В день, когда пришла жара, Элса сказала себе, что это ничего не значит. Они все так сказали.

Она проснулась рано, чувствуя беспокойство. Ночью она спала плохо, сама не зная почему. Элса встала, побрызгала водой на лицо и вдруг поняла, что не так: ей жарко.

Она заплела косу, прикрыла ее платком и вышла на кухню, где Роуз стояла у окна.

Элса знала, что они обе думают об одном и том же: уже жарко. А еще нет и семи утра.

– Что значит один жаркий день? – сказала Элса, подходя к свекрови.

– Я раньше любила жару, – ответила Роуз.

Элса кивнула.

Они смотрели на ослепительно-желтое солнце.

Стоградусная жара восемь дней подряд. В середине марта.

Они снова принялись усиленно сберегать воду, еду, керосин. Зашторили окна и носили воду ведрами, экономно поливали сад и виноградник, экономно наливали воду в корыта животным, но этого было недостаточно – при такой безжалостной жаре молодая поросль неумолимо чахла. На четвертый день вся пшеница погибла. Сотни акров без намека на зеленый цвет. Элса видела, что настроение ее свекра неуклонно падает. Он просыпался рано, выпивал чашку горького черного кофе и читал газету. Но стоило открыть дверь на улицу, как он опускал плечи, понуро поникал. Каждый день вид земли заново разрушал Тони. В некоторые дни он долгими часами просто стоял и смотрел на мертвое пшеничное поле. Когда он входил в дом, от него пахло потом и отчаянием, он садился в гостиной и молчал. Роуз пробовала все, чтобы поднять мужу настроение, но надежда оставила и ее.

И все же, пусть пшеница умирала, и поля пересыхали, и кожа сгорала, жизнь продолжалась.

Сегодня Элса и Роуз собирались устроить стирку. В этой ослепляющей жаре, от которой болела голова.

Элса с радостью позволила бы детям ходить в грязной одежде, сказала бы: «Кому какое дело?» Сейчас все ходили грязные, но что за мать так скажет, чему она научит детей? Что, если один из немногих оставшихся соседей увидит ее детей в нестираной одежде?

Поэтому она вымыла тазы, наполнила их водой и несколько часов стирала полотенца, постельное белье и одежду, потея и страдая от зноя. Для начала вынести белье на улицу и как следует выбить. Цистерна в такую небывалую для этого времени года жару быстро опустела, поэтому воду приходилось таскать из колодца ведрами. Слава богу, Лореда помогала – в последние дни и она настолько пала духом, что не пыталась протестовать.

Когда Элса закончила со стиркой, уже давно миновал полдень, температура поднялась выше ста пяти градусов. Простыни трепетали на ветру. Элса с трудом могла поднять голову, тело ломило, все суставы ныли. И все ведь напрасно – поднимется пыль, налетит неизвестно откуда и оставит грязные следы на всем только что выстиранном.

Элса вернулась в темную душную кухню и принялась замешивать тесто на воде из-под картошки, оставшейся после ужина, добавила сахар, дрожжи. В два часа на кухню заглянула Лореда.

– Хорошо, – сказала Элса, накрыв тесто полотенцем. – Ты как раз вовремя, поможешь мне занести белье в дом.

– Радость-то какая, – пробормотала Лореда и потащилась за Элсой на улицу.

В первый день весны – еще один знойный день – мама решила, что пора делать мыло. Мыло. Лореде уже надоело возмущаться, да и что толку. Мама с бабушкой – женщины-воительницы. Если уж они чего решили, их не остановить.

Лореда с бабушкой пошли в амбар, выкатили из него котел, взгромоздили на треногу. Стоя на коленях, мама развела огонь.

Когда языки пламени начали лизать котел, мама велела:

– Натаскай воды.

Лореда молча ухватила пару ведер и двинулась к колодцу. Когда она вернулась, бабушка вместе с мамой смотрели на огонь.

– Надо было трубу проложить, – сказала бабушка. – В хорошие времена.

– Говорят, задним умом все крепки, – ответила мама.

– А мы купили еще участок, новый грузовик, молотилку. Неудивительно, что Бог нас наказывает. Дураки мы, – сказала бабушка.

– Чешите, чешите языками, – встряла Лореда. – Я и одна воду натаскаю.

Бабушка дала ей легкий подзатыльник:

– Basta. Иди.

Когда котел наполнился водой, у Лореды ломило руки-ноги, да и голова разболелась от чертовой жары. Она развязала бандану и утерла пот с лица.

Вода закипела, и бабушка натерла в котел сало, а потом осторожно налила щелочь. Горячий влажный воздух тут же наполнился отвратительным запахом. Мама закашлялась и закрыла рот и нос.

От мерзкого запаха у Лореды еще сильнее разболелась голова, глаза слезились. Трудно было смотреть на голубой горизонт, не моргая. Лореда перевела взгляд на поле мертвой картошки, потом на площадку ветряной мельницы и ощутила острую тоску по отцу, но тут же заглушила в себе это чувство. Хватит с нее тоски. «Ушел, и слава богу», – подумала она (или попыталась убедить себя в этом).

Мама помешивала смесь щелочи, жира и воды длинной палкой, пока варево не достигло нужной консистенции.

Мыло на продажу. Как будто мыло их спасет, как будто продажей мыла они заработают достаточно денег, чтобы прокормиться всю зиму.

Мама разлила мыло по деревянным формочкам, а бабушка засыпала огонь песком.

– Лореда, помоги мне отнести лотки в погреб, – попросила мама.

Бабушка вытерла руки о фартук и пошла в дом.

Лореда знала, что как только котел остынет, им придется откатить его обратно в амбар, и при мысли об этом ей захотелось кричать. Но она молча взяла лоток с незастывшим мылом и вслед за матерью спустилась в темный, относительно прохладный погреб.

Уже несколько лет не родилась пшеница, сад давал мало плодов, и они питались остатками былой роскоши, но запасы быстро подходили к концу.

Они с мамой молча переглянулись. Какой толк говорить, что еда на исходе.

Обе вышли на жару. Лореда хотела сказать, что хочет пить, как вдруг уловила странный звук. Она остановилась, прислушалась.

– Ты слышишь?

Звуки доносились из амбара.

Мама рывком распахнула скрипучую деревянную дверь.

Лореда вошла внутрь вслед за ней.

Мило лежал на боку и, задыхаясь, хрипел, его впалый живот тяжело поднимался и опускался. Из ноздрей бежала грязная слизь, собираясь в лужу на земле.

Дедушка стоял на коленях рядом с мерином, поглаживая его по влажной шее.

– Что с ним такое? – спросила Лореда.

– Он упал, – ответил дедушка. – Я вел его из стойла на водопой.

– Иди домой, Лореда, – велела мама.

Она подтащила к дедушке табуретку и села, положила руку ему на плечо.

– Придется пристрелить его, Элса. Он мучается. Бедняга отдал нам все свои силы.

«Нет», – думала Лореда, глядя на Мило. С ним связано столько хороших воспоминаний…

Папа научил ее ездить на этом старом мерине.

Папа подсаживает ее в седло, а мама говорит: «По-моему, она еще слишком маленькая».

И папа улыбается.

На спине Мило Лореда впервые в жизни справилась со страхом.

Это был один из лучших дней в ее жизни. Всего за один день она от шага перешла к рыси, и папа так ею гордился.

Много лет Мило оставался ее лучшим другом на большой ферме. Он ходил за ней, как щенок, ласково покусывал ее за плечо, выпрашивал у нее морковку.

И вот он упал.

Глаза у Лореды защипало от слез.

– Не сидите так, сделайте что-нибудь. Он мучается.

– Я вас всех подвел, – сказал дедушка.

– Ты нас не подвел, – ответила мама. – Земля подвела тебя.

– Тот мужик из правительства сказал, что мы сами довели себя до беды своей жадностью, что мы неправильно обрабатывали землю. Если я неправильно обрабатывал землю, то я ничего не понимаю, Элса.

Мило вздрогнул, захрипел громче, низко, отчаянно застонал и взбрыкнул передними ногами.

Лореда отрешенно подошла к верстаку и взяла дедушкин «кольт». Она проверила, заряжен ли он, со щелчком закрыла барабан и приблизилась к Мило. Ощутив ее прикосновение, мерин захрапел.

Поглаживая Мило по влажной шее, Лореда видела боль в его глазах, грязную слизь в ноздрях.

– Я люблю тебя, мальчик, – сказала она. Слезы ослепили ее, затуманили лошадиную морду. – Ты отдал нам все свои силы. Мне нужно было проводить с тобой больше времени. Прости меня.

– Лореда, нет, – сказал дедушка. – Это не…

Лореда приставила дуло «кольта» к голове мерина и спустила курок. Грохнул выстрел.

Кровь брызнула ей на лицо.

Дальше тишина.

По щекам Лореды текли слезы. Она нетерпеливо утерла их. Что толку плакать.

– Правительство заплатит нам за него шестнадцать долларов. За живого или мертвого, – сказала она.

– Шестнадцать долларов, – повторил дедушка. – За нашего Мило.

Лореда знала, о чем думают взрослые. Они получат шестнадцать долларов, но как теперь добираться до города? И урожая не будет. И еды.

– Скоро и мы все упадем на колени и не сможем встать. Сколько нам еще осталось?

Лореда бросила револьвер и выбежала из амбара. Она, может быть, домчалась бы до дороги и так и продолжала бы бежать до самой Калифорнии, но уже возле крыльца дома почувствовала, как ветер набирает силу. Она подняла голову и увидела, что с севера надвигается пыльная буря.

С огромной скоростью.

Всю неделю ветер завывал диким зверем, тряс дом, рвался в двери и окна. Ветер дул со скоростью сорок миль в час, день за днем без передышки длился этот страшный, бесконечный бой. С потолка сыпалась пыль. Они вдыхали эту пыль, а потом выплевывали, выкашливали ее. Птицы теряли ориентацию в пространстве, налетали на стены и телеграфные столбы. Поезда останавливались на путях. По Великим равнинам неслись волны песка.

Проснувшись, они обнаруживали, что в пыли на простынях отпечатались их силуэты. Они смазывали носы вазелином и прикрывали лица платками. Взрослые по необходимости выходили в бурю, держась за веревку, натянутую от дома до амбара. Пыль ослепляла. Курицы обезумели от ужаса. Дети сидели дома в противогазах. Энт терпеть не мог противогаз – он говорил, что от него болит голова, – хотя от пыли ему было еще хуже, чем остальным.

Элса переживала за сына, спала с ним, сидела с ним на кровати, читала ему охрипшим голосом. Только книги его и успокаивали.

На пятый день бури Энт лежал в кровати под покрывалом, в противогазе, а Элса подметала пол. Пыль просачивалась через щели в балках, оседала повсюду.

Сквозь вой бури она едва услышала, как что-то упало.

Энт уронил книжку с картинками на пол.

Элса отложила веник и подошла к кровати сына.

– Энт, малыш…

– Мамааа…

Он резко закашлялся, никогда раньше он так сильно не кашлял, Элса перепугалась, что у него треснут ребра. Она спустила с лица платок, сняла с мальчика противогаз. Грязь собралась в уголках его глаз, запеклась в ноздрях.

Энт моргнул.

– Мама? Это ты?

– Это я, малыш.

Элса посадила его, налила воды в стакан, заставила сына выпить. Она видела, что ему больно глотать. Даже без противогаза дышал он с ужасным протяжным хрипом.

Ветер стучал в окна, визжал сквозь щели в дереве.

– У меня живот болит.

– Я знаю, малыш.

Песок. Все они полны песка, он в их слезах, в ноздрях, на языках, он сжимает им горло, собирается в желудках, и всех тошнит. Всех терзала боль в животе.

Но Энт чувствовал себя хуже всех. Он страшно кашлял, не мог есть. Глаза его болели даже от тусклого света.

– Попей еще. Я смажу тебе грудь скипидаром и положу сверху горячие полотенца.

Энт пил маленькими глоточками, как птичка. Напившись, он откинулся на подушку и захрипел.

Элса легла рядом с сыном и обняла его, бормоча молитвы. Энт лежал неподвижно, и Элсе стало страшно.

Она смазала вазелином раздраженные, забитые грязью ноздри мальчика, потом снова надела на него противогаз. Энт моргнул и заплакал, в уголках красных глаз выступила грязь.

– Не плачь, малыш. Буря скоро закончится, и мы отвезем тебя к доктору. Он тебя вылечит.

– Хо… ро… шо… – прохрипел мальчик сквозь противогаз.

Элса обняла сына, надеясь, что он не видит ее слез.

Прошло девять дней, а буря все не ослабевала. Ветер стучал в стены, царапался, рвался в дверь.

Вот еще один такой же день начинается. Элса проснулась рядом с сыном. Как он? Последние четыре дня у него не хватало сил даже встать. Он больше не играл с солдатиками, не хотел, чтобы ему читали вслух. Он просто лежал в противогазе и хрипел.

Первое, что она слышала утром, проснувшись, последнее, что она слышала вечером, обнимая сына, – это ужасное, мучительное дыхание.

Энт дышал. Элса прочла короткую молитву Богородице и встала. Она спустила покрытую коркой грязи бандану на шею и ступила на тонкий слой пыли, скопившейся за ночь. Оставляя следы на полу, подошла к умывальнику.

У зеркала она оторопела, как часто случалось в эти дни.

«Господи», – прохрипела она. Лицо похоже на пустыню летом: коричневое, потрескавшееся, изборожденное морщинами. Губы и зубы покоричневели от песка. Пыль собралась в уголках глаз и на ресницах. Она умыла и вытерла лицо, почистила зубы.

В гостиной Элса надела сапоги, стоявшие у двери, и замерла, глядя на трясущуюся ручку. Дул такой сильный ветер, что стены, казалось, прогибаются. Она натянула платок на лицо, надела перчатки и всем телом навалилась на дверь.

Ветер толкнул ее назад. Она наклонилась и, прищурившись, почти ничего не видя, двинулась сквозь пыль. Отыскала трос, натянутый между домом и амбаром, и, перебирая руками, медленно преодолела двор. Вот, наконец, и амбар. Элса прицепила веревку к ошейнику Беллы и вывела бедную, запинающуюся корову в широкий центральный проход. Стены тряслись, пыль летела со всех сторон.

Элса поставила ведро, села на табуретку, сняла перчатки и убрала их в карман фартука. Опустив бандану, она потянулась к тощему, покрытому струпьями вымени. Амбар сотрясался, ветер свистел в щели, пробивался сквозь сами доски.

Кожа на руках у Элсы потрескалась и саднила, и дойка причиняла ей такую же боль, как корове. Она взялась за вымя. Корова жалобно замычала.

– Прости, красавица, – сказала Элса. – Я знаю, что тебе больно, но моему мальчику нужно молоко. Он… болеет.

Ведро забрызгали грязные коричневые сгустки.

– Пожалуйста, коровушка моя, – уговаривала Элса, пытаясь выдоить молоко.

Снова. И снова.

Ничего. Одна лишь грязь.

Элса закрыла воспаленные глаза и прислонилась лбом к впалому боку Беллы. Коровий хвост хлестнул ее по щеке.

Сколько времени она просидела так, горюя о пропавшем молоке? Чем теперь кормить детей без молока, масла и сыра? Бедная корова весь день вдыхает пыль и долго не протянет. Другая корова уже несколько месяцев не дает молока, ей еще хуже, чем Белле.

Измученно вздохнув, Элса надела перчатки, натянула бандану и отвела Беллу в стойло.

По дороге к дому Элсе словно тысячи лезвий вонзились в лоб, она почти ничего не видела. Ветер сдирал кожу с лица.

– Элса, что случилось?

Тони обнял ее, чтобы она не упала.

Опустив бандану, она ответила:

– Молока больше нет.

Последовало душераздирающее молчание.

– Что же, продадим коров правительству. Шестнадцать долларов за голову, так?

Элса попыталась утереть пыль с глаз.

– У нас еще есть мыло на продажу и яйца.

– Поблагодарим Бога за эти маленькие чудеса.

– Да, – ответила Элса, думая о пустых полках погреба.