Каким бы ни был процент турецкого населения, совершенно очевидно, что немусульман по-прежнему оставалось много, и, вероятно, почти везде они составляли большинство. Согласно Гийому (Виллему) Рубруку, соотношение составляло десять к одному. Мы уже несколько раз отмечали, что, несмотря на грабежи, совершенные самыми первыми завоевателями (или благодаря им), местные жители не выражали постоянной враждебности к туркам, поскольку часто видели в завоевателях не только своих мучителей, а наказание для Византии. Более того, одни византийцы часто обращались к туркам, чтобы те помогли им против других византийцев, и потому до определенной степени способствовали турецкой оккупации. Нужно также помнить, что по мере того, как вслед за оккупацией устанавливался упорядоченный режим, на стороне мусульманских хозяев, как и в других мусульманских странах, оказывалась местная и даже греческая знать, не говоря уже о беженцах отовсюду. Этих напоминаний достаточно, чтобы предположить, что, несмотря на страдания и тяготы XI века и определенные инциденты и трудности в последующие периоды, когда турки навели порядок, возник симбиоз, которому можно найти параллели в других мусульманских странах, но который, возможно, был более тесным и в любом случае более далеко идущим, благодаря количеству вовлеченных людей. Прежде чем вернуться к социальным аспектам режима, нужно сказать несколько слов о ситуации с религией.

Любое детальное исследование этой ситуации проделать достаточно сложно, поскольку, если не считать яковитов, чьи документы имеют значимость только для провинции Малатья и ее окрестностей, у нас нет никаких источников, относящихся непосредственно к религии, за исключением тех, которые касаются территорий за пределами государства турок-сельджуков. Кроме того, нужно быть осторожным, чтобы не позволить документам монгольского периода сбить вас с толку. Прохристианское поведение первых монгольских суверенов в мусульманской стране и альянс Византии при Палеологах с Персией (Ираном) первых Ильханов, безусловно, сделали возможной определенную религиозную «реконкисту». Следовательно, упоминание общины или, к примеру, епархии в конце XIII века не позволяет ipso facto (в силу самого факта) предполагать их существование в начале этого века или в XII веке. Тем не менее некоторые факты действительно имеются.

Для сознания, привыкшего к тоталитарным ментальным категориям XII века, довольно трудно понять, как в Малой Азии XII века убеждения и позиция гази могли сосуществовать с религиозной терпимостью, превосходящей любые другие исламские страны. В действительности она отчасти объясняется часто отмечаемым различием во взглядах турок (туркменов) и правителей государства. Но только отчасти, поскольку такое сосуществование имело место и среди самих турок. Нет нужды повторять, что для правителей курс на «священную войну» (газават), видимо, очень скоро стал расходиться с их базовыми устремлениями, и они прибегали к ней, только когда их вынуждали конкретные обстоятельства. Такое неоднократно случалось и в истории других мусульманских государств, например, в XI веке в Сирии. Но в то время, о котором мы говорим, религиозная толерантность в Сирии и Египте значительно снизилась по причине борьбы с крестоносцами и латинянами (Латинской империей) на Востоке. Турки Малой Азии относились к этой борьбе в высшей степени индифферентно. Но даже когда в самом начале оккупации франками или под властью Айюбидов на арабском Ближнем Востоке делались попытки осуществить detente (разрядку) и мирное сосуществование, соответствовавшее экономическим интересам, было немыслимо, чтобы семьи суверенов заключили союз с какими-нибудь немусульманскими властителями. Самое большее, о чем есть записи, хотя и они носят полумифический характер, – это предложение, однажды сделанное Саладином Ричарду Львиное Сердце, заключить союз и скрепить его браком между членами семей. Предложение ничем не закончилось. С другой стороны, уже было показано, что Малик-шах предлагал аналогичный союз Алексею Комнину, и позже подобные союзы были признанным фактом среди турок Малой Азии не только в самом начале, когда они привозили к себе красивых пленниц, но и позже, по крайней мере с греками и грузинами, когда заключенные союзы рассматривались как равные и заключались по обоюдному согласию. Таким образом, в семьях султанов присутствовали многочисленные христиане, как мужчины, так и женщины. Мать Кей-Хосрова I была гречанкой, как и мать Кей-Хосрова II, и два или три сына последнего родились от матерей-христианок. Это правда, что одна из этих матерей – грузинская княжна, которую выдали замуж за Муин ад-Дина Сулеймана, была обращена в ислам. Однако это не являлось обязательным условием, и существуют примеры обратного. Так, известно, какое сильное влияние имели на молодого Кей-Кавуса II его христианские дяди, и даже Михаил Палеолог. Единственные женщины, которых нет в списке таких христианских жен, – это армянки, не имевшие реальной политической власти, хотя в проекте был даже брак с француженкой, родственницей латинского императора Константинополя. Что касается своих подданных христиан, султаны, в силу своей умеренности или в своих интересах, защищали их против любого, кто угрожал их религиозной свободе. Мусульманские путешественники, посещавшие города, где большинство населения было христианским, а мусульмане составляли лишь маленькую колонию, как, например, в Эрзинджане и Эрзуруме, были возмущены их атмосферой, в которой присутствовали и вино, и свинина, и религиозные процессии, и все прочее.

Сосуществование на приграничных туркменских территориях понять сложнее, хотя оно не менее очевидно. Воинственное отношение к непобежденному противнику не исключало защиту покоренных неверных. Оно не исключало даже взаимовыгодного торгового обмена между набегами. В таких обстоятельствах получалось, что местные христиане предпочитали искать понимания с туркменами, чем защиты у византийских властей, которая часто была неэффективной и соседствовала с презрительным отношением и тяжким налоговым бременем. История знает множество мелких соглашений между соседями, которые объединялись против своих правителей. Более того, теперь это касалось почти исключительно греков, поскольку армяне были уже подчинены, как и группы монофизитов, а грузины жили слишком далеко, и до них было трудно добраться. Во времена Алексея Комнина византийцам казалось, что пособничество туркам со стороны армян и монофизитов стало настолько устойчивым, что они решили отыграться на членах их общин, обосновавшихся в Константинополе.

В тот период, который нас интересует, суверены соседних мусульманских стран время от времени вводили ограничительные меры в отношении немусульман, которые, по мнению ригористов, вытекали из требований ислама, в частности обязательное присутствие отличительных знаков на одежде и запрет на строительство новых молельных домов. Первая из этих мер почти неизбежно вскоре исчезала, а второй можно было избежать, заплатив денег. По-видимому, до того, как в начале XIV века монголы обратились в ислам, никакие из этих мер в Руме не предусматривались, поскольку в то время и в том месте их применение было бы бессмысленным или невозможным.

Временами вмешательство в политическую и религиозную жизнь могло как способствовать, так и препятствовать хорошим отношениям между турками и той или иной христианской церковью, существовавшей на территории их государств. Но в целом все христиане, за исключением адептов греческой церкви, обнаружили, что их удел при новых властителях стал лучше, поскольку им больше не приходилось подчиняться досадному вмешательству византийской церкви. В Антиохии Сулейман уже передал бывшие византийские церкви монофизитам, а Атсиз ибн Увак сделал то же самое в Иерусалиме. Михаил Сириец, в частности, тоже выражал чувство удовлетворения по этому поводу. Турки, равнодушные к разногласиям между христианами, были не склонны принимать сторону одной конфессии в ущерб другой.

Естественно, как мы уже подчеркивали, все сказанное выше вовсе не указывает на отсутствие исламского рвения со стороны султанов. Сами правители, чью терпимость мы оценили, делали все возможное для пользы ислама. Наряду с тем, что они позволяли христианам спокойно исповедовать свою веру в городах, где они жили, в Аксарае они создали чисто мусульманскую модель города. И возможно, с распространением культуры среди правящих кругов они почувствовали, что поддержание их владычества тесно связано с консолидацией ислама культурно и, так сказать, в качестве сплоченной общественно-политической силы. В самом начале турецкой оккупации греческая церковь, возможно, могла бы подумать о том, чтобы попытаться обратить их в свою веру. Но у нее не возникло такой идеи, а позже это было уже невозможно.

Очевидно, что поначалу больше всего страдала именно греческая (т. е. православная) церковь. Но дело не в том, что у захватчиков было какое-то особенное желание нападать на эту церковь больше, чем на другие. Как мы уже отмечали, их цель состояла в том, чтобы обосноваться в Руме, а не в том, чтобы уничтожить его. Причина, скорее всего, в том, что во время военных действий греческое духовенство оказалось теснее связано со свергнутыми правителями, чем духовенство других местных церквей. Но самое главное в том, что греческое духовенство имело возможность уехать в Константинополь или еще куда-нибудь, если условия жизни казались ему слишком суровыми морально или материально, и потому оно было не так сильно привязано к этим местам, как представители других восточных церквей. Это вызывало недовольство у армянского и монофизитского населения, которое смотрело на вторжение турков как на заслуженное наказание Византии и временами договаривалось с турками против нее. Служители местных церквей, находясь среди своего народа, были исполнены решимости спасти все, что можно, и, когда буря уляжется, восстановить свои пошатнувшиеся позиции. Создается впечатление, что в целом, даже если прежнее положение можно было вернуть, греческие епископы сочли, что их церкви слишком обеднели, чтобы делать это, и предпочли поискать места в церквях и монастырях других провинций Константинопольского патриархата, где их статус можно было сохранить с большей вероятностью. Трудно понять, имело ли мнение «варваров» какой-нибудь вес в 1082 году при принятии решения за или против сохранения двух маленьких автономных епархий, расположенных напротив Анкары (Анкиры) и Гераклеи в Тавре. Так же трудно понять, не стали ли испытания, выпавшие на долю церквей внутри страны, причиной обретения Антальей впоследствии статуса митрополии, поскольку есть случаи аналогичного взлета, не обусловленные подобными причинами. С другой стороны, мы знаем, что митрополит Кайсери (Кесарии) с приходом турков просто умер, а архидьякон сбежал, забрав с собой ценные реликвии, а в 1082 году митрополит Чанкыры (Гангры) больше не мог оставаться там и принял пост епископа Амастриса на Понтийском побережье. В 1093 или 1108 году указ Алексея Комнина гарантировал епископам, изгнанным из своих епархий, те же права, которыми пользовались те, что жили по месту служения. При таких обстоятельствах тот факт, что в XII веке среди членов синода, заседавшего в Константинополе, фигурировали митрополиты Кесарии (Кайсери), Тианы, Гераклеи, Мокиссоса, Анкиры, Никсара, Амасьи, Гангры, Икония и даже Мелитены, а также епископы Сасима и Назиана, доказывает только то, что патриархия продолжала признавать их, а не то, что они действительно продолжали находиться в этих местах. Известно, что в 1157 году священник, бывший митрополит Амасьи, впоследствии переехавший в Анкиру, в конце концов возглавлял всего лишь маленькую епархию в Гиресуне на побережье Черного моря. В конце XII века Феодор Вальсамон, комментируя решения церковного собора и указы Алексея Комнина в отношении священников-нерезидентов, в качестве примера среди прочих называл епископа Коньи (Икония), а также писал, что ввиду жалкого состояния церкви в Анкире необходимо объединить ее с церковью в Назианзе (в сельджукской части Тавра). Однако из этой общей ситуации нельзя делать вывод, что даже в XII веке в церквях совершенно не осталось греческого духовенства или его туда не допускали. В связи с этим существует один документ, которому уделялось мало внимания, но вместе с тем представляющий существенный интерес.

Это отчет о судебном процессе, состоявшемся в 1143 году в патриаршем суде Константинополя в отношении двух епископов, Леонтия Бальбисского и Климента Сасимского, по обвинению в ереси, подтвержденной словами священников его церкви и некоего Никифора Палатинона из митрополии в районе Кыршехира (Мокиссоса). Обвиняемым вменялось, что после избрания в Константинополе они были рукоположены одним только Иаковом, бывшим митрополитом Тианы, в то время как каноны предписывали, чтобы рукоположение осуществлялось несколькими прелатами. Кроме того, и это самое важное, их обвиняли в том, что в их практиках имелись признаки учения богомилов. Большую часть обвинений они отвергали, но Леонтий, отвечая на заявление, что он отдавал христианских женщин иноверцам, признал, что отдал одну из них эмиру в качестве рабыни, поскольку она была прелюбодейкой. Из этих записей с ясностью следует, что, по крайней мере, в Тиане и в двух подчиненных ей епархиях, а значит, на территории Сельджукидов, в XII веке были греческие священники, и никто не препятствовал их поездкам в Константинополь, где их избирали и где их приверженность православной вере при необходимости могла быть проверена. Хотя, возможно, было довольно трудно обеспечить количество священников, предписываемое канонами для рукоположения. Режим сельджуков в то время не возражал против присутствия греческих прелатов и даже не запрещал им поддерживать отношения с Константинополем (Сулейман и Мелик-шах оба позволяли греческому патриарху Антиохии оставаться в городе, и он совершил несколько поездок в Константинополь). В этом отношении дело действительно зашло дальше, чем в других мусульманских государствах, где приверженцы православной веры принадлежали арабизированным патриархатам Антиохии, Иерусалима или Александрии, а не Константинополя и, следовательно, имели мало связей с последним. Данишмендиды, за исключением Мухаммеда, похоже, придерживались такой же позиции. Только восточным епархиям в большинстве своем суждено было исчезнуть, поскольку они были политическими образованиями, внедренными в среду местного населения, приверженного собственным церквям, и их дальнейшее существование стало неоправданным. Более того, нужно, безусловно, различать священников, которые уехали, и тех, кому пришлось остаться, не говоря уже об их пастве. Суд 1143 года позволяет предположить, что благодаря своей относительной изоляции в их среде могли тлеть какие-то угольки старых ересей, но у нас слишком мало доказательств, чтобы это утверждать.

Возвращение к порядку во внутренних делах и улучшение политических отношений с греками в XIII веке, вероятно, сулили греческой церкви некоторое облегчение, которым могли воспользоваться знатные греки, поступившие на службу к султанам или породнившиеся с их семьей. Если в середине века бежавшему из «Рума» Михаилу Палеологу удалось вернуться в Никею, то это произошло благодаря заступничеству митрополита Коньи (Икония), который в то время либо жил там, либо имел возможность без труда связаться с этим городом. Одновременно с этим монастырь Харитона, который еще называли именем Платона, поскольку считалось, что там лежит прах этого философа, пользовался хорошей репутацией и привлекал пилигримов со всей округи и даже знатных мусульман, проживавших в городе. Легенда о Платоне стала традиционной темой среди приверженцев разных конфессий, и ее отголоски сохранились даже до наших дней. Уже в самом конце XII века большой противник Рима Феодор Вальсамон считал, что лучше подчиниться туркам, которые уважают души людей, чем франкам, которые угрожают им.

Некоторый свет на греческое христианство, особенно в Каппадокии, проливают документы иного рода. Хорошо известно, что в гористой местности, где изобилуют скалы, строились вырубленные из камня или выкопанные в земле церкви, и их обнаружение стало в нашем веке одним из самых главных событий в истории византийского искусства. Подавляющее большинство этих церквей датируется временем до прихода турков, однако нет никаких признаков того, что в результате турецкой оккупации они претерпели какие-либо существенные изменения. Более того, имеется несколько примеров строительства, ремонта и украшения, произведенных в период царствования Сельджукидов (или Данишмендидов?). В этой книге нет возможности вдаваться в детали споров между специалистами, поскольку датировка этих работ, если не считать нескольких случаев, где присутствуют надписи с датами, является трудным делом. (Жившие в изоляции местные ремесленники могли сохранить старые традиции, формы и сюжеты, которые в других местах вышли из моды.) Однако существование некоторых из них бесспорно, а следовательно, существование других тоже вполне вероятно. Считалось даже, что три надписи, датированные временем царствования Феодора Ласкариса и Иоанна Ватаца, доказывают повторное завоевание императором Никеи некоторой части Каппадокии – гипотеза, которая была быстро признана несостоятельной. Но когда позже рядом появились имена Василия Андроника II Палеолога и султана Масуда II, пришлось согласиться не только с тем, что между этими суверенами существовали хорошие отношения, но и с тем, что у греков-христиан было ощущение, что принятие политического подчинения режиму турок-сельджуков не исключает определенной верности их прежней «римской» сущности.

Хотя они, строго говоря, не являлись местными жителями, нужно подчеркнуть, что в окружении султанов присутствовало некоторое число греческих аристократов, которые искали здесь временное или постоянное убежище и часто занимали высокие посты. Мы уже ссылались на визит Андроника Комнина и на переговоры, закончившиеся окончательным устройством его сына Иоанна, о потомках которого ничего не известно. Позже преданным последователем Кей-Хосрова и Кей-Кубада стал Маврозом, который благодаря родству, которое трудно определить, но нужно признать, был известен в Руме как «эмир Комнин». Он остался христианином, и в церкви, расположенной в окрестностях Коньи, до сих пор есть надгробие одного из его юных потомков, умершего там в 1297 году. Также под именем Комнина в «Руме» несколько лет прожил будущий император Михаил Палеолог. Пожалуй, меньшего внимания удостоилось семейство Гаврасов, связанное родством с большой и влиятельной армянско-византийской фамилией Таронитов, жившее преимущественно в Трапезунде и часто правившее им либо в качестве лояльных подданных, либо в качестве мятежников, восставших против власти Византии. Как уже было сказано, в начале XII века один из этих правителей пытался заручиться помощью Данишмендидов против Алексея Комнина, а другой, через двадцать лет после этого, вступил в союз с Мангуджаком из Эрзинджана против сына Данишменда Гумуштегина. В 1146 году, как мы знаем, один из Гаврасов «воспитанный среди турков от их имени правил одной из провинций». В 1176 году именно один из Гаврасов подъезжал к Мануилу Комнину с предложениями о мире, которые, хотя поначалу были отвергнуты, позже после Мириокефалона были с радостью приняты. Тот же самый Гаврас, или его сын, которого теперь в текстах именуют Ихтияр ад-Дин Хасан ибн Гаврас, в 1180 году вел переговоры с Саладином, а в 1187 году передал ему поздравления от своего хозяина в связи с взятием Иерусалима, после чего в 1190 году трагически погиб при обстоятельствах, описанных ранее. Судя по его имени, он, вероятно, был мусульманином и, по-видимому, состоял визирем при Кылыч-Арслане или, во всяком случае, был его важным и влиятельным соратником. И тот факт, что накануне своей смерти он просил разрешения удалиться к Мангуджакидам, которые и унаследовали его состояние, позволяет предположить, что у его семьи имелись там владения, которые он, возможно, получил как вознаграждение, связанное с обращением в ислам.

Но разве не стоит наряду с этим упомянуть также о Кир Фариде, бывшем хозяине Калон-ороса, который стал тестем Кей-Кубада и от его имени правил Акшехиром? Или о Факхр ад-Дине Сивастусе (Себастосе), возможно бывшем вольноотпущеннике христианской матери Кей-Хосрова II, который фигурирует среди эмиров Рукн ад-Дина, и один из сыновей которого, Али, известен нам по надписи 671 (1273) года в Афьонкарахисаре? Можно вкратце упомянуть двух дядей Изз ад-Дина Кей-Кавуса – представителей местной знати, которые, прежде чем сопровождать его в Константинополь, будучи греками, увещевали его идти биться с монголами при поддержке туркменов, вопреки советам некоторых мусульман, которые, со своей стороны, поддерживали Рукн ад-Дина, хотя он был вассалом язычников-монголов.

Хотя тем, кто мыслит в духе более поздней истории, может быть, трудно в это поверить, факт остается фактом: вопреки всем конфликтам, на протяжении нескольких поколений отношения между турками и греками были, пожалуй, даже ближе, чем отношения и тех и других со своими единоверцами. Мы видели, что многие греческие мятежники искали помощи у турков, но я не думаю, что в истории Византии так же много случаев, когда они обращались за ней, например, к славянам, хотя те тоже были достаточно сильны и жили по соседству. С другой стороны, еще более удивительно, что те турецкие князья из Малой Азии, которым пришлось бежать за рубеж, очень редко находили убежище среди мусульман в Сирии, Месопотамии и даже в Иране, где правителями были турки. Напротив, в основном они бежали в Византию, а иногда в Армению или Киликию. (Есть записи о том, что потомок Кутлумуша жил в Византии!) Они были мусульмане, это верно, но в определенном смысле они сознательно или нет были интегрированы в то, что называлось Рим (Рум). Возможно, они стремились там доминировать, но, будучи его составной частью, они считали его своим домом в большей степени, чем традиционный Dar al-Islam, даже если находились среди неверных… Не заходим ли мы слишком далеко, выдвигая предположение такого рода, для которого в документах, очевидно, не существует явно выраженных оснований? Обдумывание установленных исторических фактов неизбежно приводит к тому, чтобы как минимум предположить это.

Отношения между турками и армянами, очевидно, были несколько иными, чем между турками и греками. Несмотря на то что армяне жили в Конье, где, между прочим, была таверна, куда они часто заходили, в большинстве своем они обитали в восточной части страны, где султаны обычно не жили и где за ними не стояло никакой политической силы. По этим двум причинам в политике Сельджукидов они играли меньшую роль, чем греки, но и трудности, с которыми армяне сталкивались, были меньше после того, как прошла первая волна грабежей. Несмотря на некоторое количество эмигрантов (в основном из Каппадокии) в Киликию, подавляющее большинство армян из восточной части Малой Азии остались там, а Эрзинджан был большим армянским городом. Они почти всегда вели себя как лояльные подданные и, если считали, что с ними обращаются разумно, даже оплакивали своих почивших суверенов. Как и в других случаях, здесь тоже не следует приписывать далекому прошлому сантименты, свойственные более поздним временам.

Что касается армянской церкви, информация далеко не полна. Точно известно, что главные центры церковной жизни находились в небольшом армянском государстве в Киликии, которое постепенно завоевывало независимость, и в северо-западной части Азербайджана, которой в XIII веке суждено было войти в состав христианского грузинского царства (где, однако, были другая церковь и другой язык). В то же время в турецкой Малой Азии армянская иерархия сохранилась. Из материалов синодов нам известно о существовании епископов Кайсери, Малатьи, Сиваса, Никсара и Гёксуна (Кукуса), последний временами переходил в руки армяно-киликийцев. В данном случае нет причин полагать, что они были нерезидентами, поскольку они не фигурируют в истории Киликии. Напротив, известно, что Ананий из Сиваса при поддержке султана Кей-Хосрова создал в противовес епархии католикоса свою епархию, просуществовавшую 25 лет. А католикос Иоанн VII, который жил в Румкале (Калъат-ар-Руме) на берегу Евфрата, поддерживал связи с владениями Айюбидов и Сельджукидов и в то же время, конфликтуя с Левоном I Киликийским, тоже обращался за помощью к Кей-Хосрову. Более того, сохранившиеся до наших дней рукописи своим шрифтом, а иногда и цветными рисунками свидетельствуют о продолжавшемся существовании монашеских культурных центров в Эрзинджане, Эрзуруме и других местах. От монгольского периода до нас дошла летопись, написанная в Сивасе. Арабские, сирийские и армянские надписи свидетельствуют о существовании врача-армянина и упоминают о том, что он лечил больных в караван-сарае, сохранившемся до наших дней к северу от Малатьи. Позже мы поговорим о важной роли, которую играли Эрзинджан и его епископы во времена монгольского владычества. Роль, которую играли его ремесленники, мы уже отметили.

Крохотную часть территории Сельджукидов (Данишмендидов) занимали монофизиты. Они были самыми арабизированными из всех христиан, их сородичи большей частью жили в арабских странах, и они одни довольствовались скромным общественным положением и не имели ни политических амбиций, ни государства, на которое могли бы положиться. Они a priory не могли создавать никаких проблем, и, хотя преследовать их не составляло труда, для этого не было никаких причин. Они радовались более ранним успехам арабо-мусульманских завоевателей, потеснивших Византию, и, не обладая армянским стремлением к величию, жили в более тесном симбиозе со своими турецкими хозяевами. В общем и целом, это с очевидностью следует из всей летописи их патриарха Михаила Сирийца и видно из высказывания относительно Масуда I, сделанного историком коптских патриархов Александрии, который сам, принадлежа к родственной церкви, получал от них информацию относительно «Рума». «Самую большую часть его подданных составляют греки, – пишет он, – которые, благодаря справедливости и хорошему управлению, предпочитают его власть». Согласно Михаилу: «Турки не имеют никакого представления о святых таинствах… они не имеют привычки интересоваться вероисповеданием и преследовать кого-либо по этому признаку…» Главная резиденция патриарха, монастырь Мар Бар-Саума, был расположен в горах на самом краю Восточного Тавра в районе, который долгое время был предметом спора между франками и армянами из Эдессы. Позднее эта территория переходила то к мусульманам, управлявшимся из Алеппо, то к Данишмендидам, и некоторым из епископов приходилось часто менять хозяев с политической точки зрения. На территории, принадлежавшей собственно Сельджукидам или Данишмендидам, есть записи о монофизитских епископах в Малатье, Арке, Эльбистане, Цамандосе и Кайсери. Сам Михаил Сириец поддерживал близкие отношения с Кылыч-Арсланом II. Последний посещал его, обсуждал вопросы религии с учеными людьми, а позже получал от него письма. И это доставляло ему удовольствие, как и то, по его собственным воспоминаниям, что турки отвоевывали земли у Византии. Факт тем более удивительный, если учесть, что он был одним из наиболее развитых умов своего времени, поддерживал отношения с другими церквями и больше всего тяготел к христианскому экуменизму. Михаилу удалось полностью восстановить монастырь Мар Бар-Саума (кстати, он пользовался налоговыми льготами), а также кафедральный собор в Малатье. Этот город и Мар Бар-Саума оставались живыми центрами сирийской монастырской культуры, где до Михаила жил историк Дионисий Бар-Салиби и где одно время жил величайший и последний монофизитский ученый Средневековья Бар-Эбрей (Абуль-Фарадж ибн Гарун). До нас дошло украшенное цветными рисунками сирийское Евангелие, сделанное в Малатье примерно в 1200 году. Тщательные исследования, без сомнения, позволили бы обнаружить, что есть и другие сирийские рукописи, написанные в сельджукской Малой Азии, как и в случае с некоторыми армянскими манускриптами.

Наконец, необходимо сказать несколько слов об отношениях Сельджукидов с римской (католической) церковью. Конечно, никто из их подданных не придерживался католического ритуала, и, в отличие от мусульман Сирии, у них не было никаких причин ссориться с франками, которые принадлежали к римской церкви. Они могли просто воздержаться от каких-либо отношений – как хороших, так и плохих – с Римом и латинскими священнослужителями. Отношения, которые они поддерживали, не стоит ни преувеличивать, ни интерпретировать ложным образом. По политическим мотивам Кылыч-Арслан II возможно, а Кей-Хосров наверняка вели краткую переписку с римскими папами своего времени. Какими бы ни были их отношения с Византией, хорошими или плохими, султаны не видели никакого вреда в том, что латинские миссионеры приезжали, чтобы соперничать с византийским духовенством за влияние на их греческих подданных. Следовательно, когда Григорий IX и Иннокентий IV начали посылать миссионеров на Восток, их принимали хорошо, и, хотя в течение какого-то времени это было справедливо также для Сирии и Месопотамии, весьма вероятно, что это гостеприимство было выражено ярче в Малой Азии, где оно распространялось еще и на купцов и воинов. Этот факт мог оказать влияние на энтузиазм, отразившийся в записках Симона из Сен-Кантена о нескольких годах, проведенных в Руме, из которых мы почерпнули много ценной информации по ряду вопросов.

Не похоже, чтобы под властью Византии во внутренних районах Малой Азии жило значительное число евреев. Какое-то их количество проживало в Анталье, и, как мы видели, они остались там и после завоевания сельджуками. Можно было бы ожидать, что двор султанов в Конье тоже привлекал каких-то евреев, однако все, что мы знаем, – это что во времена Джелал ад-Дина Руми у них имелись раввины и свой квартал в Конье, где можно было найти вино. Неизвестно, были ли какие-нибудь евреи в таком крупном торговом центре, как Сивас. На Аксараи они, по-видимому, произвели какое-то неблагоприятное впечатление, но он не пишет в явном виде, что имел с ними какие-то контакты. В любом случае не похоже, чтобы они играли какую-то значительную роль даже в тот период, когда Ильханы сделали своим визирем одного обращенного в мусульманство еврея. Именно в Руме родился Бар-Эбрей – сын врача, жившего в Малатье (Мелите-не) – еврея, обратившегося в монофизитское христианство.

Все, что было сказано о веротерпимости, которой пользовались немусульмане, не исключает определенного количества обращений в мусульманскую веру, безусловно имевших место среди них. Помимо случаев с рабами и икдишами, имеются записи об обычных обращениях, происходивших время от времени. Такое случалось среди аристократов – очевидно, с целью получения преимуществ. Мы уже говорили о Гаврасах, Комнинах и женах султанов, среди которых были как обращенные, так и необращенные. Были и другие. Несмотря на очевидные преувеличения биографа мевлеви Афлаки, рассказывавшего об отдельных или массовых обращениях, происходивших исключительно в результате морального влияния Джелал ад-Дина Руми, это не было чистым вымыслом. Более того, на мистическом уровне, на котором вещи существовали для Джелал ад-Дина, легко было стать его приверженцем. Тем не менее это предполагало обращение в «официальный» ислам. Известны некоторые другие случаи, и, возможно, среди них фигурируют даже священники или монахи. Определенно известно, что, когда прибыли турки, в некоторых кругах местных жителей христианство имело недостаточное влияние, и их изоляция, усилившаяся в процессе завоевания, еще больше ослабила это влияние, что способствовало обращению в ислам. Исследования некоторых жилищ, проведенные в наши дни, наводят на мысль, что примеры синкретизма восходят к Средним векам.