Глава 12
Русское наступление на Северном и Западном фронтах в марте 1916 г. Положение дел с вооружением и боеприпасами. Состояние железных дорог. Апрель – июль 1916 г

Весной 1916 г. Северный фронт России на Двине состоял из 12-й и 5-й армий, Западный фронт со штабом в Минске включал в себя (справа налево) 1, 2, 10, 4 и 3-ю армии; при этом южная оконечность линии фронта доходила до Пинских болот. Позиции Юго-Западного фронта начинались в районе Бердичева и достигали границы с Румынией. Армии фронта располагались справа налево следующим образом: 8, 11, 7, 9-я.

Зимой было принято решение, что основные события в этом году должны были развернуться на участках Северного и Западного фронтов. Поэтому в феврале началась концентрация войск ближе к северу Русского театра. 26 февраля в Волочиске началась разгрузка с эшелонов войск двух гвардейских корпусов. Юго-Западный фронт передал для усиления 10-й армии XXIV армейский корпус. В свою очередь, с Западного на Северный фронт были отправлены три дивизии.

Основной замысел предусматривал силами 2-й армии выдвигаться на обоих флангах в северном направлении севернее и южнее озера Нарочь и сконцентрировать войска в районе города Свенцяны. Одновременно правое крыло 5-й армии должно было начать наступление с Якобштадтского плацдарма. Планировалось, что обе наступающие группировки соединятся в районе Паневежиса. Войска 12-й армии в нижнем течении Двины, Двинская группировка 5-й армии и 1-я армия должны были наносить противнику отвлекающие удары.

На направлении главного удара Западного фронта в полосе наступления 2-й армии было сосредоточено как минимум десять пехотных и один кавалерийский корпус. 3-й армии досталась оборона 175 миль болотистой местности силами семи пехотных и шести кавалерийских дивизий.

2-я армия оборонялась на участке фронта шириной 60 миль, 17 из которых приходились на озеро. Командующий армией генерал Смирнов Н.М. благоразумно «заболел» перед началом операции, и его место временно занял энергичный командующий 4-й армией генерал Рагоза А.Ф.

Армия была поделена на три группировки:

1. Правофланговая под командованием генерала Плешкова (командира I Сибирского корпуса) в составе I корпуса, XXVII армейского корпуса, I Сибирского и VII кавалерийского корпусов.

2. Центральная под командованием командира IV Сибирского корпуса генерала Сирелиуса в составе XXXIV армейского и IV Сибирского армейского корпусов.

3. Левофланговая под командованием командира V армейского корпуса генерала Балуева в составе V, XXVI и III Сибирского армейских корпусов.

Настоящие удары предстояло наносить силами фланговых групп, командиры которых, как считалось, были достаточно грамотными и решительными. Сирелиус, которому в этой войне уже не раз приходилось действовать в жесткой обороне, должен был оставаться пассивным. На случай необходимости развития успеха в резерве командующего фронтом оставался XV армейский корпус, развернутый во втором эшелоне правофланговой группировки, а также XXXV армейский корпус в тылу левофланговой группировки. Еще два корпуса находились в непосредственной близости от наступающих группировок: III Кавказский корпус на правом фланге и XXIV корпус – на левом.

Тяжелая артиллерия распределялась среди трех группировок следующим образом:

Штаб Западного фронта в начале марта сумел накопить достаточное количество снарядов. При этом расчеты велись не исходя из потребного для уничтожения полевых укреплений противника количества, а на основе искусственной цифры, предусматривавшей то, что некоторые из частей будут находиться в боях в течение десяти дней, а остальные – от двух до пяти. При этом общее необходимое количество снарядов на день боев составило бы:

3-дм орудия – 200 штук;

4,2-дм орудия – 50 штук;

4,8-дм гаубицы – 100 штук;

6-дм гаубицы – 50 штук

винтовочные патроны (трехлинейные) – от 20 до 25 штук на винтовку.

Ход дальнейших событий показал, что эти расчеты оказались завышенными для 3-дм орудий и для стрелкового вооружения, но оказались недостаточными для орудий более крупных калибров.

Немцы ждали русского наступления. По свидетельствам военнопленных, в период с 14 по 28 марта они перебросили на участок фронта перед русской 2-й армией 45 батальонов своих войск. Из них 12 прибыли из резерва Северного фронта, а остальные – с Минского.

Период распутицы наступил 17-го числа.

Наступление началось 18-го.

Ни в районе Якобштадта, ни где-либо еще на фронте 2-й армии не удалось закрепиться на вновь занятых территориях. Захватывались от одной до трех линий вражеских окопов, однако под сосредоточенным огнем тяжелых орудий и пулеметов противника войска вынуждены были отходить назад. На десятый день наступления (27 марта) генералу Плешкову пришлось прекратить наступление, и фронт на этом участке стабилизировался. К этому моменту части 2-й армии потеряли 70 тыс. солдат. Потери на Северном фронте оценивались в 30 тыс. человек, а в 1-й армии – 10 тыс. человек.

Войска генерала Балуева начали артиллерийскую подготовку наступления 18-го числа в восемь утра, само наступление развернулось в четыре часа пополудни. Действовавшему на правом фланге V армейскому корпусу удалось занять первую линию окопов немцев, однако войска задержались перед блокгаузами второй линии. Затем последовали еще два дня дальнейшей подготовки наступления, после чего войска вновь заняли первую линию окопов противника, которую перед этим пришлось оставить, и в 3.30 утра обрушились на вторую и третью линии его обороны. К рассвету атака увенчалась успехом. Был захвачен участок территории размером примерно 2 тыс. метров в длину и 4 тыс. метров по фронту. В дальнейшем Балуев сосредоточил усилия на попытке захватить выступ со стороны немецких войск, который, как и все прочие выступы на Русском фронте, получил свое условное обозначение – «Нос Фердинанда».

В этом ему не удалось добиться успеха, несмотря на то что его войска атаковали противника 25, 27 и 31 марта, а затем 7 и 14 апреля. Наконец, немцам в результате контрудара удалось восстановить первоначальное положение на фронте.

Операция закончилась полным провалом. Русские понесли тяжелые потери, но ничего не добились, несмотря на то что они сосредоточили на узком фронте значительное количество тяжелой артиллерии, чего прежде никогда не делали. Расход снарядов с учетом их скудных запасов можно считать чрезвычайно большим, а плохо поставленное управление в ходе всей операции не могло не оказать разрушительное воздействие на моральный дух пехоты, которой, как обычно, пришлось за все расплачиваться.

В это же время южнее Риги Северный фронт нанес отвлекающий удар силами одной дивизии. Одновременно XXIX и XXIII армейские корпуса сделали неубедительную попытку пойти вперед западнее Двинска, потеряв при этом 8 тыс. человек и не продвинувшись ни на шаг. Основные усилия предполагалось сосредоточить в районе Якобштадтского плацдарма, где войсками лично руководил командующий 5-й армией генерал Гурко. На этом участке было сосредоточено до 300 орудий, в том числе примерно 80 орудий большого калибра. Главная роль отводилась II Сибирскому корпусу на правом фланге под командованием генерала Гондурина и XXVIII армейскому корпусу в центре под командованием генерала Слюсаренко. Из сосредоточенных на этом участке восьми артиллерийских дивизионов в реальных боях приняли участие менее половины, так как первоначально накопленный запас 16 тыс. фугасных снарядов всех калибров скоро закончился, а обещанные новые партии были переадресованы на Западный фронт. Наступление началось 21 марта, и вялотекущие бои длились до 26-го числа. Русским удалось захватить полоску заболоченной земли глубиной примерно тысяча метров. Артиллерии не удалось решить задачу по прикрытию действий пехоты, которая потеряла 28 тыс. человек. При этом единственным погибшим в этом роду войск оказался офицер конной артиллерии, прибывший на этот участок в качестве наблюдателя из соседней кавалерийской дивизии!

В подготовленных Генеральным штабом секретных брошюрах жестко критиковали совершенные во время наступления ошибки.

Причиной неудачи называли главным образом недоверие солдат командованию фронта. Было отмечено, что операции не были заранее тщательно обдуманы. Приказы войскам отдавались без предварительного проведения рекогносцировки на местности. Командующему 2-й армией не следовало передавать непосредственное руководство наступлением в три наскоро созданные группировки, где отсутствовали нормально организованные штабы. Артиллерия действовала в интересах пехоты неудовлетворительно, часто вела себя пассивно, в то время как занявшая окопы противника пехота истреблялась. Тяжелые орудия прибыли во 2-ю армию с большим опозданием, а именно вечером 16-го и утром 17-го числа. Телефонная связь была установлена лишь утром 18-го, в день начала наступления, в результате чего солдаты и офицеры часто не имели времени для ознакомления с обстановкой, не знали, куда будут вести огонь орудия. После 18-го числа постоянно ощущалась нехватка снарядов к тяжелым орудиям. Приказы артиллерийским подразделениям были сформулированы неточно, например в части приказа, где говорилось о том, что «успех наступления должен обеспечиваться своевременной и точной артиллерийской подготовкой против назначенного для удара участка фронта противника». Часто орудия получали задачи, которые были не в состоянии выполнить. Например, батарея четырех легких гаубиц должна была уничтожить проволочные заграждения на участке более 800 метров. Орудия отвели слишком далеко от переднего края. В частности, батареи легкой полевой артиллерии располагались на удалении 4,5 тыс. метров. Слишком часто меняли цели для нанесения ударов. Так одному из артиллерийских подразделений за три дня было поставлено 237 целей.

В будущем шрапнель необходимо применять только против живой силы противника. Как показал опыт боев, доля применения фугасных боеприпасов выросла до 50 % для 3-дм и 4,2-дм орудий, до 75 % для 4,8-дм гаубиц и до 90 % для 6-дм гаубиц.

На подготовку пехоты оказало негативное влияние долгое нахождение в окопах; во время индивидуальных занятий солдат следовало учить, как удерживать захваченные у противника позиции от контратак в условиях, когда большинство офицеров выведено из строя. Следовало уделять особое внимание моральной подготовке рядового состава: например, в группировке генерала Плешкова только в одной из тыловых столовых были арестованы более 300 дезертиров.

«Пехота не способна успешно наступать на хорошо укрепленные, активно отвечающие огнем позиции противника», русские артиллерийские батареи, развернутые на редких островках в болотистой местности, оставались сторонними наблюдателями за тем, как избивают их пехоту.

Так писали специалисты после того, как все завершилось. И они как бы не догадывались о самой большой глупости, а именно о том, что наступление начали в сезон распутицы.

С 17 до 22 марта снег активно таял каждый день. Ночью 22-го числа температура была 5 градусов по Реомюру, а утром следующего дня 300 солдатам одной из дивизий V армейского корпуса пришлось прорубать себе лед на позициях, где они лежали. Болото посреди фронта наступления группировки Балуева вскоре стало непроходимым. От железнодорожной ветки не была проложена дорога. Например, 31-го числа автору пришлось потратить семь часов, чтобы преодолеть 20 миль от железнодорожных путей до штаба группировки Балуева. Установившийся туман не позволял эффективно действовать артиллерийским наблюдателям, а радиосвязью у Балуева был оборудован всего один аэроплан.

Я спрашивал в Минске, почему наступление не было начато на месяц раньше или не отложили на месяц позже. По словам младших штабных офицеров, план удара был разработан заранее, но его исполнение отложили в связи с нехваткой стрелкового вооружения. Сначала надеялись начать наступление 1 марта, но сосредоточение войск заняло больше времени, чем предполагалось. Генерал Эверт и начальник его штаба генерал Квецинский говорили мне в отдельном разговоре, что, по их мнению, целью наступления было «оказать помощь французам».

Другой офицер утверждал, что «вся вина за отступление лежит на Алексееве». Тот из офицеров, что был в штабе главнокомандующего во время наступления, был убежден, что Алексеева заставили начать это наступление в самое неподходящее во всех отношениях время: «Мы, русские, настолько благородны в своих убеждениях, что сразу же бросаемся вперед, стоит лишь кому-то попросить нас о помощи, но никто ни разу не помог нам самим, когда мы оказывались в трудном положении!»

Следующее командное звено – армейское – жаловалось на вмешательство вышестоящих инстанций. Генерал Рагоза рассказывал, как в самый разгар операции ему приходилось получать и отправлять по 300 телеграмм в сутки. Как он объяснял это, штаб фронта слишком велик и слишком многие офицеры из любопытства или от беспокойного характера делают работу за себя, а иногда и за кого-то другого. Если это все имело целью только удовлетворить любопытство отдельных лиц, то само по себе это было не так важно. Но, к сожалению, генералу для этого приходилось постоянно беспокоить подчиненных командиров, просить их войти в сближение с противником, чтобы получить необходимые данные.

У командующего левофланговой группировкой генерала Балуева имелись свои причины для жалоб. По его словам, после постоянного нахождения на данном участке и его тщательного изучения он обратился в штаб фронта с просьбой наносить решающий удар на правом фланге. Начальник штаба фронта настаивал на том, чтобы главный штурм произошел на левом крыле, полагая, что в этом случае будут получены лучшие результаты с точки зрения стратегии. Он позабыл, что может случиться так, что стратегических результатов не будет вообще, если забыть о том, что им должен предшествовать тактический успех, которого, по оценкам Балуева, было бы сложно добиться, атакуя на открытой местности на левом фланге. В результате пришли к компромиссу. V корпус наносил удар на участке справа, XXXVI корпус – слева, а III Сибирский корпус оставался в резерве на левом фланге. 31 марта Балуев был уверен, что, если бы он мог развить успех, достигнутый V корпусом на правом фланге, бросив на этот участок III Сибирский корпус, ему удалось бы опрокинуть весь немецкий фронт.

Я познакомился с Балуевым в 1915 г. Это был мужчина небольшого роста, склонный к полноте, с родимым пятном через половину лица, но в этом уродстве было что-то привлекательное. Только энергии этого офицера, а также уму начальника его штаба генерала Вальтера, англичанина по происхождению, говорившего по-английски совершенно без акцента, левофланговая группировка была обязана своими первоначальными успехами.

Разумеется, генерал сетовал и на нехватку техники, зычным голосом, грозившим обрушить домик, где располагался его штаб, ревел мне, что потом и кровью добывает себе любое вооружение. Но на самом деле в данном случае техническое отставание русских сыграло меньшую роль, чем в неудачах русской армии за предыдущие 18 месяцев войны.

На фронте 9¹/₃ мили у Балуева имелось 256 орудий, в том числе 119 тяжелых. У русских орудий было больше, чем у противника. За восемь часов ведения огня 18-го числа русская артиллерия выпустила 30 тыс. 3-дм и 9 тыс. снарядов больших калибров. Для Франции такой расход боеприпасов считался бы чем-то несерьезным, но для России это было чем-то из ряда вон выходящим. Наступление в большей степени не удалось не из-за недостатка материальных средств, а из-за крайне неблагоприятных погодных условий и неналаженного взаимодействия войск.

Телеграммой мне приказали вернуться в Петроград, куда я прибыл в воскресенье 2 апреля вечером. Там мне поручили по возможности попытаться убедить русских чиновников в Управлении артиллерии дать команду своим представителям в Америке отказаться от чересчур педантичных методов инспекции, которые не только приводили в отчаяние их деловых партнеров, но и очень многих из них заставляли отказываться от своих обязательств по контрактам.

В качестве доказательства Эллершоу вручил мне внушительную пачку писем тех, кто заключил с русскими контракты. Я перевел их и направил ответственным чиновникам. Еще до того, как те успели осознать смысл написанного, Эллершоу переслал мне телеграфом предложение лорда Китченера о том, что для разбирательства спорных вопросов между русскими инспекторами и их американскими партнерами необходимо назначить посредника-англичанина. Это предложение я передал очень грамотному генералу, которому отчасти из-за его внешности, отчасти из-за того, что он пользовался неограниченным доверием начальника, младшие офицеры дали прозвище «Распутин нашего управления». Генерал был очень недоволен и спросил, какие основания имелись у Эллершоу для подобных назначений. Другой генерал, хорошо знавший проблему, отреагировал еще хуже. Он заговорил как ребенок. По его словам, у России было достаточно снарядов и, если американские партнеры решат отказаться от своих обязательств по контрактам, ему будет жаль, но это ничего не даст. Как он полагал, британское правительство, которое «втравило Россию в эти дела, должно оказать давление на американских бизнесменов. Им были заплачены огромные суммы с оговоркой, что им придется выполнять технические условия русских. А теперь они постоянно просили упростить эти условия, забыв при этом предложить соответственно снизить цены».

Предложение лорда Китченера было исключительно в интересах русских, а принимая во внимание то, что британское правительство выступало гарантом выполнения платежей, оно стало в высшей степени своевременным и естественным. Однако оно больно затронуло амбиции русских экспертов в области артиллерии – больше ученых, чем артиллеристов-практиков, – которые через два года войны все еще не поняли, насколько важны бесперебойные поставки снарядов.

Было необходимо изложить дело перед более высоким руководством.

К сожалению, сменивший летом 1915 г. Сухомлинова на посту военного министра генерал Поливанов 20 марта был вынужден оставить свою должность. В направленном в его адрес письме царя говорилось, что его императорское величество полагает, что в такие серьезные времена он должен иметь на посту военного министра человека, которому он мог бы полностью доверять и который не столь тесно сотрудничал бы с неофициальными организациями, открыто высказывающими враждебное отношение к правительству.

Поливанов, несомненно, был самым талантливым военным организатором во всей России, и его отставка стала катастрофой. Император никогда не любил его, но правдой было и то, что бывший министр считал свою работу в Военно-промышленном комитете более важной, чем прямые обязанности по службе. Комитет, хотя и являлся неофициальной организацией, полностью работал на государственные средства, и его противники утверждали, что для многих это была просто ширма, под прикрытием которой они уклонялись от службы на переднем крае. На фронте же широко распространились такие шутливые загадки: «Что такое армия? Армия – это сборище людей, которым не удалось избежать военной службы. А что такое неофициальные организации? Это большие сборища людей, которым удалось избежать военной службы». Душой комитета являлся октябрист М. Гучков, который после получившего широкую огласку скандала с Распутиным открыто был провозглашен врагом царского двора. В возглавляемый им комитет входило много политиков, обязанностью которых были публичные выступления антиправительственного характера. Кроме того, многие непредвзятые лица считали, что средства, которые организация тратит на нужды малого производства, было бы разумнее потратить на развитие уже существующих государственных предприятий. В Артиллерийском управлении, где, разумеется, ненавидели комитет и его деятельность, открыто отмечали, что единственным представительством комитета на местах, где было сделано хоть что-то, о чем стоило говорить, был филиал в Одессе, работу которого возглавлял генерал артиллерии.

Заместитель председателя Думы Протопопов, с которым мне довелось отужинать перед тем, как он отправился с парламентской делегацией в поездку по столицам стран-союзниц, естественно, как капиталист открыто отзывался о Военно-промышленном комитете, возглавляемом Гучковым и Коноваловым, как об опасном сообществе синдикалистов. Он подчеркивал, что из множества сотрудников 68 подкомитетов можно назвать несколько имен тех, которые действительно работают, что «такие есть даже в центральном комитете». Он считал, что эта организация стала прямым виновником последней стачки на Путиловском предприятии, так как его члены имели привычку ездить на этот завод и спрашивать персонал о том, довольны ли они своим положением, «будто есть хоть один рабочий, который когда-либо был бы доволен этим». Протопопов настаивал на том, что отставка Поливанова стала «политически необходимой».

Разумеется, вокруг этого человека ходило множество историй. Говорили, что вскоре после своего назначения на должность военного министра Поливанову стало известно о том, что за каждый заказ хозяева Балтийского судоремонтного завода и других промышленных предприятий платили по 2 % комиссионных. Большая часть этих денег попадала к некоему лицу по фамилии Г., покровителю сестры балерины, близкой к высоким кругам. В квартире Г. видели ту балерину и одного из великих князей, имевшего косвенное отношение к Артиллерийскому управлению.

Затем появилась удивительная история об инженере по фамилии Братолюбов, которая казалась невероятной, но которую поведал мне член Думы, поручившийся за ее достоверность. Этот инженер прибыл в Ставку главнокомандующего и заявил, что изобрел огонь, который невозможно потушить. Все сразу же заинтересовались этим изобретением, решив, что такую прекрасную вещь нужно обязательно применить против Берлина. Император лично поручил своему брату великому князю Михаилу убедиться в том, чтобы изобретателя снабдили всем необходимым для продолжения экспериментов.

Братолюбов приехал в Петроград, имея на руках распоряжение, подписанное великим князем Михаилом и адресованное начальнику Военно-технического управления генералу Мильянту.

Генерала обязали предоставить в распоряжение инженера автомобиль. Кроме того, инженер имел на руках официальные указания на выделение в его распоряжение рабочих, территории и средств на проведение экспериментов. Все это выполнялось до одного прекрасного дня, когда к оплате было предъявлено предписание о выплате 14 млн рублей золотом (около 1,5 млн фунтов стерлингов), а также за содержание больших зданий и свободных площадей на Каменноостровском проспекте и в окрестностях Балтийского вокзала.

Мильянт доложил об этом Поливанову, который направил своего начальника штаба в Ставку для выяснения обстоятельств дела. Братолюбова арестовали, но выпустили, как говорили, после вмешательства Распутина. Выяснилось, что имела место афера на сумму более 100 тыс. рублей.

Независимо от того, насколько достоверными были эти истории, стало ясно, что у Поливанова имелись могущественные противники в высших сферах, которые особенно сильно противились вмешательству в свои не очень честные дела.

Я договорился с ним о встрече во второй половине дня 26 апреля.

Генерал был очень угнетен. Он рассказал мне, что министр императорского двора граф Фредерикс как-то вечером в яхт-клубе в разговоре о смене министров отозвался о нем следующим образом: «Он очень умен, но очень опасен. К тому же он чересчур увлечен идеями парламентаризма». Генерал посетовал, что в Англии или во Франции он не потерял бы свой пост по такой причине.

По словам Поливанова, с того времени, когда в 1915 г. он занял свой кабинет, ему удалось выполнить три большие задачи:

1. Создание резерва численностью 800 тыс. человек неподалеку от фронта и еще миллион человек во внутренних районах империи.

2. Решение проблемы нехватки винтовок и снарядов.

3. Введение постоянной системы, по которой солдаты отправляются на фронт только после прохождения трехмесячного обучения.

Возможно, министру, как никому другому, принадлежит основная заслуга в улучшении положения в русской армии к началу лета 1916 г., но главным фактором здесь все же было отсутствие активных боевых действий еще зимой.

Поскольку мне не удалось заручиться значительной поддержкой в Артиллерийском управлении, я решил обратиться к начальнику Генерального штаба генералу Беляеву М.С., с которым встретился 17 апреля. Генерал поддержал британскую точку зрения и с негодованием отметил, что русским генералам-артиллеристам должно быть известно о том, что армия испытывает трудности со снарядами. По словам Беляева, японцы также жаловались на излишний педантизм русских инспекторов. Он упомянул, что кое у кого из руководителей Артиллерийского управления сыновья служили в Америке на должностях младших инспекторов. В конце концов генерал пообещал мне поговорить с новым военным министром генералом Шуваевым Д.С. Позднее мне стало известно, что Беляев мало преуспел в этом. Он сообщил мне, что новый министр, «бедняга, просто перегружен сейчас делами по своему ведомству». Когда он видел его, тот сидел за столом, безуспешно пытаясь разобраться с бумагами. По словам великого князя Сергея, новый министр просто «ничего не знал».

Новый военный министр России принадлежал совсем к другому типу людей, нежели его предшественник. В течение двадцати четырех с половиной лет до 1905 г. он раз за разом занимал должности преподавателя или начальника в различных военных учебных заведениях. Далее в течение трех лет Шуваеву пришлось командовать пехотной дивизией, затем в течение года – армейским корпусом, после чего в 1909 г. он занял должность руководителя интендантской службы. Его отец был рядовым, а сын в то время был уже офицером гвардии. По слухам, Шуваев всегда наставлял своего сына помнить о том, что он сын генерала, но не забывать и то, что его дед был всего лишь рядовым.

Федоров показал мне документ, предложить который можно было лишь при сложившихся сейчас в России чрезвычайных обстоятельствах. Русские боковые железнодорожные ветки немногочисленны и работают медленно. Немецкая служба шпионажа действует эффективно и немедленно сообщает обо всех перемещениях русских войск. Медленность переброски войск дает противнику достаточно времени на то, чтобы сосредоточить на нужном участке свои войска и сорвать любую попытку наступления. У русских сколько угодно солдат, но не хватает винтовок. Федоров предложил держать вблизи линии фронта 50 или более невооруженных солдат на каждые 200 вооруженных солдат каждой роты, находящейся в окопах. Эти люди будут по очереди сменять своих товарищей на переднем крае. Если будет принято решение усилить концентрацию войск на каком-либо участке обороны, на автомобилях солдатам резерва доставят оружие, после чего они будут отправлены на передний край. После того как эту идею рассмотрели в штабе главнокомандующего, ее отвергли.

Положение с вооружением быстро улучшается. Ниже приводятся данные по численности и насыщению вооружением войск на Восточном фронте примерно на 20 марта:

Улучшение положения с винтовками и орудиями было достигнуто в значительной степени благодаря временному затишью на фронте, в связи с чем уменьшился ежедневный выход оружия из строя, а в тылу было отремонтировано большое количество поврежденного оружия.

Каждый из союзников различными способами содействовал перевооружению русской армии, главным образом поставляя туда винтовки. Весной 1915–1916 гг. в Россию прибыло из Америки приблизительно 120 тыс. винчестеров, из Франции – 445 тыс. винтовок «Гра», 95 тыс. винтовок Кропачека и 39 тыс. винтовок «Лебель», из Японии и Англии – 140 тыс. японских винтовок, из Италии – 300 тыс. винтовок Веттерли. Винтовки «Лебель» отправили на Кавказ, а американские и японские – на Западный фронт. Оставшиеся винтовки выдали железнодорожным войскам и солдатам тыловых служб и складов, у которых было изъято и отправлено на фронт оружие русского производства.

В то же время в самой России ежемесячный выпуск винтовок достиг в среднем 100 тыс. единиц в месяц.

В общем и целом военное положение России к началу лета 1916 г. улучшилось по сравнению с тем, чего ожидал каждый из наблюдателей стран-союзниц, участвовавших в отступлении русских войск в прошлом году. Военные действия 1915 г. показали важность боев в обороне, а осень и последовавшая за ней зима продемонстрировали необходимость оборудования сразу нескольких оборонительных рубежей. Все части на фронте к середине мая были полностью укомплектованы винтовками. Выросло производство патронов. Количество пулеметов в полку четырехбатальонного состава возросло в среднем на 10–12 единиц. Большинство пехотных дивизий теперь имели в своем штате 36 полевых орудий, были созданы запасы примерно на 8 млн снарядов к 3-дм орудиям. Большинство армейских корпусов имели в своем составе дивизион 4,8-дм гаубиц. В войска поступило значительное количество «окопных» минометов и ручных гранат.

Войска на переднем крае воспользовались длительной передышкой, их моральный дух укрепился. Части в основном укомплектовали сверх штата. В непосредственной близости от фронта были накоплены резервы численностью свыше 800 тыс. солдат, а во внутренних районах страны – численностью намного более миллиона солдат. Запасные батальоны организовали на оптимальном удалении от фронта, а построенные для них казармы позволяли размещать и без малейшей задержки организовывать постоянный поток подготовленного пополнения на фронт взамен выбывших из строя. Хуже всего на фронте обстояли дела с 4,8-дм снарядами, а также с орудиями большого калибра.

К сожалению, все еще слабо было налажено взаимодействие войск. Дивизиям приходилось неподвижно стоять на занимаемых позициях на отведенном участке переднего края. Их не отводили в тыл на несколько недель для интенсивной подготовки на маневрах, как это было принято во Франции.

В связи с нехваткой автомобилей транспортный парк был устаревшим, очень мало сделали для улучшения работы железной дороги. Трудности с коммуникациями, результатом которых явилась потеря территорий на Польском выступе, были всем известны, но едва ли зимой провели хоть какие-то строительные работы. Слабость железнодорожной сети в ближайшем тылу русских войск на ныне занятых позициях стала главной причиной неуспеха наступления Юго-Западного фронта в январе. Она же косвенно сказалась на неудачах Северного и Западного фронтов в марте.

Официальным объяснением была нехватка рельсов. Действительно, до войны Россия даже экспортировала рельсы в Англию, однако заводы, на которых их изготавливали, перевели на производство снарядов. В результате ежемесячный выпуск рельсов сократился с 600 до 300 верст. Любопытно, что, несмотря на нехватку рельсов, русское правительство сочло возможным уже во время войны закончить прокладку дороги из Самарканда в Термез, завершив проект, за которым много лет с тревогой наблюдало правительство Индии. Данный случай, однако, является не примером политического коварства, а всего лишь результатом привычки работать в изоляции от других.

Слабость железных дорог сказывалась не только на фронте. Наращивание производства вооружений осложнялось из-за неспособности железнодорожной сети обеспечивать доставку достаточного количества сырья и топлива на предприятия в не меньшей степени, чем из-за трудностей получения из-за границы нужного оборудования. В мае из-за нехватки угля и металла работало только 38 доменных печей из 68, имевшихся в России.

Количество частных грузов во Владивостоке росло темпами 10 тыс. тонн в неделю. Ежедневно на запад отправлялось всего по 280 вагонов, из них 100 с рельсами из Америки, 140 – с правительственными грузами и 40 – с частными. Заказы интендантской службы на зерно из Западной Сибири были столь велики, что при имевшейся ограниченной пропускной способности железной дороги, как там, так и в европейской части России, оказалось невозможным отправлять на Дальний Восток большее количество вагонов.

В город Торнеа на границе со Швецией ежедневно из-за границы прибывали 600 тонн грузов, из которых только 500 тонн можно было сразу же отправлять в Петроград. Архангельская железнодорожная ветка не имела возможности обеспечить стабильную перевозку 300 вагонов в день, поэтому импортируемые товары накапливались для транспортировки в зимнее время года.

20 июня я писал в донесении:

«Самой большой опасностью является возможное проявление недовольства населением крупных городов в зимнее время из-за подорожания товаров жизненной необходимости. Рост цен вызван отчасти спекуляцией, отчасти немногочисленностью железнодорожных путей и неэффективностью их работы. В Москве цены на хлеб выросли на 47 %, в Одессе – на 80 %. Дрова подорожали на 100–125 %. Сахар там, где его можно купить, стоит дороже на 65–70 %. Мясо стало недоступным для среднего жителя, несмотря на его значительные запасы в Сибири. Сельские жители довольны своим положением, так как они разбогатели из-за высоких цен на зерно и закрытия винных магазинов. Однако зимой следует ждать неприятностей от более опасного с этой точки зрения населения городов.

Проблему снабжения городских жителей следует решать, так как есть предел терпению даже у русского человека».

Дебаты в Думе 6 июня пролили свет на нехватку запасов. Было отмечено, что на нужды армии в первый год войны ушло более 14 млн голов скота и еще более 5 млн было потеряно после эвакуации из Польши. Левые объясняют состояние хаоса расточительством и отсутствием предусмотрительности в Военном министерстве и в Министерстве земледелия. Правые считают, что причиной является спекуляция, в особенности со стороны евреев. Один из докладчиков заявил: «Успех в войне зависит от поставок продовольствия и удешевления жизни». Кто-то из священников предложил узаконить все религиозные посты. По его словам, реализация этого замысла даст 250 дней в году без мяса. Он же утверждал, что запрет на мясо в дни, когда его употребление разрешено церковью, приведет к «соблазнам» и «беспорядкам».

Министр финансов России английском послу в письмах от 6 апреля и 2 мая просил правительство Великобритании профинансировать заказы на железнодорожное оборудование в Америке на 163 884 680 долларов, в Англии – на сумму 6 309 400 фунтов стерлингов, в Италии – на 165 тыс. лир. 10 июня я побывал у министра путей сообщения М. Трепова, который был раздражен тем, что британское правительство все еще «раздумывает» над тем, согласиться ли с этим предложением. Еще в ноябре он запрашивал кредит на сумму 39 млн фунтов стерлингов для того, чтобы сделать заказы в Америке, но получил отказ. Министр жаловался, что просил всего лишь о займе, а не о подарке и что в предвидении победы в войне для нас было бы трудно вообразить себе более выгодную сделку!

Тем не менее британское правительство осталось безучастным к этим заявлениям и оказалось совершенно правым. Если бы мы выделили деньги и суда на доставку материалов и оборудования во Владивосток, русские железные дороги все равно никогда не смогли все это доставить до места и груз остался бы лежать без всякой пользы в Амурской бухте.

Помимо мошенничества, слабости и некомпетентности в управлении для сбоев в работе российских железных дорог имеется и достаточное количество объективных причин.

Во-первых, страна страдает оттого, что Петр Великий сделал своей столицей Санкт-Петербург (Петроград). Снабжение этого города, расположенного в самой удаленной точке империи от территорий, где производится продовольствие, становилось с каждым днем все труднее, так как к населению города добавилось более полумиллиона беженцев с оккупированных территорий, а также рабочих с возросшего производства военной продукции. Более дальновидное руководство еще летом использовало бы внутренние водные пути для того, чтобы заложить дополнительные склады продовольствия на зимние месяцы. Были даже предприняты некоторые попытки сделать это, однако для того, чтобы схема успешно работала, необходимо грамотное взаимодействие двух министерств – ведомства путей сообщений и сельского хозяйства. Отсутствие его обрекло все предприятие на неудачу.

Во-вторых, транспортировка угля оказалась сложной, как и было предсказано перед войной. В мирное время Польша и значительная часть западной части России снабжались с шахт в Домброве, на юго-западе Польши. В первые же дни войны эти территории были оккупированы противником. Северная и Центральная Россия обеспечивались английским и немецким углем, который доставлялся по Балтийскому морю. Юго-восточная часть России получала уголь с шахт Донецкого бассейна. Английский уголь, который сейчас доставляется через Архангельск, конечно же обеспечивает лишь небольшую часть потребностей военных заводов на севере страны, и для того, чтобы свести концы с концами, сюда же необходимо завозить железной дорогой еще и уголь Донецкого бассейна и Сибири.

В-третьих, снабжение армии с ее миллионами солдат и лошадей, которые потребляют продовольствия гораздо больше, чем привыкли в мирное время, создает дополнительное напряжение на транспортной ветке западнее рубежа Петроград – Москва – Киев по сравнению с довоенным временем. И здесь снова в мирное время главными портами для приема грузов были Петроград, Рига и Одесса, каждый из которых находится вблизи самых густо населенных районов страны. Сейчас все эти порты закрыты, и доставка грузов из-за границы осуществляется только через Архангельск на Крайнем Севере или через Владивосток на Дальнем Востоке. Дальние перегоны в обе стороны парализуют работу подвижного состава.

И наконец, в Финляндии, которая в мирное время получала большую часть своего продовольствия из Германии, теперь питаются тем, что доставляется с юга России или из Сибири.

Руководство работой железных дорог империи в настоящее время осуществляют два директората. Западный район, куда отнесены все линии западнее рубежа Петроград – Киев – Одесса, подчиняется штабу главнокомандующего, а Восточный район, включивший все оставшиеся линии, контролирует Министерство путей сообщения в Петрограде.

Из железнодорожных веток, не попавших в руки противника, для постоянной работы остались 46 466 миль и еще 3704 мили для временной эксплуатации. Подвижной состав поделили между Западным и Восточным районами следующим образом:

Западный район: 5337 локомотивов и 130 198 вагонов;

Восточный район: 14 829 локомотивов и 363 371 вагон.

Многие паровозы являются старыми, некоторые произведены в 60-х гг. прошлого века, большая часть из них имеет малую мощность. Доля техники, нуждающейся в ремонте, выросла с 15,8 % в 1914 г. до 17,3 %.

Управления не всегда ладят между собой. Как рассказывал мне М. Трепов, возглавляющий директорат Западного района, генерал Ронжин захватил 20 тыс. вагонов, которые по праву принадлежат Восточному району. На следующий день уже генерал говорил мне прямо противоположные вещи: министерство пользуется 8 тыс. вагонов, которые принадлежат ему!

Поскольку было сложно собрать всю необходимую информацию в Петрограде, в начале июня я посетил штаб главнокомандующего.

В понедельник в одиннадцать часов утра я встретился с генералом Шуваевым, приятным пожилым человеком, прямым и честным в общении. Однако же было хорошо видно, что генерал Беляев оказался прав: новый министр обладал очень узким мировоззрением.

Я изложил свой вопрос об инспекторах, о том, что если они и дальше будут продолжать действовать в Америке прежними методами, то армия не получит снарядов, так как деловые партнеры разорвут контракты. Более того, они могут повлиять на то, чтобы на ближайших выборах их рабочие проголосовали против дела Антанты. В результате может получиться так, что Америка объявит эмбарго на экспорт военных материалов.

Министр не дал мне прямого ответа. Он начал с небольшой речи о самом себе. Ему довелось послужить во всех трех родах войск, начиная с пехотного офицера. Потом он два с половиной года прослужил в артиллерии, 15 лет занимал командные должности в казачьей кавалерии. Он командовал дивизией и корпусом, после чего император вдруг неожиданно сделал его начальником интендантской службы. Он ничего не знал о той работе, но его преданность императору была так велика, что если бы сейчас открылась дверь, вошел его величество и приказал ему выброситься из окна, он не раздумывая сделал бы это. Он говорил об этом, медленно жестикулируя, со слезами экзальтации и жалости к самому себе; он приложил все усилия на посту главного интенданта и, как ему кажется, достиг успехов на этом поприще, в особенности в том, что касалось искоренения злоупотреблений. Я вежливо и откровенно рассказал ему все то, что успел много услышать об этом из уст членов Думы.

Министр продолжал: «Теперь меня снова призвали, и сделали это очень неожиданно. Я должен управлять всей армией вместо генерала Поливанова».

Он спросил, к какому роду войск принадлежу я, а потом заявил, что прежний опыт его службы позволяет ему теперь принять под свое начало любой из родов войск (на самом деле весь его прошлый боевой опыт ограничивался войной в Средней Азии в 1873–1875 гг.).

После этой преамбулы генерал перешел к делу. Он согласился с тем, что для того, чтобы убивать немцев, нам нужны снаряды. Однако эти снаряды, несомненно, должны быть безопасны при транспортировке и вовремя взрываться: «снаряд, который разрывается в стволе орудия, производит жуткое впечатление». В конце концов Шуваев пообещал поговорить с новым начальником Артиллерийского управления, который как раз вот-вот должен был отправиться в Америку, и дать ему соответствующие указания.

В настоящий момент западные союзники пришли к заключению, что при русском правительстве должны быть созданы влиятельные миссии, которые станут оказывать воздействие на правительственные круги России с тем, чтобы вынудить ее активизировать свою деятельность на фронте (решение, которое оказалось сложно принять в Париже).

Французские министры Рене Вивиани и Альбер Тома прибыли в мае. Как полагают в российском правительстве, их настоящей целью было заставить русских направить более крупные воинские контингенты на Западный фронт. Говорили, что они потребовали по 40 тыс. солдат ежемесячно, однако пока им удалось лишь заручиться обещанием отправки еще пяти бригад к той, что уже находится во Франции, и ко второй, которая вот-вот будет послана в Салоники. Эти пять бригад, как предполагается, будут ежемесячно отправляться из Архангельска, начиная с августа этого года. Взамен французские представители пообещали прислать для русской армии дополнительное количество тяжелой артиллерии.

Визит французов, несомненно, прошел успешно. Вивиани потчевал аудиторию плодами своего великолепного красноречия на банкете 16 мая в честь 25-й годовщины франко-русского альянса, а Тома в своей грубоватой прямолинейной манере резал правду-матку.

Впервые я встретился с Тома в девять часов утра на следующий день после его прибытия, когда он прислал за мной, чтобы, как он объяснил, по предложению господина Ллойд Джорджа задать мне множество вопросов, ответы на которые пролили бы свет на обстановку в России. 18 мая, за день до отъезда делегации, я сидел с ним рядом на прощальном банкете, и он попытался сформулировать передо мной свои заключения.

Как он заявил, у русских в их стране было все необходимое, но из-за своей слабости они не могут всем этим пользоваться. Нехватка стали в России вызвана недостаточной загруженностью угольной промышленности и слабо развитой железнодорожной сетью, в связи с чем имеющиеся пути работают с перегрузкой. Ни за какую плату русский рабочий не станет летом работать под землей, и, по мнению Тома, здесь, если это необходимо, следует прибегать к насилию. Он не мог понять, почему у русских возникают трудности с энергией, если для этого нужно всего лишь проложить 30 верст железной дороги, чтобы связать между собой угольные шахты и сталелитейные предприятия: было бы понятно, если бы речь шла о прокладке 3 тыс. верст путей. Перебои в работе железных дорог мой собеседник объяснил неэффективным управлением. Он был на обеде у министра путей сообщений М. Трепова, где узнал, что тот занимается работой над грандиозной программой строительства железных дорог, выполнение которой потребует нескольких лет, вместо того чтобы обратить пристальное внимание на нужды нынешнего момента.

В Москве Тома выступил на ассамблее городского совета, где присутствовали представители промышленных кругов России, и заявил, что перед войной во Франции было больше забастовок, чем в любой другой стране, но после начала войны они сразу же прекратились. Он говорил: «Здесь у вас в России забастовки продолжаются, а когда рабочие не бастуют, у них появилась привычка оставлять работу на три-четыре дня, будто бы и нет никакой войны. Повсюду мне встречаются ничего не делающие люди, но в России все равно жалуются на недостаток рабочих рук».

16 мая на официальном совещании в Петрограде под председательством военного министра присутствовавшие там офицеры Артиллерийского управления заявили, обращаясь к Тома, что не хватает железных дорог, чтобы доставлять уголь до сталелитейных заводов. Тот резко ответил, что Франция в условиях, когда большая часть ее промышленно развитых районов занята противником, подошла к решению проблемы национальной обороны совсем с другим настроем. Завод в Нёв-Мезоне, в окрестностях Нанси, оказавшийся всего в 15 километрах от фронта, ежедневно получал уголь поездом, который следовал из Гала, в 450 километрах от него. Предприятие продолжало работать, чтобы обеспечить производство на еще одном заводе боеприпасов, даже под огнем тяжелой артиллерии противника.

Для русских такие люди, как Тома, были чем-то совершенно новым. Они смеялись над его грубоватой внешностью, которая, по их словам, характерна для типичного московского торговца. Представители высших кругов ждали встреч с ним с нескрываемым ужасом. По-джентльменски консервативный, медленно соображающий и официальный, генерал Беляев просто трепетал, когда рассказывал мне, что получил указание военного министра общаться исключительно с этим агрессивным гостем. Позже он рассказал мне, что его потрясла та власть, что сосредоточилась в руках Тома, говорившего: «Я дам вам это», «…я позабочусь об этом по возвращении домой» и т. д. Беляев говорил: «Пусть он и социалист, но может делать то, что пожелает; ни у кого в России нет такой власти, у нас нет хозяина, а еще говорят, что в России самодержавие». Великий князь Сергей заявил Тома: «Это вы монархист, а я – анархист!»

В начале мая лорд Китченер оповестил графа Бенкендорфа, что хотел бы приехать в Россию, если получит официальное приглашение. Когда об этом сообщили императору, тот заявил, что готов принять гостя после 10 июня, однако уточнил, что не понимает, как лорд Китченер может оставить свою работу на такое длительное время.

В письме, которое было написано 6 мая, но получено только 18-го числа, Эллершоу отмечал: «Я почти не сомневаюсь, что вскоре после того, как вы получите это письмо, лорд Китченер и я будем уже находиться в дороге к вам. Разумеется, я дам вам обо всем знать официально, как только вопрос окончательно решится. Я уже начал работать над этим. Не сердитесь! Думаю, что это действительно необходимо, и вы согласитесь со мной. В первую очередь речь идет о финансовых вопросах, но существует и тысяча других вещей, которые, по моему мнению, он должен обсудить и прояснить».

Я не был согласен с Эллершоу. По моему мнению, русским требовался перерыв, время на то, чтобы переварить ту не всегда приятную правду, которую им прямо высказал Тома. Я полагал, что визит лорда Китченера скорее будет раздражать, чем воодушевит их. Они никогда не считали Великобританию великой военной державой, но знали, что мы богаты, и воображали, что наши богатства безграничны. Им нужны были наши деньги, а не советы по военным вопросам. То, как русские понимали союзнический долг, годы спустя мне предельно сжато объяснил в Сибири руководитель миссии американских железных дорог инженер Стивенс: «Они хотели бы, чтобы мы положили перед ними большой мешок с деньгами и сразу же убрались подальше».

Я направил конфиденциальную телеграмму в адрес Эллершоу, где предложил по возможности отложить визит и добавил, что русские больше заинтересованы в том, чтобы видеть у себя большого специалиста в вопросах финансов, такого как Маккенна, а не военного.

26 мая Эллершоу писал мне:

«Боюсь, что, несмотря на вашу телеграмму, я уже не могу отменить этот визит. Я всегда готов выслушать ваше мнение по любому вопросу о России, и если бы я узнал об этом своевременно, я не стал бы работать, как раб, дергая за все рычаги, чтобы обеспечить то, что считал настоятельно необходимым. Я проделал слишком большой труд для того, чтобы подготовить визит К. в Россию. Там его имя является символом всемогущества, а его образ не утратил глянец. Я надеялся, что он сможет повлиять на то, чтобы сделать наши отношения намного более сердечными, что он сумеет помочь определить будущую стратегию, политику, разрешить финансовые проблемы. В свою очередь я, действуя в его тени, мог бы устранить все недоразумения, окончательно определить, как на ту или иную проблему смотрят в Британии и в России, отбросив ненужную чопорность.

Мы выезжаем в понедельник 5 июня, дорога займет одну неделю, это значит, что мы будем у вас 12-го. К. пробудет здесь не более одной недели. То есть у нас будет время до 19-го, и, как я надеюсь, мы снова будем дома 26-го. Я был бы в высшей степени вам благодарен по завершении визита, если все пройдет хорошо.

Кстати, помните, что ни одну вашу телеграмму в мой адрес не удастся сохранить в секрете, какие бы пометки вы на ней ни ставили. Она проходит через различные инстанции (DMO MGO, Agar) и через К., и ничто не может этому помешать».

Во вторник 6 июня в семь часов утра я работал в кабинете военного атташе на первом этаже посольства, когда из архива спустился один из секретарей, который сообщил мне, отчаянно жестикулируя, ужасную новость о гибели «Хэмпшира». Было очень трудно осознать это. Кроме гибели лорда К., Фицджеральда и О’Брайена, было невозможно представить, кого искать на место бедного Эллершоу, кто еще смог бы послужить России так, как это делал он.

Через несколько дней я встретился с генералом Беляевым. Он говорил о лорде Китченере очень взволнованным тоном, и еще более взволнованно он упомянул об Эллершоу. С выразительным жестом он заявил, что думает, что теперь дело с американскими контрактами можно считать неудавшимся.

Несмотря на то что на Западе в основном разделяют мнение Тома о русских органах управления, наш союзник заслуживает получения кредитов за то, что он совершил. За первые семнадцать с половиной месяцев войны, то есть до конца 1915 г., Россия направила в свои части 1920 полевых орудий, 355 горных пушек, 12 4,2-дм орудий, 43 4,8-дм и 60 6-дм гаубиц.

13 января 1916 г. количество орудий на всех фронтах России, Северном, Западном, Юго-Западном и Кавказском, составило 3973 3-дм полевых, 245 3-дм горных, 420 4,8-дм гаубиц, 50 4,2-дм пушек и 210 6-дм гаубиц. Войска получили округленно 4 млн 500 тыс. 3-дм снарядов, 250 тыс. 4, 8-дм снарядов и 165 тыс. снарядов к тяжелым орудиям.

Все еще ощущалась большая нехватка винтовок.

Обедал за одним столом с императором. После обеда он очень любезно беседовал со мной. Я рассказал ему, что люди относятся ко мне очень хорошо с тех самых пор, как он распорядился оформить мне пропуск на фронт. Он ответил, что очень рад слышать это. Потом я попросил выдать мне такое же разрешение для сбора информации в Петрограде, и царь распорядился: «Разумеется. Скажите генералу Алексееву».

Я начал разговор о трудностях на железных дорогах, но, похоже, мой собеседник не очень разбирался в этом вопросе.

Он был явно в хорошем настроении в связи с успехом Брусилова. Император подчеркнул тот факт, что Бетман-Хольвег постоянно ведет разговоры о мире, но почему-то никто из союзников ни разу даже не упомянул о явных признаках падении морального духа в Германии.

Я осмелился сделать замечание о необходимости вести в России пропаганду против неприятеля. В особенности это должно было касаться его жестокого обращения с военнопленными. Я привел даже несколько примеров, о которых мне рассказали на фронте. Мой собеседник согласился и добавил, что на такие поступки не способен никто, кроме немцев, что он не может себе представить, чтобы кто-то из его подданных был настолько жесток.

После этого со мной беседовал великий князь Сергей. Он говорил, что русская артиллерия действовала превосходно во время наступления Брусилова. С блеском в глазах он добавил, что его всегда поражала разница в том, как ведут войну во Франции и в России. «На Западном фронте противник наступал, а французы пусть и медленно, но откатывались назад, и во всем мире при этом восклицали: „Какая у французов прекрасная армия!" В России за неделю взяли в плен 160 тыс. человек, и никто даже не подумал высказаться в подобном духе». Я ответил, что здесь дело в той разнице, когда тебе противостоят не немцы, а австрийцы, что русским с самого начала повезло, что у них есть такой противник для подъема духа солдат.

Я отправился на встречу с великим князем Сергеем, чтобы обсудить положение на железных дорогах. Он в курсе трудностей и опасности, которую они таят, но единственное, что смог предложить, – это чтобы наш посол вместе с послом Франции М. Палеологом поговорили с премьер-министром Б. Штюрмером. Он спросил меня, знаком ли я со Штюрмером. Я сказал, что незнаком, но мне не нравится эта фамилия. После этого он рассказал мне историю о том, как двое мужчин продолжали говорить в магазине на немецком языке, не обращая внимания на протесты персонала. Вызвали полицию, но когда полицейские прибыли, те просто снова и снова повторяли «гофмейстер Штюрмер, гофмейстер Штюрмер», и их невозможно было арестовать только за то, что они называют имя русского премьера.

Затем великий князь заявил, что М. Трепов «не хорош», как не хороши и все новые министры. Сразу же после своего назначения они начинают всех увольнять. В течение трех дней министры способны изменить свои прежние взгляды. И только на высших постах они иногда берут людей обратно: например, бывший директор железных дорог Борисов сейчас является заместителем министра, а бывший начальник Николаевской железной дороге ныне возглавляет все железные дороги.

По мнению великого князя, снизить цены в больших городах возможно лишь назначением диктатора, который один мог бы координировать работу различных министерств.

Через несколько дней я говорил с генералом Шуваевым об опасности беспорядков в больших городах из-за нехватки товаров и в качестве одной из проблем назвал трудности с мясом, которую можно решить путем улучшения организации работы и предотвращения злоупотреблений на железной дороге. Генерал ответил: «Человеку без мяса еще лучше. Я всю жизнь соблюдаю все церковные посты, и посмотрите на меня. Некоторые животные едят мясо, другие – нет. Лев является хищником, а слон – нет. И когда мы хотим, чтобы работу за нас выполняли животные, то выбираем не льва, а слона. В Петрограде без мяса будет лучше». Думаю, что такой крестьянский подход здесь не очень поможет.

А в июне произошел «неприятный инцидент».

Торнхилл (глава разведывательного отдела) рассказал мне, что вчера вечером он с двумя другими британскими офицерами ужинали в Царском Селе на вечеринке в запасном батальоне 1-го гвардейского стрелкового полка. Около часу ночи великий князь Борис, который был в числе приглашенных, сделал несколько поразительных заявлений. Он сказал, что уверен, что следующая война произойдет между Англией и Россией из-за алчности нашего правительства, что наша операция в Дарданеллах была всего лишь блефом, что ему известно то, как Россия предложила захватить Багдад, но британское министерство иностранных дел отвергло это предложение, «так как Англия сама хочет взять этот город».

Мы отправились доложить обо всем послу, которого встретили на набережной. Думаю, он был особенно оскорблен тем, что именно Борис, которого так гостеприимно встречали в посольстве, мог заявлять такие вещи. Он согласился с тем, что мы с Торнхиллом должны отправиться к великому князю и поговорить с ним официально. Неофициально Торнхилл вчера уже ответил Борису, что все его заявления – это просто ложь, но он все равно свяжется телеграфом со своей страной, чтобы убедиться, что для таких россказней нет никаких оснований.

Подобные заявления, поступающие от людей этого круга, способны вызвать досаду у кого угодно. Кто-то делает все возможное для того, чтобы поддерживать дело Антанты, и вот результат. Борис является инспектором казачьих войск, и у него неограниченные возможности для того, чтобы распространять подобную гнусную ложь по всей русской армии.

Вчера пришел ответ из министерства иностранных дел. Не было ни грамма правды в заявлении Бориса, будто мы объявили русским, что сами желаем взять Багдад, и мы намерены узнать у великого князя об источнике такой информации.

Я позвонил ему по телефону и спросил, можем ли мы с Торнхиллом встретиться с ним. Договорились приехать в Царское Село поездом.

Мы отправились в дорогу в мундирах. Автомобиль великого князя встретил нас на вокзале и отвез во дворец, построенный в английском стиле. Борис, разумеется, знал, для чего мы приехали. Я передал ему меморандум, составленный в канцелярии, и заявил, что мне поручили вручить этот документ в связи с разговором, который произошел во время застолья в тот вечер. Он прочитал бумагу, и, как мне показалось, после прочтения у него пересохло во рту. Борис заявил, что документ очень интересен. Тогда я спросил у него, где он услышал то, о чем говорил, и получил ответ, что ему рассказал об этом кто-то в Ставке. Я уточнил, не идет ли речь о Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер) или Алексееве (начальник штаба), на что Борис ответил: «Нет, никто из начальников, но об этом говорят все молодые офицеры». Я заявил, что цитирование мыслей молодых офицеров человеком его должности приносит значительный вред, так как люди подумают, что он делает свои заявления на основании данных секретных документов, к которым у него есть допуск. Я указал на то, что наш союз гораздо сложнее поддерживать, чем союз Центральных держав, где Германия играет роль вожака, в то время как все мы более или менее равны между собой. Поэтому нам приходится постоянно быть начеку из-за заявлений, подобных сделанному великим князем, чтобы быть готовыми опровергнуть их. Я говорил, что одно время мы подозревали одного из еврейских банкиров, потом – немецкого шпиона, но никогда речь не шла о великом князе. Борис ответил, что никогда и нигде прежде не говорил ничего подобного, что это было впервые и что впредь он обещает не делать этого. Я попросил его проинформировать полковника из 1-го запасного батальона о том, что его слова являются неправдой, и великий князь пообещал отправить полковнику документ, который я привез ему.

После этого мы выпили виски с содовой, и в 4.43 отправились обратным поездом в Петроград. Стремительный акт дипломатии военного времени!

Позже император сделал великому князю строгий выговор по данному поводу.