Анна Стина вовсе не посчитала тайный уход Лизы изменой. Она умела быть благодарной. Покойная мать, Майя, без конца повторяла: «Самый страшный грех — неблагодарность». Щедрые дары достались не только малышам: Лиза выложила в рядок все, без чего не обойтись. Ничего не забыла.

Анна Стина дождалась, пока дотлеет последняя головешка, разобрала камни вокруг костра и засыпала угли землей. Когда никаких следов лагеря не осталось, отнесла детей в землянку.

Ягод пока еще хватает, вентери ни разу не пришли пустыми, дозревают последние яблоки. Собирает, сколько может.

Как-то утром оказалось, что есть и другие желающие попользоваться ее запасами. Проснулась — и обомлела: на груде яблок у стены землянки сидела большая крыса. Анна Стина схватила сухую ветку и хотела ее прогнать, но крыса только отскочила и злобно зашипела.

Надо срочно что-то предпринять. Нельзя хранить припасы там, где спят дети. Малыши пока не знают, что приближается время испытаний. Они никогда и ни в чем не знали нужды.

Ей стало очень страшно.

Анна Стина с замиранием сердца следит, как зарождается понимание и общность у двух крошечных существ.

Они все чаще и чаще поворачиваются на бок, смотрят в глаза друг другу и начинают улыбаться. Девочка главнее: Карл повторяет все ее движения. Взмахи ручонок становятся все более и более осмысленными. То он, то она берут друг друга за руку, что-то гулят, и Анна Стина уверена, что улавливает смысл в этом журчащем потоке звуков: вопрос — ответ. Смеются одновременно, потом ни с того ни с сего начинают хныкать — тоже одновременно. Любая попытка их разлучить, даже для кормления, вызывает протест. Анна Стина пост им колыбельные: оказывается, и слова, и мелодии сохранились в тайном уголке памяти еще с тех времен, когда сама еще лежала в колыбели. Даже не пришлось делать никаких усилий.

Она прислушивается к ударам сзывающего на службу колокола и спешит на берег залива — но нет. Отсюда и в самом деле хорошо виден постоялый двор, но, как ни вглядывайся, красной ленты на доме нет.

На следующий день, впервые за все время, Анна Стина слышит шаги. Тяжелая поступь непривычного к лесу человека, хруст сучьев под ногами, ругательства, когда отогнутые ветви хлещут по лицу. Мужчина — кто же еще? Пробивает себе дорогу, будто вступил в драку не с задиристым собутыльником, а с самим Лесом — как же, тот не выказал ему никаких знаков уважения. Она терпеть не может эту породу мужиков — наглых и нахрапистых. Схватила единственное свое оружие — нож, и почувствовала странное удовлетворение. Ей было очень страшно, но страх мгновенно перешел в ярость и решимость защищаться до последнего.

И именно в этот момент, когда Анна Стина уже изготовилась броситься на чужака, как пантера из засады, — именно в этот момент, ни на секунду раньше, — она узнала певучий выговор. Так говорят только в Даларне. Эрлинг, подручный Дюлитца.

Она высунулась из землянки. Эрлинг присел на корточки и со вздохом вытер пот со лба. На блеснувший в ее руке нож даже внимания не обратил.

— Слава тебе. Господи, черт тебя побери! — ляпнул он с облегчением, не замечая богохульства. Вздрогнула даже ко всему привыкшая Анна Стина. — Хозяин тебя ищет. Срочно, сказал. Срочней не бывает.

Эрлинг жадно отхлебнул из фляги, помахивая при этом рукой: погоди, мол, сейчас объясню. Заткнул флягу и ткнул пальцем в направлении, строго противоположном тому, которого она ожидала.

— Еще как срочно! Там, у шлагбаума, ждет. Ни минуты нельзя терять.

Дюлитц и в самом деле ждал ее в притворяющейся кабачком наскоро сколоченной хибаре у самой таможни. Тем, кто покидает Город между мостами, надо подкрепиться, а тем, кто только собирается его посетить, — набраться храбрости. Поверх роскошного камзола накидка, шляпа надвинута почти до бровей. Посетителей в этот час немного, но и тех хозяин быстро выпроводил, поежившись под многозначительным взглядом Оттоссона.

— Фру Бликс… Неожиданно потребовалось ваша единственная способность, — Дюлитц жестом пригласил при сесть. — Могу предположить, что при вашем… э-э-э… сельском образе жизни городские новости доходят до вас не сразу.

— Нет, не сразу. Вообще не доходят.

— Вот и хорошо. Все, что вам надо знать, узнаете от меня. Ровно через неделю, двадцать третьего сентября, на Рыцарском острове назначена казнь. Специально возведут эшафот и позорный столб. Туда привезут женщину в тюремной крытой телеге, привяжут к столбу и высекут розгами. Вы пойдете туда и запомните ее лицо до мельчайших деталей, чтобы никогда и ни при каких условиях ни с кем не спутать. Это, так сказать, кульминация истории, которая на устах всего королевства уже не меньше года. За исключением взломщиков и всем известных пьяниц, на площади будет толочься весь город. Имейте в виду: подойти настолько близко, чтобы как следует ее разглядеть, будет непросто.

Анна Стина молча кивнула.

— После порки осужденную вновь посадят на телегу и отвезут туда, где она будет находиться по крайней мере до совершеннолетия нашего юного монарха. Преступница — весьма высокопоставленная особа, поэтому для нее готовят некую пасторскую усадьбу, где она сможет пользоваться необходимыми удобствами. Но пока не все приготовлено, и ее временно поместят в другое место… Уже сейчас луна идет на убыль, а двадцать пятого новолуние. Будет темно, как в могиле. Вы же наверняка знаете, как называют новолуние в Городе между мостами?

Это она знала.

— Ночь воров.

Он толкнул через стол запечатанный блестящей сургучной печатью конверт.

— Вы должны будете проникнуть в место ее временного содержания. Передадите ей вот это, дождетесь, пока она напишет ответ и принесете его мне.

Анна Стина растерялась.

— Вы что-то сказали про мою единственную способность… ничего не понимаю. Думаю, многие справятся с вашим заданием куда лучше.

Дюлитц покачал головой, кривя рот то вправо, то влево — должно быть, улыбался.

— Вы единственный в мире человек, которому известен тайный ход в Прядильный дом на Лонгхольмене. Туда ее и привезут, гам даже оборудовали для нее специальное помещение… все же высокая особа. Вам, если верить вашему рассказу, удалось проползти через никому неизвестный лаз в фундаменте старого здания. Почему бы не повторить подвиг? Туда — и назад. Что может быть проще?

Мгновенная судорога памяти — и судорога паники. Стиснувший грудь грубый, равнодушный камень, задержанное, как тогда показалось, навечно дыхание… осознание, что если она не сумеет вдохнуть в ближайшие несколько секунд, ей конец, ее ждет та же судьба, что и Альму Густафсдоттер, нашедшую в этом проклятом лазе свою могилу. Перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Дюлитц заметил ее состояние.

— Прекрасно понимаю ваши сомнения. Само собой — риск есть. Можете угодить в когти к пальтам — и кошмарный сон, от которого вы только что очнулись, начнется снова. Такой же, если не хуже. И знаете, Анна Стина Кнапп, я хочу сразу избавить вас от ненужных колебаний. Выбора у вас нет. Вы наверняка почитаете меня за чудовище, но поверьте: по сравнению с моими работодателями я — невинный агнец. Речь идет о государственном деле. Исход его куда важней вашей или даже моей жизни. Для достижения своих целей заказчики готовы пожертвовать не одной молодой женщиной, а десятком или сотней. Особенно если их судьба мало кого интересует. Никто и не спросит. Я намекнул, что вам будет трудно решиться на такой подвиг, и получил ответ: если вы откажетесь проникнуть в Прядильный дом добровольно, вас туда отведут на собачьем поводке и сдадут пальтам.

Как только Анна Стина поняла, что выбора и в самом деле нет, паника исчезла, как ее и не было. Она сама удивилась, насколько спокойно и трезво прозвучал ее голос.

— Там на каждом шагу запертые двери. — Она смотрела на Дюлитца, не отводя глаз.

Его заметно удивили произошедшая в ней перемена и ее внезапное спокойствие. Он помедлил немного и достал из кармана накидки связку ключей.

— Вот… из арсенала взломщиков. Они не любят ломать двери — шума много. Замки в Прядильном доме известного сорта, к тому же старые. Один ключ не подойдет, подойдет другой или третий.

Дюлитц пододвинул ей связку, сложил руки на столе и наклонился, чуть не касаясь их подбородком. В нем тоже что-то изменилось. Только что он говорил строго и сухо, не терпящим возражении тоном, а сейчас смотрел чуть ли не с уважением.

— Остается договориться о цене за ваши услуги.

— Двести риксдалеров. Мое приданое, оставленное Кристофером. Я их истратила, чтобы оборудовать и привести в порядок дом, откуда меня выгнали, обозвав кукушонком.

Дюлитц откинулся на стуле, удивленно посмотрел на Анну Стину и покачал головой.

— Дешево… вы продаете свои услуги несоразмерно дешево. Мой работодатель охотно заплатил бы гораздо больше. Если вы откажетесь от десятой доли в мою пользу, я постараюсь обеспечить куда больший гонорар, на который он наверняка согласится.

Наконец-то! Наконец она может воспользоваться единственным оставшимся у нее правом: правом отказа.

— Нет. Город должен мне двести риксдалеров. Если их будет больше, то уже я окажусь в долгу. Двести риксдалеров. Больше мне не нужно.

Гордость. За эти деньги она покупает гордость.

Дюлитц, прежде чем кивнуть, долго смотрел на нее, словно пытался понять недоступный ему ход мыслей.

— Ну что ж… желаю успеха.