Вскоре Вэл поняла, что в стране мертвецов живые похожи на призраков — точно так же возникают ниоткуда. Местный люд жил в каменных развалюхах, крыши которых не падали только благодаря многочисленным подпоркам и для защиты от дождей были щедро промазаны глиной. По ночам, когда ветер стенал, как банши, тупиковщики жались друг к другу возле центрального костра, макали хлеб в растопленное трехлетнее масло и запивали его вездесущим мятным чаем.　

Иногда речь заходила о близких, оставленных в «другом» мире. Вспоминали супруг, детей, былые работы, города, которые Вэл посещала в своих странствиях, и незнакомые места, где она никогда не бывала. Жаловались на насморк и дождь и на вызванные последним оползни, что порой уносили целые дома. Восхищались дикими весенними цветами и шумно праздновали, когда кто-нибудь возвращался из Города с вином или пивом и разбивал монотонную череду чаепитий.　

А также умирали от недоедания, несчастных случаев и болезней, что все равно косили бы их, пусть и не так быстро, если бы они вообще не посещали Город, но своих собственных мертвецов никогда не подвергали сексуальному надругательству и просто выбрасывали падальщикам.　

Единственной необсуждаемой темой, единственным табу, была причина, которая привела их сюда — близость к самому многочисленному человеческому племени, ужасным и почитаемым мертвым. Большинство тупиковщиков, за редким исключением личностей вроде Яйца и Салли, держали свои отношения с трупами в тайне. Все, что с ними делалось, было глубоко личным. Обитатели горы мало отличались от окрестных племен, растили овец с козами, жили тем, что давала земля — то есть мало соответствовали той дурной славе, которая ходила о них в Городе.

«Как носорог в гостиной, которого никто не замечает», — вспомнились Вэл слова, сказанные одним психоаналитиком об отказе принимать факты еще в те времена, когда она соглашалась смирно лежать на кушетке, не раздвигая ноги.　

Так и мертвецы словно всегда были такими, как попали в горы. Никогда не жили, не имели имен, не заводили детей, не влюблялись, не мечтали, не молились и не плакали в тот последний ужасный миг, когда поняли, что умирают.　

Просто мертвецы, обезличенные незнакомцы для тех, кто их насилует.　

Благодаря привезенному трупу, Вэл обеспечила себе хоть и настороженное, но гостеприимство, однако информации не добыла. Немногие могли с уверенностью сказать, видели кого-то похожего на Маджида или нет. Тупиковщики будто страдали коллективной неспособностью замечать индивидуальность тел, совокупляясь — снова и снова — с некой идеализированной эротической грезой.　

— Если труп попадает к нам в хорошем состоянии, мы его украшаем и проводим церемонию в его честь, Празднование смерти, — сказала Даниэль, девушка-подросток, с которой Яйц и Салли решили познакомить Вэл в день встречи. Теперь Даниэль и Вэл пили мятный чай с финиками в каменной лачуге, которую та делила с Яйцем и Салли.　

Даниэль уверяла, что в прошлой жизни была друидом и перенеслась в Город со своим парнем, бисексуальным поэтом и торговцем наркотиками, почти не вылезавшим из подпольных секс-клубов Сан-Франциско.　

На ней были рваные, потрепанные джинсы с большой квадратной прорехой сзади, через которую виднелся изрядный кусок ягодицы, а также топ с бретелькой через шею, приоткрывавший розовый сосок и часть татуированной ложбинки.　

Даниэль поняла, что ей нравится трахаться с мертвецами, в пятнадцать лет, когда взглянула в открытый гроб бывшего парня, застреленного на Кастро-стрит.　

— Я наклонилась поцеловать своего милого и облапала его, — рассказывала она Вэл. — Провела по телу, почувствовала член и соски под рубашкой. Уже начала залезать к нему в гроб, но тут подбежали его мать со священником и стащили меня, а потом — транквилизаторы и прочее дерьмо. Но я все равно думала о сексе с ним, все равно хотела стать немножко похожей на него, только не умирая.　

Вэл рассказала о тщетных поисках Маджида.

— Можно попробовать кое-что еще, но ты вряд ли захочешь.　

— Ты о чем?　

— Походи по кладбищу. Если твой дружок мертв, он будет там. Возможно, ты еще его узнаешь по каким-нибудь остаткам.　

Хлеб и финики медленно перевернулись у Вал в животе.　

— Если бы Маджида сюда привезли, кто-нибудь его запомнил бы, — сказала она с куда большим убеждением, чем чувствовала.　

— Потому что он уродец.　

— Не называй его так!　

Даниэль рассмеялась — булькающий, горловой звук женщины, пресыщенной многочисленными оргазмами.　

— А что, если тело изуродовано или уже сгнило? Стервятники могли ничего и не оставить. С другой стороны, не исключено, что твой приятель еще жив и сейчас где-нибудь в Городе.　

— Значит, вернусь туда.　

— Но тебе ведь не обязательно? По крайней мере, прямо сейчас. И если не хочешь, то не надо.　

Даниэль улыбнулась. Вэл провела пальцем вдоль точеной шеи девушки и спустилась по ложбинке к татуированным грудям, на которых цвели шипастые розы. Губы встретились и смяли друг друга. Вэл запустила руки в волосы Даниэль. Хотела забыть Маджида, забыть всю свою прошлую жизнь.　

— А ты красивая девчонка, знаешь? У тебя мальчишеские бедра и сиськи как у беременной на девятом месяце. Кругом столько мертвецов, а моя киска взмокла от тебя, будто я не трахалась много дней.　

— Возьмем в компанию мужчину?　

— Давай, если оттрахает обеих.

— Позову Салли. Ни у кого из живых не видела большего члена.