Хорошо известно, что ученые разделились на две группы, одна из которых придерживается мнения, что большинство институтов Османской империи имеют византийское происхождение, другая считает, что их происхождение исламское, или турецкое. Аргументация по большей части оставляет желать лучшего, поскольку, перечисляя определенное количество случаев, участники не делают четкого разделения между различными сферами и поскольку a priori возможно, что ответ на вопрос может быть разным в зависимости от того, как на него смотреть: с точки зрения центральных органов или с точки зрения основ организации общества. Что касается Сельджукидов Малой Азии, проблема стоит не совсем так, как для Османской империи, во-первых, потому, что время было другое, во-вторых (и это самое важное), потому, что условия становления и развития государства были другими. Османская империя возникла как квазисимбиоз с Византийской империей (или того, что от нее осталось) и была европейской державой, прежде чем стать азиатской. Институционально полная унификация так никогда и не была достигнута, и система управления в Малой Азии отличалась и от той, что существовала на Балканском полуострове, и от той, что господствовала в арабском мире. Мусульманские модели, пока они существовали, были заимствованы только через посредничество сельджукско-монгольского режима. Государство сельджуков имело гораздо меньшие размеры и испытывало влияние местных традиций и соседней Византии, а также влияние ирано-исламского мира, через который прошли турки, который продолжал присылать к ним своих мудрецов и где завоевала славу ставшая образцом для подражания империя Великих Сельджуков. Кроме того, государство сельджуков, безусловно, имело свои собственные потребности и прошло свой особый эволюционный путь. Поэтому, занимаясь исследованием его институтов, нужно пытаться раскрыть именно эти три элемента и не пытаться подогнать результат под выводы, сделанные a priori.

В этом отношении требуется соблюдать осторожность. Из того факта, что в некоторых институтах персонал составляли коренные жители, нельзя автоматически делать вывод о непрерывном существовании местной традиции. Кроме того, нужно быть внимательным в определении самой природы вещей и не позволять внешнему сходству терминологии увести себя в сторону и заставить поверить в сходство самих институтов. Одни и те же слова не всегда и не везде указывают на одно и то же содержание.

Не менее важно не торопиться выдвигать гипотезу об идентичности всех «сельджукских» режимов. Действительно, турки, заселившие Малую Азию, были соплеменниками тех, кто основал государство Великих Сельджуков, и они тоже прошли через Иран. Действительно, в Малой Азии должности во многих сферах тоже занимали иранцы, а империя Великих Сельджуков и модели государства, предложенные Низам аль-Мульком в его «Книге об управлении», тщательно изучались. Но очевидно, что все это имело влияние только в XIII веке, когда многие черты государства сельджуков «Рума» (Конийский или Румский султанат) уже определились, и в этом определении местные условия и последствия самого факта завоевания играли такую же, если не большую, роль, чем внешние заимствования. Таким образом, необходимо изучать режим, существовавший в Анатолии, сам по себе и избегать любых, сделанных a priori уподоблений.

Наконец, совершенно необходимо тщательным образом различать периоды – пункт, на котором я вынужден настаивать, – поскольку, по моему мнению, самые фундаментальные ошибки совершались именно благодаря пренебрежению этой предосторожностью. Случилось так, что авторы, которые больше всего проливают свет на сельджукские институты, относятся к монгольскому периоду, а поскольку династия продолжала существовать и под властью монголов, и новые хозяева не хотели сбрасывать прежний режим, сельджукские и монголо-сельджукские институты, как правило, рассматриваются вместе, как будто они были заведомо неразличимы. Тщательно проведенное исследование их различий ясно покажет, что по меньшей мере в некоторых вопросах верно обратное и, следовательно, интерпретация установленных фактов должна быть совершенно иной, чем принято считать.

Вероятно, что различия такого же рода могут быть обнаружены между государством сельджуков в самом начале (и его ответвлениями) и его более поздним состоянием. Важным шагом было бы определение происхождения этих институтов, исходя из того, как они выглядят при ближайшем рассмотрении. На данном этапе такая задача неразрешима вследствие нехватки документов, но работа может быть с большой осторожностью проделана в каждом конкретном случае, где информация доступна.

Во главе государства сельджуков стоял, безусловно, султан. Как было сказано, этот термин, долгое время бывший просто словом, которое часто использовали, теперь стал официальным и, поскольку халифат утратил реальную власть, применялся к тому, кто, в отличие от халифа, эту власть имел. Это отличие совсем не похоже на отличие папы от императора, о чем говорили средневековые и иногда говорят современные авторы, поскольку халиф не похож на римского папу и поскольку речь не идет о разделении «преходящей» и «духовной» власти. Султан, в особенности если в его владение не входил Багдад, имел неограниченные полномочия – по крайней мере, в принципе – в делах религии, так же как в делах политики (с общей для ислама оговоркой, что Закон, даруемый Богом, не может быть создан или изменен человеком, даже в применении к социальным вопросам). В целом султан уважал халифа и иногда считал для себя выгодным подчеркнуть это уважение, но это все. Прерогативой халифа было право, которое не могло быть заменено ничем другим, – право легитимировать власть султана. Мы указывали, что некоторые считали, будто власть султана законна сама по себе, и, когда тем, кто держал власть de facto, по каким-то причинам препятствовали в легитимации, этот факт их особенно не беспокоил. Как правило, халиф предоставлял эту легитимацию, что поддерживало видимость его собственной автономии. Деятельный халиф также следил за порядком в религиозных институциях, моральные границы которых он мог расширять за пределы своего государства, если оно у него было, но у него не было власти воздействовать на них силой.

Как мы видели, совершенно немыслимо, чтобы первые турецкие вожди в Малой Азии могли получить какую-либо легитимацию от Аббасидов. Их последователи, очевидно, делали это, но трудно сказать, начиная с какого времени. Единственный достоверно известный факт – это отправка регалий мелика Гумуштегину ибн Данишменду в 1135 году. Мы видели, что этот титул давался по традиции и, возможно, даже был дан византийской канцелярией в начале правления Алексея Комнина Сулейману ибн Кутлумушу. И можно предположить, что Кылыч-Арслан I носил или принял его, когда решил выступить против своего кузена Мухаммеда в Месопотамии. Возможно, последний уступил его Шаханшаху. Тот факт, что этот титул носил Масуд, подтвержден монетой, датированной, вероятно, концом его царствования, а то, что его получил Кылыч-Арслан II, – надписью, сделанной сразу же после его воцарения. Однако это не обязательно доказывает, что титул был присужден официально, а значение, которое ему придавалось, еще менее определенно. Несмотря на то что авторы того периода временами употребляют титул «султан», обычно в отношении монарха Сельджукида в Румском султанате использовался титул «мелик», но то же самое они делают в отношении Нур ад-Дина, который, безусловно, являлся султаном официально. Возможно, титул султана не считался сильно отличающимся от титула мелика, единственного встречающегося на монетах и надписях в период султаната. Когда этот титул был присвоен Гумуштегину, это едва ли означало недружественный шаг в отношении Сельджукида, поскольку Масуд был с ним в хороших отношениях. Трудно также понимать буквально титул, который на монете присвоил себе Мухаммед – «царь Анатолии и Романии». Считался ли Масуд султаном над меликом или еще одним меликом? На данный момент этот вопрос остается без ответа.

В любом случае изучение титулов, использованных в надписях, представляет интерес. Несколько меньший интерес представляют монеты и другие более-менее официальные документы. Кылыч-Арслан II среди прочего называет себя «султан арабов и ajam». Последнее слово, без сомнения, включает в себя турков, однако они названы не отдельно, а вместе теми, кого на арабском Востоке обычно называли ajam, то есть с персами. Далее, он поборник «священной войны» (роль, которую с учетом событий, описанных ранее, следует воспринимать с некоторым сомнением), защитник земли Аллаха (иными словами, он считает, что отныне его территория, хотя она по-прежнему называется «Рум» (Рим), включена в состав Dar al-Islam – «владений ислама»), помощник халифа (титул, который он, без сомнения, получил от халифа, поскольку халиф давал его всем, кто этого хотел). И наконец, он «султан земли Рум, армян, франков и Сирии», что по правилам того времени, когда совершались набеги на чужую землю, обозначало наличие более широких устремлений, а в тогдашних обстоятельствах попытку легитимировать свои притязания на территории на юго-востоке и востоке, а также на всю территорию «Рума», то есть Малой Азии. Если здесь присутствует идея «священной войны», то термин «гази», использовавшийся Данишмендидами, Салтукидами и Мангуджакидами, отсутствует. Отсутствуют также титулы, характерные для турецкого языка, которые в то время носили не только Мангуджакиды, но даже некоторые Зенгиды и Артукиды. Возможно, они казались слишком ограниченными по сравнению с идеей о том, каким должен быть султан.

Нет необходимости долго говорить о символах власти и украшениях, поскольку они были такими же, как на всем мусульманском Востоке. Суверен восседал на слегка приподнятом троне. По случаю особых церемоний он надевал своего рода корону, но обычно носил большой тюрбан. Его перстень с печаткой позволял заверять документы, представленные ему на подпись, где бы он ни находился. Выходя на улицу, он укрывался под черным балдахином (черный – цвет Аббасидов), представлявшим собой не что иное, как огромный зонт, который, судя по всему, был личной собственностью каждого суверена, поскольку его клали вместе с ним в гробницу. Процессия, в которой принимали участие солдаты и рабы, сопровождалась флагами и музыкальными инструментами. Обычно султан жил во дворце, поэтому в каждом большом городе имелся его дворец или дворец наместника. Кроме того, существовали дворцы удовольствий, которые могли строить для себя суверены, например Кубадабад, построенный для Кей-Кубада на озере Бейшехир к западу от Коньи, Филубад близ Коньи и Кейкубадия рядом с Кайсери. Во времена великих султанов в этих дворцах располагались всевозможные хранилища и сокровищницы. Аланья, как место укрытия во время мятежей и вторжений извне, особенно часто использовалась для этих целей, но в разные времена такими местами были также Анталья и Токат. Часто на подъезде к городу для султана ставили огромный шатер, предназначенный для приемов и пиршеств, которые ему полагалось давать. Кроме того, он мог наслаждаться музыкой, вином и гаремом, но никакой специальной информации по этому поводу не имеется, а что касается вина, то, возможно, поведение султанов «Рума» выходило за рамки общепринятого. Как все современные им аристократы, они увлекались охотой и некоторыми видами спорта, в особенности скачками, для чего вблизи городов устраивались тренировочные площадки.

Султан, безусловно, обладал монополией на чеканку монет. Нет почти никаких сомнений, что, как все суверены своего времени, он имел свои мастерские, где изготовлялись роскошные ткани и одежды, предназначенные для подарков великим людям и иностранным князьям, но об этом ничего не известно.

Ранее мы уже отмечали, что у первых малолетних ирано-иракских султанов Сельджукидов были атабеки. Эта практика сохранилась и у их преемников, с учетом того, что власть, которой они обладали, была ограничена. Пост атабека мы встречаем и в «Руме», но он никогда не подразумевал такого влияния, которое имел у других Сельджукидов. Атабека Кылыч-Арслана I звали Хумарташ аль-Сулеймани, чье имя указывает на то, что он был вольноотпущенником Сулеймана ибн Кутлумуша (а не знатным турком). Но он известен только тем, что правил в Маяфарикине – главном городе Диярбакыра, который ему пожаловал Кылыч-Арслан, завоевавший его в 1106 или в 1107 году. У юного Сельджукида из Малатьи было один за другим несколько атабеков, которых выбирала себе в мужья его мать с 1107 по 1113 год, но все они исполняли эту роль скорее как поддержание традиции. У Данишмендидов их не было. Среди Салтукидов первым, о котором нам известно после тех, что уже были упомянуты, был ispahsalar (военачальник) Бадр ад-Дин ибн Арсландогмуш, названный так в надписи 1177 года, но неизвестно, чьим атабеком он являлся. Кроме того, в этой надписи он фигурирует не под этим титулом, а как правитель Никсара, который незадолго до этого был захвачен у Данишмендидов. Возможно, формальным правителем был один из сыновей Кылыч-Арслана, который позже получил Никсар в наследство, тогда как тот самый Арсландогмуш являлся его фактическим хозяином. В XIII веке атабеки известны нам и под своим титулом, и благодаря другим обязанностям, которые они выполняли. Например, Мубариз ад-Дин Армаганшах – командующий армией Амасьи во время восстания Баба Исхака и атабек Изз ад-Дина ибн Кей-Кубада, и Каратай, вольноотпущенник времен монголов.

У султана имелся заместитель – наиб (naib al-Saltana), однако непонятно, была эта должность временной (на время отсутствия или болезни султана) или постоянной.

Одним из личных помощников Султана был перване. Эта фигура с поэтическим названием «мотылек», которая кажется несколько странной для тогдашней обстановки, насколько мне известно, не имеет эквивалентов, за исключением Ирана при монголах, где она имела гораздо меньшую значимость и официально называлась pervaneji, что позволяет предположить, что перване (pervane) – это производная и сокращенная форма. В любом случае это был тот, кто передавал личные послания монархов. Нетрудно заметить, что при определенной ловкости эта должность могла оказаться большой удачей, и с начала XIII века нам известны перване, ставшие заметными фигурами. Тем не менее нужно быть осторожным, чтобы власть, которой они обладали, не стала поводом для ложных гипотез, время от времени появляющихся в отношении перване Муин ад-Дина Сулеймана. Этого человека, бывшего настоящим диктатором во времена монгольского владычества, продолжали именовать титулом, под которым он впервые стал известен, однако источником той власти, которой он обладал, вовсе не был титул перване.

Мубариз ад-Дин Эртокуш, Шамс ад-Дин Алтунбек у Изз ад-Дина, сына Кей-Кубада, после смерти последнего был казнен Кей-Хосровом II.

Мубариз ад-Дин Армаганшах сменил Шамс ад-Дин Алтунбека, убит туркменами Баба Исхака, когда командовал армией Амасьи.

Сейф ад-Дин Абу Бакр, сын Хаккенбаза, бывший субаши Кайсери – после воцарения Кей-Кубада.

Шамс ад-Дин Исфахани – после падения Копека, при Кей-Хосрове II.

Захир ад-Дин Или ибн Яги-басан (Данишмендид?) – во время второго царствования Кей-Хосрова I. После воцарения Кей-Кавуса отправлен в изгнание за поддержку Кей-Кубада, после чего вскоре умер.

Джелал ад-Дин Кайсар, 608–617 гг. (?) при Кей-Кавусе.

Шараф ад-Дин Мухаммед. Однако, если прав Ибн Биби, после 620 г. должность снова перешла к Кайсару.

Камаль ад-Дин Камьяр.

Тадж ад-Дин, сын кадия Шараф ад-Дина из Эрзинджана, 630–637 гг.

Вали (Вели) ад-Дин, 638 г., убит при Кёсе-Даге.

Султан был окружен некоторым количеством персон, занимавших при дворе высокие посты и другие должности, среди которых могли быть те, кто занимал также должности в политической и военной иерархии, на которые всегда назначались члены обеспечивавшей ее касты. Почти все они носили полуперсидские титулы, принятые у Сельджукидов из Ирана и Ирака. Так amir-i Jandar – начальник Jandar, то есть гвардии, amir-i silah – главный оружейник, amir-i shikar – главный ловчий, отвечавший за охоту султана, amir-i alam – знаменосец и amir akhur, называвшийся либо так, либо – даже если его носитель был мусульманин – латино-византийским словом kondestabl – главный конюший. И еще ustadhdar – «инспектор» дворца, amir-i majlis – распорядитель приемов, аудиенции и т. д., chashnegir – тот, кто пробовал пищу, sharabsalar – виночерпий, но это были почетные титулы, которые носили большие люди, у которых были и другие должности. Наконец, казначей и хаджиб – высший чиновник, но изначально и фактически командующий войском.

Известные нам люди, занимавшие эти должности до 1243 года: amir-i Jandar – Наджм ад-Дин Бахрамшах при Кей-Кавусе и при втором царствовании Кей-Кубада (возможно, он получил этот титул просто потому, что однажды уже имел его), хотя во время царствования последнего называют также Мубариз ад-Дина Ису, который снова фигурирует при Кей-Хосрове II, по меньшей мере до 641 (1244) г.

Amir-i silah – ни один amir-i silah не называется в явном виде до 660 г., но примерно в 620 г. упоминается некий безымянный silahdar.

Amir-i alam – Тугхан в начале царствования Кей-Хосрова II.

Amir akhur – Зейн ад-Дин Башара при Кей-Кавусе; kondestabl – Асад ад-Дин Айаз при Кей-Кубаде.

Ustadhdar – на момент воцарения Кей-Хосрова II Джамаль ад-Дин Фаррук lala (воспитатель).

Amir-i majlis – 617–620 гг. Мубариз ад-Дин Бахрамшах; при Кей-Хосрове II на этот пост был назначен человек, имя кототого не названо.

Chashnegir – Сейф ад-Дин Ине при Кей-Хосрове I; Мубариз ад-Дин Чавли при Кей-Кавусе; при Кей-Кубаде эту должность занимали двое: Шамс ад-Дин Алтунбек и Чавли, затем, когда первый стал атабеком, его место занял Назир ад-Дин Али; при Кей-Хосрове II снова Чавли, а вторым был Явташ.

Sharabsalar – титул присваивался только во времена монголов при Кей-Кавусе II, и человек, носивший его, был одновременно главным конюшим.

Хаджиб – Закарийа при Кей-Хосрове I.

В большинстве современных сельджукам мусульманских государств существовало четкое социальное и национальное разделение между теми, кто занимал административные и военно-политические должности. Последние доставались военной касте, которая была преимущественно турецкой, иногда курдской, и лишь в исключительных случаях назначались люди других национальностей. В то же время на административные должности назначали в основном коренных жителей, которые одни обладали нужной компетенцией и были, в принципе, отстранены от любых занятий, связанных с оружием или как минимум с регулярной армией. Переход из одной категории в другую был событием совершенно исключительным. Судейские должности, составлявшие третью категорию, тоже отдавались местным, и, хотя случаи перехода с административной должности на судейскую были редкими, такая возможность не исключалась.

В «Руме», как свидетельствуют факты, дело обстояло несколько иначе. «Местными» там были христиане, и, хотя доподлинно известны определенные случаи их назначения, все осложнялось не столько их религиозной принадлежностью, которая не считалась препятствием ни в Египте, ни в Ираке, а тем, что они не знали ни арабского, ни персидского языков. В результате класс управленцев составляли преимущественно иранцы, которые в XIII веке были иммигрантами из Хорасана или с северо-востока Ирана, а иногда даже из Исфахана или откуда-то еще. Кроме того, как будет видно, в государстве сельджуков «Рума» (Румском султанате) военные профессии больше не носили такого простого характера, как при Великих Сельджуках, Зенгидах или Айюбидах. Тем не менее если исключить особые политические причины, эти должности определенно оставались уделом турков или отуреченных иностранных воинов-рабов. Хотя некоторые из них, возможно, проникали также на административные и судейские должности, в особенности в более поздних поколениях (когда сыновья могли не обладать военными доблестями отцов, а сами турки уже стали «местными жителями») при условии, что они владели необходимыми языками и навыками.

Однако в основном такое разделение между различными сферами деятельности оставалось в силе.

Во главе гражданской администрации стоял визирь, существование которого подтверждено (если не считать тех случаев, когда информация о присвоении этого титула получена из арабских летописей и является вольной интерпретацией автора) со времен Сулеймана в XI веке. В XII веке есть упоминания об одном или двух людях, носивших этот титул. В любом случае официальное существование должности визиря ведет свое начало от времени возникновения независимого султаната, поскольку сама идея назначения визиря была одной из форм демонстрации суверенитета. Однако даже для XIII века наше знание о визирях остается неполным, и, хотя иногда носители титула предпринимали политические действия, создается впечатление, что эта должность не давала им такой огромной власти, какой обладали визири в других странах, например Низам аль-Мульк при Великих Сельджуках. В чем причина – в отсутствии крупных личностей среди визирей или в том, что сама структура государства ограничивала их роль решением элементарных задач? А может, стоит предположить, что среди первых визирей были местные жители, которые приняли ислам, но по-прежнему казались правящим туркам недостаточно надежными? В любом случае до прихода монголов не обнаружено ни одного визиря, игравшего по-настоящему важную роль в системе управления. Как и во всех других местах, визиря называли словом «сахиб».

(Неизвестный визирь Сулеймана – 1086 г.?)

Хасан ибн Гаврас – 1176–1190 гг.

Некий Масуд – вскоре после 617 (1220) г.

Мадж ад-Дин Абу Бакр – при Кей-Кавусе или в конце его царствования.

Расул ад-Дин – 617 г., с момента воцарения Кей-Кубада.

Дийа ад-Дин Кара-Арслан – 625 (1228) г. или раньше, до конца царствования.

С момента падения Копека – 637 (1240) г.; Мухадхаб ад-Дин Даде Али аль-Дайлами – до своей смерти в 1244 г.

На всем мусульманском Востоке существовала должность mustawfi, ранее известная как sahib al-zimam – главный аудитор. Этот человек проверял общие поступления от налогов и расходы и оказывал совершенно незаменимую помощь визирю, который и выбирал его. Иногда он сам становился визирем.

Сложнее определить обязанности mushrif – по-видимому, суперинтенданта во владениях султана, и nazir – контролера, который, возможно, был его помощником. Вероятно, они существовали и у Сельджукидов по аналогии с соседними восточными государствами, поскольку имело место общее сходство титулов и инстанций, но все доступные свидетельства их существования относятся к монгольскому периоду, и, следовательно, они могли быть новшеством, введенным если не самими Сельджукидами в строгом смысле этого слова, то иранскими агентами, которые в тех условиях пользовались влиянием.

Сад ад-Дин Абу Бакр Ардабили – 630 (1233) г.

Шихаб ад-Дин Кирмани – при Кей-Хосрове II.

С другой стороны, в сельджукский, но не в монгольский период (как результат сокращения армии?) есть доказательства существования в «Руме», как и во всех соседних государствах, должности arid, который, как и его тезки в других местах, должен был отвечать за улучшение реального положения армии, при необходимости организовывал смотры вместе с султаном и в то же время производил выплату денег. Таким образом, он одной ногой находился в гражданской администрации, другой – в военной.

Единственный упоминавшийся в документах носитель этого титула Низам ад-Дин Ахмад, которого называли сыном визиря Махмуда – при Кей-Хосрове II.

Наконец, как и у всех его соседей, в государстве сельджуков имелось официальное почтовое ведомство – barid.

Как и во всех окружавших его государствах, администрация состояла из ведомств – diwan, под руководством перечисленных выше чиновников. Особую роль играла канцелярия – insha, где писали политическую корреспонденцию и грамоты. При Великих Сельджуках tugra’i быстро стал тем же самым, что и munshi – начальник insha. Не похоже, чтобы титул munshi использовался сельджуками «Рума», однако титул tugra’i у них был, и именно tugra’i был настоящим «канцлером».

Единственный человек, доказанно состоявший в этой должности (не считая гипотетического «канцлера Кристофера», упомянутого в 1161 году), – это Шамс ад-Дин (или Нур ад-Дин) Хамза ибн аль-Муайяд в 617 (1220) году.

Канцелярия Сельджукидов обыкновенно велась в виде писем и грамот на персидском языке. По крайней мере, только в таком, непереведенном виде до нас дошли сохранившиеся образцы. Однако у этого правила были некоторые исключения. Прежде всего это мусульманские документы правового характера, исходившие не из канцелярии, а от кадиев, которые, безусловно, должны были писаться на арабском языке. Сохранившиеся примеры доказывают, что так и делалось, причем с использованием абсолютно правильных формулировок. В самой канцелярии тоже маловероятно полное отсутствие какого-нибудь секретаря, способного написать письмо арабским правителям. Однако приходится признать, что поздравительное письмо Саладину по случаю взятия Иерусалима – если оно подлинное – было написано на персидском. Надписи на памятниках и монетах, которые наносились в знак того, что этот объект находится под защитой закона, обычно писались на арабском, и только в монгольский период стали появляться редкие исключения из этого правила. Фискальные документы писались на арабском, а при монголах самые важные из них должны были переводиться на персидский. Соглашения с иностранными государствами, незнакомыми с арабским и персидским языками, могли составляться на двух языках, но невозможно определить, кто отвечал за перевод оригинала, хотя совершенно ясно, что в государстве сельджуков имелись переводчики нескольких языков. До нас дошли письма, написанные на греческом от имени Кей-Кавуса, которые, даже если другая копия на персидском хранилась в Конье, были, без сомнения, изначально написаны на греческом и не являются переводами, сделанными адресатами, которые в случае франков с Кипра, которым они предназначалась, перевели бы их на латынь. Ибн Биби даже знал о существовании nutar, notarioi – нотариусов. Этим словом, очевидно, обозначались греческие писцы. Неизвестно, какой язык использовал султан, когда писал высоким немусульманским сановникам, являвшимся его подданными. Примеры таких писем приводит Михаил Сириец в переводе на сирийский диалект.

Ранее уже было сказано, что Сельджукиды Ирана и Ирака удостоверяли свои документы с помощью специального символа, известного как tughra. Исходя из того, что у Османов имелась своя tughra, можно ожидать, что она существовала и у Сельджукидов Малой Азии. Какой бы ни была интерпретация ее значения, форма лука подтверждена Ибн Биби, являвшимся в этом вопросе весьма авторитетным источником. Впрочем, на дошедшем до нас документе, который был написан на греческом языке и предназначался для иностранцев, она присутствует единственно как особенно величественная форма представления титула султана. Другая странная особенность заключается в том, что хотя носителями титула tughra’i были выдающиеся личности, само слово tughra иногда путали со словом turra – «граница», которое употреблялось говорившими на арабском языке мамлюками из Египта.

Сельджукские писцы монгольского периода должны были использовать стилистические модели административной фразеологии из собраний документов, оставшихся от их выдающихся предшественников. Именно благодаря таким собраниям до нас дошли документы, некоторые из которых относятся даже к домонгольскому периоду. Но мы не можем быть уверены, что во времена независимого султаната не формировались аналогичные собрания, как это делалось у других Сельджукидов или их хорезмийских наследников.

Во времена монгольского владычества число сотрудников административных инстанций резко возрастает. Но был ли этот рост вызван тем, что их обязанности стали более обременительными, или он ничем не обоснован? В любом случае эхо от этого разрастания отразилось в жалобах на него, и, если верить жалобщикам, оно привело к росту числа сотрудников в четыре раза по сравнению со временем великого Кей-Кубада, когда на месте 24 старших чиновников было только 6.

Как и в соседних ирано-мусульманских государствах, наряду с обычным правосудием, которое осуществляли кадии, присутствовавшие в «Руме» повсеместно, имелся подчинявшийся султану amir-dad – глава юстиции, занимавшийся делами под названием mazalim – случаями репрессий, административного произвола и т. д.

Известно, что в 612 (1215) году эту должность занимал Синан ад-Дин Тогрул. (Около 618 (1221) года имеется упоминание об этой должности, но ее носитель не назван.)

Ранее было отмечено, что большую часть должностей при дворе занимали военные или такие из уже перечисленных высших чиновников, как атабек и наиб (но не перване). Их число пополняли военачальники из провинций, о которых мы поговорим позже, и беклербеки.

Дать сколь-нибудь точное определение тому, кого называли «беклербеком», достаточно сложно. Возможно, он идентичен тому, кого в художественных греческих текстах XII века называли «архисатрап», а в других местах ispahsalar, amir kabir и т. д. В XIII веке это слово было эквивалентно арабскому amir (но чаще malik)-al umara – «эмир эмиров». Оба этих титула встречаются в текстах произвольно, иногда даже в одном и том же тексте. Нет ни одного случая, чтобы в один и тот же период времени упоминалось больше одного беклербека. Даже в монгольский период, для которого распределение должностей описано достаточно детально, беклербек всегда фигурирует в единственном числе. Однако в период независимости мы иногда сталкиваемся с двумя именами носителей этой должности, называемыми так, словно они были современниками. Но поскольку один из них был главой большой турецкой провинции Кастамону, мы склонны считать, что он обладал соответствующими этой должности полномочиями только в этих границах. Кроме того, можно предположить, что особой обязанностью беклербека был контроль за туркменами, чьи вожди назывались беками, но, похоже, никаких подтверждений этой гипотезы нет. Кстати, одним из беклербеков был Комнин, которого трудно представить в этой должности, если только он не был полностью ассимилирован. Очевидно, что обязанности беклербека лежали в основном в военной сфере, но это не означает, что он был каким-то особенным военачальником по сравнению с другими. Например, если подчиненные ему войска оказывались в такой ситуации, что не могли получать команды непосредственно от него, его вполне мог заменить, например, атабек.

Хусам ад-Дин Чупан, занимал эту должность в то же время, что и Сейф ад-Дин амир Кызыл в 1211 году (если только он назван не с опережением). Сейф ад-Дин Ине и Баха ад-Дин Кутлугшах – одновременно или друг за другом в 617 (1220) году.

Во время крымского похода тот же Хусам ад-Дин Чупан.

Алтынбек, позже атабек.

Арслан ибн Каймаз, при котором в должности наиба состоял Низир ад-Дин Turjman – переводчик, который, впрочем, упоминается вскользь незадолго перед тем, как наибом стал Захир ад-Дин Мансур ибн Кафи.

Такое впечатление, что об обычном судействе в «Руме» нельзя сказать ничего особенного. Как было показано ранее, благодаря Сулейману ибн Кутлумушу кадий появился там в то же время, что и мусульманская община. Но мы мало что можем сказать о реальном функционировании этого института в «Руме», и в любом случае нет оснований предполагать, что он обладал какими-то особыми характеристиками. Во всех исламских странах кадий, хотя и назначался государством, был фигурой, стоящей вне государственной структуры в том смысле, что он применял закон, который не зависел от государства, а средства, которыми он пользовался, отчасти имели своим источником религию, и государство в принципе не имело над ними власти. Сохранившиеся записи о благотворительных взносах – вакуфах – показывают, что кадии играли такую же роль, как и везде, – роль гаранта и надзирателя за этими вакуфами. Свой кадий имелся в каждом большом городе, и повсюду у него были помощники. Неясно, существовал ли верховный кадий. Возможно, им был столичный кадий, как в других государствах, или эта роль передавалась amir-dad. В отношении «свидетелей» правильного ведения дел в «Руме» нам известно только то, что они ставили свои подписи внизу документов о вакуфе, но их количество превышает число постоянных свидетелей (shuhad). Как и в соседних государствах Востока, в «Руме» существовал специальный армейский кадий (назначаемый за свои особые правовые и лингвистические знания) – cadi l-askar или qadi-I lashkar. Связанные с кадием знатоки права, судя по всему, являлись консультантами – muftis, но фактически применительно к «Руму» интересующего нас периода о них почти ничего не известно.

О ремеслах сказано очень много. Мы знаем, что во всех исламских странах контроль за разными ремеслами осуществлялся агентом кадия, muhtasib, чье существование в «Руме» того времени подтверждено. В других странах у него были специальные представители, которые надзирали за каждым из ремесел. Возможно, так же было и в «Руме», но в этом отношении возникает проблема, которую мы обсудим позже.

Армия представляет собой ту сферу, где византийская модель почти наверняка, хотя и несколько парадоксально, дает о себе знать одновременно с классической ирано-мусульманской моделью и традициями древних тюрков. Но в этом отношении, очевидно, необходимо делать различие между периодами.

Вначале не существовало никакой другой военной силы, кроме туркменов, сохранявших более или менее свою автономную структуру. Как мы видели, они продолжали свои набеги на границах на протяжении всей истории сельджуков, не говоря уже об истории позднего Средневековья. В определенные моменты они действовали в своих собственных интересах, не пытаясь следовать политике Сельджукидов, в другое время, сообразно обстоятельствам, находились у них на службе. Но в течение XII века была создана другая армия, развивавшаяся и в течение XIII века, формы и методы организации которой, к сожалению, определить невозможно. Точно известно, что, как и во всех армиях мусульманского Ближнего Востока, и сельджукских, и других, в этой армии были рабы и исламизированные пленные, которые позже получали свободу. Но если в других местах это были в основном рабы-тюрки, в данном случае это часто были рабы-греки, захваченные в приграничных набегах, особенно в провинции Кастамону. Причины того, что использовались рекруты такого рода, в частности в гвардии, в jandars, или в гарнизонах крупных центров, были такими же, как и в соседних мусульманских государствах. Политически это потребность в их верности, и в то же время технически – необходимость владеть образцами боя, отличными от тех, к которым привыкли туркмены, чтобы иметь возможность достойно противостоять вражеским армиям и осуществлять осаду. Но в армии имелась и другая составляющая, которая отчетливо видна в XIII веке и которая полностью отличается от всего, что существовало у других мусульман Ближнего Востока, а именно иностранные наемники.

Иногда думают, что к этой армии следует отнести части, состоящие из людей смешанной национальности – икдишей, но при обсуждении городов мы указали на то, что эта мысль зиждется на определенном непонимании. Несмотря на то что временами икдишам случалось действовать как местной милиции, они не составляли часть армии и не были обычными солдатами. Точно так же нет оснований предполагать, что они были своего рода предшественниками османских янычар, иными словами, детьми, взятыми из семей местных жителей, чтобы вырастить из них мусульманских воинов. Естественно, как во всех мусульманских странах, использование христиан в армии даже не рассматривалось и во времена монголов, которые сами не были мусульманами и в некоторых случаях благоволили христианам. Намерение армянского епископа Эрзинджана Саркиса ввести части своих единоверцев в объединенную армию вызвало неистовый шум. Однако это не исключает вероятности того, что государство сельджуков использовало иностранных христиан в качестве наемников. Тексты не всегда дают возможность определить, были ли части такого сорта, о которых есть сведения, действительно состоявшими из наемников, или это были отряды, присланные вассальными суверенами. Даже в случае «франков» речь могла идти об их подданных из армянской Киликии, а в них недостатка не было. Отчасти из-за них сборник законов и обычаев был переведен на армянский язык для использования представителями администрации. Кроме того, могли быть и промежуточные случаи, когда по причине какой-нибудь внезапной угрозы в лице хорезмийцев или монголов сельджукские власти привлекали в дополнение к собственным войскам военные отряды своих союзников или вассалов, содержание которых частично или полностью оплачивалось последними за счет (или помимо) обычных налогов. Но нет сомнения, что имелись и наемники в прямом смысле этого слова, как и в византийской армии, которая не знала военного рабства и где среди иностранных воинов наравне с тюрками из русской степи были славяне, скандинавы, франки (в частности, норманны из Италии) и другие. Но что может показаться самым странным для сознания, привыкшего к современным представлениям, – это то, что даже во времена крестовых походов этими наемниками командовали франки. Кроме того, важно отличать христиан из Сирии, а позже из Верхней Месопотамии или Египта, которые непосредственно боролись с франками на латинском Востоке (в государствах крестоносцев), тогда как турки из Малой Азии не воевали против них, если не считать крестоносцев, которые проходили через их территории, а также времени после падения пограничного графства Эдесса. Иногда они даже вступали в союзы с некоторыми из них (случаи таких альянсов встречались даже среди сирийцев, но они были исключением и считались возмутительными). Можно привести один-два случая, когда франки нанимались на службу к сирийским и египетским мусульманским правителям, но церковь, как правило (хотя и тщетно), отлучала купцов, продававших оружие мусульманам, и a fortiori не соглашалась, чтобы солдаты воевали на их стороне, даже если их врагами были не франки. Впрочем, можно провести параллель с мусульманским Западом, в особенности Марокко Альмохадов, где в обмен на молчаливое признание папства и гарантии для христианского богослужения существовала настоящая христианская милиция. Сомнительно, чтобы эта параллель была известна Сельджукидам или что она могла каким-то образом повлиять на них. Но что верно, так это то, что наемники франки были, и в определенных случаях – как было указано ранее, брат Симон из Сен-Кантена гордился ими – они играли важную роль. Приводятся даже некоторые имена, которые трудно распознать. Известно, что среди их командиров были венецианец, одновременно с этим занимавшийся торговлей, уроженец итальянской Пьяченцы, итальянский норманн и гасконец. Зачем они приехали? И как добрались туда? Неизвестно. Возможно, некоторые из них приехали с Кипра в период «безработицы». Другие могли приехать из стран, ранее зависевших от Византийской империи, и теперь через Латинскую империю перебраться в государство турков, где, как мы неоднократно подчеркивали, отношение к иностранцам не было таким враждебным, как в государствах, находившихся дальше на восток. Какие-то из них могли быть пленниками сирийских правителей, освобожденными при условии, что поступят к ним на службу во время кампаний Кей-Кавуса и Кей-Кубада. Монгольские завоевания, безусловно, положили конец возможности наняться на военную службу в «Руме», но до 1243 года об этом ничего не известно.

Титулы военачальников в целом были унаследованы от арабской, персидской или тюркской традиции и до какой-то степени были взаимозаменяемы, т. е. один мог использоваться чаще другого в зависимости от времени. Арабское amir близко к тюркскому bek, часто обозначавшему туркмена; amir al-umara (эмир эмиров) – к тюркскому beklerbek (бек над беками) и персидскому ispahsalar; тюркское subashi – к персидскому serleshker и арабскому shihne и т. д. Можно, однако, обнаружить один случай, когда использовался титул западного происхождения (возможно, пришедший через Византию), а именно «главный конюший», который часто носил арабо-персидский титул amir-akhur, но иногда, как уж было сказано, назывался kondestabl, и не только в тех случаях, когда его носителями были греки, но и в тех, когда они были мусульмане. Несмотря на то что в данном случае влияние могло быть чисто номинальным, тем не менее это указывает на общую атмосферу и потому стоит того, чтобы быть упомянутым.

Эти иностранные влияния на военную сферу особенно интересны тем, что они обнаруживаются в той области, где турков a priori можно было бы считать свободными от подобной склонности ввиду их общепризнанного превосходства. Однако их нельзя переоценивать. Армия сельджуков была не то, что византийская армия, но турки победили византийцев. Их способ ведения боя, по крайней мере, в XII веке оставался типично турецким, даже при наличии регулярной армии (вспомним битву при Мириокефалоне). В XIII веке в битве за Эрзинджан против хорезмийцев и при Кёсе-Даге, где структура армии была более сложной и включала небольшое количество туркменов, характер боя очевидно изменился.

Оружие оставалось тем же, что и во всех странах Востока, и не требует особого комментария.

Военные части в основном были связаны с определенными провинциями, о чем нужно будет сказать несколько слов.