Разгром
I
Среди все возрастающего хаоса и разрушения последних месяцев войны влияние Гитлера на народные массы сошло на нет. Как следует из рапорта СД от 28 марта 1945 г., даже сторонники режима выступали с критикой фюрера. Его заверениям больше никто не верил. В частности, согласно рапорту, некоторые граждане вопрошали: «Вы думаете, немецкий народ совсем утратил рассудок? Вы действительно полагаете, что немцы будут вечно довольствоваться вашими баснями?» В 1941 г. Гитлер заявлял, что последние боеспособные дивизии русских уничтожены. Когда же советские войска оказались под самым Берлином, «разве кто-нибудь станет переживать по тому поводу, что мы больше не верим фюреру?» «Недоверие к руководству страны, — признавало СД, — приводит к тому, что личность фюрера теряет свою исключительность». Прозвучавшее по радио 24 февраля 1945 г. обращение Гитлера не произвело на слушателей ожидаемого благоприятного впечатления. «Фюрер снова взялся за предсказания», — пошутил кто-то из низших партийных функционеров в Люнебурге. «Эту песню мы уже слышали», — сказал другой. Все больше людей было недовольно действиями правительства. Теперь они боялись СС и нацистских фанатиков больше, чем поражения. Виктор Клемперер, тщательно скрывавший от окружающих свое еврейское происхождение, заметил, что простые немцы вдруг начали выражать сочувствие, пусть и запоздалое, «этим несчастным», т.е. евреям. Лишь немногие все еще изображали верность Гитлеру, обвиняя других в поражении Германии. Люди начали смывать с домов свастики и уничтожать нацистскую символику в общественных местах.
Кроме того, народ все чаше проявлял недовольство нацистским руководством, не сумевшим остановить бойню, как только стало очевидным, что все потеряно. Те, кто еще застал Первую мировую войну, вспоминали, что тогдашние военачальники, едва осознав неизбежность поражения, первыми подняли белый флаг и тем самым спасли немало жизней. «Какими благородными людьми были Гинденбург и Людендорф в сравнении с теперешними, — сказал кто-то. — Они поняли, что игра проиграна, и тут же закончили войну, не позволив нам погибнуть. Не то, что эти! Если так пойдет, больше двух недель им не продержаться...». Действительно, на последнем этапе войны гибли миллионы. Лора Вальб с горечью размышляла о «поистине огромной вине» Гитлера. «Почему же, — восклицала она 23 апреля 1945 г., — он наконец не сложит оружие? Почему он ввергает страну еще и в гражданскую войну?» «Безумство фанатиков», к числу которых Лора теперь причисляла и Гитлера, приводило ее в ярость. Фюрер и в самом деле не только не собирался прекращать кровопролитие, но и был решительно настроен его усугубить. Осенью 1944 г., когда война уже бушевала на территории самой Германии, он, вероятно, подражая Сталину, потребовал использовать тактику «выжженной земли», повторяя действия советских войск в начале войны. Однако тактика эта была абсолютно бессмысленной. Войска союзников в избытке получали ресурсы со своих тыловых баз. Единственной жертвой этого приказа стало бы мирное население. Имперские министерства признали это предложение неоправданным, и Шпеер убедил Гитлера приостановить работу промышленных предприятий в зоне боевых действий, после чего демонтировать и вывезти часть оборудования, но не взрывать фабрики и не затапливать шахты. Министр военной промышленности все еще полагал, что в ближайшем будущем появится возможность отбить потерянные территории, и стремился к тому, чтобы ряд основных производств можно было бы использовать в дальнейшем. Однако после сражения в Арденнах и последующего наступления советских войск в начале 1945 г. Шпеер, наконец уразумев, что разгром неизбежен, решил, что после войны Германии пригодятся любые действующие предприятия, и, естественно, озаботился собственной репутацией в глазах союзников. Однако главным препятствием на пути регулируемой капитуляции был сам Гитлер. По воспоминаниям Шпеера, в середине февраля 1945 г. он вынашивал план запустить ядовитый газ в вентиляционную шахту главного бункера, расположенного под зданием Имперской канцелярии. Жалобы Гитлера на духоту в бункере вполне можно было использовать как благовидный предлог для снятия системы фильтрации воздуха. Но пока он подыскивал подходящий яд, фюрер, одержимый подозрительностью после июльского покушения 1944 г., вспомнил, что отравляющие газы тяжелее воздуха, и приказал возвести над вентиляционной шахтой бункера трехметровую трубу. К тому же на крыше выставили охрану и установили прожекторы, не позволявшие подкрасться даже ночью. В результате Шпеер вынужден был отказаться от воплощения своего замысла в жизнь, однако существовал ли таковой на самом деле — неизвестно.
18 марта 1945 г. Шпеер направил Гитлеру меморандум, в котором изложил планы, позволявшие после войны реконструировать экономическую инфраструктуру Германии и тем самым сохранить ее. В тот же вечер на совещании с генералитетом Гитлер объявил, что подобные меры не имеют смысла. Германский народ потерпел поражение в борьбе за выживание. Будущее принадлежало победителям. Среди выживших немцев останется лишь никчемный расовый сброд, потому что лучшие представители нации уже погибли. Поэтому нет нужды ломать голову над проблемой их дальнейшего существования, пусть даже самого примитивного. Затем Гитлер обрушил свой гнев на меморандум Шпеера: он собрался лишить министра вооружений значительной части полномочий. 19 марта 1945 г. Гитлер издал директиву, которую вскоре нарекли «приказом Нерона» — в честь древнеримского императора, который, как утверждалось, приказал сжечь Рим. Согласно упомянутому приказу фюрера все военные, транспортные, коммуникационные, промышленные и складские сооружения и оборудование подлежали уничтожению. «Ошибочно полагать, — заявил Гитлер, — что после возврата утраченных территорий у нас будет возможность вновь использовать неповрежденные или же временно выведенные из строя транспортные, коммуникационные, промышленные и добывающие предприятия». Отброшенный, наконец, враг «оставит после себя лишь выжженную землю... ничуть не заботясь на мирном населении». Конечно же, в этих словах не было ни капли здравого смысла. Но пострадали бы очень многие, начни нацисты претворять их в жизнь. Альберт Шпеер решил воспрепятствовать этому. Совершив несколько поездок на передовую, он договорился с симпатизировавшими ему представителями командования о том, чтобы те игнорировали распоряжение Гитлера. Министр также узнал, что гаулейтеры готовились затопить угольные шахты, взорвать подъемники и заблокировать проходы. Вместе с несколькими единомышленниками Шпеер втайне демонтировал взрывные устройства, а затем на встрече с гаулейтерами, сумел убедить некоторых в нецелесообразности исполнения приказов фюрера. До этого он договорился с Хейнрици, Моделем и Гудерианом сохранить (насколько позволяла обстановка) инфраструктуру на территориях, оказавшихся в зоне военных действий как на Востоке, так и на Западе.
В столице Гитлер, узнав о попытках министра военной промышленности убедить гаулейтеров не подчиняться его распоряжениям, заявил, что тот сохранит свой пост, лишь если сумеет убедить его, фюрера, в победе. Шпеер возразил, сказав, что, напротив, ничуть не сомневается в грядущем поражении. Позже он вспоминал, что Гитлер переспросил его «почти умоляюще», «и на мгновение я подумал, что просительный тон фюрера куда убедительнее его властных манер. При других обстоятельствах я, возможно, не стал бы настаивать и сдался. Но на этот раз поддаться его чарам мне не позволяла мысль о его разрушительных планах». Для принятия окончательного решения фюрер предоставил Шпееру сутки. Он написал предварительный отказ, но секретари Гитлера сообщили ему, что фюрер не сможет прочесть его письмо: дело в том, что им запретили использовать машинки с большими буквами, на которых они печатали документы специально для близорукого шефа. Шпеер сдался. Вернувшись в Имперскую канцелярию, он сказал Гитлеру: «Мой фюрер, я вас поддерживаю безоговорочно». Глаза Гитлера наполнились слезами умиления и радости, и министр военной экономики избежал снятия с должности. Более того, он обязался проследить за исполнением «приказа Нерона» и, таким образом, вернул себе большую часть утраченных полномочий. 30 марта 1945 г. Шпеер убедил фюрера дополнить директиву разъяснениями: теперь уничтожению подлежали лишь те промышленные предприятия, которые противник мог бы использовать для укрепления своей военной мощи. В соответствии с этим можно было не разрушать весь завод, а лишь ограничиться выведением части его оборудования из строя. Шпеер продолжал сопротивляться партийным фанатикам, жаждавшим превратить все вокруг в пустыню. Однако к тому времени сами рабочие изо всех сил пытались уберечь промышленные предприятия, фабрики и шахты, и многим это удалось. И все же подобные разногласия постепенно утрачивали актуальность в связи с тем, что войска союзников все ближе и ближе подбирались к сердцу Германии.
В последние недели войны вместо отчаянного пораженчества Гитлер вдруг начал демонстрировать непоколебимую веру в свою способность переломить ситуацию. Он продолжал надеяться на раскол между западными союзниками и Советским Союзом. Одни, в их числе был и начальник Генштаба сухопутных войск Гейнц Гудериан, выступали за капитуляцию на Западе, чтобы бросить все силы на оборону Берлина от Красной Армии, в надежде на то, что это убедит Великобританию и США присоединиться к борьбе против господства русских в Центральной Европе. Но Гитлер и слышать не желал ни о какой, даже частичной, капитуляции и обвинял Гудериана в государственной измене. Какое-то время Гудериан был не у дел, а с конца января 1945 г. встречи фюрера с ним проходили в присутствии молчаливого и грозного главы РСХА Эрнста Кальтенбруннера. Другие высокопоставленные лица — в частности, Геринг и Риббентроп — носились с аналогичным планом, но никаких конкретных шагов для начала мирных переговоров с западными союзниками, учитывая непримиримую позицию Гитлера, не предпринимали. Сам фюрер объяснял неуступчивость Великобритании конфликтным нравом Черчилля. К тому же он полагал, что ему будет легче заключить мир со Сталиным, поскольку советскому лидеру не было нужды убеждать в своей правоте независимое общественное мнение, от которого зависели западные лидеры. В то же время Гитлер сомневался, что Сталина удастся усадить за стол переговоров, пока Красная Армия не потерпит под Берлином сокрушительное поражение, которое не оставит ему альтернатив. В любом случае Германии не оставалось иного выхода, как сражаться дальше.
Попытка покушения 20 июля 1944 г. не прошла для Гитлера бесследно. Взрыв временно избавил его от симптомов болезни Паркинсона — тремора кисти и предплечья левой руки, — которые в середине сентября 1944 г. вновь проявились. К этому же следует добавить головокружения, не позволявшие фюреру долго стоять на одном месте, и серьезная травма уха, лечение которой длилось не одну неделю. 23 сентября 1944 г. Гитлер перенес сильные желудочные колики, четыре дня спустя появились признаки желтухи. Все это было следствием сильного переутомления, и фюрер слег с высокой температурой. Лишь 2 октября 1944 г. Гитлер начал поправляться, похудев за время болезни на 8 килограммов. Лечивший его отоларинголог, заручившись поддержкой другого врача Гитлера, Карла Брандта, пытался объяснить возникшие симптомы действием пилюль, прописанных фюреру доктором Морелем. В ответ Гитлер разогнал всех врачей, вновь доверившись лишь квалификации Мореля. Более того, сам факт, что Гитлер пошел на поправку, принимая ранее прописанные пилюли, опровергал утверждения врачей о том, что Морель якобы пытался отравить фюрера. Однако, если верить мемуарам Альберта Шпеера, еще за несколько месяцев до самоубийства здоровье Гитлера неуклонно ухудшалось. К началу 1945 г. диктатор
...трясся, как дряхлый старик. Конечности его дрожали, а передвигался он ссутулившись и шаркая ногами. Даже голос Гитлера, утратив былую властность, начинал дрожать. Некогда чеканная речь сменилась невнятным бормотанием. При волнении, что случалось нередко, он начинал заикаться... Лицо фюрера отекло и приобрело землистый оттенок, а форма, прежде безукоризненно опрятная, в последний период его жизни была зачастую измята и перепачкана едой, выпадавшей из трясущихся рук.
Вероятно, именно из жалости к Гитлеру, полагал Шпеер, никто из его окружения не решался возразить ему, даже «когда в совершенно безнадежной ситуации он продолжал командовать несуществующими дивизиями и отдавать приказы летчикам, которые из-за нехватки горючего не могли подняться в воздух». Они молча слушали заявления фюрера о том, что еще до конца войны Сталин и западные союзники непременно сцепятся и что в подобной ситуации Западу без него не обойтись. Шпеер сам с удовольствием корпел вместе с Гитлером над своими давними планами по послевоенному переустройству Линца. Однако теперь обаяние Гитлера не действовало даже на его ближайших соратников. Как позднее отмечал Шпеер, если раньше, стоило фюреру войти в помещение, как все тут же вставали, «теперь же разговоры не умолкали, присутствующие оставались на своих местах, прислуга принимала заказы от гостей, а в креслах дремали перебравшие спиртного соратники, все кругом непринужденно беседовали, говорили в полный голос».
Все больше времени Гитлер проводил в бункере под зданием Имперской канцелярии. Обедал он, как и прежде, в неповрежденной ее части, но его апартаменты были разрушены вместе со многими другими помещениями во время бомбежки 3 февраля 1945 г. Работал и спал Гитлер под землей, поднимаясь на поверхность, лишь чтобы вывести на прогулку свою любимицу — овчарку Блонди в заваленный грудой камней сад Имперской канцелярии. Он вставал в полдень или чуть позже, брился, одевался, затем завтракал и проводил военное совещание, на котором присутствовали не только старшие военачальники, но и Гиммлер, Борман, Кальтенбруннер, а иногда и Риббентроп. После ужина около 8 часов вечера проходило еще одно совещание с военными, после которого фюрер удалялся в свой кабинет, где в кругу приближенных разглагольствовал в своей привычной манере. Позже — в 5—6 часов утра — он отправлялся спать. 24 февраля 1945 г., в годовщину обнародования программы НСДАП в 1920 г., Гитлер провел последнюю встречу с гаулейтерами в чудом уцелевшем после бомбежек зале Имперской канцелярии. Прибывшие со всех уголков страны «старые бойцы», многие из которых по нескольку месяцев не видели фюрера, были шокированы тем, как сильно он сдал. Фюрер не вошел, а скорее, проковылял в зал, волоча ноги. Глаза его покраснели, левая рука сильно дрожала, и он даже не смог взять и выпить стакан воды. Один из участников встречи заметил, что во время выступления изо рта у Гитлера текла слюна. Пытаясь сплотить собравшихся для последнего рывка, он в который раз пообещал представить новое чудо-оружие, которое изменит ход войны, и призвал гаулейтеров заставить жителей своих областей сражаться до тех пор, пока это оружие не будет развернуто. В противном случае поражение германского народа будет означать лишь то, что он недостоин победы. Сам Гитлер, очевидно, не верил ни в какое чудо-оружие. Зато несокрушимо верил в учение Дарвина и скорую печальную участь германского народа.
II
К этому времени Гитлер был всерьез озабочен тем, какое место будет отведено ему в истории. 11 марта 1945 г. (в День памяти героев) было опубликовано его воззвание к вооруженным силам, в котором фюрер объявил, что стремится продемонстрировать всему миру, как, опровергая опыт 1918 г. и не думая ни о какой капитуляции, сражаются немцы. Геббельс тоже решил, что неизбежное поражение должно быть поистине героическим. Последние недели жизни он посвятит сотворению для грядущих поколений воодушевляющих примеров нацистского самопожертвования. Геббельс пытался убедить Гитлера вновь обратиться к нации по радио, но фюрер ответил, что ничего нового он больше предложить не может. К тому же он был осведомлен из донесений СД о том, что его обращение 24 февраля 1945 г. было воспринято населением Германии с неодобрением. Геббельс был удручен. Но Гитлер знал, что накануне вражеского вторжения в рейх всякая пропаганда была бессильна. С другой стороны, передвигая по карте в конференц-зале бункера постоянно редевшие, а иногда и вовсе несуществующие армии, Гитлер жил в отрыве от реальности. Но эти же иллюзии в полной мере разделял Мартин Борман, который, пользуясь своим влиянием в НСДАП, издал ряд директив, декретов и призывов по множеству различных поводов. Геббельс сетовал на то, что Борман превращает Партийную канцелярию в рассадник бюрократии. По его мнению, у гаулейтеров просто нет времени даже на прочтение всех его декретов, не говоря уже об их реализации. Служащие министерств — подобно персонажам мультфильмов, которые, упав с обрыва, перебирают ногами над бездной, — продолжали работать, несмотря на то, что сфера влияния их стремительно сужалась.
Тогда же в берлинском штабе Гитлерюгенда Мелита Машман писала:
Мы все лихорадочно трудились. Задумывалось и тут же отвергалось множество проектов, затем идеи снова возрождались, потом отменялись, чтобы снова возродиться и оказаться отвергнутыми и т.д. В последние месяцы нас всех не покидало ощущение, что бурная деятельность имперского руководителя молодежи почти не вызывала в стране никакой реакции. Наш штаб походил на термитник, которым постепенно овладевало предчувствие надвигающейся катастрофы, и ни одна душа не рискнула даже заикнуться об этом... В наших головах вызревали планы, потом их сменяли новые один за другим. Они не давали нам и секундной передышки, чтобы мы не успели задуматься, а затем признать, что вся наша возня смахивает на предсмертную агонию.
В последнюю неделю войны Мелита крайне редко появлялась в штабе: она помогала беженцам спастись от наступавшей Красной Армии. Однажды она встретила отряд раненых добровольцев зенитного батальона, еще школьников. Многие из них плакали, потому что бомба уничтожила их огневую позицию и погубила большинство товарищей. Мелита услышала, как на вопрос, больно ли ему, один из них ответил: «Да, больно, но это не важно. Германия должна победить». «Не припомню, — писала она позже, — чтобы за все то время хоть кто-то проронил словечко о грозившем нам поражении». Но Мелита, конечно же, вращалась в кругах ярых нацистов. Но даже среди них все сильнее давало знать предчувствие грядущего краха рейха. Пока Берлин пылал, в Гатове (западном пригороде столицы) в гостинице при Имперском управлении по делам молодежи руководитель Гитлерюгенда Артур Аксман, вечно кичившийся своим пролетарским происхождением, организовывал вечеринки. Там, по свидетельствам благовоспитанной Мелиты Машман, ставшей невольной участницей этих мероприятий, «гости нередко упивались и обжирались», а среди приглашенных оказывались молоденькие представительницы «золотой молодежи», «всякие шарлатаны и самодовольные эгоисты».
Весть о смерти президента США Франклина Д. Рузвельта 12 апреля 1945 г. мгновенно развеяла уныние, царившее в берлинском бункере. По словам Гитлера, который размахивал газетными вырезками перед лицом Шпеера, это событие стало «чудом, которое я всегда предсказывал. Кто оказался прав? Война еще не проиграна. Вы только прочтите! Рузвельт мертв!» Дескать, судьба вновь благоволила ему, фюреру. Ненадолго в коридорах бункера зазвучали речи о фантастических планах на будущее. Шпеер вылетит к преемнику Рузвельта Гарри С. Трумэну и подпишет договор о перемирии. На стене в кабинете Гитлера висел портрет Фридриха Великого — прусского короля, сумевшего во время Семилетней войны восстановить свое могущество даже после оккупации Берлина русской армией. И эта история чрезвычайно вдохновляла фюрера. Геббельс даже выучил наизусть отрывок из биографии короля, написанной Томасом Карлейлем, — в нем автор ободрял монарха, предсказывая его победу, — и зачитывал его нацистским лидерам, чтобы воодушевить их. Кончина американского президента напоминала Гитлеру поворотный момент в истории Семилетней войны, когда после смерти царицы Елизаветы русские неожиданно вышли из антипрусской коалиции. Однако гораздо раньше было ясно, что Трумэн не собирался менять политический курс своего предшественника, и недолгое ликование в Берлине унялось. 20 апреля 1945 г. Красная Армия начала штурм Берлина. В этот день Гитлер отмечал свою 56-ю годовщину.
В предыдущие годы день рождения фюрера отмечался как общенациональный праздник. Вспоминать об этом среди берлинских развалин было крайне неприятно, и Гитлер отменил принятые в таких случаях торжества, но его соратники все же собрались в бункере, чтобы его поздравить. Фюрер ненадолго вышел на поверхность и в присутствии представителей армии и СС провел смотр небольшого отряда Гитлерюгенда, построенного в саду Имперской канцелярии. Он похвалил мальчиков, не старше 14 лет, за проявленное ими мужество, потрепал одного по щеке и тут же вновь скрылся под землей. Так выглядело последнее появление Гитлера на публике, зафиксированное на ленту кинохроникеров, тоже в последний раз. В конце апреля большинство уцелевших столпов режима уносили ноги из столицы рейха. Они ехали мимо дымящихся развалин по немногим остававшимся не перерезанными советскими войсками дорогам — кольцо окружения пока что не замкнулось. Среди них были Шпеер, Дёниц, Гиммлер, Кальтенбруннер, Риббентроп, Розенберг и многие имперские министры. Почти всю прислугу Гитлер отправил на самолете в Берхтесгаден. Снарядив колонну грузовиков, Герман Геринг заблаговременно вывез на юг большую часть своей громадной коллекции произведений искусства из расположенного севернее Берлина охотничьего поместья Каринхалле, а затем, попрощавшись с Гитлером, отбыл в Баварию. В бункере остались лишь немногие, в их числе Борман, давний шеф-адъютант Гитлера Юлиус Шауб и высокопоставленные военные — Кейтель и Йодль. Теперь Гитлер решил отвести душу и закатил истерику. Он грозился, что велит повесить своего личного врача доктора Мореля за то, что тот якобы пытался отравить его морфием. 22 апреля 1945 г. фюрер набросился на генералов. Все его предали, кричал он, даже СС. Утратив над собой всякий контроль, Гитлер впервые открыто заявил, что знал о безнадежности их положения. Он останется в бункере и застрелится. Окружающие тщетно пытались его разубедить. Позже приехал Геббельс, на которого Гитлер до этого тоже наорал по телефону, и успокоил его. Они договорились, что министр пропаганды вместе с женой и шестью детьми проведет свои последние дни в бункере. Находившиеся рядом двое адъютантов Гитлера также пожелали остаться. Тем временем Шауб сжег личные документы фюрера и вылетел в Берхтесгаден, чтобы уничтожить все остальные бумаги.
Спустя два дня Шпеер вернулся, чтобы в последний раз переговорить с Гитлером. Его утверждение о том, что он, не сдержавшись, якобы признался фюреру в неповиновении его приказам, было придумано позже. Несмотря на многолетнюю дружбу, до выяснения отношений дело не дошло. Гитлер лишь поинтересовался у министра вооружений, стоит ли ему прислушаться к советам своего окружения покинуть Берлин и отправиться в Берхтесгаден. Ответ Шпеера подтвердил намерения фюрера: он останется в столице рейха и покончит с собой, чтобы не угодить в лапы к русским. Его давняя подруга Ева Браун, прибывшая в бункер несколькими неделями ранее, умрет вместе с ним. А тела обоих кремируют, чтобы враги не сумели их осквернить. После восьмичасовой беседы Шпеер вновь улетел — на этот раз навсегда. Узнав об участи Муссолини и его подруги Клары Петаччи, Гитлер еще сильнее укрепился в своем решении не выезжать из Берлина. 27 апреля 1945 г. неподалеку от озера Комо партизаны задержали колонну немецкой бронетехники, в которой также находились итальянские фашисты. Колонна направлялась к северной границе страны. Вооруженное подразделение под командованием партизана-коммуниста полковника Валерио, получившего в 30-е годы пять лет тюрьмы за антифашистскую деятельность, поставило Муссолини и Петаччи к стенке и расстреляла их из автоматов, свершив «народное правосудие». После казни еще пятнадцати других пленников в небольшом городке Донго отряд Валерио доставил тела Муссолини и Петаччи в Милан, где их повесили на площади Лорето. Собралась огромная толпа, которая оскверняла трупы всеми возможными способами: люди плевали и мочились на них, выкрикивая оскорбления. Затем тела Муссолини, Петаччи и некоторых других фашистов повесили вверх ногами на показ на перекрытиях бензоколонки. Это и определило последнее решение Гитлера свести счеты с жизнью: покончить с собой, выстрелив из пистолета в голову.
Лишь теперь, когда все окончательно прояснилось, фюрера начали покидать его ближайшие соратники. Узнав о намерениях Гитлера из уст генерала, ставшего свидетелем очередной его истерики 22 апреля, Герман Геринг предположил, что теперь в силу вступил декрет от 1941 г., согласно которому в случае недееспособности фюрера главой государства назначался он. Рейхсмаршал отправил в бункер телеграмму, заявив, что если до 10 часов вечера 24 апреля не получит ответ, власть переходит к нему. Главный противник Геринга Мартин Борман убедил Гитлера в том, что это измена, и фюрер в ответ отменил декрет 1941 г. и потребовал, чтобы рейхсмаршал покинул свой пост по состоянию здоровья. Геринг повиновался. Через несколько часов его взяли под домашний арест в Бергхофе. Вторым дезертировал Гиммлер. Глава СС уже несколько недель вел секретные переговоры со шведским Красным Крестом об освобождении из оставшихся концлагерей скандинавских военнопленных. Узнав 23 апреля о намерении Гитлера покончить с собой, Гиммлер встретился со своим посредником графом Бернадоттом, торжественно объявил себя главой Германии и рассказал о подготовленном акте капитуляции, который следует передать западным союзникам. Узнав обо всем, Гитлер вновь рассвирепел и назвал его поступок «позорнейшим предательством в истории человечества». Фюрер выместил свой гнев на одном из подчиненных Гиммлера, который, к своему несчастью, в тот момент находился в бункере: это был Герман Фе-гелейн, отъявленный карьерист, отхвативший генеральский чин в СС, который угодил в приближенные Гитлера, женившись на родной сестре Евы Браун. Несколькими днями ранее Фегелейн без предупреждения покинул бункер и исчез. Затем его обнаружили в собственной квартире в обществе некой молодой особы. Одетый в гражданское Фегелейн был беспробудно пьян, вокруг валялись набитые деньгами сумки, видимо, приготовленные для бегства. Его арестовали и доставили к Гитлеру, который разразился яростными филиппиками: он-де работал на Гиммлера, он-де исчез из бункера, чтобы спланировать арест или покушение на фюрера, он — предатель. Созванный Гитлером военно-полевой суд приговорил Фегелейна к смертной казни. Осужденного вывели на поверхность и расстреляли.
В то же время Гитлер все еще проводил военные совещания и руководил обороной Берлина. Но армии, которым он приказывал прорвать позиции советских войск и деблокировать город извне, в большинстве своем уже не представляли собой сплоченные боевые подразделения. Всего немецкие войска насчитывали не более нескольких десятков тысяч человек и едва ли могли отразить удар двухмиллионной Красной Армии, которая готовилась нанести последний сокрушительный удар. 25 апреля 1945 г. советские маршалы Жуков и Конев замкнули кольцо окружения вокруг Берлина и с окраин начали продвигаться к центру города. Как и под Сталинградом, сражение вылилось в беспорядочные ожесточенные уличные бои. Группу армий, удерживавших Берлин, благодаря своей репутации признанного гения оборонительных операций возглавил генерал Готгард Хейнрици, сумевший сохранить некое подобие дисциплины, лишь проигнорировав приказ Гитлера стоять до последнего. Однако 29 апреля 1945 г. и он покинул свой пост, отказавшись исполнять дальнейшие приказы фюрера, которые становились все более абсурдными. Патриотические убеждения Хейнрици, а также верность военной дисциплине и страх перед тем, что ожидает всякого в русском плену, разделяли и немецкие солдаты, продолжавшие сражаться даже тогда, когда все уже было кончено.
Тысячи ополченцев фольксштурма, организованного для обороны столицы, были настроены не столь решительно. Многие из них покинули поле боя и вернулись к своим семьям при первой же возможности.
26 апреля 1945 г. советские войска уже входили в правительственный квартал, огибая Потсдамскую площадь, расположенную в самом сердце Берлина. До финала оставались считаные часы. Гитлер закончил последние приготовления и вызвал в бункер муниципального нотариуса Вальтера Вагнера. Теперь уже нет нужды скрывать, заявил фюрер, он женится на Еве Браун. Под разрывы снарядов и бомб, доносившиеся снаружи, Вагнер провел церемонию бракосочетания с Борманом и Геббельсом в роли свидетелей. Затем гости отметили событие шампанским. В 3 часа утра Гитлер узнал от Кейтеля, что последняя попытка прорвать окружение извне провалилась. На заре советская артиллерия уже прямой наводкой била по Имперской канцелярии. Военачальники заверили фюрера, что к концу дня все будет кончено. После обеда Гитлер попрощался с адъютантами. Всем оставшимся в бункере раздали капсулы с синильной кислотой. Но Гитлер не доверял этому средству, хотя накануне с помощью одной из капсул умертвил свою овчарку Блонди. В 15.30 он вместе с Евой Браун удалился в свой кабинет. Открыв дверь примерно десять минул' спустя слуга Гитлера Гейнц Линге и Мартин Борман обнаружили тело диктатора: он сидел на диване, из отверстия на правом виске сочилась кровь, тут же у ног на ковре валялся его пистолет. Рядом покоилось тело Евы Браун, источавшее сильный запах миндаля: она приняла яд. Следуя заблаговременным инструкциям, личный адъютант фюрера Отто Гюнше с помощью Линге и трех солдат СС завернули трупы в одеяло и вынесли в сад Имперской канцелярии, где в присутствии Бормана, Геббельса и двух оставшихся военачальников — Кребса и Бургдорфа — тела облили бензином и подожгли. Наблюдая за мрачной сценой из-за приоткрытой двери бункера, участники похорон в последний раз вскинули руки в фашистском приветствии и затем скрылись под землей. Вскоре, в 18.00 Гюнше послал двух солдат СС захоронить обгоревшие останки. Спустя несколько дней их обнаружили советские следователи, причем опознать тела им удалось лишь по зубным протезам: техник, работавший на дантиста Гитлера с 1938 г., подтвердил, что они принадлежали бывшему нацистскому диктатору и его пассии.
Гитлер оставил после себя не только краткое завещание, в котором отказался отличного имущества, но и более объемное «Политическое завещание», которое продиктовал секретарю 29 апреля 1945 г. В нем фюрер утверждал, что войну в 1939 г. начал не он. Примечательно, что в этом плохо завуалированном признании — или скорее хвастливом послании — Гитлер заявил, что убивал евреев из мести, потому что именно они, по его мнению, были виновны в развязывании войны. К этой войне, вновь уверял фюрер, «стремились и намеренно организовали политики других стран, которые либо сами были еврейского происхождения, либо работали в интересах евреев». Вновь вспоминая свое пророчество 30 января 1939 г. и размышляя о Первой мировой войне и, вероятно, Великой депрессии, которая так жестоко привела его к власти, Гитлер напомнил своим будущим читателям, что не оставил после себя никаких сомнений.
Но у меня не оставалось никакого сомнения в том, что если народы Европы будут опять рассматриваться только как пакеты акций этих денежных и финансовых заговорщиков, то тогда к ответу будет привлечен также и тот народ, который является истинным виновником этой убийственной войны: еврейство! Далее, я никого не оставил в неведении на тот счет, что миллионы взрослых мужчин могут умирать и сотни тысяч женщин и детей сгорать в городах и погибать под бомбами для того, чтобы истинный виновник искупил свою вину, хотя бы даже и гуманными средствами.
В конце Гитлер призвал Германию и немцев «к неукоснительному соблюдению расовых законов и к беспощадному сопротивлению мировому отравителю всех народов — международному еврейству».
III
Исполнив последнюю волю Гитлера, Геббельс продиктовал секретарю дополнение к собственному завещанию. Безудержно рыдая, он сказал, что впервые нарушит прямой приказ фюрера: Гитлер повелел ему покинуть Берлин — и сообщил о своем «непоколебимом решении не покидать имперскую столицу даже в случае ее паления и лучше кончить подле фюрера жизнь, которая для меня лично не имеет больше никакой ценности, если я не смогу употребить ее, служа фюреру и оставаясь подле него». Днем ранее Магда Геббельс написала сыну от первого брака письмо, рассказав о том, что собирается покончить с собой вместе с мужем и детьми:
В мире, который наступит после фюрера и национал-социализма, не стоит жить, и потому я увезла с собой детей. Я слишком сильно дорожу ими, чтобы позволить им испытать грядущее, и милосердный Бог поймет мое намерение избавить их от страданий. Теперь у нас лишь одна цель: сохранить верность фюреру до гробовой доски. Возможность закончить жизнь рядом с ним — это подарок судьбы, на который мы и не смели надеяться.
Вечером 30 апреля 1945 г., в двадцать минут девятого, врач СС Гельмут Кунц усыпил детей Геббельса морфином, а затем последний врач Гитлера Людвиг Штумпфэггер положил в рот каждому ребенку ампулу с синильной кислотой и раздавил. Смерть наступила мгновенно. Геббельс и его жена поднялись по лестнице в сад Имперской канцелярии и там раскусили свои ампулы. Чтобы удостовериться в их гибели, один из солдат СС дважды выстрелил в каждого. Но после кремации Гитлера и Евы Браун бензина осталось мало, поэтому пришедшие на следующий день советские солдаты без труда опознали так и не сгоревшие тела Йозефа и Магды Геббельс. Двое оставшихся генералов, Вильгельм Бургсдорф и Ганс Кребс (последний начальник Генерального штаба), покончили с собой, а вместе с ними и командир личной охраны фюрера Франц Шедле. Все остальные, кто выжил в бункере, отчаянно пытались спастись. Они пробрались в тоннель метро, а затем вышли на поверхность на станции «Фридрихштрассе», где их взору предстало невероятное зрелище: повсюду рвались снаряды, здания обратились в дымящиеся груды обломков, а советские войска теснили небольшие отряды немецких солдат, завершая финальный штурм. Под грохот выстрелов, в полнейшей неразберихе адъютанты и еще несколько человек все же сумели избежать плена и отбыть на запад. Другие, в т.ч. Гюнше и Линге, были схвачены. Многие погибли от шальных пуль или от рук русских солдат. Борман и Штумпфеггер ухитрились добраться до самой Инвалиденштрассе, но, увидев, что путь им преграждают вражеские солдаты, решили не попадаться и приняли яд.
Самоубийства в бункере и на испепеленных улицах Берлина оказались всего лишь отголоском настоящей лавины самоубийств, беспрецедентной в мировой истории. Повторить поступок Гитлера некоторых нацистских иерархов подвигло извращенное чувство долга, страх перед унизительным судом, бесчестием публичных обвинений и опасение, что над их телами непременно надругаются. Характерным примером был Герман Геринг. 9 мая 1945 г. американские войска вошли в его баварское убежище неподалеку от Берхтесгадена, и он добровольно сдался, очевидно, полагая, что с ним будут обращаться как с высокопоставленной персоной побежденного режима, необходимой для участия в переговорах об условиях капитуляции. Американский командующий пожал Герингу руку и накормил, а затем разрешил репортерам расспросить рейхсмаршала о его роли в Третьем рейхе и узнать его прогнозы («Я предвижу мрачное будущее как для Германии, так и для всего мира»). Разгневанный Эйзенхауэр запретил публиковать эти репортажи и приказал поместить Геринга в тюрьму, посадить на диету, вылечить от наркотической зависимости и мягко, но настойчиво допрашивать. Собравшись с силами, бывший рейхсмаршал очаровал своих дознавателей и удивил охранников, довольно быстро завоевав авторитет среди товарищей по скамье подсудимых. Геринг так и не раскаялся и был преисполнен гордости за содеянное. Его приговорили к смертной казни через повешение, а когда его прошение сменить меру наказания на расстрел и позволить ему с честью умереть солдатской смертью было отвергнуто, он раздобыл капсулу с ядом (вероятно, с помощью одного из охранников) и 15 октября 1946 г. покончил с собой.
Годом ранее, ожидая суда, в камере повесился бывший руководитель Германского трудового фронта Роберт Лей. Его психическое расстройство, вызванное последствиями авиакатастрофы во время Первой мировой войны и пьянством последующих лет, усугубилось в условиях тюремного заключения, и большую часть времени он писал длинные письма своей жене Инге, покончившей с собой еще в 1942 г. Затем Лей писал ответы самому себе от лица воображаемой Инге («Ты мужественно назвал фюрера тем, кто он есть на самом деле: величайшим немцем всех времен») и пытался связаться с американским автомобильным промышленником Генри Фордом, которого (не безосновательно) считал единомышленником-антисемитом. Когда Лею предъявили официальные обвинения, он закричал: «Поставьте нас к стенке и расстреляйте! Вы победили!» Вождь Трудового фронта отверг все обвинения и совершил самоубийство (как он пояснил в предсмертной записке) из чувства невыносимого стыда за то, что с ним, невиновным, обращаются как с преступником. Покончил с собой и Генрих Гиммлер. Закрыв один глаз повязкой и раздобыв фальшивый паспорт, в сопровождении нескольких помощников, в т.ч. Отто Олендорфа, он покинул Фленсбург. Гиммлер сумел пересечь Эльбу, но затем наткнулся на британский патруль и был задержан вместе с сопровождающими. В лагере для интернированных близ Люнебурга комендант разослал всех по камерам, а самого Гиммлера («низкорослого, жалкого человека в обносках») начал допрашивать. Осознав свой провал, рейхсфюрер снял повязку и надел пенсне. Не успел он прошептать свое имя, как присутствующие поняли, кто перед ними. Его обыскали и забрали ампулу с ядом, но дознаватели остались недовольны и приказали провести медицинский досмотр. Когда врач попросил Гиммлера открыть рот, он заметил маленький черный предмет, зажатый меж зубов руководителя СС. Едва он повернул голову Гиммлера к свету, чтобы рассмотреть получше, как тот стиснул зубы. Послышался хруст, и пациент упал. Бывший рейхсфюрер СС раскусил стеклянную ампулу с цианидом и умер за считание секунды. Ему было 44 года. Его примеру последовали другие старшие офицеры СС: Одило Глобочник отравился, начальник Санитарной службы СС, ученый-фанатик, проводивший опыты на лагерных узниках, Эрнст Гравиц подорвал себя вместе с семьей двумя ручными гранатами. Покончил собой и шеф СС и полиции Вены Фридрих Вильгельм Крюгер, неустанно соперничавший с Гансом Франком за власть в польском генерал — губернаторстве.
Незадолго до конца войны благодарный Гитлер повысил Ганса Каммлера — старшего офицера СС, отвечавшего за отбор и использование заключенных для работы на ракетном заводе концлагеря Дора — и наградил совершенно бессмысленным званием «уполномоченного по разработке реактивных двигателей». Объездив Германию и пытаясь объединить силы СС для последней схватки с врагом, Каммлер прибыл в Прагу, где приказал своему адъютанту его застрелить, чтобы не попасть в руки чешских партизан. В конце войны блуждающий посланник смерти, виновный в депортации в Освенцим евреев из разных стран, Теодор Даннекер сбежал к родственникам в северогерманский городок Целле, но 9 декабря 1945 г. был арестован в Берлине по доносу соседей во время визита к жене. На следующий день он повесился в тюрьме. Узнав о его гибели, его супруга решила убить себя вместе с двумя сыновьями, но пока она убивала старшего сына, его плач разбудил младшего, и женщина не сумела завершить задуманное. Ее арестовали и судили, но затем оправдали, признав ограниченно вменяемой. Позднее она эмигрировала в Австралию. 19 мая 1945 г. вместе с женой совершил самоубийство и начальник Личной канцелярии фюрера и организатор эвтаназии психически больных и физически неполноценных людей Филипп Боулер.
8 мая 1945 г., опровергнув закрепившуюся за ним репутацию нерешительного человека, покончил с собой имперский министр образования Бернхард Руст. 2 ноября 1946 г. британские войска арестовали имперского министра юстиции Отто Георга Тирака, который совершил самоубийство в лагере для интернированных. Счеты с жизнью решил свети и президент Имперского верховного суда Эрвин Бумке. 6 октября 1945 г. в камере повесился имперский руководитель здравоохранения Леонардо Конти, который был арестован и заключен под стражу еще до Нюрнбергского суда за участие в умерщвлении пациентов психиатрических клиник. В американском плену покончил с собой и предводитель нацистов Судетской области Конрад Генлейн. Всего счеты с жизнью свели 8 гаулейтеров из 41, 7 высших чинов СС и полиции из 47, 53 армейских генерала из 554, 14 генералов люфтваффе из 98, 11 адмиралов из 53. В конце апреля 1945 г. в соответствии с личным приказом фюрера всем военнослужащим, пытаясь избежать позорной капитуляции, в лесу неподалеку от Дюссельдорфа застрелился и обласканный Гитлером фельдмаршал Вальтер Модель. 5 февраля 1948 г. Нюрнбергский трибунал признал виновным в военных преступлениях генерала Йоханнеса Бласковица — некогда ему отказали в присвоении звания фельдмаршала за то, что он осудил зверства немецких войск в Польше в 1939 г., — после чего он выпрыгнул из окна своей камеры. Едва узнав о смерти Гитлера, вместе с женой покончил с собой и гаулейтер Гессен-Нассау Якоб Шпренгер.
Подумывали о самоубийстве и многие другие. Рассматривал этот вариант в 1945 г. и бывший комендант Освенциме Рудольф Хёсс. «С гибелью фюрера погиб и наш мир. Зачем было жить дальше?» Позднее, после длительных споров Хёсс и его супруга все же решили не прерывать жизнь «ради детей». Впоследствии Хёсс пожалел о своем решении. «Мы были неразрывно связаны с тем миром и должны были сгинуть вместе с ним».
Его отношение разделяли многие другие нацисты, особенно молодые, вся сознательная жизнь которых прошла под властью режима. Как писала Мелита Машман:
Я была убеждена, что мне не пережить Третий рейх. Если он был обречен на гибель, то вместе с ним и я. Одно автоматически следовало за другим без моего участия. Я не считала, что должна была пожертвовать собой ради режима. Равно как и не думала о самоубийстве. Меня переполняло смутное предчувствие, словно «мой мир» сойдет с оси, подобно созвездию во время космической катастрофы, и как горстку пыли унесет меня во тьму.
По ее признанию, и Мелита, и ее друзья «хотели, чтобы ничто не смогло пережить Третий рейх». Как выяснилось позднее, она тоже решила жить дальше и лицом к лицу встретиться с пугающей неизвестностью будущего, где уже не будет нацизма. Другие фашисты были настроены гораздо решительнее. В 1991 г. сын Мартина Бормана в интервью Гитте Серени рассказал, как после закрытия 23 апреля 1945 г. имперской школы НСДАП в Фельдафинге, где он учился, его отвезли в Оберзальцберг, а 1 мая он сидел вместе с сослуживцами отца и работниками Бергхофа в местной гостинице, когда по радио объявили о смерти Гитлера. Некоторое время все молча сидели на своих местах, вспоминал он, «но вскоре люди начали выбегать на улицу. Выбежал первый — раздался выстрел. Затем выбежал второй, за ним — еще один. Внутри никто не произнес ни слова, не раздалось ни единого звука, кроме доносившихся снаружи выстрелов. Но было такое ощущение, что на этом все закончится и нам всем придется умереть». И 15-летний Борман-младший тоже вышел, взяв с собой пистолет. «Мой мир рухнул. У меня больше не было будущего». Но на заднем дворе гостиницы, «где по всему садику валялись трупы», он увидел сидящего на бревне мальчика лет восьми, и тот «позвал меня и предложил сесть рядом. На улице так хорошо пахло, пели птицы, мы разговорились, и все прошло».
Тем не менее из тех, кто раздумывал о самоубийстве, очень многие все же решились на этот фатальный шаг. Волна самоубийств затронула не только ряды убежденных нацистов. В докладе о поведении и моральном состоянии населения, составленном в конце марта 1945 г., СД отмечало, что царившая вокруг атмосфера скорее свидетельствовала о грядущем конце света:
Огромное количество людей привыкло жить лишь одним днем. Они предаются всем доступным удовольствиям. Последнюю бутылку вина, которую берегли на случай победы, затишья между бомбежками или возвращения с фронта сына или мужа, выпивают по самому нелепому поводу. Люди привыкают к мысли о самоубийстве. Повсюду большим спросом пользуются яды, пистолеты и другие средства суицида. Несомненно, наиболее распространенным явлением сейчас стали самоубийства от отчаяния в ожидании неизбежной катастрофы.
Ранее в том же месяце пастор берлинской церкви Памяти кайзера Вильгельма решил прочесть проповедь о греховности суицида. Но его словам не вняли. В столице официальная статистика отметила в марте 1945 г. 238 самоубийств, затем резкий скачок до 3881 случая в следующем месяце и в мае спад до 977 случаев. Обычные горожане были растеряны, впадали в отчаяние, не видели никаких перспектив после падения Третьего рейха. В обнаруженных полицией предсмертных записках причинами самоубийств люди называли «текущую ситуацию» и «страх перед нашествием русских» без дальнейших разъяснений. Как обмолвился один из них, после краха империи «жизнь утратила смысл». Кроме того, отсутствие перспектив заставляло многих сначала убивать своих детей, а затем кончать с собой.
Смертность от суицида возросла почти повсеместно, в т.ч. в областях, где исконно большим влиянием пользовалось католичество, однако там, вероятно, подобное явление объяснялось наплывом беженцев из протестантских районов, где табу на самоубийство не было столь строгим. В частности, в Верхней Баварии в апреле и мае 1945 г. было совершено 421 самоубийство, тогда как в предыдущие годы в том же месяце их насчитывалось не более 3-5. Но подобные всплески не шли ни в какое сравнение со статистикой регионов, оккупированных советскими войсками, в т.ч. Берлина. В районе Фридрихсхайн учащиеся средней школы рассказывали, что в тот день, когда пришли русские, с собой покончили более сотни человек. «Благо, нету газа, — добавила одна школьница, — иначе перетравилось бы еще больше народу. Возможно, и мы тоже». В Померании, в деревне Шифельбейн, один пастор рассказывал, что после прибытия Красной Армии «целые семьи верующих сводили счеты с жизнью: топились, вешались, резали вены, сжигали себя в домах». По сообщениям, появление советских войск вызвало массовые самоубийства в городах Померании: 500 человек покончили с собой в Тшчанке, 700 — в Деммине. В похоронной книге городка Тетеров, где до 1946 г. проживало около 10 000 человек, в начале мая 1945 г. отмечено 120 самоубийств. Несомненно, главной причиной суицида все же стали массовые изнасилования, которые устраивали советские солдаты. В Тетерове после подобных инцидентов из чувства стыда и поруганной чести отцы семейств убивали жен и детей, зачастую с согласия самих женщин, а затем кончали с собой. По сообщениям, в Судетской области «целые семьи надевали лучшие воскресные наряды, а потом вешались и травились».
И все же самоубийства оставались выбором меньшинства. Многие убежденные нацисты растерялись, но не отчаивались. Шарлота Л., 1921 г. рождения, социальный работник в Имперской службе труда была убежденной нацисткой и совершать самоубийство не собиралась. Политическое образование внушило ей непоколебимую веру в идеи национал-социализма. 5 февраля 1940 г. она описала в своем дневнике то «удовольствие», с которым выслушала урок о «последствиях еврейского влияния». К 22 апреля 1945 г. американцы оккупировали ее родной город Хельмштедт, но Шарлота все равно отказывалась признавать поражение Германии. «Я твердо верю в нашего фюрера, — писала она, — и в то, что у Германии есть будущее, которого мы, немцы, заслуживаем». Мир Шарлоты рухнул, когда она узнала о смерти Гитлера. «Наш возлюбленный фюрер, который жертвовал всем ради нас, ради Германии». Она с отвращением наблюдала за тем, как многие меняли свои взгляды. «Прекрасные времена, которые наступили под руководством Адольфа Гитлера, — писала она 3 июня 1945 г., — закончились. Газеты без меры лгут и сыплют пропагандой. За всем этим стоят евреи. Убедится когда-нибудь этот мир в том, что евреи — наш общий враг?» Дочь нацистского активиста Инге Мольтке тоже надеялась на победу до самого конца. Но постепенно даже такие люди, как она, перестали доверять нацистскому руководству. После того как ее муж Альфред, бывший член СА, пропал без вести во время осады Бер-л и на, Инге устроилась медсестрой в госпиталь, где один из врачей подробно рассказал ей о зверствах, которые совершали нацисты. «Часто я просто не знаю, как ко всему этому относиться, — писала она мужу, все еще отказываясь верить в его гибель, — иногда я действительно думаю, что ничего хорошего из нашей победы не вышло бы».
IV
5 мая 1945 г. бывший член СА, а ныне солдат Герхард М. вновь написал в своем дневнике: «Нашего фюрера Адольфа Гитлера больше нет». И, явно смешавшись, добавил: «Это ничуть не поколебало нас, как можно было бы предположить». Вместе с однополчанами Герхард некоторое время вспоминал о событиях последних двадцати лет. «Но жизнь тем не менее шла своим чередом, и мы с ней смирились. Жизнь продолжается, даже если последнего фюрера Великогерманского рейха не стало». Примерно так же реагировали многие другие. В 22.30 1 мая 1945 г. немецкий народ услышал по радио официальное объявление о героической кончине Гитлера, вставшего на защиту столицы рейха от большевистской орды. Конечно, правда о случившемся подорвала бы всякую волю к дальнейшему сопротивлению, тем самым лишив нацистских лидеров последнего шанса на мирные переговоры, которые и без того существовали лишь в их воображении. Более того, 2 мая 1945 г. командующий немецкими силами в Берлине приказал своим солдатам сложить оружие, мотивировав это тем, что фюрер якобы бросил их, покончив с собой. Многие отказывались верить в историю, которая казалась неправдоподобной, рассуждая о том, что Гитлер отравился. В любом случае после его смерти поддерживать нацизм стало совершенно незачем. Никто о нем не скорбел, не рыдал, обезумев от горя, как это имело место 8 лет спустя после смерти Сталина в СССР. После объявления о кончине Гитлера 18-летняя Эрика С. вышла на улицу Гамбурга, чтобы посмотреть на реакцию людей. «Странно, — писала она, — никто не плакал и даже не печалился, хотя уважаемый и всеми любимый фюрер, которого полные идиоты почитали за Бога, был мертв... Странно...» И только в школе на утреннем собрании, когда объявили о смерти Гитлера, Эрика заметила, как несколько девочек заплакали.
Лора Вальб, 5 лет безмерно восхищавшаяся фюрером, 2 мая 1945 г. записала:
Гитлер пал и упокоился с миром. И для него это, безусловно, лучшая участь. А для нас? Нас, всех до одного, бросили на произвол судьбы, и при жизни нам уже не отстроить все то, что уничтожено войной. Сначала идеи, которые Гитлер хотел реализовать, были позитивными, и во внутренней политике происходили некоторые положительные сдвиги. Однако во внешней политике он потерпел крах, особенно в роли верховного главнокомандующего. «Идейный путь». О да! Вот теперь народ и вынужден расплачиваться... Какой ужасный конец... Гитлер мертв. Но мы и те, кто придет нам на смену, будем всю жизнь нести бремя, которое он на нас возложил.
«Это конец, — писал 2 мая 1945 г. 23-летний служащий из Гамбурга. — Наш фюрер, никогда не скупившийся на обещания, добился того, что еще не удавалось ни одному германскому правителю: разрушил все до основания, лишил людей крова, изгнал с собственной земли и сгубил миллионы жизней. Словом, вверг страну в полнейший хаос».
Переждав в подвале бомбардировку родного города Зигена, а затем рукопашные бои с американскими солдатами, одна 15-летняя девушка, прежде верившая в обещанную внезапную победу Германии с помощью нового секретного оружия, увидела, что все кончено. «Я ушла в комнату, бросилась на кровать и разрыдалась». Все рухнуло. «Поначалу я не обижалась на фюрера... Но теперь, преодолев множество трудностей, я поняла, что фюрер не достоин жалости». Девушка чувствовала, что Гитлер ее обманул, и не только он, но и другие нацистские лидеры, которые ныне кончали с собой один за другим. Наконец, она осознала смысл покушения 20 июля 1944 г., которое в свое время так яростно осуждала. «Заговорщики поняли, что единственный шанс спасти Германию — убить фюрера». 30 апреля 1945 г., узнав в Гамбурге о смерти Гитлера и решив, что он отравился, Луиза Зольмиц решила наконец выплеснуть всю свою ненависть к фюреру, что скопилась в ней за последние месяцы. В своем дневнике она назвала его «самым ничтожным неудачником в мировой истории», который был «упрямым, необузданным и безответственным», благодаря чему сначала добился успеха, но пришел к краху. «Национал-социализм — писала Луиза, — объединил в себе все извечные преступления и пороки». Двенадцать лет назад она думала иначе, но «из кроткого и мирного существа Гитлер превратил меня в ярого противника войны». Геббельс тоже был мертв, но «никакая смерть не способна списать подобные преступления». О гибели фюрера Луиза заметила: «Теперь, когда мы, будем надеяться, пережили его невообразимые преступления, его ложь, его подлость, его халатность и некомпетентность, 5 лет и 8 месяцев войны, большинство немцев говорит: это лучший день в нашей жизни!» «Долгие месяцы люди с горькой иронией повторяли обещание Гитлера: “Дайте мне 10 лет — и вы увидите, что я сделаю с Германией”». 5 мая 1945 г. семья Зольмиц сожгла нацистский флаг. Но побежден был не только нацизм. «Никогда еще люди так горячо не поддерживали столь низменную идею, — написала Луиза 8 мая 1945 г., вероятно, размышляя о своем прежнем отношении, — и никогда еще не предавались такому самоуничтожению». Немцы напоминали леммингов, бегущих навстречу смерти. Вместе с нацистами была повержена вся Германия, заключила Луиза.
Однако жизнь продолжалась, в т.ч. и потому, что большинство людей были слишком заняты борьбой за выживание среди руин рейха, чтобы предаваться переживаниям о смерти фюрера, ее значимости или возможных последствиях. Распоряжения, оставленные Гитлером в «Политическом завещании» и касавшиеся дальнейших действий правительства, утратили всякий смысл, поскольку большая часть страны находилась в руках союзников. Фюрер вознаградил за верность гроссадмирала Карла Дёница, назначив его на пост рейхспрезидента, хотя однажды обмолвился, что данная должность настолько связана с памятью о его предшественнике — Пауле фон Гинденбурге, — что учреждать ее вновь нельзя ни в коем случае. Очевидно, непостоянство не помешало самому Гитлеру претендовать на титул «фюрера». Кроме того, Дё-ниц стал главнокомандующим вооруженными силами. Геббельс получил пост рейхсканцлера, а Борман — имперского министра по делам партии. В конце концов, Геббельс добился того, чтобы ненавидимого и презираемого им соперника Иоахима фон Риббентропа лишили должности министра иностранных дел и заменили Артуром Зейсс-Инквартом. Также преемником Гиммлера на посту рейхсфюрера СС был назван гаулейтер Карл Ханке, все еще сопротивлявшийся советским войскам в осажденном Бреслау (Впроцлаве). Неверного Шпеера на посту министра военной промышленности сменил Карл Отто Зауэр, кресло министра пропаганды занял статс-секретарь Геббельса Вернер Науман. Остались в правительстве и некоторые министры, такие как Бакке, Функ, Шверин фон Крозиг и Тирак. Однако к этому моменту руководить им было практически нечем. Находясь штабе во Фленсбурге, что неподалеку от датской границы в Шлезвиг-Гольштейне, Дё-ниц попытался выиграть время: чтобы позволить немецким войскам, еще воюющим с Красной Армией, отступить на запад, он согласился на капитуляцию германских частей в Северной Италии, на северо-западе Германии, в Дании и Нидерландах. Также, по приказу командующего Альберта Кессельринга, сдались немецкие армии в Австрии и Баварии. Тактика Дёница оказалась отчасти успешной, позволив более чем 1,75 млн солдат сдаться американским и британским войскам, а не угодить к русским, чья доля от общего числа захваченных в плен не превышала одной трети. Однако попытки гроссадмирала провести сепаратные переговоры об общей капитуляции с западными союзниками были встречены категорическим отказом. Под угрозой дальнейших бомбежек генерал Йодль согласился на полную и безоговорочную капитуляцию, которая вступала в силу с 8 мая 1945 г. Дёниц неохотно одобрил это решение, и утром 7 мая соответствующий акт был подписан. Но спустя два дня в штабе маршала Жукова под Берлином стороны задним числом подписали другой акт, текст которого ранее составили представители союзников. Дата подписания на документе стояла задним числом. Война была окончена.
