Пять десятков и еще двое

– Дед, что это? Что это, дед?! – шепотом причитала сухонькая, насмерть перепуганная бабка.

Треск, вой и гулкие удары били по ушам, а жуткая непонятная тяжесть словно бы прижимала стариков к полу. Дед силился подняться, но не мог, бабка уже и не пыталась – просто дрожала, привалившись к малой лавке. Горемычная изба ходила ходуном, в воздухе стояло марево из пыли, летала утварь, горшки, чаны, ухваты – весь нехитрый скарб стариков будто обезумел и сам собой вихрем закружил по дому. Мимо, прямо возле дедова уха, просвистел топор и, внезапно изменив направление, взлетел – и с глухим стуком врезался в притолоку.

Охнула и всплеснула руками у своей лавки бабка, и, словно в ответ, взревела, плюнув зеленовато-фиолетовым огнем, треснувшая печь. Полыхнуло жаром, и любовно подновленная по весне побелка пошла черными неряшливыми пятнами. С потолка с резким треском рухнула балка, вторая…

Дед обернулся на жену – та испуганно моргала и вертела головой, не понимая, что происходит. Он и сам не понимал. И словно в ответ, пробившись сквозь шум и гам взбесившегося дома, до его слуха донесся знакомый монотонный голос, повторяющий одни и те же слова:

– Не плачь, дед, не плачь, баба: снесу вам другое яичко. Не плачь, дед, не плачь, баба: снесу вам другое яичко… снесу вам другое…

Яичко… Яйцо, ненароком разбитое пробегавшей мимо мышью, все еще лежало на полу – две половинки пестрой, переливающейся радугой скорлупы уже теряли цвет, серели… Обещанное яйцо, которое должно было принести богатство приютившим большую рябую курицу старикам. Они бы ее и так взяли, не оставлять же бедолагу в лесу на поживу лисам, но капелька достатка и впрямь не помешала бы. Сыновья, что отправились белый свет посмотреть, домой давно не заезжали, и их как-то сразу одряхлевшие родители с трудом сводили концы с концами. Волшебного яичка они ждали, как чуда… а оно упало и разбилось, выпустив из себя жуткий призрачный туман, со свистом разлетевшийся в разные стороны. Верно, от него и грудь сдавило, и изба ровно сошла с ума…

Рябая курица по-прежнему сидела на чинно стоявшем столе, возле которого не летала утварь, не клубилась пыль и даже доски пола лежали под ним смирно, не вздрагивали и не трещали.

– Не плачь, дед, не плачь, баба, – человеческим голосом бубнила курица, будто происходящее вокруг ее не касалось, – снесу…

Кости ломило невыносимо, голова деда словно распухала изнутри. На глаза давило, выжимая слезы, в груди кололо так, что перехватывало дыхание. Все нажитые за долгие годы болячки разом дали о себе знать. Застонав, старик снова попытался подняться, и в этот раз ему удалось встать на четвереньки.

Даже сквозь треск и шум он слышал, как на улице кричат люди. Нет, не кричат – воют, как дикие звери. А там-то что творится?..

Еще одним усилием старик заставил себя поднять голову и увидел мышку. Ту самую серую разбойницу со странным хвостом, что разбила долгожданное яйцо. И увидев ее, замер.

Существо, только что бывшее мышью, преображалось на глазах. Теперь оно стояло на задних лапах, задрав морду, закрыв глаза и разведя передние лапы в стороны, как человек, призывающий высшие силы… И еще оно увеличивалось, медленно, толчками, но заметно. Теперь это была не маленькая пугливая норушка, а матерая злобная крыса. И она продолжала расти! Вот уже стала размером с кошку, вот уже и с собаку…

«Нечисть», – понял дед, обмирая от жуткой догадки. Поганая нечисть разбила волшебное яйцо и теперь обращается в отродье Чернобога.

Дед пополз вперед, ближе к выходу из избы.

– Ох… ты куда?! – заголосила бабка. Видать, решила, что муж, с которым она прожила пять десятков лет, бросает ее одну в свихнувшейся избе.

– Куд-куда? – крикнула, будто в насмешку, и курица. – Погоди! Другое яичко снесу… Не уходи!

Доползши до двери, он оперся о стену и с трудом поднялся на ноги. Старая, но крепкая рука с узловатыми пальцами легла на рукоять застрявшего в притолоке топора. Ухнув, дед высвободил топор и повернулся, прижавшись к бревнам взмокшей спиной. Сморгнул назойливые слезы, перехватил половчее топорище и, преодолевая немыслимую боль в суставах, пошел к чудовищной мыши, которая успела вырасти ему по пояс…

– Ты глянь-ка, – вдруг сказала курица. – А дед-то храбрец!

Услышав это, мышь опустила лапы, которые теперь больше напоминали когтистые руки, и открыла глаза, белесые, как у слепого, но с крохотными точками зрачков. На ее мускулистом жилистом теле под редеющей серой шерстью стали заметны розоватые шрамы, а в круглых мышьих ушах заблестели причудливые острые серьги. Страшные украшения проступали и сквозь кожу рук – а нос пронзил длинный и острый поперечный шип. Желтые резцы, усиливая сходство с крысой, лезли из-под черного носа, а за спиной твари лениво, по-змеиному, изгибался голый хвост. Причудливая опухоль на его конце успела стать костяной и острой, как навершие копья. И еще она напоминала руну из тех, что в ходу у чародеев… но крестьяне не ведают рун.

Дед решительно занес топор, намереваясь одним отчаянным ударом располовинить страшилище. Не успел.

Во лбу мыши вздулся и открылся третий глаз, засияв, как голодная злая звезда. Старик ослеп, и потому не сразу понял, что не может пошевелиться – его тело сковала неведомая сила. Он так и стоял, подняв топор, ничего не видя, только слышал, как кричит его старуха, как воют на улице люди, как громыхает и трещит, разваливаясь, построенный его руками дом.

Продолжая расти, трехглазая мышь неторопливо подошла к замершей жертве и склонила голову набок, будто любуясь. Затем всё так же неспешно обернулась к кричащей старухе и совсем по-человечьи приложила когтистый палец ко рту.

– Тихо, – велела тварь и улыбнулась, еще больше обнажив два длинных передних зуба.

Крик оборвался, словно отрезали, а лишенная голоса старуха схватилась за шею.

Продолжая ухмыляться, чудовище небрежно, но стремительно взмахнуло острым хвостом, перерезая старику горло. Кровь потоком хлынула на рубаху, частым дождиком застучала по доскам пола. Старуха рыдала, беззвучно открывая рот, будто выброшенная на берег рыбина. Глядела, как ее дед валится на пол, и не верила своим глазам. Происходящее казалось жутким сном, ей хотелось проснуться, но не получалось… Кошмар продолжался, и она была вынуждена смотреть.

– Ну что там, Мышь, долго еще?

Старуха невольно перевела взгляд на заговорившую курицу. Рябая несушка по-прежнему сидела на месте и не мигая глядела, как серая нечисть облизывает острие своего хвоста, как облокачивается на потрескавшуюся столешницу.

– Четверо осталось. – Голос у Мыши был глубокий и хриплый, будто у зрелого дородного мужчины. Отвечая, он задрал голову и будто принюхался, а затем повернул трехглазую башку к старухе. – Считая с этой.

Третий глаз чудовища уже не сверкал, горел ровно, и от него исходил зеленоватый призрачный туман.

– А всего сколько? – Рябая с явным удовольствием встрепенулась, расправив куцые крылья и разбросав по столу несколько пятнистых перьев.

– Пять десятков и еще двое.

Курица склонила голову набок.

– Недурно-недурно, – одобрила она. – Но надо поторапливаться. Убраться отсюда хочу, опостылела мне эта деревня. Людишки паршивые, голытьба голытьбой. Кормили чем ни попадя, насилу яйцо снесла.

– Скоро уже. – Трехглазая серая тварь потянулась и, что-то пробормотав, хлопнула в ладоши.

Треснуло, запахло сухой горячей пылью, и на столе возник большой причудливый короб, напоминающий то ли торбу, то ли понягу, с двумя широкими ремнями.

– Сейчас вернусь, – пообещал Мышь.

Переступив через мертвое тело, чудище вышло из горницы в сени. Курица же вперевалочку прошлась туда-сюда по столу, не обращая внимания на сжавшуюся в ужасе старуху. Наконец, почуяв на себе обезумевший взгляд, рябая остановилась и зыркнула в ответ.

– Чего таращишься? – зло спросила она. – Наслушались сказок про золотые яйца, да? Разбогатеть захотели? А работать надо было. Работать. Вечно вы на чудо надеетесь, темнота-засельщина. Обманывать вас – одно удовольствие, такое вы дурачье. Ничего, в Чернояре и такие сойдут…

Бабка отвечать не могла, но дрожащей рукой сжала знак защиты души, висевший на шее. Курица заметила – и раздраженно дернула головой, приподняв крыло и отворачиваясь.

– Не поможет. От нас – нет.

Вернулся Мышь, волоча охапку свежего сена, шмат мяса и большую флягу. Положив сено в торбу, Мышь деловито приладил к боковым крюкам мясо и флягу, огляделся и уставился на товарку.

– Ну что, Ряба, в дорогу?

Курица вместо ответа забралась в торбу, поелозила, устраиваясь, и величаво кивнула.

Мышь встал к столу спиной, просунул жилистые лапы в ремни и без труда взвалил торбу на спину. Курица недовольно кудахнула от сильного рывка, но Мышь лишь шикнул в ответ, еще раз подбросил торбу вверх, поудобнее прилаживая ее на спине, и двинулся к выходу.

– Ничего не забыл? – безразлично поинтересовалась Ряба.

– Ах да, – ответило чудище и обернулось на затрясшую головой старуху. – Последняя душа…

Третий глаз засверкал, залив все слепящим зеленым светом.

Черный жирный дым валил в небо толстыми столбами, расползаясь в вышине слоистыми темными облаками. Ревело пламя, трещали рушащиеся избы. Гулко и невпопад, словно прощаясь, зазвонил на покосившейся колокольне обожженный колокол. Спустя мгновение самая высокая сельская постройка рухнула, взметнув сноп ярких жгучих искр.

По горящей улице, равнодушно переступая людские тела, быстро шел Мышь с Рябой за спиной. Работа была выполнена, и этим двоим уже не было дела до сошедших с ума, поубивавших друг друга, наложивших на себя руки, заживо сгоревших смертных.

Выйдя за околицу и перешагнув через поломанное коромысло, Мышь поправил торбу, в которой покачивалась Ряба, и размеренно зашагал по пыльной дороге прочь.