстепенных участках. Он считает взятие Эрзерума «прекрасной новостью», но в целом жалеет об этом, так как в результате она может привести к тому, что русское командование увеличит группировку на Кавказе, ослабив тем самым войска на единственном решающем участке фронта. Генерал полагает, что война закончится в ноябре, но, по-моему, он чересчур оптимист!

Мы проехали через Шлок к первой линии окопов. Здесь было оборудовано как минимум четыре таких линии, каждая из которых имела проволочные заграждения. Окопы стремились делать как можно более глубокими, насколько позволяла местность: глубоко зарыться в землю солдатам мешала вода. Местность повсюду густо лесистая и болотистая. Через две-три недели, когда начнет таять снег, она станет непроходимой.

Мне удалось кое-что заметить в 440-м полку 110-й дивизии. Солдаты, как обычно, показались мне великолепными, но офицеры были просто юношами, за исключением примерно пяти-шести «старичков», призванных из запаса, у которых уже недоставало энергии для обучения своей работе более молодого поколения. Я поговорил с командиром роты, который признался мне, что самому ему больше 50 лет и что он вышел в запас 25 лет назад, отслужив три года. Это был грамотный человек, но он признался мне, что ненавидит солдатчину. Офицер, командовавший пулеметным взводом, имел в подразделении восемь пулеметов, но лишь четыре из них были исправны. По профессии он являлся инженером шахты, около 20 лет, никогда прежде не служившим в качестве офицера. Позже я понял, что единственными кадровыми офицерами в этой дивизии были начальник штаба и его помощник. Все офицеры искренне проявляли старание, их очень трогало то, что к ним проявляют интерес, но все как один казались настолько несчастными и так не соответствовали своему окружению! Я не могу себе представить, что эта дивизия сможет принести много пользы в наступлении.

Все последующие 18 месяцев дивизия провела в окопах на том же участке фронта в районе Риги. Она не участвовала в боях, но и не была сменена на позициях. Неудивительно, что, когда в армии началось разложение, ее личный состав вел себя еще более позорно, чем солдаты других частей и соединений.

Командир 12-й дивизии генерал Колянковский пожаловался мне, что трудно сформировать дивизию на пустом месте. Ему не дали ни офицеров, ни унтер-офицеров. Он сумел получить телефонные аппараты и часть транспорта, но совсем не имеет орудий и не представляет, когда получит их. Ему удалось «добыть» по два кадровых офицера на полк, но, как он признался, для этого пришлось устроить на них настоящую «охоту». Генерал ярый сторонник того, чтобы каждый новый полк создавался на основе уже существующего, чтобы в новой части уже имелись хоть какие-то традиции.

Жизненная необходимость поддерживать высокий моральный дух в войсках никогда особо не принималась во внимание русскими властями. Например, от прекрасной идеи направлять в каждый полк пополнение из приписанного именно к этой части запасного батальона во внутренних районах страны вскоре отказались, сославшись на сложности в связи с недостаточно развитой сетью коммуникаций, а также частыми перебросками дивизий с севера на юг и наоборот. Только гвардейские полки продолжали принимать новобранцев из 16 запасных батальонов, где солдат, как правило, готовили офицеры той части, в которой им придется служить на фронте. Пополнение в остальные полки поступало из ближайшего запасного батальона, и даже те из солдат, что получили ранение, редко возвращались в свою часть.

В марте 1916 г. была предпринята попытка улучшить состояние дел с пехотой линейных частей. Сформировали 136 запасных полков четырехбатальонного состава. При этом каждого из них обязали обеспечивать пополнение для одной-единственной пехотной дивизии на западной границе. Кроме того, в дополнение к прикрепленным запасным полкам имелись 87 запасных полков общего назначения, предназначенных пополнить личным составом любую из дивизий на фронте, которая несла настолько тяжелые потери, что «прикрепленный» запасной полк не справлялся с обеспечением для нее достаточного количества новобранцев. Такая схема оказалась хороша на бумаге, но так и не нашла отражения на практике. Решение о том, в какие именно полки направлять новобранцев, осталось в компетенции командиров корпусов и командующих армиями. Часто случалось, что сразу же по прибытии на передний край не успевших прийти в себя рекрутов бросали в бой. Неуклонное падение качества русской пехоты еще до наступления революции в немалой степени объясняется тем, что солдат использовали как просто пушечное мясо. Конечно, трудности были велики, но следовало прилагать больше усилий для того, чтобы вовремя пополнять понесшие потери полки, не давая им сокращаться в численности, превращаясь в собственную тень. Кроме того, полки следовало пополнять солдатами, которым с самого первого момента, когда они одели мундиры, разъясняли бы, что именно тот полк, где им придется проходить службу, является самым лучшим во всей армии.

Моей первой поездкой 1916 г. стал визит на Северный фронт, поскольку на тот момент существовали сильные опасения, как бы противник не перешел в наступление на Двине, не дав собрать достаточного количества винтовок для того, чтобы вооружить русские части до штатной численности. Вместо генерала Рузского, который отправился в Кисловодск «на лечение», командование принял генерал Плеве из 5-й армии.

Вчера вечером я ужинал с офицерами штаба Радко в Риге, после чего попрощался с этим человеком небольшого роста, который, как никогда, был похож на Наполеона с челкой волос, падающей ему на лоб.

Генерал много говорил о румынской армии, которую оценивает очень низко из-за царящей там классовой разобщенности. Я напомнил, что Румынский корпус храбро сражался под Плевной. Но генерал ответил, что заслуги этого соединения явно преувеличены. Турки не разделяют общепринятого мнения. Когда сдавался Осман-паша, ему был выделен эскорт румынской кавалерии, на что он воскликнул: «Ради аллаха, только не это! Дайте мне лучше пару русских казаков!»

Румынских бояр пугает аннексия Трансильвании, так как она приведет к присоединению беспокойного населения, не привыкшего к румынской феодальной политической системе. Когда у власти был отец Братиано, Болгария предложила Румынии союз, и Радко помнит, что, когда он говорил о преимуществах присоединения к Румынии Трансильвании, Братиано в ответ заметил: «Но без трансильванцев!»

Радко полагает, что было бы лучше не вовлекать Румынию в войну: «Пока она остается нейтральной, мы можем не беспокоиться за свой левый фланг. Наверное, так будет лучше для всех».

В штабе в Риге мне сказали, что вчера депутат от консерваторов Пуришкевич прислал в адрес Радко поздравительную телеграмму с днем рождения, в которой написал: «Если бы в России было больше таких генералов, как Вы, наши армии давно уже промаршировали бы через Бранденбургские ворота».

У румынского военного атташе в Петрограде множество причин для жалоб на недоверие со стороны русского правительства. Его стране срочно нужны были отдельные виды материалов для армии, которые можно было получить только на территории России. Она запрашивала русских лошадей и русскую сталь, но поставки постоянно задерживались под разными предлогами. По словам атташе, 85 % горячо симпатизирует Франции и Англии, но не доверяет России, и «не без оснований». Россия потребовала от Румынии немедленного вступления в войну, но румыны не были намерены делать это до тех пор, пока не будут уверены в том, что русская армия способна защитить их на флангах. Даже Италия вступила в Антанту, после чего упрекнула Румынию за то, что та продолжает соблюдать нейтралитет, но ничто не приносит столько вреда позициям Антанты в Румынии, как стратегия итальянского командования. Планировалось, что итальянцы высадят свои войска в Боснии и Герцеговине, но те попытались перейти через Альпы третью своей армии, а остальные силы вообще ничего не предпринимали.

Такова румынская точка зрения. Как мне пояснили в русском Генеральном штабе, позиция России состоит в том, чтобы сегодня не слишком полагаться на Румынию, пока она не принесет сколь-либо значительной пользы делу союзников. Таким образом, в Румынию не следует отправлять зерно, так как может оказаться, что после этого та начнет поставлять зерно противнику, а близ ее территории следует иметь войска, пока она ясно не выскажется по поводу своей политики.

Было любопытно обнаружить во главе русской 5-й армии под Двинском генерала Гурко при командующем фронтом генерале Куропаткине. Когда-то Гурко был председателем комиссии, составлявшей официальную историю Русско-японской войны, и в той работе он подвергал критике главнокомандующего русскими войсками, возможно справедливо. Но он писал об этом в той свободной манере, что так нехарактерна для растущего офицера, который не должен жаловаться на своего командира, за исключением случаев, когда он уверен, что того окончательно задвинули «на полку». Но Куропаткин не таил на него злобы, и одним из первых своих приказов он рекомендовал утвердить Гурко на его должности.

Сейчас Гурко 53 года. Это щеголеватый мужчина небольшого роста, опрятно одетый, с малочисленными наградами. Он происходит из старинной воронежской семьи, где является старшим из четырех сыновей того самого знаменитого по событиям 1877–1878 гг. генерала Гурко. У генерала была интересная карьера. Он находился на Памире во время волнений 1892 г., а в 1899–1900 гг. был военным атташе при бурах и попал в плен к англичанам, как он говорил мне, из-за того, что у него сломалась повозка. Тогда лорд Робертс переправил его обратно к бурам через Лоренсу-Маркиш.

Генерал отличился во время Русско-японской войны, а затем был военным советником при партии октябристов, которые активно оказывали давление на чересчур консервативное Военное министерство, чтобы вынудить его к проведению реформ в армии. В августе 1914 г. генерал принял 1-ю кавалерийскую дивизию в 1-й русской армии и во время наступления обеспечивал левый фланг войск Ренненкампфа. Когда был потерян контакт с армией Самсонова, Гурко отправили на запад к Алленштейну для выяснения обстановки. После этого потребовалось все его мастерство командира, чтобы, проделав длительный бросок на север, благополучно вывести своих людей. Его повысили в должности и назначили командовать VI армейским корпусом, принявшим на себя главный удар противника на Бзуре, западнее Варшавы, в конце января 1915 г. В разгар сражения под командованием Гурко оказалось не менее 11 дивизий.

Офицеры высоко ценили своего нового командующего, который, будучи намного моложе большинства других командующих армиями, был очень активен и постоянно посещал войска в траншеях.

В марте я провел несколько дней в штабе Юго-Западного фронта в еврейском городке Бердичеве. Штаб Иванова разместился здесь уже во второй раз: в начале войны он располагался в Бердичеве в течение одной недели, после чего переехал в Ровно, а затем в Хелм. Личный состав общего штаба проживал в казармах за городом, а офицеры личного штаба командующего – в поезде на станции.

Там я впервые встретился с генералом Клембовским, который зимой сменил на посту начальника штаба генерала Савича. Во время Русско-японской войны он командовал полком, а с началом мировой войны – 9-й дивизией и позже – XVI армейским корпусом. Этот человек производил впечатление грамотного командира, однако он не пользовался популярностью среди офицеров за то, что, по слухам, отказался от католической религии для того, чтобы поступить в военное училище, куда был закрыт доступ для католиков.

Генерал-квартирмейстер Дитерихс сделал себе имя, когда служил на той же должности в 3-й армии под командованием Радко-Дмитриева. Он производит впечатление чрезвычайно активного и грамотного штабного офицера. В лице трех генерал-квартирмейстеров этого периода – Бредова Н.Э. на Северном фронте (42 года), Лебедева Д.А. на Западном фронте (44 года) и Дитерихса М.К. на Юго-Западном фронте (41 год) – в русской армии появились три молодых офицера, которые выдвинулись наверх по карьерной лестнице благодаря своим заслугам, и найти им замену было бы довольно сложно.

В Бердичеве я вновь встретился со своим старым другом генералом Ивановым, с которым не виделся уже с 1914 г.

Мебель в маленькой комнатке в казармах, которую занимал генерал, была самая простая: ни занавесок, ни жалюзи, ни ковров. Всю войну старый генерал спал на сломанной раскладной койке, которую, как жаловался его адъютант, он не позволял отдать в починку.

Командующий очень много работает. Он выглядит уставшим и жалуется на то, что ему сложно найти время для того, чтобы выспаться столько, сколько ему хотелось бы. Иванов приступает к работе в 6.30 утра, отдыхает с двух до пяти часов дня и в 22.30 отправляется спать при условии, что не идет наступление. Он мало ест, так как соблюдает диету.

Я не мог заставить его говорить о военных делах, и все же не думаю, что он уклоняется от их обсуждения намеренно. Он только рад встрече с иностранцем, с которым может говорить на русском языке и который при этом его понимает, так что не приходится коверкать свой собственный язык. В течение более получаса генерал говорил обо всем, но только не о делах на его фронте. Основным предметом беседы был рост разврата и сумасбродства среди современных людей. Указав на свой письменный стол, образец мебельного искусства, к которому британский мастер отнесся бы с полным пренебрежением, Иванов заявил: «50 лет назад у нас не было ничего похожего. Все было грубым, наскоро сколоченным, лишенным всяких украшений». Когда более 50 лет назад он был молодым, дамы еще, как правило, не носили шляпок, но одна из знакомых ему женщин носила этот головной убор, и как он помнит, все то время, пока он рос от 12 до 17 лет, один и тот же: «Сегодня женщина не будет чувствовать себя удовлетворенной, если не будет менять шляпку на новую каждый год».

Иванов и внешне был самым типичным русским из всех знакомых мне командиров. Его очень любили люди его ближайшего круга за добрую рассудительность. Как командир он принадлежал к прошлому поколению и уже должен был уступить дорогу более молодым офицерам. Через несколько дней он получил назначение в Императорский совет, передав командование ЮгоЗападным фронтом генералу Брусилову, который с начала войны командовал 8-й армией.

Назначение на эту должность для русского офицера было равносильно принудительной отставке, но император, который хорошо относился к старому генералу, пригласил его к себе в Ставку, где тот и оставался до самой революции в качестве почетного гостя и чувствовал себя несчастным из-за собственной ненужности.

Мой визит на Юго-Западный фронт был внезапно прерван из-за поступившей новости о начале русского наступления на Западном фронте и ожесточенных боях в районе озера Нарочь. Генералы Иванов, Клембовский и Дитерихс были единодушны в том, что наступление началось в самое неподходящее время, так как в любой момент должна была начаться распутица, которая сделает дальнейшее продвижение вперед невозможным. Тем не менее, как было видно, в ближайшее время на самом Юго-Западном фронте не готовились к активным действиям, поэтому я поспешил через Минск на север, чтобы застать то, во что выльются те бои.

Позже мне стало известно, что генерал Клембовский посчитал необходимым запросить русскую Ставку о том, может ли британский военный атташе без получения в каждом случае особого разрешения свободно перемещаться с одного фронта на другой!

Мы ужинали в «светское время», в двадцать два часа. Оболенский привел с собой друга, офицера Терского казачьего полка, который в ноябре в качестве командира одного из девяти отрядов принимал участие в знаменитом Невельском рейде. В результате операции был уничтожен немецкий батальон и взят в плен штаб дивизии в полном составе. Друг Оболенского оказался человеком с твердым цельным характером. Было видно, что он не очень образован и прекрасно отдает себе отчет в своем невежестве. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то рассказывал истории, так часто запинаясь.

Девять кавалерийских отрядов, каждый численностью примерно по 100 человек, вышли в рейд из Мутвицы на Гнилой Припяти ночью 25 ноября. До наступления рассвета они двигались строго на север и дошли до Коморы.

Там они скрывались весь день. После наступления темноты 26-го числа кавалеристы навели переправу через Струмец, но после того, как по ней прошли два из девяти отрядов, переправа была разрушена. Поэтому дальнейшее продвижение решили отложить до наступления следующей ночи. После этого участники рейда переправились на другую сторону по мосту из надутых козьих мешков. Четыре отряда оставили охранять пути отхода, а остальные пять с местными проводниками впереди прошли по проходу через болото.

Было известно, что на фронте шириной семь-восемь верст немцы имели по одному кавалерийскому патрулю: они надеялись на сложность перехода по болотистой местности. Кроме того, противник располагал данными, что против его участка обороняются только ополченцы. Патруль в составе 30 солдат был застигнут спящим на расстоянии всего десятка метров от прохода через болото. 500 кавалеристов сумели подобраться к нему, не разбудив ни одного из солдат противника. Немцев окружили и перебили штыками, оставив в живых лишь одного пленника, которого собирались допросить и получить от него сведения.

Стояли крепкие морозы, примерно 14 градусов по Реомюру, и у дивизионного штаба не было часовых. Сельский дом тихо окружили. Один из прапорщиков прокрался в комнату, полную спящих офицеров, выключил свет и «начал работать» своей саблей. В другую комнату, где офицеры спали прямо в креслах, бросили бомбы. Здание мгновенно озарилось пламенем. Немцев, которым удавалось вырваться, встречали штыками и кинжалами. Здесь женщину-добровольца из Саратова (город на Волге) подвел ее пол: не выдержав вида крови и массовой резни, она начала кричать: «Что вы делаете, солдаты? Вы – разбойники!» После этой фразы дама упала в обморок.

Командир дивизии подошел к двери, прикрывая глаза руками. Его тут же взяли в плен. Командир группы Леонтьев крикнул, чтобы оставшиеся в живых 60 немцев сдавались. Сорок или пятьдесят последовали его совету, но тут кто-то выстрелил офицеру в живот, после чего многих убили.

К месту прорыва собирались немцы, поэтому участникам рейда пришлось уходить днем. В путь выступили, имея довольно много пленных, но по дороге большую часть из них пришлось убить. Сначала «докололи» доктора, который дважды выстрелил из револьвера. Затем его судьбу разделил командир бригады. Только дивизионного начальника и семерых рядовых удалось «с миром доставить до своих».

Один из казаков, получивший ранение во время отступления, умолял, чтобы его бросили, так как его рана все равно была смертельной. Все видели, как несколько немцев бросились, чтобы

добить раненого штыками. В ответ на них бросились несколько казаков, которые рыскали поблизости в поисках спиртного.

Генерал немного говорил по-русски; он несколько раз попытался описать внешность подполковника немецкого Генерального штаба, чтобы спросить, не видел ли его кто-нибудь. Наконец, один из офицеров терских казаков указал на лезвие своего кинжала со словами: «Здесь кровь твоего подполковника». После этого старик содрогнулся: убитый офицер был его сыном. Через три дня, когда его на минуту оставили одного, он вынул из стола револьвер и застрелился. После этого рассказа не один русский, обладавший добрым сердцем, восклицал во весь голос: «Тяжело!»

Потеряв 11 человек убитыми и 43 ранеными, русские вернулись. Они прошли 37 верст. Утром немцы направили семь аэропланов «в поисках своего генерала».

При отсутствии колючей проволоки война превращается в своего рода приключение.

Как предсказывали Одишелидзе и другие, зимний отдых способствовал восстановлению морального духа солдат.